Текст книги "Белый хрен в конопляном поле"
Автор книги: Михаил Успенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
ГЛАВА 20,
в которой обильно цитируется знаменитая книга знаменитого путешественника
С течением времени название это прочно утвердилось на картах мира, заменив собой прежнюю оскорбительную пустоту и хулительную надпись. Узрев, что местность сия, оказывается, населена, туда устремились путешественники и купцы – вернее, те, кто совмещал эти два занятия.
…Славный неталийский негоциант Гнидо Кувырканти происходил из не менее славного города Весь-На-Понтах. Такое имя городу было дано потому, что мостов (а мост по-ненашему понтом зовется) было в нем многое множество. Еще малым мальчиком смышленый Гнидо был взят своими дядьями в дальний торговый поход и дошел со своим караваном до самого края света. Убедившись, что там ничего особенного нет, странники при большом барыше повернули обратно и с огромным удивлением обнаружили на пути своем совершенно новую державу.
К счастью для потомков, молодой Кувырканти по дороге домой вынужден был задержаться в немчурийском городке Плюхене по причине пьяного дебоша. Плюхенский судья отмерил дебоширу ровно две недели тюрьмы и еще один день. И как раз там, в сыром подвале, юнец от нечего делать рассказал грамотному сокамернику историю своих странствий. Грамотей, не будь дурак, занес воспоминания изготовленными из тюремных насекомых чернилами на чистую портянку, а потом смог вынести оную за стены узилища.
Из портянки получилась целая книга.
Читатель может посетовать, что в нашем повествовании книги появляются подозрительно часто. А что делать? Откуда черпать сведения о днях минувших? Не из головы же их выдумывать, вводя в заблуждение достойных людей?
Самое скверное свойство истории состоит в том, что она, представляющая собой одно сплошное преступление, предпочитает не оставлять живых свидетелей, рано или поздно устраняя каждого.
Так вот, книга Гнидо Кувырканти получила название «Обо всем на свете, или За что купил, за то и продаю». Посконии там отведено особое место, поскольку никто о ней ранее не сообщал – если не считать, конечно, баек про деревянные печи.
К сожалению, некоторые омрачающие душу источники гласят, что негоциант Кувырканти нигде далее плюхенской каталажки не бывал, а выдумал все из своей собственной небольшой головы…
«…Страна, Гран-Посконью именуемая, самой природою отделена от всех прочих царств-государств. Летом нельзя в нее въехать, поскольку окружена она болотами столь зыбучими, что в них тонут даже лягушки и водомерки. Зимой же стоят такие крепкие морозы, что всякий, кто отважится справить на улице малую нужду, немедля примерзает к земле и в таком положении остается до весны, помалу оттаивая и возвращаясь к жизни. Сроду бы тому не поверил, когда бы не видел людей, через сие прошедших.
Весной же и осенью к помянутым несчастьям прибавляется бездорожье.
Народ, эту землю населяющий, выглядит вот как: имеют по две ноги и по две же руки, а на головах имеют по два глаза, и рот, и прочее, что полагается. Глазами они смотрят, ртом едят и говорят на своем варварском наречии да еще кладут туда пищу, перетирая ее притом зубами и глотая в желудок, и тем живы бывают. Носом они дышат, пропуская воздух через два отверстия, ничем не отличимые от обычных ноздрей.
Детей у них, скажу вам, бывает премного, а получаются они следующим образом: парень с девкою либо мужик с бабою закроются в доме или отойдут в кусты, но подглядывать за собой не велят. За этим надзирает их владетельный сеньор, обходящий дом либо кусты с колотушкою и отгоняя любопытных. Таким причудливым образом здешняя знать осуществляет свое право первой ночи.
Главный город их называется Столенто, и вот он каков: все постройки из дерева, хотя бы и царский дворец. Дерево это не горит и не гниет, потому что долгие годы пролежало в воде и там обрело крепость камня.
В царском дворце на полу вместо ковров выращивают разноцветный мох, и выходит очень прекрасно и красиво.
Есть у них некий напиток, название которого я позабыл, потому что он имеет свойство отшибать память. Этим напитком всяких гостей угощают, скажу вам, вдоволь, ибо могут среди странников оказаться соглядатаи иных держав. Отказ же от угощения почитают за великое оскорбление, а во время застолья то и дело справляются у гостя, уважает ли он хозяев. Жапождавшему ш утвердительным ответом жапрошто могут врежать по жубам.
Женщины здешние хороши и прекрасны, но суровы к гостям; когда попытается иноземец к ним прикоснуться, с силою толкают его в грудь и величают заморским сморчком и недомерком. В том сам убеждался многажды.
Любимое занятие у жителей есть медвежья охота, а ведется она вот как: охотник выходит из дома, садится на лавку и ждет, когда по улице пройдет медведь, а уж потом встает и начинает с тем медведем бороться голыми руками, увещевая зверя к покорности.
Синьоры здешние ничем не отличаются от простолюдинов, и немудрено, поскольку посконская знать еще молода и не завела себе обычаев. Говорят они вроде бы по-бонжурски, но понять, скажу вам, ничего не возможно.
Здешний государь держит свой двор тоже на бонжурский лад, и одеваются придворные по последней плезирской моде.
Царь велит звать себя королем, кличут его Стремглав Бесшабашный, и вот он каков: храбрый, толковый и удалой. Жители его почитают, называя красавцем, умницей, извергом и душегубом одновременно.
Весь день он проводит в непрестанных трудах, исправляя то, что натворят за ночь его нерадивые помощники. Прозвище свое он получил оттого, что за всяким родившимся замыслом, минуя рассуждения, у короля немедленно следует дело.
Супругу государя никто не видит: живет она, надо вам знать, в высокой деревянной башне под сильной стражей. Ходит слух, что она безмолвна и безумна, но король души в ней не чает и шлет в башню богатые подарки, для чего скупил, не торгуясь, весь мой товар: курыханские шелка, осмийский жемчуг, хантайскую бирюзу.
Особенно же охотно расхватали у меня в этом городе то, что и не чаял продать: разноцветные картинки, вывезенные из Плейбоя, Пентхауза и Хастлера. Странно мне, что эти простые сцены из повсеночной жизни вызывают у местных жителей удивление и веселый смех.
Государь принял меня ласково и говорил со мной на моем родном языке. Я пожаловался ему на суровость здешних красавиц. Вместо ответа он велел принести зеркало и посоветовал в таких случаях соблазнять девиц с помощью особых местных пирожных, именуемых пряниками, да еще теми семенами, из которых давят постное масло.
Пребывает государь в великой печали, и не диво: супруга его неизлечимо больна, и толкуют об этой болезни разное. Должно быть, и не болезнь это вовсе, но чары, наведенные неким завистливым волшебником. Других жен при короле не водится, ибо он изволит хранить своей даме рыцарскую верность. Каждую ночь он поднимается в башню по веревочной лестнице, исполнив перед тем у подножия сладкозвучную песню.
Королева живет в башне оттого, что не раз пыталась, в помрачении рассудка, бежать неведомо куда.
Детей у государя нет, и оттого печаль его усугубляется…»
ГЛАВА 21,
которая, вопреки логике, продолжает самую первую главу
… – Супруга твоя рожать изволит!
– Что ж ты сразу-то, старая… Эх-х!
Король Стремглав живо соскочил с трона и огляделся. Бросать иноземных послов было неприлично, а оставить их не на кого – гран-посконские конты, виконты и ледюки владели бонжурским не лучше бабки Чумазеи, а толковая придворная молодежь еще не подросла.
– Ироня!
Не торопясь, с достоинством приблизился горбатый шут. Одет Ироня был, вопреки своему званию, неброско: черный кожаный камзол, широкие синие шаровары, заправленные в полусапожки, на голове черная же шляпа с узкими полями, напоминающая перевернутый котелок, – без перьев, с одним-единственным бубенчиком. Да и тот не звенел.
– Я весь внимание, сир! – сказал горбун и небрежно поклонился, не обнажив головы.
– Ох, прибью я тебе эту шапочку гвоздем, дождешься у меня! – пригрозил король. – Займи покуда чем-нибудь гостей, я вынужден отлучиться…
– Все секретничаете, сир? – ухмыльнулся Ироня. – Между тем слухи плодятся в неимоверных количествах…
– Какими бы ни были эти слухи, они предпочтительней правды, – вздохнул Стремглав. – Только не вздумай, как в прошлый раз, этот дурацкий боулинг затевать – и так во дворце теперь целого горшка не найдешь…
– Нет, я их сейчас в звездобол играть выучу… Государь, неужели?.. Я имею в виду – королева…
– Да, только помалкивай, пока я не вернусь…
Башня, в которой текли дни заточенной королевы, была самым высоким строением в городе. И все, что в этой башне происходило, являлось строжайшей государственной тайной.
В Бонжурии, к примеру, рожать наследника полагалось на людях, в присутствии выборных из народа, чтобы в законности прав дитяти на трон никто не сомневался – мало ли найдется желающих подменить младенца или устроить какую другую каверзу.
Но Стремглав, перенимая все остальные обычаи бонжурского двора, такой роскоши себе позволить не мог.
Он не представлял себе, кого может произвести на свет Алатиэль после всего того, что случилось с ними в Чизбурге. Ладно, если просто дурачка… Или дурочку…
Король боялся сейчас так, как не боялся во время самых безумных атак и вылазок. Даже в те краткие дни, когда ему пришлось быть чизбургским палачом…
Но он еще и надеялся, что после родов королева вернется в ум, а может быть, даже и заговорит.
Бабка Чумазея, она же фрейлина Инженю, вприпрыжку поспевала за ним.
Король выбежал из дворца потайным ходом, не прихватив и стражников. Совсем ни к чему ему были лишние глаза и языки. Удача, что и без того все столенградцы нынче толпились на площади, где по случаю приезда иноземных гостей накрыли столы с дармовым угощением и мутным пахучим совиньоном в огромных кадках. Поскольку уже стемнело, пировали при факелах.
Основание башни было каменное, и внизу же располагался надежный караул. Стремглав самолично запирал железную дверь на трое суток, а единственный ключ хранил на груди.
Дверь и открывалась раз в трое суток – во все остальное время в башню можно было проникнуть только по веревочной лестнице, которую бессменно приставленная к королеве повитуха сбрасывала лишь для двух людей – самого Стремглава и бабки Чумазеи. Когда фрейлина Инженю карабкалась наверх с гостинцами для королевы, у подножия башни обычно собиралась толпа, поскольку своего театра в Столенграде пока что не завели. К счастью для бабки, лестница вверху наматывалась на колодезный ворот, и сердобольная повитуха пособляла своей знатной товарке.
– Лестницу! – рявкнул король.
Потом подождал и еще рявкнул.
Над дверью горел хороший большой фонарь, и опознать владыку сверху не составляло труда.
Чем бы ни была занята повитуха, сбросить трап для нее было мгновенным делом. Да ведь там еще и горничная имелась…
– И-и-и-и! – завизжала фрейлина Инженю.
Визжала она потому, что никакой горничной наверху уже не было. Горничная лежала здесь, внизу, и веревочной лестницей она явно не воспользовалась…
Стремглав похолодел. Вроде бы трудно чем-нибудь испугать здоровенную посконскую девку до такой степени, чтобы она с немыслимой высоты и по доброй воле…
Ключ загремел, пытаясь угодить в скважину.
– Пьете, ухоеды?!
Караульщики – четверо серьезных, немолодых мужиков, самолично королем отобранных, – и впрямь пороняли свои косматые сивые головы на столешницу.
Но в бочонке посередь стола содержался не совиньон, не бражоле, не блефурье и не сенсимеон, а обычный квас.
Вот только закуска в мисках была необычная. А-ля покойный мэтр Кренотен была закуска. Все по отдельности. Даже глаза…
Горничной еще повезло.
Король вытолкнул обомлевшую фрейлину Чумазею за дверь:
– Как придешь в себя, вели оцепить башню и никого не впускать.
Загремел толстенный засов.
Пути наверх было двести ступеней – ни больше, ни меньше. Бабка Инженю все равно бы туда только к утру добралась.
На рассвете железная дверь открылась.
Король вышел из башни, держа на вытянутых руках большой деревянный ларец, украшенный магическими рунами. Чумазея сроду не видела такого в покоях королевы. Стремглав поставил ларец на землю и запер за собой дверь.
Тело несчастной горничной уже унесли.
ГЛАВА 22,
в которой произносится большое количество тостов при почти полном отсутствии закуски
Шуту хорошо – ему все можно, он веселый сирота среди серьезных семейных людей.
Вот министру, казначею, полководцу было бы не с руки сидеть в кабаке с послом иной державы – могут заподозрить в сговоре, даже если эта держава считается дружественной. На то к министрам, казначеям и полководцам приставлены особые люди, и это водится даже в такой бесшабашной стране, какова Гран-Посконь. И не хотели, да пришлось завести таких особых людей. Чаще всего под видом толмачей.
А шуту все можно. И толмача ему не нужно.
И с бонжурским послом они знакомы давным-давно: Пистон Девятый назначил на эту должность графа де Кадрильяка, некогда юного оруженосца, что сопровождал будущего бонжурского монарха в опасном пути из Варягии в Бонжурию, а также во всех прочих походах. Так что это была встреча старых боевых товарищей-комбатантов.
Не одни они – вся столица гуляла, оплакивая гибель королевы и радуясь рождению наследника.
– Признаюсь, дружище, я не узнаю нашего доброго капитана Ларусса. В проклятом Чизбурге его словно подменили. У вас в народе ходят упорные слухи, что он обезумел, ворвался в башню и перебил там всех, включая свою королеву…
– Ну, всех слухов не переслушаешь, – сказал Ироня. – Про эту башню и раньше говорили, что там неладно. Голоса какие-то, свечение по ночам… Но не верится мне, граф, чтобы мог он поднять руку на Алатиэль. Да и за пьянство на посту он никого смертью не карал. По морде – это да, у него на это дело рука легкая. То есть тяжелая, но все равно легкая. Вернее, скорая. И уж подавно не стал бы он глумиться над телами.
– А что говорит сопровождавшая короля дама?
– Бабка, что ли? Да она и до того была глупа, а тут и вовсе спятила.
– И все равно он вел себя весьма странно. Отчего никто не видел останков королевы? Почему наш венценосный друг никого не впускал в башню? Почему он самолично оборудовал усыпальницу?
Ироня пожал плечами.
– Может быть, не хотел, чтобы народ видел ее искаженное муками лицо, – откуда нам знать?
– Как, однако, чувствительны в вашей стране сыновья шорников!
– И не говорите, ваше сиятельство.
– Но вам-то, вам-то он мог сказать правду – как это водится между старыми друзьями?
– Шутам, граф, короли доверяют даже охотнее, чем друзьям. И тем не менее я знаю обо всем этом не больше, чем вы.
– Там, говорят, была еще одна женщина…
– А-а, повитуха? Так ее сослали за Можай. С пожизненной пенсией. Так, во всяком случае, объявили. И семьи караульщиков получили хорошую виру, и родня горничной…
– Что такое Можай? – спросил Кадрильяк.
– Никто не знает, что такое Можай, – сказал Ироня. – Но оттуда как-то не принято возвращаться. Баба была одинокая… А может, и прибил он ее сгоряча, что плохо со своим делом справилась… Закопал где-нибудь в склепе… Хотя не верю я в это. Да и незачем нашему другу Пистону знать все эти страшные подробности. У него своих ужасных тайн хватает. То ли мы про вашу Фалалеевскую ночь не слышали?
– Навет! Это была чистая политика! Внутреннее дело Бонжурии! Никакой магии! – возмутился граф де Кадрильяк.
– Разумеется, перерезали всех мотоботов – вот уж где политика! Река Солома, говорят, кровью текла! Ну да это ваше дело, мы в него не вникаем – и ждем взаимности.
– Вот-вот! – обрадовался Кадрильяк. – И я говорю о взаимности! Давайте обменяем одну государственную тайну на другую.
– Давайте! – сказал горбун и наполнил кружки настоящим бонжурским вином из посольских запасов. – Да вы угощайтесь, граф, не чинитесь!
Граф несколько оторопел, но кружку осушил.
– Самое главное для посла – пить не пьянея! – сказал Ироня и снова взялся за кувшин. – Для солдата это умение не суть слишком важно, но для амбассадора – о! Но я вас живо научу. После первой у нас не закусывают, то же самое и со второй. Только после третьей можно позволить себе один – один! – ма-аленький соленый грибок. Не больше!
Посольская наука удавалась графу на удивление хорошо. Он узнал, что в Гран-Поскони принято ослаблять действие вина с помощью обычных застольных прибауток.
– Сие есть ейролингвистическое программирование! – похвастался Ироня и провозгласил: – Ну, за Стремглава за отца, за Кренотена-мертвеца!
И пошло:
– Пей по всей, да примечай гостей!
– Рюмочка златая, ты откуда? Да с Алтая! А паспорт есть? Нема! Вот тебе и тюрьма!
– Рюмочка чумаза, ты откуда? Я с Кавказа! Руки к стенке, ноги врозь – ничего, пройдешь авось!
– Рюмочка затейна, ты откуда? С Лихтенштейна! А имеешь ли визу? Нет? Так и ступай книзу!
– Рюмочка медна, вино держать вредно, а мы ее вот – и в рот!
– Рюмочка железна, пить дюже полезно! Укрепляет печень, коли заесть нечем!
– Рюмочка из стали, пить мы не устали! Здоровит желудок, не мрачит рассудок!
– Рюмочка из бронзы, отвлеки от жизненной прозы! Чтоб звон стоял и дети были!
– Рюмочка алюминиевая, не пройди помимо нее! На горе вражьих стай чарку опростай!
– Рюмочка хрустальна, пьем, товарищи, за Сталина бальзам из вольного Таллина! И за друга Веллера тоже выпить велено!
– Рюмочка спиртного, ты откуда? От Смирнова! А есть ли медали? Ну, только тебя и видали!
– Рюмочка красива, ты откуда? С Тель-Авива! Ну, за Ивана-царевича, за Арона Кеглевича!
– Кьянти два стакана, вы откуда? С Ватикана! Ну, за папу римского, за вертухая Нарымского!
– Кальвадоса два бокала, сколь ни пей – все будет мало! Выпьем за Ремарка, чтоб стоял, как Триумфальная арка!
– Две стопки виски сердцу дороги и близки! Есть в брюхе место выпить за Хемингуэя Эрнеста!
– Коньяк «Камю» наливать кому? Хоть он и верблюд, а люди его пьют!
– Бренди два ковша, вы откуда? Из США! Так подвинься, душа! Буш тому в глаз, кто не выпьет за Техас!
– Две кружки кваса, да вы тоже из Техаса? Квасом запивай, а про джин не забывай!
Как раз на квасе посол Бонжурии и поломался, начал размахивать длинным указательным пальцем и толковать:
– Чизбург! – кричал он на весь кабак. – Все дело в Чизбурге!
– А Чизбург-то тут при чем? – не понял горбун.
– При всем! – мрачно сказал Кадрильяк. – Его величество опасается, как бы нам не пришлось начинать все сызнова…
– Вот те на! – сказал Ироня. – Да ведь вы же там все окрестности запустошили и даже развалины с руинами посыпали солью…
– Солью, – подтвердил посол. – И перцем. Но вот шпионы наши… То есть, шпионы ваши, а наши разведчики… Или лазутчики? Или сыщики?
– Или пронырщики, – предвосхитил его шут. – Ну, что они докладывают?
Кадрильяк посмотрел на него хитренько-хитренько.
– Стены, – сказал он и попытался уснуть, пристроив под голову миску с одиноким соленым рыжиком.
Ироня, презрев дипломатический иммунитет, ткнул посла двоезубой бонжурской вилкой.
– Стены – что? – прошептал шут.
Граф поморщился и приоткрыл глазик.
– Стены растут, – сказал он. – По ночам. Никого нет, а стены растут. Растут из-под земли, как… как зубы. Нет, как целые челюсти… Или челые целюсти? Прудь бокляты таши восты…
И прикрыл голову руками, давая тем самым знать, что будить его в другой раз бессмысленно.
– Жаль, – сказал Ироня. – А я вам, ваше сиятельство, как раз хотел открыть государственную тайну. Не одного царевича родила королева, не одного королевича родила царица, а сразу двоих! Все равно об этом завтра народу объявят, – добавил он исключительно из вредности. – А вот про то, что же в башне случилось, я и впрямь не знаю… – сказал шут самому себе и встал из-за стола, даже не покачнувшись. – Разучилась пить дипломатия, – заметил он. – А ведь этот еще из лучших.
Столь же твердой походкой он покинул кабак и вышел на площадь.
Башня безмолвной королевы пылала, рассыпая в темном воздухе искры и бревна. Король Стремглав хоронил свою возлюбленную и по-людски, и по-эльфийски одновременно, сочетая каменный склеп с погребальным костром.
Горбун поспешно прикрыл глаза рукой, хохотнул было, потом вздохнул.
– Эх, дружище, был ты доселе Стремглав Бесшабашный, а будешь отныне Стремглав Безбашенный…
И верно – по всему деревянному городу катился тревожный пожарный набат…
ГЛАВА 23,
в которой раскрываются некоторые тайны плезирского двора, а новорожденные принцы выказывают весьма странные свойства
Никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах не следует объявлять народу всю как есть правду. Потому что народное сознание, неспособное вместить ее всю разом, начнет мутиться, а это чревато беспорядками.
Впрочем, нельзя обнародовать и всю ложь целиком – по той же самой причине. Чем и воспользовался в свое время горбун Ироня, поднимая народ на борьбу.
Правду или ложь следует внедрять помаленьку, частями, кусочками и в сильно разбавленном виде – все равно как кормить бульоном с ложечки человека после долгой голодовки.
Все это король Стремглав уже усвоил.
Поэтому сначала жителям столицы сообщили, что королева Алатиэль погибла от руки внезапно взбесившейся горничной, а та, очнувшись от приступа безумия, бросилась с башни вниз.
Через день пошли слухи, что горничная здесь ни при чем – супруга монарха погибла родами оттого, что повитуха не вернулась вовремя с побывки у родных, исчезнув по дороге неведомо куда. А уж невинная горничная покончила с собой от отчаяния.
И только на третий день объявлено было, что умереть королева действительно умерла, но младенец-наследник жив и здоров, чего и вам желает. Тогда и устроили в Столенграде поминально-праздничный пир.
А уж на утро четвертого дня никого из похмеляющихся жителей города не удивило известие, что младенцев на самом деле двое. Все равно уже у многих в глазах двоилось от совиньона. Таким образом, беспорядков не случилось.
Правда, последнего сообщения могло и не быть…
… – Государь! – воскликнул горбун, увидев двух сморщенных красных парнишек. – Рождение близнецов грозит государству смутой! Престол-то один!
– Так ведь кто-то из них родился первым! – робко сказал Стремглав.
– А кто? Вдруг ты объявишь законным наследником младшего?
– Мы и сами не знаем, кто из них старший, кто младший… Да ведь и свидетелей-то нет…
– В том и беда, что нет! И какая-нибудь кучка недовольных придворных в свое время начнет склонять младшего принца к бунту…
– Далеко заглядываешь, – сказал король. – Пока-то еще у нас появятся настоящие придворные, пока-то они овладеют высоким искусством дворцовой интриги!
– Э, твое величество, чем-чем, а этим-то они живо овладеют: дурное дело нехитрое! И потом – случись с тобой что, сразу же начнется такая смута, что наша по сравнению с ней покажется кабацкой дракой!
– Что же делать? В книгах твоих на этот счет что-нибудь сказано?
– Сказано. Например, в романе «Тайны плезирского двора». Я эту книгу во время сарацинского похода изучил. Дело было при Пистоне Втором. Королева принесла двоих, и первый министр де Шурше приказал спрятать второго ребенка и растить его в лесной глуши на случай, если с наследником что-нибудь случится…
– И Пистон Второй согласился?
– Да он у этого министра с руки ел, ни в чем не возражал, да и пьян все время был, оттого скоро и помер. А королева этого самого де Шурше вообще любила…
– Ну вот, – сказал король. – Придется обоим пеленки менять, а заодно и мне другие портки надеть… Надо же – как по команде! Уже в четвертый раз!
– Бабка! Обиходь детишек – король вам не нянька! – закричал Ироня на фрейлину Инженю.
– Прямо не хочу их из рук выпускать, – сказал Стремглав. – Это все, что мне от нее осталось…
– Все равно их кормить пора, – сказал горбун и засмеялся, вспомнив свои возмутительные враки. – Так вот, вырос молодой Пистон Третий и невзлюбил первого министра, заодно и матушку уличил в беззаконной связи. Пригрозил министру скорой отставкой на виселице. Тогда де Шурше послал в лес за вторым парнишкой, чтобы в урочный час подменить законного владыку, посадить самозванца на трон, а настоящего короля заточить в подвал, надев тому на лицо железную миску с дырами для рта, носа и глазок.
– Может, железную маску? – спросил Стремглав, нехотя передавая сыновей нянькам.
– Ха, он же не дурак! Закажи кузнецу железную маску – сразу слухи пойдут, разговоры: зачем, кому? А дырки в миске провертеть может всякий, хотя бы и первый министр. Проведали об этом три королевских полотера и четвертый истопник. Ну, дальше много чего было – тайные гонцы, мертвые отцы, вещие призраки, явные признаки, погони, похищение подвязок королевы, поединки, пиры, куртуазные похождения, обмороки, выкидыши, подмены писем, плавание в Стрижанию, казнь коварных Трахтенберга и Ротенфельда, разговоры с могильщиками – книга вон какая толстенная!
– Чем же она кончилась? – нетерпеливо спросил Стремглав.
– Да ничем! – сказал горбун и сплюнул. Потом спохватился и растер плюнутое по паркету. Паркет был сработан из сырого дуба, и каждая паркетина стояла горбом. – Ну, запихали Пистона Третьего в темницу, напялили железную маску, то есть миску. Ну, привезли из леса его двойника. Стали сажать на трон. Глядят – а парень-то на царственного брата ну нисколечко не похож! Они не близнецы оказались, а двояшки! Об этом-то министр и не подумал, что двояшки бывают – один в отца, другой в мать… Тут и мать, кстати, покаялась… Три полотера и четвертый истопник истинного короля из темницы вызволили, министра де Шурше повесили, предварительно лишив пенсии. А железную миску дырявую залатали и оставили на королевском столе для вечной памяти – да ты же сам ее видел и еще удивлялся: чего она среди столового серебра и золота делает. Полотерам да истопнику присвоили очередные звания.
– А что с братом сталось?
– Это который из леса? Ну, уж про него ты слышал – это прославленный маршал Колотье. Он у себя в лесу первым браконьером был, вот и в бою…
– Постой, – сказал Стремглав. – Что же нам-то делать? Тоже прятать одного в лесу? Чтобы ты потом его в нужное время извлек?
– Я – не министр де Шурше, – с достоинством ответил шут. – Он этого романа не читал. Но похожи друг на друга твои сыновья – и волосики, и глазки, и прочее…
– Дураки вы дураки оба, – сказала молчавшая дотоле фрейлина Инженю, принимая у няньки одного из мальчишек. – У младенца и волосы, и глазки еще десять раз в цвете переменятся. Ты сам, Стремглавка, черным родился и даже в шерсти, а к ходячим годам посветлел… Обух покойный даже сомневаться начал – от него ли ты!
– Тогда делать нечего, – вздохнул Ироня и с самым суровым видом заявил: – Чтобы не было в государстве смуты, одного младенца следует тайно удавить, а свидетелей казнить!
Стремглав от такого предложения не сумел даже рта раскрыть, зато раскрыл рот ребеночек: нянька, услышав страшные речи шута, выронила мальчика на горбатый паркет – только головка состукала.
– Руки дырявые! – рявкнул король, подхватывая с пола пострадавшего орущего сыночка. – Гляди, чего наделала – у парня шишка на голове растет!
Заорало, помогая брату, и другое чадо, хотя хладнокровная бабка Инженю крепко держала его в охапке.
Но потом и она выронила драгоценную ношу, потому что увидела: на лбу неповрежденного ребенка тоже поднимается точно такая же шишка!
Уроненные дети заголосили вдвое шибче. Теперь у каждого из них было по две шишки!
– Беру свое бесчеловечное предложение назад, ваше величество, – сказал Ироня по-бонжурски. – Потому что жизни обоих младенцев связаны незримой нитью – боль одного непременно отзовется во втором. Так бывает. Недаром даже разлученные близнецы зачастую болеют одними болезнями, женятся и умирают в один день, разделенные хотя бы и морем. А в нашем случае эта связь особенно крепка. Видно, Алатиэль и вправду была нелюдского племени…
Между тем младенцы быстро утешились, попавши в добрые руки кормилиц.
– Шутки у тебя, однако, – сказал король. – Не шути так больше.
– Как могу, так и шучу, – обиделся Ироня. – Придется обоих беречь пуще глаза – про запас одного не спрячешь! В лес на воспитание не пошлешь – надо, чтобы оба всегда на глазах были! Ох, хлебнем мы с ними горюшка!
– Мне не привыкать, – сухо сказал король. – Я и так в горе как в море, в беде как в воде. Сожжены и корабли, и мосты, и прочие деревянные снасти. Был я плохим мужем – попробую стать хорошим отцом…
– Да не в тебе дело, – махнул рукой Ироня. – От первой любви добра не бывает. А эльфийская любовь и вовсе сплошной обман…
– Знал бы ты все… – шепотом сказал Стремглав.
– Расскажи – легче станет, – так же тихо ответил Ироня.
– Никогда, – сказал король. – Этого никто знать не должен, а особенно дети. Они вырастут, начнут спрашивать про маму, а ты, добрый шут, им глазки и откроешь по причине старческого слабоумия…
Ироня посчитал на пальцах и оскорбился:
– Слабоумия?! Да я в ту пору как раз в самый сок взойду! Может, даже сам заведу семью: за меня любая пойдет!
– Я после Чизбурга никому не могу верить, а себе – более всех, – сказал король. – Принесло же в ту ночь к нам на двор Килострата с его царскими знаками! Теперь мне эти знаки в каждом углу чудятся, за какое дело ни возьмусь! Все у меня поперек идет!
– Нет, – сказал шут. – Килострат правду говорил. Иначе ты до сих пор ремни бы резал в своей деревне, а я подбирал бы кости под варяжскими столами. Все было правильно в жизни. В ней вообще все заведено правильно, если подумать.
– Да, в жизни все правильно, – согласился Стремглав. – Кроме людей.
– И еще в жизни все забывается, – напомнил Ироня. – Особенно дурное.
– Ее я забыть не сумею, – сказал король.
– Тогда оставил бы на память эльфийское ожерелье. Другого такого на свете нет. Подарил бы его молодой жене, ведь не век тебе вдовствующим королем ходить.
– Ожерелье она забрала с собой, – еле слышно сказал Стремглав, но Ироня услышал, и стало ему отчего-то страшно.
И горбатый шут пошел прочь, не спросившись, и споткнулся на корявом паркете, и помянул медвежье ухо, пихту и елку.
– Ох, не завидую я королевским полотерам! – ухмыльнулся он.
– Ты куда? – спросил Стремглав.
– Имена твоим детушкам выбирать!
…Имена он выбрал, покопавшись в полусгоревших старинных книгах, да такие редкие, давно не употреблявшиеся отыскал, чтобы у принцев не нашлось тезок во всей Агенориде.
Назвали королевичей Тихон и Терентий.
