Текст книги "Здравствуй, Алиса! (СИ)"

Автор книги: Михаил Корешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  Михаил Корешковский

  От автора.

  Все персонажи и описываемые события являются вымышленными. Любое совпадение с реальными людьми или событиями случайно.

   Здравствуй, Алиса!

  I. Наш герой осматривается и слышит трепет своего сердца

  Она всегда здоровалась первой.

  Он как раз женихался, когда впервые увидел эту черноволосую девочку с красным галстуком. Недавно вернулся из армии в родные Черновцы, работать не хотелось. Устроился грузчиком в большой книжный магазин. Непыльная работа – разгрузил книги, а затем эти же книжки и читай. Нравилась ему гостящая у родителей жизнерадостная кузина из Ленинграда. Но она крутила роман с военным медиком, и к тому же считалась сестрой.

  Он встречался с милой ласковой закройщицей Яниной. Она приходила в магазин с подругой за журналом мод, там и познакомились. Волосы её, пепельные и мягкие, приятно пахли. Вроде он предохранялся, но Янина забеременела. Её мать, торговый работник, показалась слишком активной, пришлось жениться... Впрочем, в семейной жизни своя прелесть, а благодаря украинским родственникам тёщи в Канаде они много позже и уехали.

  Надо содержать молодую семью. Ради зарплаты устроился на автобазу, стал старшим диспетчером, а потом и замначальника диспетчерского отдела; обзавелись кооперативом, но сын рос у тёщи с тестем, и хаживали к нему чуть ли не ежедневно.

  Эта школьница жила в квартире под тёщей. Отец её был еврей, плотник на домостроительном комбинате, а мать светленькая и курносая. Как-то он встретил её в кроссовках, со спортивной сумкой на плече. Бросились в глаза её чуть смугловатая гладкая кожа и тёмные девичьи брови в разлёт.

  – Куда торопишься, Аля?

  – На тренировку.

  – И какой у тебя разряд? – спросил он, ожидая услышать что-то вроде: первый юношеский или третий взрослый.

  Она просто и серьёзно сказала:

  – Я кандидат в мастера спорта по спортивной гимнастике.

  – Правда? – удивился он. – Молодчина, ну беги, не опаздывай.

  Как-то при встрече на лестнице узнал от её отца, что Аля поступила в цирковое училище в Киеве. Папа считал, что цирк не профессия, но пустил, думая – всё равно провалится, приедет домой. А она поступила. Позже тот же папа рассказывал, что после училища все проживающие в общежитие потеряли киевскую прописку, потому что она давалась только на период обучения. А что же нам делать, спрашивали ребята. Пропишитесь там, где раньше жили.

  И папа Али бегал по инстанциям, доказывая, что его девочка поступила в училище, когда у неё даже паспорта не было, и, естественно, в нем не могло стоять никакой домашней прописки, и должна же дочь быть где-то прописана. И получилось вполне по-советски – артистка Киевского цирка воздушная гимнастка на трапеции Аля была прописана в Черновцах у своих родителей.

  Последний раз он видел её ясным летним утром незадолго до отъезда из Союза. Она сидела на скамейке перед подъездом с годовалым сыном – наверное, ещё в училище вышла замуж. Он узнал её и поразился – чистое лицо, тёплые карие глаза, мягкая улыбка и, потрясающей гибкости и пропорции, фигура. Её тело лилось и не кончалось. Потом в дело включился её голос – и он поплыл...

  Он поздравил её с рождением сына, спросил, тренируется ли она сейчас. Да, хожу в спорткомплекс университета, чтобы восстановить форму. А муж тоже из цирковых? Да. И кто он по специальности? Он клоун.

  Он сидел бы с ней ещё, и ещё, и ещё... Но тёща высунулась из окна – Григорий, заходи, давай. И он заставил себя подняться.

  – Ты что такой? – всмотрелась тёща.

  – Какой? – переспросил он, догадываясь.

  – Смутный какой-то.

  Не хотелось отвечать. Кот Пушок потёрся о ноги и сокрушённо мяукнул. Он погладил его за ухом.

  Душным вечером они выехали из Советского Союза через станцию Чоп. Эта бескрайняя земля называлась его родиной, а пограничники с тяжёлой неприязнью перетряхивали их багаж.

  – Что это ваш зять так переживает? Вы что-то неразрешённое провозите?

  Через неделю случился Августовский путч. Дальних родственников на границе тормознули.

  – Не кажи гоп, поки не проїхав Чоп, – сострила тёща.

  Уезжали уже без тестя – весёлый, расположенный к нему рукастый дядька скончался как раз к получению разрешения на выезд.

  По прибытии в шумный канадский Калгари он пошёл работать на автомойку, а жена – убирать дома приличных людей. Сразу привлёк здоровый, ковбойский дух города и оптимизм музыки кантри.

  Тёща немедля крестила внука в украинской православной церкви – в Союзе опасалась за свою карьеру завмага. Здесь же аккуратно посещала воскресные службы, познакомилась там со своим ровесником, и на людях теперь появляется с ним.

  Вскоре они с тёщей открыли магазинчик детской одежды для жены, а ему – компьютеры на продажу. Взял в помощники компьютерного гения из ближней школы, и сам поднатаскался. Бизнес шёл неплохо. Параллельно учил экономику в университете, раз занимается предпринимательством.

  Потом торговые сети и интернет стали бизнес теснить, сначала детский, а затем и компьютерный. Жену определил учиться на медсестру, а сам устроился в аудиторской фирме. И штудировал аудит – захватывающе интересное дело, и к тому же для карьеры требовалась лицензия.

  Тёще ставили протез на колено в университетской клинике. Это же надо было проехать пять тысяч миль, чтобы встретить там Зину из параллельного класса с загипсованной до ключицы рукой. Она поехала забирать из школы четверых своих детей и попала в аварию. Зина была из баптистской семьи, и, помнится, в школе на неё показывали пальцем. Он не знал в то время, кто такие баптисты, думал, это ругательство какое-то или извращение, поэтому она для него как бы не существовала.

  Материнство пошло ей на пользу. Зина похорошела, и чувствовалась открытой, определённой и надёжной. Может, вера, в самом деле, упрощает и проясняет жизнь.

  Ему казалось, в школе он тоже был для неё пустым местом. Нет, она помнила его по имени. Говорили по-русски, она обращалась к нему на вы. Он не возражал, может быть, у них так принято. Вспоминали однокашников – кто где теперь...

  Жена ревновала, тянула за рукав – нам некогда, пошли. Смешная – боится любой юбки.

  Он работал на босса и был недоволен – частые командировки и ненормированный рабочий день при оплате равной с просиживающими штаны работниками?.. Хлопнул дверью и стал самостоятельным предпринимателем – финансовый менеджмент с упором на аудит, анализ и инвестиции. Обзавёлся визитными карточками. Перенял принятый в окружающем бизнесе сдержанный, но, по возможности, дорогой и элегантный стиль одежды. Со временем появилось собственное бюро с наёмными сотрудниками.

  В один из дней он заглянул в гостиную сказать что-то жене. В телевизоре мелькнули цирк, публика, девушка на трапеции, знакомое лицо... Гран-при Монте-Карло – пробурчал диктор. Он остолбенел – Аля?.. Но всмотреться не успел, уже перешли к прогнозу погоды. Показалось, что ли. Он глянул на логотип канала – это был «CBC».

  Назавтра в офисе он заглянул в интернет с поиском «монтекарло+цирк». Вот оно что – ничего ему не померещилось – вчера завершился международный цирковой фестиваль. Одну из призёров украинскую гимнастку на трапеции Алису Галанову какой-то восторженный французский журналист назвал принцессой высоты.

  Он просмотрел фото и видео её выступления. Так вот она какая. В ней ни напряжения, ни пауз – просто удивительная летящая женственность. Значит, теперь она Галанова... Тогда, на скамейке, её грудь смотрелась больше, чем теперь. Она, верно, ещё кормила ребёнка, и молоко томилось в груди. И сам бы он хотел напиться её молока.

  Он смотрел на экран жадно, будто пил и хмелел. И снова поплыл, как когда-то. Это вернулось.

  II. Герой идёт по следам и пьёт яд воспоминаний

  На похороны матери он летел в середине мая через Киев. Незадолго до смерти мать переписала на него дом. Отца уже не было. Денег он посылал им достаточно, но забрать к себе не смог.

  В Киеве задержался – погребение назначено назавтра – чтобы узнать, как вывезти картины разгульного деда, одарённого, по словам знатоков, художника-самоучки.

  Хотел было пойти в Киевский цирк, раз уж здесь. М-да... Широко распахнутыми глазами будет он смотреть на неё, а потом на арену, как таракан, выползет и начнёт кривляться клоун, у которого почему-то есть право трогать её тело без разрешения. А он должен спокойно сидеть.

  Ну и леший с ними, видеть не желаю.

  Хоть бы он заболел... Тогда бы у служебного выхода он встречал её с красными розами; ей идёт красный, цвет циркового занавеса. Она выйдет в белом платье. И, может быть, живой интерес отразится в её глазах. А что он скажет умного:

  – Помнишь меня, Алиса – в Черновцах моя тёща жила на этаж выше.

  – А-а.

  – Ты отлично работала на трапеции.

  – Спасибо.

  – Как папа?

  – Ничего, держится.

  – Передавай привет.

  – Обязательно передам.

  И даже не спросит имя – просто соседки сверху зять.

  А может – без разъяснений – на асфальте перед выходом из цирка выложить её имя лепестками роз, и сказать почти прямо:

  – Если я тебе буду когда-либо нужен, я всегда...

  Нет!

  Она ему нужна. Губы, глаза, грудь, ноги, голос, дыхание – всё! И он готов был кричать об этом на всю площадь.

  Мать хоронили рядом с отцом. На кладбище он велел оркестру играть «Интернационал» – мать была партийной, и новые порядки не принимала. Пенсионерки рыдали в голос. Он в партию собирался, но так и не вступил – партийность потеряла значение.

  Подоспела петербургская кузина, по обыкновению совмещая всё на свете, с торговых переговоров в Кишинёве прямо на погребение:

  – ...Я с тобой... жаль маму... лечу в Варшаву... мои лоботряски учатся в Англии... не пропадай... твоим привет!

  Как всегда – чмок-чмок, такси, и исчезла.

  Он поехал привычным с детства троллейбусом на проспект 50-летия Октября, ныне Независимости. Гулял у бывшего дома тёщи. Её дома. Здесь живут теперь другие люди. Многоквартирное здание утеплили, деревянные оконные рамы заменили стеклопакетами, в подъездах появились кодовые замки, а вход во двор перегородил автоматический шлагбаум. Чуть поодаль гимназия, в которую она ходила. Скамеек больше не было. Люди стали жить обособленней, и на лавочках не общаются. Вот её окно. Он долго и ожидающе смотрел на него. Даже показалось, что кто-то приветливо махнул ему рукой.

  Он усмехнулся.

  В Центральном парке густо осыпались цветущие каштаны, и казалось, падает снег. Было солнечно, светло и уютно. Здесь эта девочка-подросток гуляла с подругами. А он сидел в аудитории Индустриального Техникума напротив входа в парк и, не ведая, что будет, готовился к защите дипломной работы.

  На той летней скамейке у дома она была в чёрных брюках и полосатой футболке с чуть оголёнными плечами. Кожа её отсвечивала матовой бархатистостью. Хотелось, но не осмелился её потрогать. Не принято.

  Было бы здорово – извиниться и дотронуться...

  Его дом на Ленина напротив Четвертой школы не изменился – отец с матерью ничего не перестраивали, знали, что не для кого. На этом пороге отец обнял его:

  – Езжай, сынок, не бойся. Человеком себя почувствуешь. Здесь всё катится в тартарары.

  Покупательница, процветающая модистка, охотно говорила, что дверные проёмы сделает арочными, тут наклеит фотообои и будет принимать заказчиков, а на высоком чердаке, где мать сушила белье, устроит мастерскую.

  Он слушал, стиснув зубы.

  В мощённом голышами, совместном с соседями дворе к нему подошла симпатичная улыбчивая девушка с русой чёлкой.

  – Вы на поминках меня не заметили. Помните, вы занимались со мной математикой. Я в себя не верила, а вы такие слова нашли... Благодаря вам я потом стала лучшей в классе. Теперь сама преподаю в школе математику и информатику.

  – Я рад за тебя, Таня.

  – Приезжайте через пару лет, покажу вам новый межшкольный компьютерный образовательный центр.

  – Вряд ли я приеду. У меня тут никого не осталось.

  – Но у вас осталась я. Я буду вас вспоминать...

  В этом городе он не один. Спасибо, Таня. Я тронут. Фактически она спросила – могу ли я что-то для тебя сделать. Такие не щебечут: ...скорее расскажи мне, какая я красивая...

  В последний раз он вышел из своего дома, спустился по Шевченко. Здесь на углу Шевченко и променадной Кобылянской раньше работало «Детское кафе», в котором отмечались все дети города. Здание стояло, в нём теперь банк, а углового входа со ступеньками больше не существует. Родители, конечно, приводили её сюда; кажется, у неё был старший брат-погодок. Ему покупали яблочный сок, а ей, наверное, какао с молоком. Сам он в детстве предпочитал сок томатный, подсоленный. Потом они всей семьёй шли гулять по Кобылянской или здесь же в кино.

  Что он так умиляется? Красивых женщин много. Да, он готов облизывать её с головы до ног. А что в ней такого замечательного, не как у всех? Подумал, вспоминая, и нашёл – в ней нет рефлексии. Этот термин он знал – встретил в иллюстрированном журнале. Рефлексия – это когда смотрят в себя. Эта летящая леди смотрела вовне. А ещё – абсолютная естественность, изумительная пластичность и какая-то чистота в сочетании с благородной сдержанностью...

  Чёрт, откуда он набрался таких слов. Он же их в жизни не употреблял. Ещё немного и книжку сочинит – какую-нибудь «Повесть о первой печали». Нет, что-то в ней есть. Недоверчивая отцовская легавая Веста льнула бы к ней как ребёнок. А ему хотелось прильнуть к губам.

  Заказал памятник матери, навёл порядок на захоронениях родственников с обеих сторон, заплатил вперёд за уход. Просматривал домашние альбомы в поисках фото для лицевой стороны памятника. На всех снимках мать улыбалась, даже на научно-технической конференции. Жизнь была ей ясна...

  На той же Кобылянской в ресторане он собрал на прощанье друзей по Индустриальному Техникуму. Пили и ели много, но казалось, былой теплоты отношений нет, они рассматривали его как канадского скоробогача. Выходя из туалета, он уловил обрывки разговора из курилки:

  – ...Грицько-то наш нынче толстосум... Мы горбатились, а он там как сыр в масле...

  Улыбайтесь, парни. Его первые чаевые за вымытый «Опель» были пятьдесят центов. И дом он купил в рассрочку на тридцать лет. Он рассказывал об автомойке – своей первой работе в Канаде, учёбе и начальном бизнесе. Некоторых его карьера впечатлила. Для них это звучало, как если бы уличная торговка семечками стала вдруг владелицей агрохолдинга. Кто был никем, стал гостем дорогим.

  Не все присутствующие были бедны – добрая половина из них стали уже хозяевами фирм или их директорами, но они не возражали, чтобы он оплатил счёт.

  Подвыпив, делился своим ноу-хау в фирме бывший сокашник – потогонная система работы с копеечной оплатой:

  – Не хотел бы я, чтобы мои родственники у меня работали...

  – А я хотел бы, – к удивлению того сказал он. – Причём все. Это как бы жить в одном большом доме. И каждый день видеться.

  III. Герой изменяет, но не отечеству

  В Калгари праздновали ежегодный июльский родео-фестиваль «Stampede». В офисе он временно отменил строгий дресс-код в пользу одежды стиля вестерн. И разрешил частично работать на дому, чтобы участвовать в мероприятиях и параде.

  Новая, ясноглазая, инициативная сотрудница взяла срочный заказ на дом. Утром он заехал забрать документы. Бегло просматривал папку, а коллега угощала кофе. И ладненькая, пахнущая свежестью и здоровьем, в коротком халатике на голое тело, оказалась рядом. Он непроизвольно протянул руку погладить её. Его как ударило током. И он спонтанно, быстро и бурно накрыл её собой...

  Он сам поразился – дикость какая-то! – извинялся за несдержанность. Она, казалось, не слишком огорчалась:

  – Ничего, бывает.

  Дома было стыдно и неловко перед женой, и он решил, что больше это не повторится. Кот Чарли укоризненно глянул – был я о тебе, начальник, лучшего мнения – и скрылся в спальне. Спал он всегда в ногах.

  Коллега делала вид, что ничего не случилось. Это его устраивало. Спустя несколько дней она задержалась после работы на четверть часа, чтобы завершить отчёт. Положила бумаги ему на стол и, в кокетливой ковбойской шляпе, обтягивающей клетчатой рубашке и джинсовой юбке, снова оказалась близко. Его руки потянулись к ней машинально... Теперь почудилось, что повторение даже приветствовалось. Ей не требовалось разогрева. Она всегда готова, как пионер. Даже на столе.

  Смущение уже отсутствовало – так, почти гигиеническая процедура. Играй, кантри, пой. Пой, не умолкай... Он понимал щекотливость ситуации. Разрядка после напряжённого дня – недолго и качественно – почему бы нет. Но – семья, служебный роман, долг и приличия... А сотрудница наутро намекнула коллеге на своё особое положение.

  Она решила за него. Он предложил ей уволиться с выплатой приличного выходного пособия. Впредь набирал только семейных.

  Вскоре подвернулась неплохо оплачиваемая работа.

  Канадцы купили в Сибири дышащий на ладан нефтеперерабатывающий комплекс, реконструировали его для глубокой переработки нефти. Отчётность те присылали регулярно, но владельцы ей до конца не доверяли. Им нужен был экономист, владеющий русским. Ехать следовало за тридевять земель в безбрежную таёжную даль. Владельцам эта командировка виделась очень тяжёлой. Они хотели взять его в штат, но он убедил их заключить договор с его фирмой как посредником. Это давало большие преимущества и свободу манёвра.

  Русский финансовый учёт и налогообложение он не знал, но за полторы недели освоился. Он приезжал в рабочий город среди топких марей два раза в год. Взвешивая кадровые позиции, увольнял тридцать-сорок человек из разных подразделений – для оптимизации и проверки производства на устойчивость. Он платил почти на шестьдесят процентов больше, чем на российских предприятиях, и за работу держались.

  Ввёл сухой закон, доплаты на питание, полный социальный пакет, постоянную и премиальную часть зарплаты. Говорил только по-английски. Звали его теперь мистер Пантел вместо Пантелеев. Грег Пантел. Руководящий состав он перевёл на зарплату в валюте – никакой, в принципе, разницы, но моральный эффект другой. Ближнее окружение, вероятно, догадывалось, кто он, но помалкивало.

  С рабочими и мастерами беседовал через переводчика, внимательно прислушиваясь к словам и интонациям. Выучил два правила – никому не верить на слово, и второе – если с людьми долго беседовать, они выболтают и то, что не желали бы.

  Работал с восьми утра. В гостиницу приезжал уже затемно – намеревался в недолгий срок переустроить предприятие под стандарты канадского нефтяного сектора, и уехать. Постепенно определялись структура, управление, делопроизводство и планирование.

  Но усталость накапливалась, а сзади подкрадывалось что-то тоскливое.

  В воскресенье съездили с руководством на вездеходе поохотиться. Вечером сходил в караоке-клуб, познакомился с девушкой. Представился командировочным из Воронежа. Та долго жаловалась – как её отец вдруг решил, что она не от него родилась... И почему он так считает... И как холодно он к ней относится... И как она от этого страдает...

  – Ты можешь немного помолчать? А то целовать неудобно.

  Этот довод показался ей весомым. И она замолчала.

  Утром проспал, пришёл в десять часов.

  Следующая гостья рылась в его вещах, нашла паспорт и протянула:

  – Так ты канадец? То-то я смотрю...

  Он схватил её за шиворот и вытолкал за дверь.

  С опозданием обнаружил, что его бумажник стал много тоньше. Пришло невинное создание и ушло с добычей. Конечно, не стоит ожидать, что караоке-клуб – школа царевен, но всё же...

  Не спалось. Холодная полуночная звезда стояла над городом.

  Чтобы успокоиться стал смотреть свежие интернетфото той девушки из цирка, которая не шарит по карманам. На одном из снимков она в длинном чёрном платье легко и непринуждённо ассистировала иллюзионисту. На другом снялась в цирковой униформе. У неё был открытый взгляд и осанка молодого испанского тореро. Какой-то пылкий поклонник сравнил её с Дженнифер Лопес.

  Лопес против её модельной стати, высоких скул и одухотворённого шарма? Не смешите мои тапочки. В кого она такая пошла – папа нормальный, чуть коренастый, мама колобок... А имя откуда? Таких имён ещё не встречалось в Союзе. Мама у неё была то ли кассирша, то ли билетёрша в кинотеатре. Наверное, насмотрелась чего-то в кино.

  В анонсе Киевского цирка его несравненная леди уже не значилась. Он проверил. Да, он отставал от жизни – Алиса работала в Германии. Действительно, какие заработки в Киеве.

  Он порылся во всемирной сети.

  Она вытягивала любой снимок, у неё было обаяние и уникальная линия тела. Все цирковые обожали с ней фотографироваться. Какой-то джаз старпёров снялся с ней, и поместил фото на обложку своего альбома.

  Её номер смотрелся. Леди-Само-Совершенство подрабатывала, где могла – должно быть, через шоу агентства. Она засветилась в берлинском театре-ревю Фридрихштадтпаласт, в варьете Монако. И какая-то именитая сволочь, наверняка, приходила к ней потом за кулисы, облизываясь, как кот на сметану, для начала целуя ручку и даря автограф.

  – Ах, у вас нет бумаги? – И пробный шар. – В таком случае, мадемуазель, позвольте мне расписаться в вашем ежедневнике.

  Один из гостей нелегально и с плохим качеством снял её в «Мулен Руж», и выложил в «YouTube» . Высота потолка не позволяла ей полноценно работать. Она коротко разбегалась в узком проходе между столиками и прыгала на трапецию, одновременно вращаясь вокруг оси своего тела.

  Он бы дал ей денег, но она же не возьмёт. И оттого, что ей трудно, щемило сердце...

  Третья девушка оказалась настолько голодна, что он едва не оторопел, видя, как она опустошает тарелку. Четыре вечера подряд он водил её в ресторан, чтобы наелась.

  – Тебя, что, дома не кормят?

  – Кормят, – усмехнулась она. – Иногда.

  Везёт ему на особенных девушек.

  – А почему к тебе в гостинице обращаются по-английски?

  – Это теперь международный язык сервиса, – выкрутился он.

  Она не совсем поверила, потому что попросила:

  – Купи мне, пожалуйста, зимние сапоги. Я белые хочу.

  – У меня нет времени. Вон кошелёк на тумбочке, возьми себе деньги и купи.

  Она удивилась, но деньги взяла...

  И Але с её фигурой идут сапожки. А чем он виноват? Что должен был сделать на черновицкой скамейке? Сказать тёще – мамаша, отстаньте. Аля, тебе достался некачественный мужик, выходи за...

  И это называется – шанс есть всегда, даже когда его нет. Жаль, не поделился при случае с матерью, легче бы стало. А мать сказала бы:

  – Чудная девочка, но не про тебя.

  Почему не?.. А про кого?

  А отец услышал бы, обронил:

  – Один раз живём. Отбей!

  Отец молодым моряком, гостя у друзей, познакомился со студенткой-технологом. Написал ей восторженное письмо. Студентка возмущённо исправила все ошибки красной ручкой и отослала письмо назад. Отца это не смутило, к его профессии правописание не имело отношения, а судовое оборудование бегало перед ним на задних лапках. И закончилось свадьбой-женитьбой. Однако родители матери (это она была студенткой), учительская семья, поставили условие – никакого моря. И отец из судового стал сухопутным электриком и мастером цеха.

  IV. Герой решается и вступает в клуб одиноких сердец

  Перед отъездом к нему подошёл один из уволенных и, глядя в глаза, сказал:

  – У меня жена с тремя детьми дома сидит, а теперь вместе сидеть будем. Эх ты, бля...

  Он сделал вид, что не понял. В самолёте он всё проверил, и послал «SMS» – восстановить! Прикинул, и послал электронной почтой единственное экономически нецелесообразное распоряжение – начиная с предстоящих майских праздников и в последующих, все дети сотрудников приглашаются с родителями на маёвку. Угощение и анимационная команда за счёт предприятия.

  Дома подбежал кот Чарли и выразительно посмотрел в глаза.

  "Хорошо погулял, начальник? "

  «Нет, Чарли, не гулял, а выживал. А дело своё сделал».

  Вечером он сказал жене, что спать будет в другой комнате. Жена плакала и пыталась приходить к нему ночью. Пришлось пригрозить, что снимет квартиру, и она перестала. Жаль жену, но он не мог себя преодолеть. Хотелось подумать. И дело даже не в девушках.

  Жена, похоже, делилась с тёщей. Та приходила в гости с младшей незамужней дочерью, и с таким видом, будто он украл у них фамильную брошь. И шипела на кухне – всі москалі такі.

  – Папа, у тебя кто-то есть?

  – Пока нет, сынок.

  Он снял дизайнерскую квартиру в кондоминиуме поблизости от офиса. Забрал с собой привязанного к нему Чарли и картины деда. Большую их часть тот в трудные времена распродал. Писал контуженный на фронте дед-коммунист пейзажи с натуры – только море или лес с озером-рекой, аккуратно ставя внизу под подписью место и год. И ни одной человеческой фигуры. Не был ли он одинок?

  Украина, помнится, не хотела разрешать вывоз работ деда – смущала смелая и уверенная манера письма, и какая-то кровная связь художника с окружающим миром. Известный киевский галерист находил живопись деда свежей и оригинальной, и предлагал купить картины – ну, скажем, где-то гривен по двести за штуку.

  Государственный эксперт колебался, сомневался и выжидательно смотрел на него. Он вскипел:

  – Вот я сейчас включаю в кармане диктофон и запишу наш разговор. Вы знаете такого художника – Пантелеев?

  – Нет, не знаю.

  – Так какие могут быть проблемы из-за хобби одного человека?

  Собеседник видел его злость, подумал и поставил разрешительную печать. Эту печать он мог бы и проплатить, но пошёл на принцип. В его кармане не было диктофона. Сына он назвал в честь деда Иваном.

  «Может, купим дом, начальник? Я бы его караулил».

  «Зачем? Разве нам здесь плохо, Чарли?»

  «Не понимаешь. Я хочу дом с подвалом, с собственным чердаком, с садом. И что бы всё наше».

  «Ну зачем нам пустой дом, Чарли? Хандра заест. Жаль, Ванюша с матерью остался».

  С сыном не получалось. Плохо, когда парень с младенчества слишком обеспечен. Изящную и добрую колли подарила ему тёща на день рождения – как видно, компенсировала себе недополученное в детстве. А выгуливает собаку жена.

  – Сынок, чем думаешь заниматься?

  – В армию пойду – военным ничего делать не надо.

  – Так и дома можно ничего не делать.

  – Ну, там за это ещё и деньги дают.

  – Мы живём в автомобильном мире. Выучись на автомеханика, куплю тебе мастерскую.

  – Не-а, пап, я в железе не понимаю.

  Учиться он не хотел, но любил угощать приятелей блюдами, которые сам готовил – чтобы удивлялись вкусу или не могли угадать, что это такое. Нравились ему только китайские девушки – Ксу, Мей, Киу, Лан... Эти девушки сына и довели – работает поваром в большом ресторане с охраняемой парковкой в Chinatown, и даже лопочет со своим патроном по-китайски.

  При молодом наследнике некому наследовать бизнес. Сидел бы консультантом в банке, выдавал кредиты, думать бы научился. Жаль, после рождения Вани разладилось что-то в организме у жены. Не могла больше рожать. Хотелось бы иметь ещё и девчонку...

  На пороге возникла девочка-одуванчик с игрушкой трансформером.

  – Можно у вас поиграться? А то сестра у меня игрушки забирает. Она младше, ей всё разрешают.

  – А ты маму спросила?

  Она исчезла и снова появилась.

  – Спросила.

  – Играйся. Чарли, будь добр, присмотри, чтобы ничего не случилось.

  Он сходил к её родителям.

  – Вы в самом деле разрешили у меня играть?

  – Да, если вы, конечно, не возражаете. Только, пожалуйста, не давайте ей сладкого.

  – А не стоит ли купить сразу два трансформера, чтобы не было зависти?

  – Так мы два и купили. Но младшей всё равно кажется, что у другой лучше...

  – Можно я к вам ещё приду?

  – Можно, только я не всегда бываю дома.

  «Начальник, а мне трансформер? Я тоже хочу. Ну, пожалуйста...»

  Жена возражала – живёшь себе отдельно, делай, что хочешь, зачем разводиться. Она надеялась на то, чего он не мог ей дать. Пора перестать быть правильным. Отпусти себя.

  Жена зарабатывала значительно меньше его, но он разделил всё поровну.

  – Ты что один, – сказал за бильярдом сосед-таксист Мехмет. – Вот наш брат едет домой в Турцию, женится на деревенской девушке, она не крутит носом, благодарна, что живёт в Канаде, уважает мужа, растит детей...

  Где-то он уже это слышал – канадиан бой, уеду с тобой.

  Он жил в это время с маникюршей Еленой, обстоятельной домовитой гречанкой. Познакомились на рождественской распродаже – сомневаясь в своём вкусе при выборе подарков для сотрудников, он попросил совета у посетительницы, полноватой крашеной блондинки. Она быстро сориентировалась. В благодарность угощал её в кафетерии. За кофе Елена высказала ему здравую мысль – на следующее рождество всем сотрудникам покупать одинаковые подарки: пусть будет дороже, зато никаких обид. Понравилось. И она понравилась. Всё равно не с кем рождество проводить.

  Чарли обнюхал холмик пакетов с подарками, презрительно сморщился и неодобрительно мяукнул.

  «Чтобы я в нашей гостиной ни одной твоей не видел, начальник».

  «Не беспокойся, Чарли, в любом случае к нам ни ногой. Я – в сауну на часок. Но уборщица-то приходить может?..»

  Елена не интересовалась его прошлым, была практична и аккуратна. Говорила:

  – У тебя грубые неухоженные ногти. Как ты можешь с такими когтями встречаться с людьми.

  – Да что плохого, подрезаны, сколько можно, вид приличный.

  – Пахнет от тебя хорошо, но ногти ужасные. С такими ногтями нельзя ложиться в постель к женщине.

  В постели она была не очень. Слишком спокойна.

  Елена разъезжала на стареньком «Форде», он предложил ей свой чёрный «Лексус»:

  – Я всё равно больше на служебной машине. И представительней будет. Ты же обслуживаешь людей на дому.

  Раз в неделю она делала ему мужской маникюр.

  – Вас учат при встрече с клиентом обращать внимание на часы, обувь, костюм. А ты гляди на руки, причёску, и многое поймёшь...

  Она предлагала ему и педикюр, но он решил, что это уже слишком.

  – Что ты стесняешься.

  – Как-то неловко – женщина у ног мужчины. Сам справлюсь.

  Он чувствовал, что ему нравятся женщины другого типа, и стал намекать на расставание, хотелось бы пожить одному. Елена отреагировала без особых эмоций – надо так надо. Она принесла ему ключи от «Лексуса».

  – Вот, забери.

  – Оставь. Нужна же тебе приличная машина. У меня четыре автомобиля в лизинге.

  – Ты как будто расплачиваешься. Нет.

  Он сгонял к нотариусу, дарственную и ключи забросил ей в почтовый ящик, а машину оставил у дома. Она потом два раза звонила – то ли хотела отказаться, то ли поблагодарить, но он не снял трубку.

  Дарить – это подарок самому себе. Он привык к ухоженным рукам и стильной стрижке.