Текст книги "Алмазы Якутии"

Автор книги: Михаил Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Вместо ответа Лйаал косился на оленью шкуру, за которой в углу, прикрытый циновкой, дремал, как он думал, злополучный ящик.

«Все равно найдут, лучше признаться», – мелькнуло у него в уме.

– Да, забыл представиться, – пробормотал мужчина бесцветным голосом, – меня зовут Леонид Степанович Кривошеин.

Он поискал глазами, куда сесть, и, обнаружив только низенькую ветхую скамеечку, устроился на ней, не преминув состроить брезгливую мину.

Амма подняла на мужа красноречивый взор. Но тот ее не понял.

– Ну так что? Вы вопрос поняли? – наседал Кривошеин.

Один из военных достал из планшетки лист бумаги и стал что-то быстро и сосредоточенно писать.

– Фамилия, – спросил он Лйаала.

– Таныгин, – как-то смущенно ответил тот.

– Имя...

Лйаал назвал свое имя.

– Где родились? – хмуро глянул на якута военный.

– Здесь, – голос Лйаала от волнения стал хриплым.

– Ну так вы были вчера у Мирного? – Кривошеин пронизал его своими стальными глазами.

Лйаал кивнул.

– Приступайте к обыску, – небрежно бросил Леонид Степанович, – и давайте сюда понятых.

Один из военных выбежал из избы и вскоре вернулся с якутом и якуткой. Это были Нюргусун и Туярыма Лччыгыйа.

Лйаал подавленно и упорно молчал. Он был готов к самому худшему. Военный с планшеткой записал имена понятых. Якуты испуганно косились на дознавателей и удивленно взглядывали на Таныгиных.

– Здесь родились? – раздраженно повысил голос пишущий, обращаясь к Лйаалу.

Тот мотнул головой. Военный отложил планшетку и присоединился к своему товарищу, роющемуся в куче медвежьих шкур. За какие-то пять минут они обшарили всю избу. Кюкюр уже не спал. Он затаился в своем углу. Делавшие обыск военные бесцеремонно согнали его с постели и всю ее перетрясли. Мальчик испуганно таращился на двух плечистых, молчаливо копающихся в барахле дядек. Потом, не усидев, выбежал в «залу». Амма прижала сына к себе. Кривошеин, увидев мальчика, засветился каким-то мефистофелевским ликованием.

– Ну что? – властно спросил Кривошеин военных.

– Ничего, – развели они руками.

– Значит, у Мирного был? – теперь острие жалящего взгляда впилось в Лйаала.

Тот окончательно потерялся, недоумевая, где ящик. Он незаметно глянул на Амму, и та ему так же незаметно для других улыбнулась. Кюкюр страшился смотреть на мать, точно его взгляд мог выдать чекисту объединявшую их тайну.

– Был, – вполголоса проговорил он.

– На месте происшествия? – оживился Кривошеин. – Отвечайте.

– Какого происшествия? – изобразил непонимание Лйаал.

– Вчера было совершено дерзкое ограбление, – косясь по углам, раздраженно проговорил Кривошеин, – ограбление и убийство. Банда злоумышленников напала на конвойный отряд с целью завладеть ящиком с драгоценными камнями. В живых никого не осталось. Вернее, остался тяжело раненный охранник Яковенко. Он-то и показал на вас, заявив, что видел вас с сыном.

Эти слова, казалось, вызвали у Лйаала недоумение. Словно почувствовав фальшь этой гримасы, Кривошеин набросился на якута.

– Не думай, что можешь вот так втереть мне мозги. И не таких раскалывали! Ну, говори, где спрятал ящик?!

В глубоко посаженных глазах Кривошеина вспыхнула злоба.

Лйаал потерял дар речи, но не искусство притворяться. Он молча развел руками, втягивая при этом голову в плечи. Кривошеин пришел в бешенство.

– Где ящик? – Кривошеин встал со скамейки и нервно заходил по избе.

– Какой ящик? – осмелился спросить Лйаал.

В ответ раздался залп отборной матерщины.

– Ты мне хватит ваньку валять! – орал Кривошеин. – Видели тебя, именно тебя... Ты увез бандита... В лесу нашли могилу... Ты его убил? Из-за ящика?

– Не брал ящика... – упорно не соглашался признавать себя виновным Лйаал.

Кривошеин перешел на делано-проникновенный тон.

– Ты пойми, – не мигая, смотрел он на Лйаала, – тебе же лучше будет, если ты сознаешься! Яковенко показал на тебя, нечего хорохориться... Себе же неприятностей наживешь! Посмотри, у тебя жена, ребенок...

Кюкюр еще крепче прижался к матери. Он почувствовал напряжение материнского тела, понял, что та охвачена страхом. На самом деле, если вначале Амма хотя и тревожилась, но внутренне все же была рада, что вовремя избавилась от опасного предмета, то теперь она поняла, что обыском дело не ограничится. Приезжие не верили Лйаалу. Мужчина в плаще прямо обвинял ее мужа в преступлении. Она переводила вопросительный взгляд с Кривошеина на его подчиненных и ждала худшего. Чутье подсказывало ей, что с их приходом ее жизнь резко изменится. Доверительный тон чекиста не мог ее обмануть, словно ее внутреннее зрение и слух утончились до такой степени, что стали воспринимать недоступные для обычного восприятия волны скрытой агрессии.

– Где ящик? – спокойно, прямо-таки по-дружески спросил Кривошеин.

– Не видал, – пожал плечами Лйаал.

Понятые переглянулись. Увидев их замешательство, Кривошеин рассвирепел.

– Тебе семьи не жалко? Вместе по лагерям пойдете! Я с тобой цацкаться не буду! Заграбастал камушки и думаешь, тебе все с рук сойдет?

Он подскочил к Лйаалу, судорожно сжав кулаки. Его бледное лицо исказила злоба. Губы дергались как при тике.

– Будешь говорить, падла?!

Кривошеин схватил Таныгина за грудки. Амма невольно вскрикнула, устремившись к мужу. Кюкюр заплакал. Один из лейтенантов удержал Амму.

– Не мешайте, – процедил он, и Амма поняла, что пощады не будет.

Она уже кляла себя за то, что спрятала ящик. «Может, – наивно думала она, – если бы ящик обнаружили, допроса и всех этих неприятностей не было бы?» – Где спрятал ящик? – отрывисто произнес Кривошеин.

Лйаал беспомощно пялился на него. Он молчал, повинуясь инстинкту самосохранения. Инстинкт говорил ему, что открывать правду не следует, тем более что он, Лйаал, всей правды не знал. Ящик исчез. Поразмышляв, якут пришел к мысли, что к этому исчезновению приложила руку его жена. Он боялся смотреть на нее, боялся показать, что ему что-то известно...

– Не брал...

– Советскую власть вздумал обманывать? – Кривошеин схватил скамейку и замахнулся на Лйаала.

Нюргусун и Туярыма отшатнулись. Туярыма уткнулась мужу лицом в плечо.

Кривошеин выпустил скамейку, и та с глухим шумом упала на пол.

– Ты – хитрый лис, – фальшиво улыбнулся он, – но в этой ситуации все против тебя. Скажи, где ящик? Это народное добро, не твое, не мое, а народное. Если все будут расхищать народное добро, тогда у нашей страны не будет сил сопротивляться буржуазному влиянию. Ты понимаешь, дурья твоя башка?

– Если бы я взял, то сказал бы, – с наивным видом сказал Лйаал.

Кривошеин опять налетел на якута.

Одной рукой он схватил его за ворот оленьей робы, другой достал из кобуры пистолет. Он крутил оружием у самого носа якута и при этом осыпал его ругательствами, перемежая их с угрозами.

– Выведу тебя в тайгу – и без суда и следствия! – орал он. – И никто мне ничего не сделает. Жизнь твоя ни черта не стоит! Ах ты, козел вонючий, жить надоело? Да о тебе, кроме твоей родни, никто не вспомнит.

Амма смотрела в пол, Кюкюр хлопал глазами. Понятые старались делать вид, что ничего не происходит.

– Им тоже не поздоровится, – не отрывая руки от ворота Лйаала, Кривошеин показал пистолетом на Амму и Кюкюра. – О них ты, сучье твое отродье, подумал?

Чекист оторвал руку от робы Лйаала, сильно толкнув его при этом. Тот отлетел к бревенчатой стене.

– Пиши, – стал диктовать он парню с планшеткой, – в семнадцать тридцать у Мирного был... ящик отдавать отказывается... Согласно показаниям сержанта Яковенко...

Лйаал не слушал. Пространство у него перед глазами пошло волнами. Голова кружилась, в горле першило. Амма нервно вздрагивала, изо всех сил прижимая к себе Кюкюра. Слова текли в ее уши расплавленным свинцом. Они зачеркивали ее размеренную жизнь, такую же незаметную и естественную, как существование травинки.

Лйаала и Амму повезли в Мирный. Оттуда они уже не вернулись. Никто из деревни не знал, в какой именно лагерь они попали. Кюкюра отдали в детский дом в Новосибирске. Он несколько раз бежал оттуда, но его всегда находили. Родителей он своих больше не видел. У него не было от них никаких вестей. И только повзрослев, он узнал, что мать и отец умерли на Колыме. Он переселился в Свердловск, устроился на завод, поступил в институт. О родителях никому не рассказывал. О ящике старался не думать, ведь вместе с воспоминанием о нем приходило на память то туманное утро, когда его навсегда разлучили с родителями.

И только спустя годы, когда боль притупилась, злополучный ящик стал вспоминаться все чаще.

Глава 6

Выслушав рассказ Кюкюра, Егор минуту сидел неподвижно.

– Но ведь этого нельзя так оставлять! – приглушенно воскликнул он.

– Я оставил, – печально произнес Кюкюр, – на этих сокровищах проклятие.

Его лицо сделалось замкнутым и даже враждебным.

– Но для чего ты мне все это рассказал?

– Старый дурак... Думал, это могло бы быть приданым моей дочери. Только не достать тех алмазов!

– Да почему? – стараясь притушить возбуждение, проговорил Егор.

Но блеск глаз выдавал его.

– С моей молочной сестрой я не поддерживаю никаких отношений. Даже не знаю, где она... Раньше жила под Нюрбой. Да и можно ли быть уверенным, что она сохранила тот клочок кожи, который должен привести к тайнику?

Таныгин скептически пожал плечами.

– Давай еще выпьем.

Егор дрожащей рукой разлил остатки водки. Они выпили.

– Такой красоты я сроду не видел, – вздохнул Кюкюр. – Жена говорит, алмаз в сто карат – огромная удача. Это почти несбыточно...

– И ты никогда не возвращался туда? – с сомнением спросил Егор.

– Не хочу новой смерти, – проникновенно и горестно ответил Кюкюр, – эти алмазы несут смерть.

– Просто так сложилось, – возразил Егор, – богатство всегда влечет за собой риск. То есть, я хочу сказать, обладание сокровищем – дело хлопотное. Но думаю, в этом случае стоит постараться! Ушам своим не верю...

Егор привык полагаться в жизни только на себя. В Свердловске у него была однокомнатная квартира, мать умерла, отца он не видел с детства – тот давным-давно переехал в Москву.

Все его имущество, за исключением скромного комплекта мебели, можно было разместить в трех чемоданах. Он все время спрашивал себя, как так получилось, что за тридцать лет своей жизни он заработал только на несколько пар белья, носков, рубашек и брюк? Были, конечно, диски и книги. Именно они сжирали основную часть его доходов. Он собрал прекрасную джаз-коллекцию: Гиллеспи, Колтрейн, Жан-Люк Понти... Покупая книги, он не обращал внимания на цену. Вернее, обращал, но только в том смысле, что беспокоился: вдруг находящейся в его распоряжении суммы не хватит на приобретение очередного тома Хемингуэя или Кортасара?

И вот он встретил Ирину. У него не было к ней пылкой страсти. Хотя ее раскосые глаза, ее олимпийское спокойствие, любовь к хорошей музыке и литературе поначалу казались ему неким мистическим сплавом качеств, вызывавшим в нем бешеное желание покорить эту таинственную полукровку. Снимавшая в Свердловске квартиру, Ирина вскоре переехала к Егору. Они прожили вместе полтора года. Он успел привыкнуть к Ирине. То, что он к ней испытывал, можно назвать нежной привязанностью. Командировка в Заполярье, длившаяся полгода, вновь пробудила былую романтическую страсть. Потом станцию закрыли, Егор был вынужден искать работу в Свердловске. Они жили на Иринину зарплату. Егор несколько недель валялся на диване, потом Ирина устроила его в охрану на фирме, где работала. Фирма вела торговый бизнес, Ирина преуспевала. Месяц назад она заняла должность коммерческого директора. Старая мебель была без сожаления отправлена на помойку. Новый телевизор, стереоустановка, комфортный диван и кресла придали берлоге Егора современный вид. А он казался себе приживалой. Глухое недовольство и чувство вины отравляли ему существование. Служба раздражала его. Он уволился, надеясь, что Ирина уйдет от него и он таким образом сохранит остатки мужской гордости. И тут вдруг Ирине пришла в голову мысль пожениться! Чем это было вызвано? Искренним чувством или желанием подбодрить Егора, вселить в него надежду на будущее?

Раздались чьи-то торопливые шаги.

– Вот вы где!

Это была Ирина. Она с упреком смотрела на отца и жениха. Кюкюр с Егором неохотно поднялись с кушетки. В зале, который они покинули и куда вернулись, веселье шло полным ходом. Одни пили за столом, другие плясали как одержимые. Надежда Петровна беседовала с Карагодиным. Увидев Таныгина, Захаров что-то шепнул на ухо Шепелеву. Тот кивнул и заулыбался Кюкюру. Потом повернулся к своему заму и начал что-то энергично ему внушать. Надежда Петровна прервала разговор с Карагодиным и попросила Шепелева извинить их, Таныгиных. Они собираются откланяться.

Домой Таныгины приехали заполночь. Пока Надежда Петровна ругала мужа, а тот вяло возражал ей, молодые, приняв поочередно душ, отправились в Иринину комнату. До пяти утра лукавой змейкой горела спираль обогревателя, наполняя воздух обморочным теплом. Было странно сознавать, что на улице минус тридцать. Егор деликатно уклонился от любовных ласк Ирины. И завел разговор о спрятанных алмазах, продлившийся едва ли не до рассвета.

* * *

– Дай позырить, – Яковенко-младший хотел вырвать у отца морской бинокль.

– Ой, неспроста этот фраер приехал, – качнул головой Вилен Михайлович, отдавая сыну бинокль.

– А мне кажется, он тут ни при чем, – засомневался Павел.

– Когда кажется, креститься надо, – буркнул Вилен Михайлович, почесывая свою мощную, покрытую седыми волосами грудь.

Он стоял в майке и тренировочных штанах, широко расставив ноги.

– Чего-то не поделили, – усмехнулся Павел.

– Не-ет, этот нанаец меня достал, – сплюнул Яковенко-старший.

– Брось ты, батяня, это гиблое дело, – прохрипел Павел, по-прежнему таращась в бинокль, – ни хрена мы не выиграем.

– Молчи, чтоб тебя! – ругнулся Вилен Михайлович. – Дай лучше бинокль.

– Да все уж, шторы задергивают, не хрена смотреть. – Павел опустил бинокль и сел в плюшевое кресло, скрестив ноги.

Вилен Михайлович посмотрел в бинокль, потом разочарованно опустил его и занял диван.

– Ты, батяня, ничего не добьешься, – со вздохом произнес Павел, – и меня напрасно морочишь.

– Никого я не морочу, – сердито поглядел на сына Вилен Михайлович, – я за этим чукчей всю жизнь охочусь. Или твоей жинке не надо денег?

– Надо-то надо, – нехотя согласился Павел, – только пустое это занятие, у-то-пи-я, – по складам выговорил он.

Из ванной вышла Варвара. Она была в ситцевой косынке, в халате с засученными рукавами. На ее лбу выступила испарина, она тяжело дышала, словно не белье стирала, а бегала многочасовой кросс.

– Запарилась, – она по-крестьянски вытерла лоб тыльной стороной ладони.

– Ни хрена мы не добились, – пожаловался тесть невестке, – но, чую, скоро закружится...

– Глупо, – зевнул Павел.

– Ага, – невестка присела на диван к тестю, – у тебя все глупо! А то, что я корячусь на двух работах да еще портки твои сраные стираю, – не глупо?

– Ну хватит тебе, Санта-Барбара, что ты в самом деле?

Павел щелкнул пультом. Загорелся экран телевизора.

– И ты веришь в эту сказку? – ухмыльнулся Павел, со снисходительным презрением глядя на жену.

– Мне просто, Паша, так жить надоело, – суровым контральто промолвила Варвара, – в печенки въелось...

– На Канары захотела? – усмехнулся Яковенко-младший.

– А хоть бы и туда, – с вызовом ответила Варвара. – Машинки стиральной и то нет... – плаксиво пожаловалась она.

– Надо мне нашу «Малютку» посмотреть... – вздохнул Павел.

– Да чего ее смотреть! – вскипела Варвара. – Ее ни в один ремонт не возьмут. Новую надо покупать...

– Ничего, – встрял Вилен Михайлович, – вот заполучим камушки, так не то что машинку купим – дом и несколько иномарок!

– Нет, вам еще в ту эпоху мозги парализовало, – насмешливо качнул головой Павел, – жди своих сокровищ! Ты вообще-то уверен, что это именно тот чукча, который ящик увез?

– Очень похоже, что он, – сдвинув на переносице седые кустистые брови, сказал Вилен Михайлович. – Ты запомни, – его зрачки сверкнули холодно и яростно, – это дело всей моей жизни. Вот у тебя какой смысл?

Павел выключил телевизор и, потянувшись, поднялся с кресла.

– Айда, батяня, выпьем, – миролюбиво улыбнулся он.

– Во-во, сколько с ним живу, вечно от проблем уходит, – осуждающе посмотрела на мужа Варвара.

Но Вилен Михайлович и сам хотел еще «принять на грудь», хотя время было позднее. Они вернулись на кухню, где на покрытом клетчатой клеенкой столе стояла бутылка водки и нехитрая закуска – соленые огурцы, колбаса и банка кильки в томатном соусе. Махнув три рюмки, Вилен Михайлович снова оседлал своего конька.

– Не нравится мне твой настрой, Пашка. Ежели дело с камнями выгорит, то есть я хочу сказать, если станет ясно, куда этот чукча брюлики припрятал, тебе придется поехать и забрать их раньше его. Сечешь?

– Куда ехать-то? – вскинул короткие брови Павел. – Может, они у него в банке в Якутске где-нибудь лежат.

– Какой банк, дурила! – воскликнул Вилен Михайлович. – Ты головой-то подумай: куда он их сдаст, ежели они незаконные? Как он объяснит, откуда у него такой капиталец?

– Так я читал, – выпятил от обиды губы Павел, – что люди сдают на хранение ценные вещи в банк, а банк не имеет права интересоваться, что кто сдал.

– Брехня, – опустил на стол мощный кулак Вилен Михайлович, – я за этим нанайцем всю жизнь слежу, ни в какой банк он ничего не сдавал.

– Не можешь ты с точностью знать. Ты вот говоришь, следишь, – ухмыльнулся Павел, – сидишь тут и в бинокль смотришь. И думаешь, что этого достаточно?

– Чую я, – сердито глянул на сына Вилен Михайлович, раздосадованный его недоверием.

– А если чукча твой вообще забыл о камушках? – выдвинул новую версию Павел.

– А ты бы забыл? – сощурил глаза Вилен Михайлович.

– Я бы нет, – с усмешкой ответил Павел, – но этих не поймешь. Давно это было... Ты говоришь, отца его посадили и вообще – полдеревни. Ничего не нашли... Как так может быть?

– Видать, припрятал он этот ящик, чего тут не понять? – Вилен Михайлович раздраженно тыкнул вилкой в кильку. – Самого-то его посадили, но он мог сказать сыну, куда богатство дел.

– Вилами на воде все это писано, – снова засомневался Павел.

– Я послушаю, что ты скажешь, когда окажется, что я был прав, – убежденно закончил спор Вилен Михайлович.

Он сделал лаконичный знак, мол, наливай. Выпив, Вилен Михайлович довольно крякнул и подцепил вилкой огурец.

– Я эти алмазы из-под земли достану, – сказал он, и при этом его лицо приняло такое решительное, даже злое выражение, что Павел не осмелился ему перечить.

* * *

– Эй, иди-ка сюда, – знакомый, как показалось Кюкюру, голос окликнул его, когда он, подойдя к дому, свернул к своему подъезду.

Было уже темно, и Кюкюр не рассмотрел зовущего, но все же направился к огромному черному джипу, из которого раздался голос.

Не дойдя пары шагов до машины, Кюкюр остановился, раздумывая, не ослышался ли он, так как никто не вышел ему навстречу. Он постоял некоторое время и хотел было пойти назад, но тут открылась задняя дверца джипа, и оттуда вышел высокий парень в красном пуховике с угрюмым выражением лица.

– Ну, чего встал? – просипел он простуженным голосом. – Ближе подойди.

Это был другой голос, не тот, который сначала окликнул Кюкюра, и он ему был незнаком. Таныгин в нерешительности замер на месте.

– Ты чего, замерз, что ли? – Парень шагнул ему навстречу и взял под локоть. – Разговор есть.

– Что-то я не припомню... – Таныгин попробовал было высвободить руку, но это у него не получилось: пальцы парня сжимали его локоть словно клещи.

Кюкюр сопротивлялся, но парень буквально подтащил его к машине. Ноги якута тщетно искали опоры на скользком, покрытом наледью асфальте.

Зажужжал электродвигатель, опуская переднее затемненное стекло.

– Ну чего ты упираешься? – В окне показалась голова Карагодина. – Это я тебя зову.

Вот, оказывается, кто звал его. Кюкюр виделся с Карагодиным позавчера в ресторане. Кажется, это один из помощников Шепелева. Вот только непонятно, почему этот парень не отпускает его руку?

– Садись в машину, – кивнул ему Карагодин и перевел взгляд на парня: – Владик, помоги ему.

– Но я не собираюсь никуда ехать, – попытался возразить Таныгин.

– Да садись ты. – Владик свободной рукой открыл заднюю дверку и начал заталкивать сопротивлявшегося якута в салон.

– Давай, папаша, не дергайся, – нетерпеливо повернулся к нему Карагодин, – поговорим и пойдешь домой.

– Не... хо-чу... – Таныгин уперся руками в корпус автомобиля.

Он понял, что происходит что-то не то, но сделать ничего не мог. Кричать было стыдно, а противиться Владику он был не в силах. Ему ударили по рукам и запихнули в салон.

– Ну чего ты выдрючиваешься? – поморщился Карагодин. – Будешь себя хорошо вести, вернешься домой без опоздания.

Владик с несвойственной его комплекции прытью забрался в салон следом за Кюкюром и захлопнул за собой дверь. Он обхватил Таныгина за шею и крепко сдавил.

– Не рыпайся, убью, – просипел он Кюкюру в ухо.

Ехали недолго. Сделав несколько поворотов, джип сбавил скорость у офиса компании Шепелева, в нижнем этаже которого располагался гараж на несколько автомобилей. Остановив машину перед воротами, водитель несколько раз надавил на клаксон. Ворота распахнулись, и джип въехал внутрь.

Отпустив Таныгина, Владик выбрался из машины. За ним вышли водитель и Карагодин. Не зная, что ему делать, Кюкюр остался в салоне, тревожно поглядывая по сторонам.

Джип стоял посреди большого помещения, в котором легко могли бы разместиться с полдюжины легковых автомобилей, но сейчас, кроме джипа, находилась только черная «Волга». Справа от ворот расположилась небольшая конторка из стекла и алюминия, дверь которой была закрыта. Рядом с ней вдоль стены до самого потолка протянулся стеллаж, на полках которого лежали автозапчасти и инструменты.

Карагодин достал из внутреннего кармана дубленки трубку сотового телефона, набрал номер и что-то негромко сказал. Водитель с Владиком о чем-то переговаривались еще с одним человеком, который, по-видимому, открыл ворота. На нем была меховая безрукавка, из-под которой выглядывали рукава клетчатой рубахи.

Кюкюр осматривал гараж, машинально отмечая про себя некоторые детали, например то, что в воротах имеется дверь. Долго, правда, ему осматриваться не пришлось. Через пару минут в гараже появился еще один человек, которого все и ждали. К удивлению Таныгина, он не вошел через дверь и не въехал через ворота, а спустился на лифте, двери которого оказались почти напротив джипа. Кюкюр сразу же узнал Шепелева. Тот был в костюме, белой рубашке и при галстуке, словно только что вышел из своего кабинета. Впрочем, так оно и было – лифт соединял кабинет начальника, расположенный на третьем этаже, с гаражом.

– Где он? – Шепелев бодрым шагом направился к Карагодину, который в свою очередь быстро пошел ему навстречу.

– В машине, – Карагодин ткнул пальцем в сторону джипа. – Достать?

– Конечно, – кивнул Шепелев, – и направился в конторку.

– Давай, быстро, – Карагодин поманил Владика, который и так все слышал.

– Пошли, папаша, – Владик заглянул в салон джипа, – шеф с тобой говорить хочет.

Решив, что лучше не сопротивляться, Таныгин вылез из машины. Он было сам направился к конторке, но Владик снова ухватил его за локоть.

– Веди себя прилично, – сказал он и закашлялся.

– Тебе бы полечиться, – заметил Кюкюр, но Владик, казалось, не слышал его.

– Вперед, – он подтолкнул Таныгина в спину, и тот очутился внутри конторки.

Это было небольшое помещение примерно три на четыре метра, в котором стоял стол и несколько стульев. Вдоль длинной стены находилось что-то вроде топчана, покрытого медвежьей шкурой. За столом, закинув ногу на ногу, сидел Шепелев, выбивая кончиками пальцев на крышке стола барабанную дробь. От показной радости, светившейся в его глазах во время званого вечера, не осталось и следа.

– Садись, – он показал рукой на свободный стул.

Таныгин медленно опустился на сиденье, поглядывая то на Шепелева, то на Карагодина, то на верзилу.

Шепелев сделал знак одними пальцами, означавший, что его нужно оставить наедине с гостем. Карагодин тут же подхватился и кивнул Владику. Они вышли из конторки.

– Ну что же ты, аксакал? – Шепелев вздохнул так, как будто не отдыхал несколько месяцев, и провел ладонью по лицу сверху вниз.

Таныгин молчал, не понимая, чем он обязан такой встрече. Хотя... Конечно, понимал. Кто-то из людей Шепелева услышал на вечеринке, как он рассказывал своему будущему зятю об алмазах. Эти проклятые алмазы. Блестящие, очень твердые камни. Самые твердые на земле. Одни из самых дорогих. Бриллиант, ограненный алмаз, стоит на мировом рынке больше двух тысяч долларов за карат. Об этом в Якутии знали почти все. Знали с тех самых пор, когда в начале пятидесятых начали промышленную их добычу.

Зачем он, хранивший тайну почти сорок лет, вдруг рассказал о спрятанном ящике с несколькими килограммами алмазов? Сейчас он и не смог бы ответить на этот вопрос. Наверное, захотел сделать свою дочь счастливой. Но разве могут камни сделать кого-то счастливым? Он вспомнил, что из-за этого проклятого ящика забрали отца и мать, а его самого отправили в интернат, по малолетству. Родителей своих он так больше и не увидел. Даже не знал, что с ними сталось. Когда вернулся на родину, уже совершеннолетним, никто о них ничего не знал.

Эти мысли промелькнули в голове Кюкюра за одно мгновение. Пока он молча смотрел на Шепелева.

– Ну что, аксакал, – помолчав, спросил тот, – так и будем молчать?

Изъеденное оспинами лицо Шепелева сильно раскраснелось. Почти так же как на вечеринке в ресторане «Алдан». Он ослабил узел галстука, словно ему было трудно дышать, и расстегнул ворот сорочки.

– Давай, Кюкюр, – снова вздохнул Семен Никанорович, – говори, где камни, и расстанемся с миром.

– Какие камни? – широкоскулое лицо Кюкюра изображало полнейшее непонимание.

– Не вешай мне лапшу, якут! – Шепелев с силой хлопнул ладонью по столу. – Я тебя за яйца подвешу и буду трясти, пока ты мне все не выложишь!

– Я говорил в ресторане, да, – кивнул Таныгин.

– Ага, говорил, – насторожился Шепелев, – теперь повтори еще раз.

– Это все сказка, легенда, «Олонхо«, – скороговоркой произнес Кюкюр.

– Какое «Олонхо«?! – взревел Шепелев. – Ты мне мозги не пудри.

Лицо Семена Никанорыча напоминало доменную печь в действии.

– Нет никаких алмазов, Семен Никанорович, – покачал головой Таныгин, – все это предания.

– Нет, якут, алмазы есть. И ты мне все про них расскажешь. А чтобы ты начал лучше соображать, я тебе тоже кое-что скажу.

Он поудобнее устроился на стуле, поставив локоть на стол.

– Знаешь, – доверительно сообщил он, – я ведь здесь не первый год живу. И о той истории с исчезнувшими камушками, предназначавшимися для Гохрана, знаю не понаслышке. Я тогда тоже был в той банде, которая напала на конвой. Но меня в тот день оставили присматривать за хозяйством, так сказать. Наши даже не подозревали, что в машине будут солдаты, которые их всех перестреляли. Тогда мне было восемнадцать. Знаешь, каково мне было, когда я узнал, что мой отец погиб в этой перестрелке? Твои родители тоже пострадали, я знаю. Я остался здесь и дал себе клятву, что непременно отыщу эти алмазы, чего бы мне это ни стоило.

Шепелев вздохнул еще раз.

– Я ждал тебя, – продолжил Семен Никанорович, – ты вернулся. Только я тебя не признал. Столько лет уж прошло. Да ведь я тебя и не знал как следует, только по описаниям. Я ведь несколько лет спустя после перестрелки пытался кое-что выведать. Но тщетно. Все как в рот воды набрали. Скорее всего, никто и в самом деле ничего не знал. Ведь это вы с папашей спрятали ящик. И никто вас не видел.

– Нет, – Кюкюр помотал головой, – мы ничего не прятали.

– Ну, ну, Таныгин, – Шепелев оскалил зубы в ухмылке, – не надо... Когда я услышал о ящике с алмазами, сразу понял, что это ты. Тебе ведь тогда было около десяти, верно? Сейчас тебе полтинник, значит, все сходится. Я наводил о тебе справки. Спецприемник в Новосибирске, потом интернат. Государство о тебе позаботилось. Потом ты все-таки вернулся. Родина зовет. А может, алмазы, а, Кюкюр? Там же камней почти на сто миллионов. Долларов, Кюкюр. Дол-ла-ров! Знаешь, я даже готов с тобой поделиться. Сколько тебе нужно для полного счастья, а? Хочешь, я дам тебе миллион? Мало? Два, три миллиона. Это сумасшедшие деньги. Ты даже представить себе не можешь, какие это деньги. Будет на что свадьбу сыграть.

Шепелев проглотил слюну, выделившуюся от избытка чувств.

– Мы отправим камни в Антверпен, – продолжал рассуждать он, – на аукцион. Ты же знаешь, у меня есть каналы. Я все беру на себя. Ну, Кюкюр...

– Я не знаю ни про какой ящик. Это легенда.

– Ду-рак! – гаркнул Шепелев. – Какой же ты дурак! Все равно ты мне все выложишь! А нет, так я растрясу твоего будущего зятя. Ты же ему все рассказал. Подвешу вас за яйца обоих. Только тогда вы уж ничего не получите. Сдохнете у меня как бешеные волки. Ну, говори!

Он вскочил с места, подбежал к Таныгину и, схватив его за грудки, принялся ожесточенно трясти.

– Говори, сука!

– Я не зна-аю, – мотая головой как марионетка, выдавил из себя Таныгин.

– Врешь, знаешь, – бешено вращая глазами, орал Шепелев. – Коля! – Он вдруг оставил Таныгина и повернулся к двери.

В комнату ворвался Карагодин.

– Поговори с ним, – Шепелев устало опустился на стул.

– Сейчас, Семен Никанорович, – медленно развернувшись на каблуках, Карагодин очутился напротив Таныгина.

Неторопливо подняв правую руку, словно собирался что-то взять у себя за спиной, он наотмашь ударил Кюкюра по щеке. Голова якута откинулась назад, и он едва удержался на стуле. Карагодин сделал глубокий вдох, будто собирался нырнуть в воду, и, выдохнув, всадил левый кулак Таныгину в живот. У бедного якута перехватило дыхание. Он согнулся пополам, но его подкинула какая-то сила, и он снова плюхнулся на стул. Это Карагодин ударил его в голову коленом. Потеряв возможность ориентироваться, Таныгин начал медленно сползать со стула. Из рассеченной губы текла кровь. Он проглотил соленую клейкую жидкость. Кровь попала куда-то не туда. Закашлявшись, он упал на колени и его вырвало на пол.

– Он нам изгадит здесь все на хрен, – недовольно поморщился Шепелев.

– Приберемся, Семен Никанорович, – заявил Карагодин, склонившись над поверженным якутом.

– Только смотри, Коля, не убей его, – Шепелев поднялся и направился к выходу, – он мне нужен живым. И не сломай ему конечности, он должен самостоятельно передвигаться.

– Не волнуйтесь, Семен Никанорович, – кивнул начальник охраны, – не впервой. Может, его немного поморозить? Холод быстро язык развязывает.

– Еще успеем, – Шепелев отрицательно мотнул головой, – пока поработай с ним обычными методами.

Сказав это, он не оглядываясь вышел из конторки.