Текст книги "Танец гюрзы (Сборник)"

Автор книги: Михаил Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 8
Недомолвки Бориса Шевцова

Фокин пришел к Владимиру сам. Около одиннадцати, бледно-зеленый то ли с перепою, то ли от недосыпу. И, увидев его лицо, Свиридов тут же вспомнил кошмар Фокина.

Мистика какая-то... как объяснить эти непостижимые совпадения? Провидческий дар у него, что ли, открылся?

Вся семья Знаменских уничтожена. Вся, кроме Полины.

– Полина уехала куда-то с утра, – сказал Афанасий. – А мне как-то жутко. И выпить хочется, и не могу. Не знаю, куда себя деть. Вроде бы надо в храм идти, работать... но в то же самое время... какая, к дьяволу, работа?

– А куда она поехала? – спросил Владимир, протягивая Фокину «Ярпиво».

– По поводу наследства что-то... Ты что, не знаешь, что ей теперь переходит чуть ли не девяносто процентов акций «Элизеума», контрольный пакет «Астрал-банка» и не слабый кусок от величковского охранного агентства... Этот Феликс Эдмундыч, ее дядя...

– Значит, теперь ее нужно охранять как зеницу ока, – сказал Владимир.

– Да ты бы видел, какая с ней охрана поехала, – сказал Афанасий. – ОМОН, хмыри из прокуратуры, ну и из «Берсерка», само собой.

– Афоня, ты знаешь, кто такой Шевцов?

– Да, а что? Это личный врач Знаменского... Валерия Ивановича. То есть я хотел сказать: бывший врач, – поправился Фокин.

– Ты знаешь, где его найти?

– Конечно. В частной клинике... она при «Элизеуме» как бы. Знаменский-старший его уволил, а Рома по старой памяти довольно часто ездил. Советовался.

– А почему старший Знаменский его уволил?

– Черт их знает! А ты у Полины спроси.

– Так тебя и пустили к Полине, – грустно сказал Свиридов. – Ты вот что... собирайся, поехали. Нечего тебе тут прохлаждаться.

– Н-не понял...

– А что тут непонятного? Я плохо выполнил свою работу. Убили нашего старого товарища. Боевого товарища, между прочим. Я согласился помочь вам и приехал в Нижний, а теперь ты помоги мне – помоги найти этого неуловимого козла, который перестрелял всю семью Знаменских. Судя по всему, мы имеем дело с незаурядным противником. Я до сих пор не могу понять, куда он делся тогда из клуба. Э-эх! Выскочить бы мне в коридор несколькими секундами раньше, я бы его непременно взял! Но как... как он мог уйти?! Вот что я никак не могу понять!

– Я, честно говоря, вообще ничего не помню, – пожаловался Фокин. – Раньше мог выпить раза в три больше, чем на этом юбилее, а тут немного плеснул на жабры, и завернуло в тряпочку, как грязное белье в «Аристоне».

– Стареешь, Афоня, – отозвался Свиридов. – И все-таки... и все-таки... как этому скоту удалось уйти? Ну ведь ни одного следа, ни одной улики, ничего... ничего.

* * *

Против ожиданий Свиридова, который не без оснований предполагал, что он может не найти в клинике Шевцова, если уж он в самом деле причастен к смерти Знаменского, доктора они нашли.

Борис Миронович Шевцов оказался довольно молодым мужчиной лет сорока, высоким, худощавым, весьма представительным, со светлыми волнистыми волосами, выбивающимися из-под докторской шапочки. В момент приезда Свиридова в клинику он оперировал, и Владимиру пришлось подождать около часа, прежде чем тот освободился.

– Вы из милиции? – спросил он, увидев Свиридова.

– Почему вы так подумали?

– Просто на больного вы не похожи, а в последнее время ко мне несколько раз заходили ваши коллеги... Ну, насчет загадочной смерти Валерия Ивановича, – на лице Шевцова появилось искреннее сожаление.

Свиридов покачал головой.

– Нет, я не по этому вопросу. Я доверенное лицо Романа Знаменского. Можно сказать, его старый товарищ. И сейчас я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы, конечно, располагаете хоть каким-то временем.

Доктор Шевцов постучал по столу полусогнутым длинным пальцем профессионального хирурга, а потом сказал:

– А могу я позвонить самому Роману Валерьевичу?

Владимир поднял на него невозмутимые глаза:

– Простите, доктор... а как ваше имя-отчество?

– Борис Миронович.

– Так вот, Борис Миронович, к сожалению, вы не сможете позвонить господину Знаменскому. Потому что вчера вечером Роман Валерьевич был убит в ночном клубе «Хамелеон».

Доктор Шевцов сорвал с переносицы очки, медленно протер их, потом снова водрузил на нос, прикурил сигарету, и только после этого переспросил:

– Как же? Как же... это так?

– А вы не слышали?

– Да откуда же я мог слышать? – ошеломленно проговорил Шевцов. – Откуда же я мог слышать, если у меня до трех ночи была срочная операция важному клиенту, а потом я спал... у себя в кабинете... до половины седьмого утра. А потом снова операция. Плотный график у меня в последние три дня, что же вы хотите?..

Доктор Шевцов снова снял очки, покрутил их в руках и бесцветным голосом выговорил:

– Значит, снова убийство. А как?

– Направленный точечный взрыв. Довольно сложная технически штука. Явно работал профессионал.

– И ведь ни разу не повторились, – пробормотал Борис Миронович. – Сначала выстрел в затылок, потом укол тубарина, теперь взрыв этот, как его... точечный направленный. Ни разу.

– Меня вот что интересует, Борис Миронович, – проговорил Владимир. – Дело в том, что перед смертью Знаменский дважды упоминал вашу фамилию. Вы не можете объяснить, с чего бы это? Я подоспел на место взрыва первым и спросил у него: «Кто?» – а он назвал вашу фамилию. Конечно, я не говорю, что это вы убили его. Скорее всего нет, потому что работал профессиональный киллер. Но...

– Я понял, – перебил его Шевцов. – Нет, я не знаю, почему он назвал именно мою фамилию. Возможно... возможно, он вспомнил, что я констатировал смерть его отца и установил ее причину. А теперь настал его черед, и он вспомнил меня. Конечно, все это довольно общие и вообще циничные рассуждения, но... но ничего более конкретного.

– Понятно, – сказал Владимир. – Надеюсь, вы будете скромны и никому об этом до поры до времени не скажете. Потому что он произнес не только вашу фамилию.

– Что-то еще?

– Да. Он сказал про кровавых мальчиков в глазах... это все понятно – из Пушкина...

– Нет, если хотите, то это тоже про меня, – прервал его Борис Миронович. – Дело в том, что это моя любимая фраза за операционным столом. Бывают, конечно, и кровавые девочки... одним словом, издержки специальности.

– Да, у медиков довольно опасный юмор, – сказал Свиридов. – Но и это еще не все. Знаменский сказал так: «Шевцов... сердце ангела». Вот про это «сердце ангела» я и хотел бы у вас спросить.

Шевцов задумался.

– «Сердце ангела»? – проговорил он. – Одну минуту... что же это такое может быть? Погодите... м-м-м... а как это по латыни... нет, что-то не сходится. Гм... сердце ангела. Вы знаете, и тут я не могу вам помочь. Я сначала подумал, может, это сленговое название какого-нибудь медицинского препарата... мы часто оперируем неофициальной терминологией. Но нет. Ничего такого не припомню.

– Вы подумайте, – сумрачно проговорил Владимир. – Все-таки предсмертные слова Знаменского.

– Нет, не знаю. Кажется, фильм такой есть. Господи... фильм... чушь какая.

– Ну хорошо, – сказал Владимир. – Простите, Борис Миронович, а каковы были ваши отношения со Знаменским-старшим в последние дни его жизни?

– А это не секрет, – быстро и решительно сказал Шевцов, и на лице появилась обида человека, которого незаслуженно оскорбляют. – В последний период своей жизни Валерий Иванович и я несколько охладели друг к другу. А ведь мы с ним знакомы давно, еще с тех пор, когда он познакомился со своим компаньоном Кирилловым.

При фамилии «Кириллов» по лицу Шевцова промелькнуло легкое облачко отчужденности и настороженности.

– С Кирилловым?

– Да-да, с Кирилловым. Я и Кириллов учились на одном курсе мединститута, а потом еще и в аспирантуре. Аспирантуру он бросил, решил, что ему это не надо. Потом на заре перестройки занялся мелким бизнесом... кооператив там, еще что-то. В начале девяностых познакомился с одним из моих пациентов. Этим пациентом и был Валерий Иванович Знаменский. И все... у них закрутилось. А вообще, если хотите знать, Кириллов – мой двоюродный брат, – совершенно неожиданно закончил Борис Миронович.

«Одни родственнички, – промелькнула в мозгу Свиридова сардоническая мысль. – Феликс Величко – дядя Романа Знаменского, Кириллов – двоюродный брат доктора Шевцова. Клановый подход к делу, ничего не скажешь».

– А из-за чего ваши отношения с Валерием Ивановичем ухудшились?

Шевцов замялся.

– Вы знаете... это личное дело.

– Ошибаетесь, уважаемый... это дело общественное, – мастерски копируя голос и интонации Бунши из излюбленного свиридовского «Ивана Васильевича», сказал Владимир. – И вообще, Борис Миронович, мне кажется, что я спрашиваю не из праздного любопытства, – добавил он уже своим обычным голосом.

– Да, конечно, – поспешно сказал Шевцов. – Валерий Иванович узнал, что я был близок с его дочерью.

– С Полиной?

– У него есть другие дочери? – саркастическим контрвопросом, не лишенным горечи, проговорил Борис Миронович. – До тех пор, пока она не встретила этого... из храма.

– Фокина.

– Вот именно, Фокина. А вы его знаете?

– Так, немного, – быстро сказал Владимир, резонно предполагая, что разговор о Фокине не станет самым приятным для человека, который именно из-за Афанасия, как выясняется, расстался с Полиной. – Значит, вас уволили именно из-за этого, Борис Миронович?

– Да, – сухо ответил Шевцов. – Впрочем, я не жалею, – неожиданно сказал он. – Как я вижу, семье Знаменских перестал сопутствовать успех. Очень жаль. А Полина... – Сняв очки, он протер стекла, а потом как-то жалко, вымученно улыбнулся: – Еще неизвестно, кому больше повезло – мне или господину Фокину. Внешность у него, конечно, весьма солидная... Полине всегда нравились крупные мужчины, но вот только...

– Что? – спросил Владимир.

Борис Миронович подслеповато прищурился и посмотрел на Владимира так, как он смотрел, вероятно, на пациента на операционном столе.

– Вот что... как вас зовут?

– Владимир.

– Очень приятно... Так вот, Владимир, вам никогда не приходилось пристально наблюдать за Полиной?

– Приходилось, – с кривой усмешкой отозвался Свиридов. – Приходилось. За такой женщиной как-то сложно не наблюдать, тем более пристально.

– Вам нравятся ее глаза?

– Глаза? У нее опасные глаза... Очень опасные. Казалось бы, маловыразительные, но на самом деле... это, вы знаете, как омут, затянутый болотной ряской. Многие принимают за зеленую полянку – и тонут.

– Да, вы не из милиции, – одобрительно сказал Шевцов. – У них таких образных выражений даже в «Улице разбитых фонарей» не встретишь. Так о чем я? Ага... я иногда, знаете, теряю нить рассуждения... Одним словом, у вашего друга Фокина, или кто он вам там... У него не наблюдается ухудшения сна или аппетита?

– Еще как наблюдается. Я ему даже пить отсоветовал. В смысле спиртные напитки.

– Что... кошмарные сны снятся?

– Вот именно.

Лицо Шевцова как-то потускнело, потом он почти шепотом спросил:

– А что, Фокин в самом деле бывший работник какого-то наисекретнейшего отдела спецслужб? Там, где раньше работал и Рома Знаменский?

– Пожалуй, вы недалеки от истины. Но какое это имеет значение?

– Нет... просто я всегда полагал, что сотрудники госбезопасности, или кто он там, имеют особо прочную психическую организацию.

– Организация там в самом деле ой-ой, – вкрадчиво сказал Владимир. – Но психическая порой пробуксовывает. А что вы хотите этим сказать?

– Вы ведь тоже оттуда? – проговорил Шевцов. – Не вздумайте отнекиваться и отрицать, я уверен, что оттуда. Так вот, вы, как человек с достаточно прочной психикой и прагматическими взглядами, скажите мне: вы верите в ауру и теорию энергетических доноров и вампиров?

Свиридов пристально посмотрел на умное, чуть ироничное и определенно взволнованное лицо врача. Неспроста все это он говорит. Такое впечатление, что он хочет сказать что-то важное, словно что-то вырвать из себя, показать это Свиридову, но не может – или не смеет.

– Да, – сказал Владимир. – Для меня слово «аура» – довольно конкретное, почти физиологическое понятие, а не какой-нибудь абстрактный символ. Так учили меня не самые последние в психологии спецы. На основе Юнга и Ясперса.

Шевцов посмотрел на Владимира с уважением.

– Тогда вы меня поймете, – сказал он. – Так вот, Полина – это типичный энергетический вампир. Быть может, это проистекает из детства... отсутствие материнского влияния, сплошь мужское окружение. И потому каждый из мужчин, кто находился с нею рядом, со временем испытывал сначала психологический, а потом и откровенно физиологический дискомфорт. И еще... у девочки есть медиумические способности. Аутогипноз и гипноз. Это не шутка, дорогой мой Владимир. Это одно из тех обстоятельств, которое вынуждает меня радоваться тому, что сейчас Полины нет со мною рядом. Мы с ней и сошлись на почве склонностей к парапсихологии. Я-то всегда ею увлекался, хотя и хирург, а вот Поле – привили.

Владимир, даже не глядя на лицо Шевцова, понимал, что доктор чего-то недоговаривает, но это «что-то» нельзя вырвать из него никакими усилиями. Тем более посредством грубой силы.

В голосе Бориса Мироновича билась какая-то нервная жилка, едва уловимая истерическая интонация...

Странно. Ну ничего. Все это вполне поправимо. Можно предпринять ряд конкретных действий, и все станет на свои места.

– Благодарю вас, Борис Миронович, – проговорил Владимир. – Если честно, вы мне очень помогли.

– Правда?

– Правда. Возможно, мы еще увидимся. – Свиридов еще раз посмотрел на длинные пальцы Шевцова, с силой комкающие какую-то бумажку, и добавил: – Если бы я не пришел к вам в клинику, то подумал бы, что вы музыкант. Пианист.

– С чего вы взяли? – спросил тот.

– Ваши руки. Точнее, ваши пальцы. Что, у всех хирургов такие пальцы?

– Почему же, – отозвался Шевцов, – вы читали «Собачье сердце»?

– Булгакова? Читал.

– Там берутся в фокус пальцы профессора Преображенского, и акцентируется то обстоятельство, что они толстые, короткие и непрестанно шевелящиеся.

– Как гусеницы, – машинально добавил Владимир. – Ну... Всего доброго, Борис Миронович.

– Всего доброго, – рассеянно ответил хирург и углубился в какие-то бумаги.

* * *

Свиридов вернулся домой только к вечеру. Но была проделана большая и, главное, мастерски исполненная работа. А именно...

Он выяснил адрес доктора Шевцова, вырядился каким-то слесарем и явился к нему домой. Впрочем, слесарский маскарад ему не понадобился: в квартире никого не было.

Открыть замок при помощи великолепных отмычек, изготовленных на основе последних разработок союзного КГБ и состоявших в свое время на вооружении у штатных единиц «Капеллы», отняло у Владимира пятнадцать секунд. Замок был не самый сложный.

В квартире Свиридов поставил несколько «жучков», разместив их так умело, что не нашли бы даже сотрудники органов, не говоря уж о рассеянном и подслеповатом докторе.

Один всунул в телефон.

В рабочем кабинете Шевцова он тоже оставил один – мало ли что. Но пока в кабинете никого не было.

Впрочем, такой ли этот доктор рассеянный и подслеповатый? Ведь он явно что-то недоговаривает... Все эти замысловатые рассуждения о медиумических способностях Полины, о Кириллове и Фокине, – все это вело к одному источнику – к истине, и, по-видимому, эта истина была по-настоящему жуткой.

И это «сердце ангела»... кажется, фильм такой, как сказал Шевцов.

Взгляд Свиридова упал на весьма навороченный видеомагнитофон «Панасоник-650», притулившийся на полке рядом с довольно-таки простеньким «акаевским» телевизором. Возле него лежала довольно внушительная стопка лицензионных видеокассет, водруженных одна на другую. «Молчание ягнят», «Адвокат дьявола», «Без лица», «От заката до рассвета», «Криминальное чтиво», «Транспойттинг», «Пуля».

Довольно мрачная коллекция, что и говорить.

Свиридов невольно вздрогнул, увидев это название. Да, кажется, в самом деле в последние несколько лет нервы порядком поиздержались и стали не в меру чувствительными. Можно сказать, расшатанными.

«Сердце ангела».

Свиридов вытащил кассету из стопки и, перевернув, прочитал краткую аннотацию: «Частный детектив Гарри Ангел получает заказ найти некоего музыканта Джонни, пропавшего без вести. Но все люди, с которыми он сталкивается в поисках Джонни, загадочным образом погибают: кто-то убивает их со зверской жестокостью. Постепенно Гарри понимает, что разгадку следует искать...»

«...в нем самом», – отчетливо прозвучало внутри Свиридова. И он вспомнил содержание фильма: загадочный адвокат просит найти этого самого Джонни. Гарри ищет, круг смыкается – все люди, которые могут дать какую-то информацию о Джонни, погибают. И наконец Гарри понимает, кто убивает их. И кто тот адвокат, который заказал ему найти Джонни.

Господи, неужели?..

Смутная и зловещая догадка мелькнула в мозгу Свиридова...

Когда он вернулся домой, Фокин все еще сидел в его квартире и мрачно ковырялся в довольно глубокой ранке на руке.

– Надо же так напороться... – смутно бормотал он, заливая ранку спиртом.

– А где Полина? – спросил Владимир. – Она еще не вернулась?

– Нет, – мрачно ответил Фокин. – Она звонила, сказала, что очень много дел и что вернется не раньше чем завтра. К обеду.

– Отлично, – отозвался Свиридов и надел наушники, намереваясь прослушать происходящее в квартире Бориса Мироновича Шевцова – конечно, если вернулся хозяин.

Хозяин вернулся. И сейчас он говорил с кем-то по телефону. Голос его собеседника, глуховатый и полный скрытого раздражения, неспешно выкатывал тяжелые и внушительные, как булыжники, слова, которые тут же заставили Владимира затаить дыхание:

– Боря, я знаю, что у тебя сегодня был этот парень, которого нанимал Роман. Надеюсь, ты был достаточно скромен?

– А чего мне скрывать? – дрожащим голосом спросил Борис Миронович. – Это же не я...

– По телефону такого не говорят, – перебил его собеседник. – Надеюсь, ты ничего не говорил про Полину и про «сердце ангела»?

– Н-нет...

– Красивое название, правда? Я придумал. По аналогии с кокаином – «angel dust», «пыль ангела», как называют кокс забугорные «торчки». Ну, так там действительно пыль, а тут – «сердце».

– Тебе про кокс лучше знать, это не мой профиль.

– Что-что? – насмешливо поинтересовался собеседник.

– Да нет... все нормально.

– А зачем ты вообще домой поперся? Я же говорил тебе, чтобы ты все подготовил к операции. Мы будем в десять.

– Я не был дома двое суток, – в голосе Бориса Мироновича послышались обиженные нотки, – в конце концов, я человек или нет? Я уже сорок часов нормально поесть не могу, а ты еще хочешь, чтобы я после этого нормально отработал. Так нельзя, Ваня, – уже примирительно закончил он.

– Ну, ладно. Но только в десять, или нет, – в одиннадцать все должно быть подготовлено. Давай.

Свиридов повернулся к Фокину, который продолжал мрачно латать свою поврежденную конечность, вожделенно вдыхая при этом спиртовые пары и подозрительно косясь на друга, и сказал:

– Афоня, тебе приходилось при жизни общаться с Кирилловым?

– Да видел я его раза два... в кабаке. В «Хамелеоне».

– Два?

– Два.

– А разговарить не приходилось?

– Да какое там разговаривать! Он там телку какую-то морально готовил к неизбежному...

– К аморальному и оральному? – усмехнулся Свиридов.

– Вот-вот. Ну, пили мы с ним раза... два. На брудершафт из них... раза три.

– Интересная арифметика получается. Значит, его голос ты слышал?

– Ну да. А что? Он со мной из могилы говорить собрался, что ли? Поелику вопрошахом сущим во гробех...

– Я тут один разговорчик записал, – перебил Афанасия Свиридов. – Послушай. Думаю, тебе должно быть интересно.

Фокин надел наушники и стал слушать. По мере того как запись разговора двигалась к завершению, его широкое, заросшее густой щетиной лицо все больше вытягивалось. Потом он отшвырнул наушники и спросил:

– А кто дал тебе эту запись?

– То есть как дал? Я сам ее записал...

– Да ты не мог ее записать! Потому что ты приехал в Нижний уже после того, как ухлопали Кириллова.

– То есть...

– То есть это Кириллов разговаривает с каким-то хмырем. Борисом Мироновичем, кажется, он его называл.

Свиридов поднял голову и пристально взглянул на Фокина. Потом внимательно посмотрел ранку на его руке и сказал:

– Ты уверен в том, что это Кириллов? Что это его голос?

– Да, уверен! Только откуда у тебя эта запись?

– Я записал ее только что, в твоем присутствии. Когда ты так яростно нюхал спирт...

Фокин широко раскрыл глаза и сказал деревянным голосом:

– Может, ты скажешь, что у меня началась белая горячка, но мне действительно показалось, что это голос Кириллова.

– Почему белая горячка? Ты же только что говорил, что уверен – это он.

– Но он же подох!

– Значит... воскрес, – холодно сказал Свиридов.

– Я тебя не понимаю...

– Неудивительно. Я тоже тебя не понимаю. Но теперь у нас есть прекрасный шанс расставить все точки над «i». Надо поехать в гости к Борису Мироновичу.

– Но я хотел поспать... глаза слипаются, – запротестовал Фокин.

Но Свиридов не стал его слушать.

– Потом поспишь, – коротко сказал он. – Будет тебе и ванна, и чай с какао. Поехали!