Текст книги "Вечера с посиделками (СИ)"

Автор книги: Михаил Корешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

   Михаил Корешковский

   Вечера с посиделками

   I. Полумаска в эпоху свершений

   Пугачёва прилетела в Кишинёв на четыре концерта.

   Билеты распространялись по парткомам предприятий. На «Сельмаш» пришло семь билетов. Юра Марков был там партийным секретарем и принял решение отдать билеты передовикам производства. Мила, его жена, узнав об этом, взбеленилась, и в результате билеты распределились следующим образом: Юра с Милой, директор с супругой, главный инженер с супругой и жена главного технолога...

   Журналист Гриша Дорош придвинул администраторше гостиницы коробку конфет и попросил соединить его с Пугачёвой. Коробка уплыла под столешницу, администраторша написала на бумажке номер и подвинула Грише телефон, показывая жестом, что не имеет к этому никакого отношения.

   Гриша закрутил диск, и, зная, как быстро отфутболивают знаменитости, выпалил:

   – ...интервью... молодежное радио... нам пишут девочки... как стать артисткой... такой, как вы... не могли бы...

   – Молодой человек, – прервала его Пугачёва, – давайте по-одесски: что я буду с этого иметь?

   – Я не знаю... – промямлил Гриша, поражённый открывшимся вариантом. – Я вам, разрешите, перезвоню.

   И позвонил главбуху:

   – Валерий Аверьянович, сколько мы можем ей дать?

   Главбух подумал и сказал:

   – Ну, рублей сорок.

   – А пятьдесят можем?

   Главбух подумал:

   – Можем. Да, чтобы она не ломалась, скажи ей – заплатим на руки. Дай ей из пока из своих, а мы потом на тебя оформим гонорарную передачу...

   Гриша перезвонил.

   – Хорошо, – согласилась АБ, – у вас будет двадцать минут.

   Гриша пришел в назначенное время и отдал деньги, положив репортерский магнитофон на столик.

   – Включайте, – сказала Пугачёва, и, не требуя вопросов, простыми словами стала рассказывать, как трудно девочке осуществить свою мечту, совсем не представляя, что это такое. У меня получилось, у других может не получиться. Непрерывная, напряженная работа, без уверенности в успехе. Надо чувствовать, что требуется зрителю, и держать себя в узде. Артист всегда в дороге, всегда сам за себя, и никого не интересуют его трудности...

   Через четверть часа Пугачева потянулась за сигаретой:

   – Ну что еще сказать вашим девочкам?

   – Да нет, всё сказано, спасибо, – засобирался Гриша, понимая, что это формула вежливости. – И, пожалуйста, не рассказывайте никому об интервью, чтобы не было случайного ненужного вмешательства со стороны начальства...

   – А кто ваше начальство?

   Гриша назвал председателя Гостелерадио.

   – А-а, маленький такой...

   – Откуда вы знаете!?

   – Вчера была на банкете в Совете Министров... Представлялись, ручку целовали. Не знаю, как у вас... А там он был весёлый дядька, прыгал, как козёл...

   Гриша внутренне дернулся – человек, после вызова к которому «на ковер» людей выносили с сердечным приступом – «ве-сё-лы-й дя-дь-ка?» Нет, всё-таки – козёл! И по прямому короткому взгляду понял – уловила!

   Интервью, приправленное пугачёвскими песнопениями, имело успех. Его трижды – случай небывалый – давали в эфир. Гришин завотделом попал на Доску Почета. Девочки плакали от сложности достижения цели и писали Пугачёвой любвеобильные мечтания-послания, которые мешками складывали потом в отделе писем. Их никто не читал.

   Ирина, дочь первого секретаря ЦК Молдавии, концерт посетила и пожелала иметь его дома в записи. Поэтому мы получили распоряжение на следующий вечер, а Пугачёвой сообщили об оказанной чести. Она благосклонно кивнула.

   Вызвали лучшего звукорежиссёра. Выделили импортную магнитную ленту. На следующий вечер мы развернули тонваген у дворца «Октябрь», не подозревая, что в аппаратной дворца радисты записывают концерт для себя без всяких указаний, и копии с копий будут потом крутить в каждой кишинёвской семье.

   Мы сгрудились, как зачарованные, у контрольного телевизионного монитора, в котором крупным планом пела и двигалась Пугачёва. Она была в ударе – вдохновенное выступление, в полную мощь, почти на износ. Что-то завораживающее.

   Годы спустя попал автор на её выступление с Киркоровым на Кишинёвском стадионе – ни голоса, ни отдачи.

   А тогда, на записи, мы все были немного влюблены. Мне нравились её губы, с которых слетали эти отточенные звуки. Володя, наш водитель, говорил, что он бы Аллу ногами из постели не вытолкал. А техник Петя, взревновал к недосягаемости объекта:

   – Короткая... Плечи широкие... Толстая корова, жир складками... И – дура хитрющая...

   Звукорежиссер толкнул его в плечо. Петя обернулся и увидел, что в автобусе есть ещё один человек, которого считали то ли мужем, то ли антрепренером Пугачёвой, потому что он совал нос во всё, и при этом, казалось, ничего не делал, а тут, видимо, зашёл послушать, как звучит голос в записи.

   «Муженёк» глотнул, сделав губы ижицей, будто его насильно кормили лимоном, и, не сказав ни слова, вышел. Петя уменьшился в росте. Мы ждали кары. Но ничего не произошло.

   Таня Ковальчук, работник аэропорта, сопровождала Пугачёву в секции Интуриста перед вылетом в Москву.

   АБ сняла туфли на высоком каблуке и, морщась, разминала затёкшие ноги.

   Вошла буфетчица.

   – Алла Борисовна, не желаете ли откушать кофе?

   – А идите вы все к чёрту! – буркнула Пугачёва и бросила в неё туфель. Буфетчица исчезла.

   В дверь постучали. Вбежал мужичонка.

   –...ла-борисовна-ваш-директор-говорит-подарки-самолёт-не-влазят-что-делать?

   – Какой такой директор? – непонимающе нахмурилась Пугачёва. – А-а, да никакой ни директор, тоже мне, пень с бугра, просто – сотрудник. Передай, чтобы бочонки с вином оставил. Нечего жадничать.

   Наконец, пришел красивый молодой человек и сказал:

   – Алла, пора.

   Они шли по второму уровню аэровокзала, и на них все смотрели. Пугачёва в больших дымчатых очках и переливающейся серебристой шубке цокала каблучками, не обращая ни на кого внимания. Кто был молодой человек, осталось неизвестным.

   Позже касса сообщила, что на Москву было продано два билета на фамилии Пугачёв и Пугачёва.

   II. Все на низ!

   Я встретил Александра Маслякова не в самые лучшие его времена – «находчивые» и «таланты» уже закончились, и он перебивался тем, что развозил и представлял в республиках букет телефильмов на молодёжную тематику – то ли кинофестиваль, то ли конкурс без конкурса.

   Мы получили распоряжение развернуть радиозвукопередвижку в Молодёжном Центре ЦК Комсомола Молдавии и подать звук телевизионщикам во время записи фрагментов передачи. В Центре царила обычная телевизионная суматоха, напоминающая муравейник. Слонялась массовка, изображающая зрителей.

   Режиссёр был кисл. Съемка стопорилась, потому что ведущий – Масляков запаздывал. Посланная за ним ассистентка вернулась ни с чем.

   Режиссёр рявкнул через динамики: – Найти этого пи... – и осекся.

   Народ заржал. Уже целая толпа добровольцев отправилась на поиски.

   Я зашел в буфет за пирожком.

   – Кого это все ищут? – поинтересовалась буфетчица.

   – Да Маслякова...

   – А вы посмотрите в баре на шестом этаже. Может, он там.

   Я поднялся на шестой этаж и в конце коридора увидел вцепившегося в стенку Маслякова. Из-за мелкости, незаметной в кадре, он показался подростком.

   – Вас ищут, – дотронулся я до его плеча. Я не знал его отчества, а обратиться «товарищ Масляков» не пришло в голову.

   – Щас!!! – дохнул на меня Масляков, отлипая от стенки и судорожно ища равновесия. Мне не хотелось тащить его на себе, я развернулся и пошёл вниз.

   Узнав о грядущем сошествии ведущего, площадка оживилась, техники поскакали к пультам, электрики врубили юпитеры, а массовка заерзала на стульях.

   И я впервые увидел, как «собираются» люди подмостков. Только что Масляков текуче изображал скалолаза на отвесной стене. А тут возник во входном проеме прямой, как доска, и двинулся к подиуму, твёрдо глядя на режиссёра.

   – Что же это вы, Александр Васильевич... – загремел в динамики режиссёр.

   – Да-да, я-сейчас... – не разжимая челюстей, промычал Масляков и взошел на подиум. Я подал ему микрофон, и он зашпарил абсолютно гладкими газетными фразами, изредка нервно подергивая кабель, который ему нисколько не мешал.

   Режиссёр, насупившись, недоверчиво смотрел на него поверх очков. Масляков поставил точку, рванул на себя микрофон и рухнул с подиума. Стало ясно, что сегодня он уже не поднимется.

   Молодые люди, называемые в просторечии шестёрками, бережно оттранспортировали Маслякова в его номер, благо он жил тут же в гостинице Молодёжного Центра. Телевизионщики стали сворачивать кабели.

   Режиссёр отматерился и двинулся с ассистенткой и приближёнными в бар на шестом этаже.

   III. Необыкновенный концерт

   В конце рабочего дня, нежданно-негаданно, свалился приказ – осветить празднование юбилея газеты «Советская Молдавия».

   Когда мы спешно развернули телевизионные автобусы у филармонии, где проходило мероприятие, официальная часть с президиумом уже заканчивалась. Эфирная трансляция теряла смысл. Оставалось только записывать на всякий случай завершающий торжество концерт.

   Я пошел за кулисы узнать обстановку и понял, что до концерта ещё далеко. Артисты не знали, кто за кем выступает, радио и телевидение вяло переругивались, кто будет выставлять микрофоны и кто будет, если что, отвечать, молоденькие певицы скалили зубки и стреляли глазками, а режиссер отдавал одно распоряжение за другим, которые тут же отменял следующими.

   Я вернулся в автобус – ждать. Вдруг звукорежиссер прилип к экрану монитора, показывающему зрительный зал, и затыкал пальцем:

   – Вот... Вот... Вот...

   – Что вот? – переспросил я и всмотрелся: в середине зала у прохода в сопровождении двух плечистых парней сидел Иван Иваныч, самый главный человек в республике, и зло смотрел на сцену через очки.

   Известие молниеносно облетело всю филармонию. Концерт начался незамедлительно. Артисты старались изо всех сил. Зрители чётко и дисциплинированно аплодировали. Никто не скрипел, не кашлял, не чихал, и, казалось, не дышал.

   Свет в зале погасили, чтобы никто не докучал Иван Иванычу на него глядением.

   Шёл номер за номером. Режиссер, не получая реакции из прохода и указаний свыше, заметался и стал приставать к ближним с вопросом, как и когда завершать концерт. От него шарахались. Редактор, фактический его начальник, вжал голову в плечи и молчал, как партизан. Звонили выпускающему редактору телевидения, по сути, ночному директору.

   – Не звоните мне попусту. Раз в эфир не идёт, это вне моей компетенции. Принимайте решение в связи со значимостью мероприятия...

   Режиссера пробила испарина. Кто-то догадался и сгонял в фонотеку за гимнами Советского Союза и Молдавии.

   Неясность томила. Исполнители выдыхались. Шел уже одиннадцатый час. ЦК был закрыт, спросить было негде. Наконец режиссер собрался с силами и упавшим голосом прошептал:

   – Гимн!..

   Взмокшие артисты стояли на сцене. Зал поднялся им навстречу. Дали свет...

   Три кресла в центре у прохода были пусты.

   Наутро режиссер взял больничный. Редактор горстями принимал валидол и с ужасом смотрел на телефон. Выпускающий редактор срочно вспомнил об отгулах для посещения больных родителей в глубинке. Мы тоже притихли – в нашей конторе всегда найдут за что взгреть...

   Обошлось без последствий. Все догадывались, кто был инициатором срочного распоряжения. Но как хорошо, что у партии всегда так много новых дел...

   IV. He гладки взятки на мизере

   Как-то мой подчинённый и, тогда ещё, «по совместительству», приятель сказал, что его друг приглашает перекинуться с Кобзоном в преферанс. Согласен ли я тоже играть. В оклеенном кобзоновскими афишами Кишинёве уже начались его гастроли. Почему же нет, согласился я, интересно же.

   Мы ждали его в холле гостиницы «Кодру». По лестнице спустился какой-то лысый мужик в черном свитере и, не здороваясь, бросил нам:

   – Ну, пошли!

   У входа в ресторан он властно посмотрел на метрдотеля. Тот утвердительно кивнул. Мы двинулись в зальчик для банкетов, укрытый от нескромных глаз.

   – Кто это? – спросил я приятеля.

   – Да Кобзон же, Кобзон, – прошипел тот.

   Я не знал, что Кобзон безволос и носит парик. Кобзон шёпот уловил и пренебрежительно покосился на нас через плечо.

   Теперь я понимаю, что мои сотоварищи искали кого-то на роль «лоха», которой я хорошо соответствовал, но не очень об этом жалёю. С одной стороны, всё время подмывало поговорить с Кобзоном. С другой – требовалось играть, то есть хотя бы смотреть в свои карты. А лысая внешность известного певца, как солнце, слепила мне глаза.

   Кобзон же, несмотря на коньяк, играл жёстко и уверенно, ободрал всех как липку, cобрал деньги и ушёл. Мы подавленно молчали.

   У Кобзона была в республике гастрольная неделя. Музыкальная редакция ходила на него в полном составе. Я не пошёл.

   – Вот это да, – делилась со мной музредактор Юля, – вот это мастер. Он держит зал в кулаке как Фрэнк Синатра.

   Через пару-тройку дней оказалось, что о нашем визите к Кобзону на работе хорошо знают. На профкоме обсуждали вне повестки, пью ли я, и сколько, и в рабочее ли время. Комсомол не мог меня исключить, потому что я уже выбыл по возрасту, а в партию, понимал, не вступлю уже никогда. Секретарь парткома, встретив меня в коридоре, строго спросил, не было ли в тот вечер разврата, и погрозил мне пальцем: – Я тебя насквозь вижу!

   А председатель Гостелерадио вызвал для разгона заместителя – почему это Кобзон имеет парик, a лучшие артисты телевидения вынуждены каждое утро выливать на голову бутылку канцелярского клея, чтобы закрепить им зачёсанные с затылка волосы.

   И с лёгкой руки Кобзона некоторые солисты помолодели, как в сказке, a я прослыл сомнительной личностью.

   V. Беспокойный день и волшебная ночь

   Всем искусствам Иван Иваныч предпочитал кино. Все фильмы, которые в рамках культурного обмена получали с кинофестивалей, показывались ему у нас на телецентре в одном из просмотровых залов. Он мог бы заказать их прямо на ЦК, но, видимо, телецентр приравнивался им к кинотеатру. Это входило в удовольствие.

   Кино играло важную роль и в семье Иван Иваныча – одна из его дочерей Надежда училась на режиссера и снимала на Молдавской киностудии свой дипломный фильм.

   На утреннюю пятиминутку прибежал запыхавшийся директор фильма:

   -...Там на улице с лотка туалетную бумагу дают... Скоро кончится... Надежда Ивановна, разрешите я... вне очереди...от Вашего имени...

   Надежда пошла пятнами, и директор в тот же день вылетел из киностудии.

   А тут еще наши телевизионщики в порядке подхалимажа сняли документальный фильм о Полине, другой дочери Ивана Иваныча, пианистке. Конечно, начальнику республики захотелось его посмотреть.

   С утра в наш корпус нагнали уборщиц со всего района. Лишний персонал и посетителей стали выфильтровывать. Ближе к вечеру коридоры заполнились молодыми людьми, которые внимательно рассматривали стены и углы с таким видом, будто собирались помочиться, но не знали где.

   Я спустился в туалет и увидел директора телецентра, бритвочкой соскабливающего со стены неприличное слово. Стало скучно, и я пошёл к себе заниматься делами, и чтобы крепкие ребята ненароком не замели.

   Когда всё затихло, я стал обходить аппаратные, чтобы составить сменную сводку. Коридор был пуст. Одиноко курила «детская» режиссёрша. Мы перебросились парой слов. Где-то рядом знакомо лязгнуло – это открывались двери просмотрового зала. Послышался топот, похожий на барабанную дробь...

   ...Они вынырнули из-за угла сомкнутой колонной – четыре шеренги по четыре человека, затылок в затылок, плотнее, чем солдаты в строю. Впереди синхронно выступали Иван Иваныч с супругой, обжимаемые по бокам телохранителями, а за ними в такт печатала ногу вся свита.

   Мы отступили к стене. Молчать было неловко, и я сказал:

   – Добрый вечер.

   – Добрый вечер, – ответил Иван Иваныч, а за ним в разнобой забухали все:

   – Добрвеч... Добрвеч... Добрвеч... Добрвеч...

   Каре пронеслось мимо, как курьерский поезд, и исчезло в полусвете лестничного марша. Я вспомнил армейскую шутку, как рядовой заставляет козырять себе генерала, и отправился закрывать просмотровый зал.

   Посреди зала стоял журнальный столик с двумя придвинутыми креслами. Коробка конфет «Вишня в шоколаде» – тогдашний писк – была не опробована, шампанское не откупорено, а пышные алые гвоздики («красная гвоздика – наш цветок») еще покачивались от движения воздуха в хрустальной вазе.

   Я погасил свет и запер дверь. Как инженер смены я был главным ключником и, уходя с работы, сдал ключи на вахту милиционеру. Утром в обратном порядке стал отпирать помещения и, войдя в просмотровый зал, невольно отшатнулся: столик был пуст, как в фокусе Игоря Кио.

   Я доложился начальству. Была недавняя шумная история – каким-то образом в главном корпусе ночью пропали несколько телевизоров. Подумало моё начальство, пожевало губами и решило сор из избы не выносить, потому как, хм, неясно, кто на самом деле виноват. Раздосадованные ускользнувшей халявой коллеги пеняли, как же я ничего не прихватил, всё равно пропало...

   – Не боись, мужики! – утешал я. – Он еще к нам придёт...

   И действительно, мы потом не раз ещё записывали Иван Иваныча на радио, которое он предпочитал телевидению, видимо из-за текстов, которые он читал, но меня к «телу» уже не допускали. Не выпало достаточно счастья стоять в присутствии высокого чина...