Текст книги "Звездные дожди (сборник)"

Автор книги: Михаил Пухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Всего-навсего! – сказал Васин.

– Да. Когда вы долго размышляете над этим, многое кажется очевидным. Свойства Шаров, кажущиеся таинственными, не должны нас смущать. Для Шаров человек, вероятно, тоже средоточие суеверий. Ваша работа с их точки зрения выглядит так. На планете, населенной Шарами, появляется загадочный предмет – земной разведчик. Один из Шаров проникает на борт корабля и улетает. Разведчик доставляет его на пустую планету со съедобной атмосферой, где незадолго до этого обитали люди. Шар начинает поглощать воздух и размножаться. Разведчик улетает, но возвращается, когда Шаров уже много. Один из них вновь пробирается на корабль, и цикл повторяется. Нам кажется, что мы заселяем космос.

– А в действительности они?

– Что бывает раньше: день или ночь? – усмехнулся Замойский. – Это две стороны одного явления. Их разрывать нельзя.

– Что же тогда свобода?

– Вы свободны, пока не вмешались Шары. Они тоже свободны, пока не мешаете вы. Причем я думаю, есть не только они. Вероятно, мы каждый день встречаемся с не столь экзотическими существами, живущими в обратном времени. Мне иногда кажется, что все неживые предметы чем-то подобны Черным Шарам. Мы что-то делаем с ними; но вдруг на встречном потоке это они что-то делают с нами? Я убежден, что жизнь – это симбиоз. Диалектика. Противоборство двух равных начал.

– Ладно, – сказал Васин. – Над этим надо подумать.

Он смотрел на пульт управления. Черный Шар слабо мерцал. Васин подмигнул ему и тронул стартер.

Замойский остался на Элионе. Васин вновь шел в свободный поиск. Все было как раньше, но кое-что изменилось.

Васин смотрел на Черный Шар. Все будет правильно. Он везет Шар в его прошлое, а прошлое Шара связано с планетой Шаров. С планетой, необходимой людям.

Странная штука судьба.

ПУТЬ ОДНОКЛЕТОЧНЫХ

Два с половиной миллиарда лет назад в теплых волнах архейского океана две крохотные амебы резвились под лучами первобытного Солнца. Им было хорошо и просторно. Их почтенная родительница, старая амеба Этер, уже не жила: она разделилась когда-то на две половинки, которые приняли имена Тера и Тери, и сейчас чувства настолько переполняли сестер, что они с трудом сдерживались, чтобы преждевременно не повторить акт деления.

Они произошли от одной матери и в миг своего рождения ничем от нее не отличались. Но с тех пор прошло целых пятнадцать минут; за этот срок каждая из них приобрела кое-какой жизненный опыт. К тому нее кое-что из духовного наследия Этер было забыто (ровно столько, сколько приобретено); иными словами, за эти четверть часа каждая из двойняшек сделалась неповторимой индивидуальностью.

Амебы весело плясали в прозрачной воде под беспорядочными толчками молекул и радостно напевали: «Свобода, свобода». Ведь они, как и прочие Одноклеточные, превыше всего ценили свободу индивидуальности. И всюду – на многие сантиметры кругом – кружились точно в таких же танцах мириады точно таких же миниатюрных созданий, певших ту же самую песню такими же нежными голосами. Каждое из этих существ имело ярко выраженную индивидуальность и ценило свободу больше всего на свете.

Внезапно в нескольких миллиметрах от себя Тера увидала амебу, пораженную, по всей вероятности, каким-то тяжким недугом. Незнакомка выглядела так, будто находилась в процессе деления: в ее полупрозрачном теле отчетливо просматривались два ядра и натянутая между ними мембрана. Но разделиться полностью на две половинки несчастная, видимо, не сумела; более того, оба ее ядра буквально на глазах распались каждое надвое; и опять-таки образовавшиеся четыре клетки почему-то не разошлись в разные стороны.

Удары молекул воды почти не сдвигали с места тело бывшей амебы; оттого оно казалось тяжелым и неповоротливым.

Удивленно хлопая двигательными ресничками, Тера приблизилась к горемычному существу. За ней последовала и Тери. Объятые жалостью, они перестали петь и даже плясать; лишь изредка хаотические удары молекул вынуждали их менять избранную позицию.

– Что с вами, бедняжка? – спросила незнакомку Тера, трепеща от сострадания. – Вам больно? Вы не можете разделиться на две половинки?

– Я и не собираюсь делиться, – надменно отвечало уродливое существо. – Мне опостылела жизнь Одноклеточного, которое толкают даже самые микроскопические молекулы. Я не хочу разбрасывать своих потомков по океану. Пусть живут вместе.

Несколько миллисекунд Тера и Тери недоуменно молчали, пытаясь переварить это неожиданное заявление.

– В сущности, я Зародыш, – продолжало чудовищное создание. – Я надеюсь стать когда-нибудь Многоклеточным. Я превращусь в большой и сильный Организм, которому нипочем не только удары молекул, но даже морские течения.

– Разве это возможно? – изумленно сказала Тера. – Если так, ваши клетки станут друг другу мешать…

– И не будут свободны, – вставила Тери.

– Многие из них не увидят наш необъятный мир…

– Никогда не почувствуют ласковое тепло воды…

– И мягкий солнечный свет…

– Не смогут петь…

– И плясать…

– Я думал об этом, – ответил ужасный Зародыш. – Когда я стану Организмом, клеток во мне накопится очень много – миллионы или даже миллиарды. Они потеряют универсальность, станут специализированными. Некоторые будут мыслить, другие – запоминать, третьи – защищать меня от врагов. Объединенные в группы, они образуют органы чувств, вообразить которые невозможно. Даже я не рискну это сделать.

– Потеряют универсальность? – пролепетала вконец испуганная Тера. – Но как же тогда свобода?

– Да, как быть со свободой? – эхом отозвалась окончательно устрашенная Тери. – Что случится с индивидуальностью?

– На смену свободе, к которой мы все привыкли, придет новая, – объяснил Зародыш будущего Организма. – Я и мои потомки сможем делать совершенно непредставимые вещи. Возможно, даже перестанем жить в океане.

– Но свобода… – повторила Тера. – Индивидуальность…

– Свобода индивидуальности… – эхом откликнулась Тери.

– Подвижность моих клеток действительно несколько ограничится, – заявил Зародыш. – Зато Организм будет свободным по-настоящему.

– Значит, клетки лишатся свободы?..

– Будут связаны…

– Порабощены…

Амебы были ошеломлены и расстроены. К счастью, случайная молекула Н2О оттолкнула их на несколько миллиметров от зарождающегося чудовища, и они вскоре о нем забыли. И уже через долю секунды опять танцевали в теплых водяных струях, готовясь к новому акту деления и весело распевая: «Свобода, свобода…»

Прошло два с половиной миллиарда лет. Потомок первого Организма, размышляя, как бы получше закончить рассказ, наполнил стакан водой. Она была чистой, прозрачной, холодной. На деле в этой воде жили тысячи одноклеточных потомков первых простейших, они весело кружились в хаотическом танце и радостно пели: «Свобода, свобода». Но глаза Организма видели только значительные предметы и не замечали Одноклеточных, поэтому вода казалась ему прозрачной. Да и уши его не могли уловить их нежного пения. Он выпил воду и поставил стакан на стол.

Но даже после этого Одноклеточные продолжали радостно петь: «Свобода, свобода». Мир, ограниченный стенками желудка, казался им бесконечным.

ДЕФИЦИТНЫЙ ХВОСТ

Сам я работник торговли, но отношения с наукой имею родственные.

Есть у меня свояк, инженер-генетик. Встречаемся семьями по воскресеньям. Жены – дверь на задвижку и давай о женском: о нарядах, о прическах да о мужчинах. О нас, значит.

А мы сидим закусываем и ведем философский разговор. Свояк вещает на непонятном языке о разных проблемах, а я слушаю, пока не надоест. Надоест – задаю дурацкий вопрос. Такой, например:

– По-русски, – спрашиваю, – нельзя?

– Что? – говорит свояк. – Что-что?

Ну а я ему объясняю, что его научное направление заехало в тупик. Я давно приметил, что ученые именно в тупике выдумывают слова, никому, кроме них, не понятные.

– Отрываетесь от практики, – говорю я ему. – Вря.

– Как? – спрашивает. – Как-как?

– Так, – говорю. – Вот я, например, в своей работе давненько не встречал плодов твоей генетики. Значит, отрываетесь.

Свояк возмущается ужасно. И в который раз заводит речь о сельском хозяйстве. Все продукты, мол, которые мы едим, уже двадцать лет не те, что были двадцать лет назад. Например, коллеги моего свояка пересадили злакам гены каких-то бобов. В результате пшеница берет азот из воздуха, а не из почвы, как раньше. Качество хлеба не страдает, а азотные удобрения экономятся.

– Сомневаюсь, – говорю я. – Не помню, какой вкус у него был, но ладно. Скажи лучше, куда девают сэкономленные удобрения?..

Такими вопросами сбиваю я со свояка спесь. Вот люди! Мало, что в тупике сидят и непонятными словами изъясняются, так еще уши заткнули и не понимают нужд покупателя. Мне, как работнику торговли, ясно, что все товары делятся на две категории: дефицит и все остальное. Что требуется покупателю? Дефицит. Остальное – вот оно, пылится на складах, никому не нужное. А дефицит выбросили, расхватали, и нету дефицита. А они – хлеб из воздуха делать! Но ведь хлеб-то – не дефицит!..

В общем, непорядок. Торговля наукой интересуется, а где обратная связь? Тут свояк в который раз рассказывает про икру. Есть у моего свояка и его коллег такое последнее достижение.

Лет десять назад они сделали так, что у всех рыб икра стала как кетовая. Или зернистая, кому что нравится. Даже лягушки теперь красную икру мечут. На вид – нормальная. И на вкус, говорят. По остальным торговым параметрам тоже полное совпадение. Только выводятся из этой икры не горбушата, а головастики, и никто ее не берет, хоть и забиты ею склады. Психологию надо учитывать. Не дефицит – и точка.

– Ладно, – говорю, – допустим. Но ведь эту икру уже давно сделали. А где новые достижения в области дефицита?..

Добил я однажды этим вопросом своего свояка. Вскакивает, надевает пальто и половину зовет. «Жена, – кричит, – я пошел! Мне, оказывается, работать надо!»

И остаюсь я один. Всегда так – выскажешь мысль, и сам от этого страдаешь. Но ладно. Звоню ему в понедельник на службу. «Как дела?» – спрашиваю. «Думаем», – говорит. Звоню вечером. «Думаем».

Знаю я, о чем они думают. Был у него в лаборатории. Микроскоп у них там с ракету, и к нему еще ЭВМ пристыкована. А вокруг сидят мой свояк с коллегами, решают проблему – рассчитывают, во сколько раз этот микроскоп больше объекта исследований. Но ладно.

Так несколько дней. Потом приезжает свояк ко мне и излагает плоды их коллективных измышлений.

Оказывается, придумали они скрестить с помощью генов лисицу и ящерицу. Думали они, думали и открыли, что лисий хвост – это дефицит, из него воротники делают. И еще они открыли, что у ящерицы есть такое ценное качество – регенерация органов. Хвост у ящерицы оторвешь – новый вырастет.

– Представляешь, – радуется свояк, – как здорово будет! Хлоп – отстриг лисе хвост. На воротник. А назавтра у нее новый вырос, как у ящерицы.

И это называется понимание покупателя! В хвосте главное – мех, теплота, пушистость. Из ящерицыных хвостов кто же будет воротник себе шить? Псих какой-нибудь ненормальный. Да и климат у нас не тот.

– Ничего не получится, – говорю я и все ему объясняю.

– Да я про регенерацию! – радуется свояк. – Хвост будет лисий, это отрастать будет как у ящерицы! Приделать лисе хвост ящерицы мы как раз не умеем. Эта научная проблема пока неразрешима.

И убегает пересаживать лисам гены регенерации. И дело идет, несмотря на мои сомнения. Я в курсе, свояк все рассказывает. По телефону, теперь не до встреч. Кипит у них работа. Сначала гены пересаживают. Потом выращивают зародыши. Миллион лисьих зародышей. Чтобы сразу промышленный эффект – так свояк объяснил. Ну, дело хозяйское.

Зародыши постепенно растут и превращаются в симпатичных лисят. Некоторые рыженькие, другие черно-бурые, на вкус. Наконец, кульминация – лисята вырастают в лисиц.

Но прав оказался я. Конечно, кое-чего они добились. Вырастили миллион прекрасных лисиц с регенерирующими хвостами. Отстригаешь хвост – через день новый вырастает. Все, как предполагалось. Окрыленные успехом, свояк и его коллеги пытаются пересадить лисам гены морской черепахи. Чтобы жили подольше.

Ну а интересов покупателя не учли. Пылятся лисьи хвосты на всех складах, но их, естественно, никто не берет. Кому они теперь нужны?

Не дефицит!

КОММУНИКАБЕЛЬНЫЙ ГУМАНОИД

Клева не было в принципе. Солнце отражалось в озере уже часа полтора, а я сидел без улова. Впрочем, в рыбалке важен процесс. Чтобы, что-то поймать, надо забираться куда-нибудь в глухомань, где неподвижно стоят под корягами метровые щуки, а на дне шевелят усами сомы. Но до таких мест можно доехать лишь в отпуск.

Внезапно какая-то тень заслонила восходящее солнце. Прищурившись, я посмотрел в ту сторону и увидал дисковидный летательный аппарат, с какими встречались, по-моему, многие. Диск быстро приближался. По его гладкой поверхности струилась тонкая пленка тумана.

Что ж, это справедливо. Если обитатели какого-то провинциального городишки, чуть ли не ежедневно встречая пришельцев, каждый раз приходят к полному пониманию, то чем мы хуже? Я лично всегда верил в летающие тарелки и прочие НЛО.

Диск висел уже прямо над моей головой. Струистый туман растекался по его обтекаемому днищу, как пар вдоль бортов готовой к старту ракеты. Потом это струение прекратилось, и диск мягко рухнул в кусты в каких-нибудь тридцати метрах от меня.

Разумеется, я уже стоял на ногах, забыв про удочку. Из-за диска появился гуманоид, действительно очень похожий на человека, и направился ко мне.

– Здравствуйте, – произнес он на вполне правильном русском языке и оглянулся на свой летательный аппарат. В борту диска имелась большая вмятина, которую я только теперь заметил. – Вы случайно не помните, где я покалечил свое магадо? И почему я один?

Естественно, от неожиданности я слегка опешил. Но лицом в грязь падать не стал. Я ответил как можно спокойнее:

– Не знаю.

– Следовательно, раньше мы не встречались, – заключил гуманоид. – Так я и предполагал. Значит, вы не сможете мне сообщить, давно ли я нахожусь на этой планете.

Отвечать на это было нечего. Да и вопрос-то отсутствовал. Я молчал, собираясь с мыслями.

Гуманоид стоял рядом со мной и смотрел на неподвижный поплавок.

– Совсем не клюет?

– Откуда вы знаете? – удивился я.

– Сейчас вы скажете мне об этом, – спокойно объяснил гуманоид.

Логики в этом высказывании я не нашел. Однако по существу он был, разумеется, прав.

– Да, – сказал я. – Совсем не клюет. Обычное дело.

И взялся за удочку, вытащить ее из воды. Чтобы не отвлекала.

– Погодите, – сказал гуманоид. – Сейчас вы поймаете рыбу.

Я подсек. Удилище согнулось. Такого не было у меня все лето.

– Рыба!..

– Вот теперь можно сматывать, – сказал гуманоид. – Больше никого вы сегодня не подцепите.

Я повиновался. Я верил гуманоиду. Он не помнил, сколько времени провел на Земле, но будущее предсказывал профессионально.

– Вероятно, вы живете у нас довольно долго, – предположил я.

– Почему вы так думаете?

– Вы хорошо говорите по-русски, а наш язык сложен для изучения. Логично?

Гуманоид усмехнулся. Мимика у него тоже была совсем человеческая.

– Нет. Если я неплохо говорю по-вашему, то не потому, что когда-то учил язык. В этом случае я бы его, конечно, забыл.

– Не понимаю.

– Для вас это звучит необычно, – согласился гуманоид. – Но любое существо живет не только в пространстве, но и во времени. Для того чтобы определять свое место в мире, мы располагаем специальными органами чувств. Органы пространственной ориентации – это глаза, уши и так далее. Чувств ориентации во времени два – это память и интуиция, то есть способность предвидеть будущее. Если бы их у нас не было, мы были бы подобны мертвой материи, для которой понятие времени практически лишено смысла.

– Допустим, – сказал я. – Это интересная точка зрения, но…

– Вы это поймете, – предсказал гуманоид. – Вероятно, вы замечали, что ваши временные чувства несимметричны. У вас, людей, хорошая память, но почти отсутствует способность к предвидению. Вы еще не знаете, что это универсальный закон природы: из двух временных чувств одно обязательно доминирует. Этот закон справедлив и для моих соплеменников. Но у нас это не так, как у людей. Наоборот. Наша память слаба, и мы не помним своего прошлого. Оно столь же туманно, как для вас будущее. Зато у нас развито чувство предвидения, поэтому будущее мы знаем.

– Но это же страшно неудобно! Как вы ухитряетесь жить без памяти?

– Зато мы помним будущее. Уверяю вас, это ничуть не менее удобно. Например, произнося длинную фразу, вы не всегда знаете, какими словами кончите, но помните ее начало и вопрос, на который отвечаете. Я же помню конец фразы и следующую реплику собеседника. Например, сейчас вы собираетесь вернуться к языковым проблемам.

– Угадали, – согласился я. – Какое отношение эти сведения имеют к знанию языка?

– Я пробуду у вас много дней, – объяснил гуманоид. – Несомненно, за это время я успею изучить язык, а сейчас ясно вижу весь процесс обучения и поэтому знаю язык заранее. Разумеется, потом я его забуду.

Я представил себе, как он изучает язык. В свете его высказываний это выглядело так. Он разговаривает со мной, с другими, а говорит все хуже и хуже. Чем больше говорит, тем меньше знает язык. Потом садится за словари и учебники и забывает все окончательно. И покидает Землю.

– Откуда вы прилетели? – полюбопытствовал я.

– Не помню.

– Даже так? Не помните, где и когда родились?

– Естественно, – сказал гуманоид. – Наше прошлое подобно вашему будущему. Разве вы знаете, когда умрете?

– А вы это знаете?

– О вас? – Гуманоид пожал плечами. – Естественно, нет. Вы ведь тоже не знаете дату моего рождения.

Возразить на это было нечего. Как спорить с законом природы? Все симметрично во времени. Ни он, ни я не знаем дня его рождения. И мы оба ничего не можем сказать о моей смерти.

– Вы помните свое индивидуальное прошлое, – продолжал он. – Я знаю свое индивидуальное будущее. Но не надейтесь услышать от меня что-нибудь существенное для вас. Будущее, которое я знаю, вам неинтересно. А мне мало пользы от вашего прошлого, даже если вы о нем подробно расскажете.

Он был прав. Допустим, я потребую от него комбинацию цифр, которая выиграет в «Спортлото». Но он не знает выигрышной комбинации. Ему в его будущем и в голову не придет заглянуть в таблицу. А если я попрошу его сделать это, он тут же забудет о моей просьбе.

В конце концов, я ведь тоже не помню, какие числа выиграли в прошлом тираже.

– Минувшее укутано мраком, – сказал гуманоид. – Если бы вы знали, как это печально. Кто расскажет мне о моем прошлом? Почему я один? И откуда я прибыл?

– Откуда-то оттуда. – Я показал вверх.

– Спасибо за информацию, – поблагодарил он. – В обмен я сообщу вам кое-что из вашего будущего. Когда я улечу – а это вот-вот случится – вы будете стоять, задрав голову, и смотреть мне вслед. Я очень ясно вижу эту картину.

Мы помолчали.

– Кстати, что вы здесь делали? – внезапно спросил он.

– Ловил рыбу, – сказал я. – Потом прилетели вы. Оттуда, со стороны солнца.

В разговоре наметился перелом. Раньше вопросы задавал я, теперь это делал он. Естественно: моя память обогащалась, его предвидение укорачивалось. Я знал о нем все больше, он обо мне – все меньше. Теперь я лучше его понимал, что никакой пользы от нашего контакта не будет.

Я сказал:

– Значит, сейчас вы улетите на своем магадо.

– Откуда вы знаете, что оно так называется?

– Вы сами назвали его так.

– Да, возможно. – Гуманоид, грустно улыбнувшись, посмотрел на меня со слабой надеждой. – Значит, мы не сообщили друг другу ничего интересного?

– Нет, – сказал я.

– К сожалению, так будет всегда, – сказал он. – Прощайте.

– Счастливого пути.

Он повернулся ко мне спиной и пошел, раздвигая кусты. Устремленный в свое грядущее, он уже не помнил меня. По диску заструился волокнистый туман, и аппарат беззвучно взмыл в чистое утреннее небо. Я стоял на берегу озера и, задрав голову, глядел ему вслед.

Я и сейчас ясно вижу эту картину.