355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Серегин » Облава на волка » Текст книги (страница 3)
Облава на волка
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 17:19

Текст книги "Облава на волка"


Автор книги: Михаил Серегин


Жанр:

   

Боевики


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 3

Нельзя превращать отдых в одну большую непрекращающуюся пьянку!

Такова была первая мысль Николая Щукина после его пробуждения в квартире Вероники. Он попытался произнести эту мысль вслух, но обожженный водкой язык не слушался его.

Тогда Щукин открыл глаза и приподнял голову – и обнаружил, что лежит на широкой кровати, в простонародье именуемой траходромом, рядом с обворожительной и обнаженной хозяйкой квартиры.

Голова Щукина гудела так, что, казалось, по ней только что проехал длинный товарный поезд. Он оглянулся на Веронику, разметавшуюся во сне, и улыбнулся, несмотря на то что во рту у него пересохло, а в висках, как плененная в клетке птица, билась кровь. Потом Щукин заметил на ночном столике рядом с постелью недопитую бутылку шампанского и один фужер. Наклонившись с кровати, Щукин обнаружил, что второй фужер валяется на ковре.

Тяжело вздохнув, Николай поднял бутылку над головой, взболтал, чтобы шампанское закружилось винтом между толстых стеклянных стенок, и в один глоток выпил содержимое бутылки.

На минуту затих, прислушиваясь к своим ощущениям. А затем поморщился.

Выдохшийся напиток никак не мог залить ту тяжелую и горячечную жажду, которая так знакома людям, живущим по принципу: выпивать редко, но метко.

Дойти до кухни, где могла быть прохладная и безумно вкусная вода, а то и пиво, Николай не мог физически. Он попытался подняться, но внезапно ослабевшие ноги не слушались его – и Щукин снова завалился на измятые подушки.

«Ладно, – подумал он, – пиво успеется. А пока нужно попробовать лучшее средство от похмельного синдрома – хороший здоровый секс, благо это средство под рукой».

Николай повернулся на бок и положил руку на оказавшееся вдруг неподвижным и холодным бедро Вероники.

Она не шевельнулась.

Тогда Николай, заботливо прикрыв одеялом ноги девушки, потрепал ее за плечо, но и это не дало желаемого результата, она не проснулась. Щукин пощекотал Веронику под мышками и пару раз довольно сильно дернул за волосы.

Никакой реакции.

– Вот ведь спит... – проворчал он и перешел к решительным действиям.

Он приподнялся на коленях и, приблизив свои губы к уху Вероники, громко гаркнул:

– Подъем!!!

Оглушительно свистнул и чувствительно ущипнул ее сильными пальцами за восхитительную задницу. Вероника лежала в той же позе, в какой Николай обнаружил ее, проснувшись.

– Слушай, – обиженно проговорил он, – если тебе хочется дурачиться, нашла бы для этого подходящее время. А у меня сейчас голова раскалывается и не хватает простого человеческого общения. Кстати, почему ты, красавица, на работу не пошла?

Николай шлепнул Веронику по плечу и, стараясь не обращать внимания на зашевелившееся у него в душе нехорошее чувство, рывком перевернул девушку на спину – лицом к себе.

Секунду он смотрел ей в лицо, а потом медленно сполз с кровати и потянулся к своим брюкам.

Похмельный дурман полностью вытряхнуло у него из головы.

– Вот так дела, – пробормотал он, – как же так получилось?

Одевшись, Щукин снова наклонился над Вероникой. Глаза ее были открыты и смотрели в потолок, между сведенных судорогой губ блестели белые зубы и черной горошиной виднелся прикушенный кончик языка. Неподвижность и синюшный цвет лица говорили только об одном.

Никаких сомнений не оставалось. Вероника была мертва.

Тело ее – такое трепетное, нежное и горячее ночью – теперь было холодным и неодушевленным, словно предмет интерьера комнаты – стул или та же кровать. Щукин, полностью одетый – в костюме и ботинках, – сновал по квартире и, стараясь двигаться как можно тише, уничтожал следы своего пребывания.

Перво-наперво он протер влажной тряпкой все гладкие предметы, на которых мог оставить отпечатки своих пальцев. Протерев бутылку шампанского, Щукин поставил ее на место. Поднял фужер с пола, тщательно вымыл его и водрузил в сервант за стеклянную дверцу. Второй фужер вытер концом простыни и оставил на ночном столике. Подушку, на которой спал, положил в шкаф, потом остановился посреди комнаты, где на широкой кровати раскинулся труп женщины, и задумался.

Нет, он ничего не упустил. Осталось только протереть мертвое тело женщины, чтобы уничтожить возможные отпечатки пальцев, отыскать и спустить в унитаз использованный презерватив.

Только проделав все это и убедившись, что следов его пребывания в квартире больше не осталось, Щукин осторожно закрыл дверь в комнату, где находился труп, и присел на кухне.

Нет, он не был напуган. За свою бурную жизнь он не раз видел мертвые тела, ему самому приходилось убивать, поэтому смерти он не боялся – ни своей, ни чужой. Но...

Щукин был озадачен.

– Что же все-таки произошло? – пробормотал он. – Очень похоже на то, что она отравлена. Цвет лица и характерное выражение... Следов от удавки на шее нет. Да и кто мог пробраться в квартиру? Дверь заперта изнутри на замок – я проверял... Не я же ее все-таки убил...

Он поднялся и прошелся по кухне, щелкая пальцами.

– Отравлена, отравлена... – бормотал он, – кем? И каким образом? В ресторане? Не может быть. Когда мы с ней приехали сюда, ничего не ели. И не пили, кроме шампанского... Шампанское... Но ведь и я его пил. И нормально себя чувствую, если не считать похмелья... Нет, черт возьми, что-то здесь не так... Вполне вероятно, что это всего-навсего несчастный случай... Может быть, Вероника принимала на ночь какое-то лекарство и у нее на это лекарство была аллергия... А может, и не несчастный случай... Так или иначе, – решил Щукин, – оставаться в этой квартире мне нельзя.

Он направился было к входной двери, но на полдороге остановился. Прошел к бару, прихватил бутылку коньяка рукавом пиджака, чтобы не оставить отпечатков, налил себе рюмку. Так же держа рюмку завернутой в рукав рукой, посмотрел на закрытую дверь в комнату.

– Извини, – серьезно и печально сказал Николай, – если что не так было. Хорошая ты все-таки женщина... была...

И одним духом опрокинул в себя содержимое рюмки.

Через минуту в этой квартире Щукина уже не было.

Бутылка пива хоть и прояснила немного спекшиеся мозги, но желанного просветления не принесла.

Щукину пришлось снова идти в вокзальный буфет за очередной дозой прохладительного слабоалкогольного напитка.

«Итак, – вернувшись на свое место в зале ожидания, думал он, – билет я купил. На первый попавшийся поезд – чтобы только уехать подальше из этого чертова города. Конечно, вины моей в том, что Вероника погибла, нет – только косвенно, может быть, я виноват, но кто знает... В руки ментам попадешься, поди доказывай, что ты не верблюд. К тому же – за прошлые мои грешки меня прихватить могут. Но все-таки, все-таки... Что произошло? На этот счет могут быть только две версии – первая, я о ней уже думал, что Вероника отравилась сама и случайно. Аллергия не аллергия, мало ли что на свете бывает. Версия вторая – Веронику кто-то отравил. Причем сделал это очень искусно – не оставил никаких следов и меня, кстати говоря, подставил. Но... Но как этот „кто-то“ проник в квартиру, если дверь была заперта на щеколду изнутри. Я никого не впускал... кажется... Хотя помню мало из того, что было вечером. Вероника открыла кому-то дверь, пока я спал? Впустила человека, который напоил ее ядом? Бред какой-то... С другой стороны, она могла и не подозревать подвоха. Все-таки женщина. Но... Ее могли застрелить, зарезать, задушить в конце концов... Почему выбрали яд как средство уничтожения?..»

Щукин отпил глоток из бутылки и оглянулся. В зале ожидания, кажется, не курят. Выходить на перрон лень. К тому же там шныряют ментовские патрули. То документы проверяют у проезжающих, то бомжей шугают...

Так или иначе – лишний раз с ментами ручкаться не очень-то охота.

«Хотя документы у меня в порядке, – подумал Николай, – отличные документы, выданные на имя Маслова Арнольда Антоновича. Третий год пошел уже с тех пор, как Сенька Купец мне их замастырил. Ладно... документы документами, а дела творятся непонятные. На чем я остановился? Ага, яд... Почему именно яд? Очевидно, что опоить Веронику ядом мог только ее знакомый – человек, которому она доверяет. Так вот этот самый человек – падла двужопая – меня и подставил. Теперь такой вопрос остается – зачем он это сделал? Чтобы отвести подозрение от себя самого? Или убийство Вероники подстроено для того, чтобы именно меня подставить? Н-да... В любом случае ясно, что работал человек компетентный во всех отношениях. Ведь меня видел весь персонал „Золотого гребешка“, не считая посетителей. Конечно, официанты на меня и укажут. И не вспомнят, гады, как стольники от меня глотали ни за что... Можно, естественно, если меня – не дай господь – мусора прихватят, насвистеть им, что я Веронику до дома проводил, а сам дальше бухать пошел... Не, в этом они наблатыканы – понимают, что если такой мужик, как я, с бабой в кабаке весь вечер бухал да бумажками разбрасывался, то с ней явно не в ладушки играть собирался. К тому же меня могли соседи видеть. А как известно всему миру, для хорошего соседа настучать – все равно что кусок колбасы съесть... Нет, Щукин Николай Владимирович, он же Валов Александр, он же Маслов Арнольд, он же Эдуард Бронштейн, он же... и тэ дэ, и тэ пэ... Нет, надо валить отсюда подобру-поздорову. Если Вероничку завалили за ее делишки какие-то, то мне до этого никакого дела нет, хоть и жаль бабу. А если кто-то ко мне подбирается и, чувствуется, делает это со всей душой и полным вдохновением, тогда тем более – пора уносить ноги. В этом городе я в полном говне, а если свалить успею, то... еще посмотрим, кто кого... А до чертова поезда еще целых полчаса осталось...»

На этой мысли пиво у Щукина закончилось. Несколько минут он раздумывал, не пойти ли еще за бутылочкой, но отказался от этого. В голове его уже основательно прояснело, а туманить себе мозги алкоголем в его нынешнем положении – дело последнее.

Тем не менее покурить следовало бы.

Николай поднялся с пластикового кресла и тут же боковым зрением заметил двух милиционеров, патрулирующих здание вокзала.

Служители закона направлялись явно в его сторону, поэтому Щукин решил лишний раз не испытывать судьбу, а переждать опасные минуты в общественном туалете – благо время для его посещения уже наступило.

Ничем не выказывая своего волнения, Николай сунул руки в карманы брюк и неторопливо отправился к лестнице, ведущей на первый ярус помещения железнодорожного вокзала.

* * *

«На том же месте в тот же час!» – ревела музыка в вокзальных динамиках.

«Лучше бы мне оказаться в этот час в другом месте», – так подумал Щукин, когда услышал за своей спиной растягивающий слова голос:

– ...ское отделение, сержант Ивасев. Ваши документы, пожалуйста.

Очень надеясь, что эти слова относятся не к нему, по крайней мере сделав вид, будто не расслышал, Николай продолжал свой путь так же неторопливо.

– Гражданин!

Теперь Щукин не сомневался, к кому обращались, но не остановился и на этот раз, а повернулся только тогда, когда его схватили сзади за локоть.

– Глухой, что ли? – осведомился один из патрульных – немолодой старший лейтенант, на морщинистом лице которого было ясно написано, что ему уже не суждено дослужиться хотя бы до капитана.

– Извини, старлей, – осторожно высвобождая локоток, проговорил Николай, стараясь не обдать милиционера пивными парами, – не расслышал. Музыка орет.

– Документы, – хмуро повторил патрульный.

– Пожалуйста...

Щукин достал из кармана паспорт.

– Арнольд Антонович Маслов, – проговорил патрульный и посмотрел на Николая с такой мрачно-подозрительной миной, будто у того на лбу должны быть написаны настоящие имя-отчество-фамилия. – Приезжий?

– Прописка московская, – кивнул Щукин.

Старший лейтенант достал вложенный в паспорт билет и долго его изучал.

– Через полчаса уезжаю, – пояснил Щукин, – боюсь не успеть. Мне бы в сортир еще зайти...

– Успеешь, – буркнул старлей, снова погружаясь в изучение билета.

Щукин с тоской подумал о том, что все его деньги засунуты под обложку паспорта, который сейчас находится в руках милиционера. А милиционерам Щукин отчего-то привык не доверять. Может быть, оттого, что сам как-то три года отбывал срок в колонии общего режима под Самарой – и отбывал бы еще два года, не случись тогда амнистия. А может быть, по другой какой-то причине.

Молоденький сержантик Ивасев, который первым окликнул Щукина, очевидно, устав стоять без дела, подошел к Николаю поближе и деловито втянул розовыми, как у поросенка, ноздрями воздух.

– Выпили? – как-то даже доброжелательно осведомился он.

– Пива, – ответил Щукин. – Что, нельзя?

– Пива? – оживился старлей. – Так ты что – нетрезвый?

– Почему это – нетрезвый? – удивился Щукин. – Пивка попил... бутылку. Вы чего, мужики, из общества трезвости, что ли? И не пил я, а того... лечился.

– Лечился, – задумчиво проговорил старлей. – А где ты вчера гулял?

Предчувствие ледяной иглой кольнуло Щукина – он так ясно почувствовал холод под сердцем, что даже слегка передернул плечами.

– Вообще-то у друга на дне рождения, – сказал он, – а что? Какие-то странные вопросы.

Патрульные переглянулись, старлей переложил паспорт Щукина в левую руку, а правую отвел немного назад – туда, где у него в поясной кобуре висел пистолет. Николай посмотрел на кобуру и вдруг с особенной отчетливостью заметил, что она расстегнута – и, как он немедленно понял, расстегнута вовсе не из-за невнимательности милиционера.

«Так, – стукнуло у него в голове, – приехали... Недаром мне с самого начала показалась странной та настойчивость, с которой мусора ко мне привязались... Пасли? Уже ищут меня? Не могли они так быстро на меня выйти...»

Впрочем, теряться дальше в догадках не было ни смысла, ни времени. Милиционеры переглянулись, и Николай с точностью до миллионной доли секунды поймал тот момент, когда нужно было начинать действовать.

Он резко и сильно толкнул в грудь старлея – тот вскинул руки и, поскользнувшись на гладком мраморном вокзальном полу, рухнул навзничь. Сержант Ивасев, тоненько вскрикнув, схватился за свою кобуру – она у него тоже оказалась расстегнутой – и все тянул оттуда свой табельный пистолет, который неизвестно почему там застрял, не переставая вопить на весь вокзал тоненьким голосом:

– Караул! Милиция! Милиция! – как будто забыл о том, какие погоны у него на плечах.

Грузный старлей барахтался на гладком полу, пытаясь встать. Николай не стал смотреть – получится у него это или нет, – он рванулся изо всех сил и, начиная разбег, засветил локтем в лицо вопящему сержанту Ивасеву, который, рухнув на пол, немедленно заткнулся; его табельный пистолет вылетел из кобуры, с грохотом покатился к лестнице и застучал по ступенькам вниз – туда, куда побежал Николай Щукин.

* * *

Николай бежал по вокзалу, расталкивая прохожих, прыгнул в подземный переход и немного притормозил, перейдя на шаг. Впереди замаячил еще один патруль. Николай заозирался, стараясь не привлекать внимания отъезжающих-приезжающих. Заметил боковой проход и свернул туда. Поднялся на перрон, увидел только что подошедший поезд. Первой мыслью было – нырнуть в вагон, но на ступеньках стоял проводник, а билет Николая остался у патрульного мента, поэтому Николай быстрым шагом направился к толпе нагруженных чемоданами людей и смешался с ней.

Очень скоро Щукин покинул территорию вокзала. На первом же перекрестке он поймал левака и, как только сел в машину, вспомнил, что теперь у него нет ни денег, ни документов, ни даже билета, чтобы уехать из города, который еще вчера считал родным и привычным местом для отдыха.

Впрочем, какая-то мелочовка еще брякала на дне карманов.

«Бабки в паспорт сунул, – с досады кусая губы, думал Николай, – фраерюга позорный... Кто так делает? Так только базарные бабки делают и лохи деревенские, которые свои гроши от карманников прячут... В паспортах-то, кстати, вернее всего и смотреть... поэтому паспорта и тырят у таких носорогов, а потом, выпотрошив, в урны бросают... Или черножопым толкают на первом же рынке... Ч-черт, в дерьме я по самые уши...»

– Куда везти-то? – спросил водила – дряхлый старичок, очень похожий в своей громадной клетчатой кепке на гриб мухомор.

– Куда везти?..

«А куда мне ехать? – подумал Николай. – Были бы бабки, все было бы легче легкого – выбрался бы за город, а там тачку поймал и... ищи ветра в поле. В Питер пробрался бы – здесь недалеко, а там у меня знакомства кое-какие есть. Наладил бы документы, то-се... Хотя и без бабок можно свалить в Питер. Что я – водилу не убазарю, что ли? Это в городе возят за деньги, а на трассе можно и за так... Правда, костюмчик у меня не похож на одежду путешественника, да и вещей нет... А жрать хочется... Л-ладно... Мало ли что случается в этой жизни...»

– На Северную Пустошь вези, – скомандовал Николай, вспомнив название окраинного района города, – знаешь?

– Ага, – кивнул старичок, – как не знать – шестой десяток лет езжу. Стольничек бы...

– Сколько? – возмутился Щукин. – Да туда больше полтинника никогда не брали!

– Может быть, когда-то и не брали, – флегматично ответил мухомор, – а сейчас другие расценки. Стольник.

– Полтинник.

Старичок, очевидно, решив не встревать больше в дискуссии, сбросил скорость и свернул к обочине.

– Будешь платить или нет? – осведомился он. – За полтинник не повезу. Нашел дурака – шестой десяток езжу, таких смешных цен не видел.

– Заплачу, – проговорил Николай, – поехали...

Старичок молча вывернул руль и выровнял машину на полосе.

Щукин тряхнул головой и усмехнулся.

«А чего я паникую на самом-то деле? – подумал он вдруг. – Мало ли в каких я переделках не бывал... Подумаешь, фон барон какой – вчера бабками разбрасывался, а сейчас за сто рваных повелся... Нехорошо... А за проезд я все-таки заплачу. Совесть пассажира, как говорится, лучший контролер. Но и старого за скряжничество наказать надо. Шестой десяток он ездит... А ума не нажил. Посмотрим...»

– Закурить не будет? – спросил Николай у мухомора.

– Не школьник, – пропыхтел старик, – свои иметь надо...

Но все-таки, не отрывая взгляда от дороги, полез в боковой карман куртки, покопался там и достал початую пачку сигарет «Прима».

– Рабоче-крестьянские, – сказал он, протягивая пачку Николаю, – куришь такие?

– А как же?! – усмехнулся Щукин. – Такую прелесть и не курить...

«Ништяк, – подумал, внимательно проследив за тем, как старик тщательно застегнул карман куртки, хотя Николай еще не отдал ему его пачку, – бумажник-то в кармане... Вместе с куревом бабки держит – прижимистый типчик, больше стреляет, чем свои курит, лишний раз за сигаретами в застегнутый карман не полезет. Удивляюсь, как он меня угостил... В счет обещанного стольника? Ага, сейчас... Пусть тебе, куркуль, Европа гуманитарную помощь таранит, а я не Организация Объединенных Наций...»

Старичок-мухомор искоса глянул на дорогой костюм Щукина, но ничего не сказал.

Николай ловко вытащил сигаретку и ткнул пальцем в провалившуюся кнопочку прикуривателя, а через минуту, когда прикуриватель выскочил из паза, подхватил его и поднес к сигарете, прикурил и, внезапно взвыв, уронил прикуриватель между сиденьями.

– Лови его, лови! – закричал старичок, будто увидел огромную мышь в своем автомобиле. – Лови, а то сиденье прожжет!

Но Щукин уже наклонился в сторону старичка и, пошарив рукой под сиденьем, извлек прикуриватель.

– Все в порядке, – констатировал он, пыхнув сигареткой, – пожар ликвидирован в зародыше.

– Баламут, – проворчал старик, вставляя прикуриватель в родной паз, – только и ездить с такими...

Щукин снова усмехнулся и опустил стекло, чтобы выпустить наружу серый дым грубой сигареты. А когда старичок-мухомор отвлекся на светофоре, переложил из рукава во внутренний карман небольшой, но туго набитый бумажник, который стырил у старика из кармана, когда шарил между сиденьями в поисках сбежавшего прикуривателя.

* * *

Щукин шагал по разбитой асфальтовой дороге Северной Пустоши. Вредный старик высадил его за добрый километр от предполагаемого места доставки, объяснив свой поступок тем, что на такой раздолбанной дороге добивать и так помирающую тачку из-за ста рублей не собирается.

«Хрен тебе, а не стольник», – мстительно подумал Щукин.

Он расплатился со стариком-мухомором, достав из его же собственного бумажника две купюры достоинством по сто рублей каждая. Одну он отдал старику, а вторую положил в свой карман. Плотно набитый бумажник же Щукин незаметно бросил под сиденье – не в его правилах было грабить стариков, пусть даже таких вредных, как этот мухомор.

Настроение Щукина несколько улучшилось. Весеннее солнце светило ярко и грело уже по-настоящему – так, что хотелось скинуть пиджак и тесные туфли и пройтись босиком по теплой земле. В кармане Николая хрустела сотня, а неизвестность будущего совсем не пугала его. Главное, что он был живой и невредимый – и на свободе, а такие вещи он привык ценить пуще материального благополучия, значение которого многим людям свойственно преувеличивать.

А зачем?

Деньги – штука зыбкая, и Щукин понимал это лучше кого бы то ни было. Главное в жизни – свобода и независимость, а независимость – это возможность самому определять свои предстоящие поступки; именно так Николай Щукин и поступал всю свою не очень долгую, но чрезвычайно насыщенную различными событиями жизнь.

* * *

Родители Щукина выросли и сформировались в эпоху советской власти – со всеми вытекающими последствиями. Николай почти с самого своего рождения уяснил, что какие бы то ни было идеалы – коммунистические или демократические – просто-напросто удобная ширма для удовлетворения собственных потребностей. Тогда зачем лицемерить и прикрываться какими-то высшими задачами, если ставишь перед собой задачу прямую и совершенно конкретную – обеспечить себе сносное существование. Николай прекрасно понимал, что все, творящееся в мире, дело рук людей, таких же, как он сам, и поэтому самое лучшее для человека не пытаться соответствовать определенным кем-то для кого-то стандартам, ведь никто не может построить твою судьбу, кроме тебя самого.

Такой сугубо практический подход к жизни органично переплетался в системе мироощущения Щукина с буйным полетом его фантазии и непреодолимой тягой к острым ощущениям.

После школы Николай пытался поступить в институт, но провалил экзамены, и ему не оставалось ничего другого, как пойти служить в армию. Он не ставил себе задачи каким-то образом откосить, ибо решил, что знания, которые он смог бы получить в институте, легко можно заменить тем опытом, какой наверняка появится у него после прохождения армейской службы.

И оказался прав.

Благодаря прекрасным физическим данным Николай получил направление на службу в разведроту одной из частей внутренних войск. Там его обучили искусству маскировки – всевозможным способам изменять собственную внешность, взрывным работам, различным методам проникновения в закрытые помещения, стрельбе и мастерству рукопашного боя. Всему, чему его научили в армии, Щукин незамедлительно нашел применение на гражданке – он побывал в шкуре «братка», работая на своего приятеля детства, который в то время активно и довольно успешно занимался рэкетом. Но через некоторое время Николай решил, что жизнь братвы не для него, и вышел из дела, прихватив с собой всю общаковскую кассу.

Конечно, после этого Щукину пришлось вести преимущественно кочевой образ жизни, мотаясь по стране, заводя новые знакомства и подыскивая новые жертвы, но, как оказалось, это было то, чего он всю жизнь желал. Как раз с этого периода, собственно, началась его деловая биография.

Только вот спустя примерно год с того момента, как Николай Щукин стал вольной птицей, с ним произошло то, после чего он потерял веру в любовь и свободу – на три года, – зато приобрел полезные связи в блатном мире, кучу бесценного жизненного опыта и бесконечно циничное отношение к окружающей действительности.

Впрочем, о том случае, приведшем его на тюремные нары, Николай вспоминать не любил.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю