Текст книги "«Горячий свой привет стране родной…» (стихи и проза)"

Автор книги: Михаил Чехонин

 
Снег и бомбы падали на город,
Город снов, дворцов и баррикад —
Я там был, когда был очень молод
И когда он звался Петроград…
 
 
Ночью прилетали бомбовозы,
Заводили смертный бой с землей,
Наступали жгучие морозы,
Били пушки гулкой чередой.
 
 
Плакали холодными слезами
Окна неотопленных квартир,
Фабрики гудели молотками
Сверлами, моторами, станками —
Там окоченевшими руками
Люди звали в бой весь мир…
 
 
В прошлом было только четверть века,
Враг был грозен, тяжек и свиреп,
Но спасала вера в человека,
Вера в жизнь и русский черный хлеб.
 
 
Враг был сломлен, он бежал позорно…
И стоит, как старый великан,
Город мой, свободный и просторный,
Город – знамя пробужденных стран.
 
 
Шлю тебе привет, красавец дальний,
Город снов, дворцов и баррикад,
Памятный, родной, военачальный,
Светлый город – Ленинград.
 

1944

 
Черный дым лежит на мерзлом поле —
Здесь прошла сражений колея,
Волга, Волга, Стенькино раздолье,
Сторона далекая моя…
 
 
Много было песен понапето,
Но еще одну тебе споют —
Как сухое, пламенное лето
Разметало русский твой уют.
 
 
Как задумал враг, искони древний,
Разломать старинный твой уклад,
Как горели села и деревни,
Как оборонялся Сталинград.
 
 
Боль и гнев тяжелых испытаний
Вынесла великая река.
От твоих неслыханных страданий
У меня теперь душа легка.
 
 
Мне не стыдно в будущее время
Поколеньям будущим взглянуть
За свое такое
Боевое племя,
За его такой суровый путь…
 
 
В эти дни нередко вспоминаю
Я твои крутые берега,
Я тебя не видел, но я знаю,
Отчего ты мне так дорога.
 
 
Отчего так весело во взоре
И так грустно в сердце у меня,
Волга, Волга,
Вражеское горе —
Сторона далекая моя.
 

1943

Се ветры Стрибожьи внуки

 
Кончился бой. Неподвижны
Мертвые люди и пушки.
Смотрит в холодное небо
Лик обожженной земли.
Дуют свирепые ветры,
Воют Стрибоговы внуки
В темное логово ночи
Долгие песни свои…
 
 
Там, за старинным курганом,
Вдруг пробужденные песней
Медленное поднялись тени
В тяжких доспехах своих,
Грозно блеснуло оружье,
И, разбежавшись, столкнулись
Тысячелетние рати
Воинов снова живых.
 
 
Сумрак смотрел безучастный,
Как закипела бесшумно
Вечная, страшная битва
Призрачных вечных бойцов.
Долго сходились немые,
Долго рубились нещадно,
Падали, вновь поднимались
И умирали без слов…
 
 
Только прохладное утро
Встало над лесом дремучим —
Ожили, вздрогнули снова
Камни, деревья и пни,
И в трескотне пулеметов,
В лязге и грохоте танков
Вдруг провалились куда-то
Тени седой старины.
 
 
Место их заняли люди
В серых солдатских шинелях
Снова отстаивать грудью
Шири родимой земли,
Где-то пропели моторы
И разорвался зловеще
Первый слепой дальнобойный
В розовой, свежей дали.
 
 
Дрогнули горы далеко,
Даже ответило море
Эхом таким удивленным
На громовое «ура».
Все завертелось, смешалось,
Все захлебнулось в тумане,
Все потонуло в гремучем
Воздухе дымном утра…
 
 
И напоенное кровью
Поле вздохнуло глубоко —
Много здесь воинов билось,
Много их здесь полегло.
Пойте, Стрибоговы внуки,
В песнях своих величавых,
Вечным память сразившим
Многовековое зло…
 
 
Нет больше страха земного,
Злые развеяны чары,
Темные сломлены силы,
Прахом рассыпан их миф.
Все, что копили их предки
Гордой душой, терпеливой, —
Все погубили потомки,
Диким позором покрыв.
 
 
Спите же призраки-люди,
Спите спокойно, но чутко,
Новые беды нагрянут,
Снова подниметесь вы.
Жизнь бесконечно благая,
Вечных ночей не бывает,
Мир не напрасно омылся
В вашей горячей крови.
 
 
Время пройдет и залечит
Черные раны раздоров,
Вновь зацветет небывало
Эта сырая земля.
Если бы не было битвы,
Если бы не было смерти —
Так ведь и не было б жизни,
Так и трава б не росла.
 
 
Войте, свирепые ветры,
Вейте над полем изрытым,
Громкие песни слагайте
Детям и внукам бойцов,
Чтоб не забыли упавших
В битве жестокой и вечной,
Чтобы их славное имя
Жило во веки веков!
 

1943

 
Опять придет цветущая весна,
Ленивых дней прольется водопад,
И ночи станут душные, без сна,
Лукавые и горькие, как яд.
 
 
В пустые мысли, как в колокола,
Забьют желаний острых языки,
Горячая от света и тепла,
Слепая кровь запросится в зрачки.
 
 
В душе – еще по-прежнему зима,
Так неподвижно, тихо и темно —
Привычная, домашняя тюрьма,
Стремящаяся вырваться в окно.
 
 
А тут уже идет, цветет весна,
Ленивых дней гудит неровный шум,
За ними ночи шествуют без сна,
Усталые и душные от дум.
 
 
Таких же, как безвольная весна,
О том, что я – комок случайных мук,
Случайных бурь случайная волна
Не в силах разорвать проклятый круг…
 

 
Мне снилось солнечное море
И берег темно-бурых скал,
Где, осужденный, я стоял,
Молясь о счастье и о горе.
 
 
Всю жизнь свою благословляя,
Я размышлял о вечном сне,
И сердца не было во мне,
Но трепетала мысль живая.
 
 
Когда же ветер пролетал,
Я простирал бессильно руки;
Конец своей жестокой муки
Я бессловесно призывал.
 
 
Передо мной пустынным мысом
Шла в море бурная земля.
Мне снилось, что я был не я,
Мне снилось – я был кипарисом.
 

 
Центр гигантского механического тела,
Пульс жизни, скованный сталью и цементом,
Рождающий полчища белых и красных шариков,
Создающий ритмы движения.
 
 
Эти человеческие лица —
Словно маски минутных страстей;
Красные губы манят в темноту,
Бледно-неоновые глаза утомления
Вспыхивают и потухают…
 
 
И титанические челюсти, дыша алкоголем,
Медленно пережевывают миллионы жизней.
Это сердце города,
Зеркало старой красавицы – Времени.
 
 
Я узнаю тебя, я хорошо знаю тебя,
Старый развратник, мой город.
Я знаю, чье сердце бьется в твоей груди —
Это мое сердце…
 

 
Бумажный черт трепал ногами,
Давясь лиловой бородой,
А он, знакомясь с моряками,
Пил виски с содовой водой…
 
 
Кассир, торжественный и сонный,
Прощал кому-то все грехи,
А он, засмеянный и томный,
Читал последние стихи…
 
 
Когда ж, устав от скверных шуток,
Свалилась в угол матросня,
Тогда на смену пьяных суток
Пришел рассвет второго дня.
 
 
Бумажный черт лежал забытый
И оскорбленный, как никто,
Когда ушел вином залитый
Последний гость, хрипя в пальто…
 
 
И сторож, шоколадно-черный,
Сдвигая клубное добро, —
Потом нашел в мужской уборной
Уже остывшего Пьерро…
 

 
Угол неба полыхнул огнем,
Пополам ломая небосвод,
И упали вместе дождь и гром
На покров безжизненных пород…
Там, где камни первобытных скал
В узких щелях вспоминали лед,
Загудел поток и заплясал
Дикой пляской прыгающих вод.
Долгим вздохом вспомнила земля
Молодость далекую свою —
Гордый блеск зеленого огня
И ветров мятежную игру,
Страстный шепот раскаленных струй
У подножья бесконечных гор,
Солнечный могучий поцелуй,
Времени любовный разговор…
 

 
Все умерло. Осталась лишь земля —
Последнее жилище безнадежных,
Последнее пристанище мятежных
С разломанного бурей корабля.
 
 
Уходит солнце в сумрачную даль,
Душа лежит безводною пустыней,
Ужасный жар сменяется на иней,
Великий гнев на тихую печаль.
 
 
Я выхожу в распахнутую дверь
Пройти путем умерших поколений.
Я шествую, как обнищавший гений,
Как вечный Фауст, как голодный зверь…
 
 
Последний гость обители земной —
Я прохожу дорогами пустыми,
Я плачу над руинами святыми —
Никто не будет плакать надо мной!
 

 
Слушай, бедняк, и запомни —
Скрипка беззвучна твоя,
Это не скрипка играет,
Это играет душа.
Это грустит твое сердце
В призрачном беге минут,
Вот почему твои струны
Так многозвучно поют.
 
 
Время бесцельно несется —
Слушай, скрипач, и играй,
Но не старайся постигнуть,
Где человеческий рай.
И не ищи совершенства
В мире большом и пустом;
Счастье нигде не летает,
Счастье лишь в сердце твоем…
 
 
Но если ты не заметишь,
Что оно вечно с тобой —
Ты никогда не узнаешь,
Что это значит – покой.
Станут тревожные тени
Вечно тебя соблазнять —
Смолкнет душа и не станет
Больше на скрипке играть…
 

1935

 
Он часто видит в беспокойном сне,
Как светит ослепительное солнце,
В давным-давно покинутой стране,
Где никогда не слышали о Джонсе.
 
 
Уходят сны, и в утренней тиши
Пока еще печаль их ощутима,
Он вспоминает в глубине души
Другое человеческое имя.
 
 
Но лишь на миг… И строгий, как всегда —
Вот он летит в моторной рыси глянца,
Забыты сны, больные от стыда,
И ветреное имя иностранца.
 
 
И старый дом над тихою рекой,
И яркое расплывчатое солнце…
И счастлив тот, кто робкою рукой
Жмет руку уважаемого Джонса.
 

 
Она прошла в тени креста.
Молчала темная Голгофа,
И возносился дух Христа
В жилище Бога-Саваофа.
В ее глазах была видна
Такая боль немых молений,
Что там, где только шла она,
Ложились медленные тени.
И кто-то ей сказал тогда:
«Да будет вечен дух стихии,
Объявший ночь и знак креста,
И горе страшное Марии…»
И тихо дрогнули в ответ
Ея безжизненные губы:
«Да будет вечен наш завет;
Я тоже мать, я – мать Иуды».
 

 
Смеяться и с гримасой на лице
Ловить себя на мысли о конце.
И в тихой тьме, когда горит любовь,
Услышать вдруг, как стынет в жилах кровь,
И в четком и медлительном мозгу
Увидеть вдруг, как оттиск на снегу,
Последний час, последний легкий миг,
Смежающий покоем темный лик…
 
 
Какая-то бездушная улыбка,
Какая-то жестокая ошибка,
Какая-то несказанная ложь —
Жить, зная, что умрешь.
 

 
Пусть уверяет, что он дружен,
Но ты не верь,
Знай, лишь тогда, когда ты нужен,
Стучатся в дверь.
 
 
И на приветственное слово
Ты отзовись,
Но непреклонно и сурово
В себя замкнись.
 
 
Замкнись от всех без сожаленья,
Как на замок, —
Лишь тот постиг все откровенье,
Кто одинок.
 
 
И только тот постиг все тайны,
Всю красоту,
Кто не менял на миг случайный
Свою мечту…
 
 
И знай, что мысль тогда прозрачна,
Когда она
На одиночество и вечно
Обречена.
 

1929

 
То был лишь краткий и случайный эпизод,
Как быстрый миг. Безудержно и смело,
Когда дрожит надломленное тело
И надает, и кривит черный рот…
 
 
И девственница в темноте безгласной,
Когда с внезапной болью сознает,
Что вновь она уже больше не найдет
Ни смеха прежнего, ни радости бесстрастной.
 
 
Таков был краткий и случайный эпизод,
 

 
Холодный гипс запечатлел
Нечеловеческие муки
И неразгаданный удел
Того, кто верил только в звуки.
 
 
И очертаньи мертвых дум
Легли и гордость, и смиренье.
Но кость, где жил когда-то ум,
Полна живого вдохновенья —
 
 
Тоски несыгранных сонат
И неисполненных симфоний…
 

 
Шел в гору, но дышалось легко,
Слабые тени ложились у ног,
В расселинах скал зеленел
И чах низкий мох.
 
 
Багровый закат уходил далеко
За край обнаженной земли…
Здесь было когда-то тепло
И звери паслись на лугах,
 
 
И в пышном цветеньи лесов
Хор птиц разноцветных звучал,
И капли прозрачной росы
Дрожали на травах у скал.
 
 
Но время дохнуло жестоким
Дыханьем столетних дней,
И замерло все, обратившись
В молчанье камней…
 
 
Все стихло, считая пространство
Рядами высоких громад,
И только холодные змеи
На солнце ползут и шипят.
 
 
Том, том, том – раздаются шаги.
Это шествует старость.
Том – отвечает горное эхо.
Это поет одиночество.
 

1945

 
Перед тобой – задача всех людей:
Ты должен выплавить металлы,
Но выбирай лишь те, что погрубей
И первобытней материалы.
 
 
Из них работа строга и проста,
Как искренность проста и строга.
А искренность уже есть красота,
Та, что зовется даром Бога.
 
 
Бездушна медь, надменна в звоне сталь,
А в золоте звучат глумленья —
В железе только тихая печаль
И тихие о радости моленья.
 
 
Но не стучи по золоту, как тот,
Кто из металла дорогого
Хотел однажды выбить и не мог
Простое человеческое слово.
 
 
Возьми металл суровой простоты —
Пусть выкуют тяжелые удары
И молодую силу молодых,
И старческую мудрость старых.
 

1932

 
В моей каморке, полной глупых снов,
Забытых книг и старых акварелей,
Совсем не слышно уличных гудков.
И дни идут – неделя за неделей,
То медленно ползут, а то быстрей…
И я живу, спокойный и беспечный,
И жду чудес и писем от друзей,
И радуюсь печали скоротечной.
 
 
Как странно, что теперь идет война,
И льется кровь, и гибнут поколенья.
Душа молчит, хотя она полна
Безмерного, больного возмущенья.
Душа слепа, но чтобы вновь прозреть,
Увидеть жизнь свободной и обширной —
Ей надо до конца переболеть
Великой болью, вечной и всемирной.
 
 
Душа должна пройти великий путь
Терпенья, безнадежности и муки.
Огнем должно спалить земную грудь
Железом исколоть лицо и руки…
И будет вновь – прокатится, как гром,
И время отольется новым веком —
Невидимое станет веществом,
Бесчувственное станет человеком…
 
 
В моей каморке много старых снов,
И груди книг лежат на полке пыльной,
И мысль о том, что где-то льется кровь,
Мне кажется обидной и бессильной.
Я вспоминаю радость прошлых дней,
Которая казалась бесконечной,
Читаю письма старые друзей
И жду тебя, любимой и сердечной.
 

1944

 
Мой мир упал в пустые небеса —
За тот высокий, призрачный порог,
Куда прошла слепая полоса
Всех пройденных и прожитых дорог.
Мой мир уплыл за дальние края,
За синие края земных морей,
Мой мир уснул, остался только я
Следить за тенью тихою своей.
 
 
Безмолвно и безжизненно вокруг
От темного дыханья пустоты.
Мне хочется сказать тебе, мой друг,
Как близко от меня проходишь ты.
Смеется мое сердце надо мной…
И странно мне, что я еще живу,
Спокойный и расчетливый такой
На тонком и причудливом яву.
 
 
И только ветер, вечный и живой,
Еще приносит вести о других,
О тех, кому не нужен мой покой,
Молчанье дней медлительных моих.
О тех, чья жизнь упала в темноту
Прекрасной, ослепительной грозой,
О тех, чья мысль пронзила на лету
Ужасный смысл, рожденный темнотой…
 
 
Я выхожу на шаткое крыльцо
Смотреть, как ветер стелется у ног,
Толкает в грудь и ранит мне лицо,
Швыряет в небо камни и песок.
Я слушаю…Мне хочется постичь,
Понять его тревожную игру,
Мне хочется услышать громкий клич
Зовущих слов на каменном ветру.
 

1945

СТИХОТВОРЕНИЯ И ПРОЗА, ОПУБЛИКОВАННЫЕ НА СТРАНИЦАХ ЗАРУБЕЖНЫХ ИЗДАНИЙ

 
По крышам каменных домов
Бежали мы, грозя сорваться.
Гремели выстрелы врагов,
Но мы еще могли смеяться
Над бандой купленных воров.
 
 
Потом длиннейшая спираль
Нас уводила в подземелье.
Над ним высокий Гранд-Централь,
Скрывая тайну ожерелья,
Тянулся в дымчатую даль.
 
 
Под тайным действием пружин
Засовы тяжкие скрипели —
Пол опускался…мы летели
На дно невиданных глубин,
Где чьи-то кости зеленели.
 
 
Потом…был вечер, снег летел,
Я шел домой холодной ночью.
И долго грезилось воочью,
Как локон пламенный горел
Назло пустому многоточью.
 

Новый журнал, 1947. № 16. с. 148

 
Уж много лет, как кто-то пишет книги,
И кто-то им ведет бумажный счет —
Летят страницы, главы, годы, миги,
И все в один и тот же переплет.
 
 
Как много их. Прекрасных, величавых,
Жестоких, непонятных и пустых,
Пленительных, печальных и лукавых
И даже бессердечных и немых…
 
 
Читай их все – и те, и те, и эти,
Ты не один, упрямый книгочет,
Тебя не станет завтра на рассвете —
Другой придет, напишет и прочтет.
 
 
Другая жизнь войдет в твое жилище
Проверить ряд бесчисленных томов,
Другая мысль, быть может, станет чище
От шелеста исписанных листов.
 

Новоселье. 1947. № 35–36. с. 65

 
Умирая поют небесам
Покидающие эту землю.
Я еще не пою, только внемлю
Как другие поют небесам.
 
 
Но живущие тоже поют
О любви, о цветах, об отчизне,
Я люблю эти песни о жизни,
Что живущие громко поют.
 
 
Сам живу между жизнью и смертью,
Оттого я наверно молчу,
Оттого я и петь не хочу,
Что живу между жизнью и смертью.
 

Новый журнал. 1949. № 21. с.108

 
Что приходит после ночи?
Ясный день.
Что приходит после света?
Снова тень.
 
 
Что приходит после жизни?
Смерть всегда.
Ну а после – жизнь приходит снова?
Да…
 

 
Кто-то сказал, не знаю,
Чьи это были слова:
Мудрость – это седая
Старческая голова.
 
 
Кажется, так и было
Долгие годы, века —
К свету малых водила
Старческая рука.
 
 
Только и часто бывало,
Мудрости не было в ней,
Мудрость даже не знала,
Чья голова седей.
 
 
Сколько их было на свете
Старых, упрямых глупцов…
Господи, сделай, чтоб дети
Стали умней отцов!
 
 
Сделай, чтоб все печали
Смехом жизнь унесла,
Так, чтобы мудрость вначале,
А не в конце была.
 

Новый журнал. 1950. № 24. с. 151–152

 
Как корни дерева, душа живет,
И тело, как земля, ее питает.
Весной она невидимо цветет,
Зимой она неслышно засыпает…
 
 
И как корням, лежащим в темноте
Глубокого, холодного забвенья,
Ей снятся сны о новой красоте,
О вечной красоте преображенья…
 

Возрождение. 1950. № 24. с.187

 
Стены молчат. Их раны
Смотрят, гноясь от тоски.
Где-то стучат барабаны —
Это проходят полки.
 
 
Вечное знамя страданий
(Гордости нет уж давно,
Канула в область преданий)
Реет над бывшим кино.
 
 
Угол, где была когда-то
Церковь в угаре вина
Тянет чужого солдата
Чья-то чужая жена.
 
 
– Хочешь? Кусок шоколада,
Будешь доволен, самец…
(Дома ребенок, ей надо
Чем-то отстрочить конец).
 
 
Вот и обрубок военный,
Жизни не видно глазах…
Это что? Это победный
Мир на стальных штыках!
 

Возрождение. 1950. № 11. с.156

 
Нужно кормить терпенье
Коркой голодных лет,
Нужно носить смиренье
К тем, у кого его нет.
 
 
Ночью вопросы немые
Долго спать не дают —
Кто же эти другие,
Что над тобой живут?
 
 
Так же прощенья просят
За несвятое жилье?
Так же кому-то носят
Злое смиренье свое?
 
 
Ну а над ними – обидой —
Тоже какие-то есть?
Так и живет пирамидой
Ложь, униженье и лесть?
 
 
Кто же тогда – не знаю
Как и сказать в строку —
Держит и проверяет
Тех, что на самом верху?
 

Грани. 1951. № 13. с.107

 
Наша квартира одета
В розовый и голубой.
Мы живем, как два цвета,
Примиренные судьбой.
 
 
В раме былого чувства
Наш сегодняшний плен, —
Произведение искусства
Четырех стен.
 
 
Здесь абажур, там тени,
Вот старинный диван —
История двух привидений —
Вот наш роман.
 
 
Полуусталые ласки
В замедленной крови —
Это не жизнь, а краски, —
Натюрморт любви.
 

Возрождение. 1951. № 14. с.113

 
Мы радость знаем
Тем, что мы живем,
И в боли мы
Друг друга познаем.
 
 
Мы молим радость
Научить нас жить,
Нам боль нужна,
Чтоб радость ощутить.
 
 
Не бойся боли,
В ней благая весть —
И боль, и радость —
Это жизнь и есть.
 

Возрождение. 1951. № 15. с.167

 
Суета сует – в ней гибло много
Смелых, сильных, честных и больших,
Те, что шли сюда во имя Бога,
И во имя гордостей земных.
 
 
Все тонули в этом тихом месте,
Не найдя конца своих путей,
Задыхаясь в тяжком духе лести,
В щупальцах безжалостных страстей…
 
 
И из их смертей, из их мученья
Вырастали яркие цветы.
Для того, чтоб жить на украшенье
Той же самой вечной суеты.
 

Возрождение. 1951. № 17. с.86

 
Когда так мало остается лет,
А может быть не лет, а только дней —
То хочется последний свой привет
Сложить в стихах и срифмовать звучней.
 
 
Горячий свой привет стране родной,
Последний, потому что жизнь прошла.
Все что осталось от нее, пустой,
Так это – память прошлая – зола.
 
 
Да… Трудно память оживить рукой
Уже и память обратилась в прах.
И нет ни слов, ни музыки такой
Чтоб горечь сердца изложить в стихах.
 
 
Вот разве слог на строчки нанизать,
Старинный слог, спокойный, как гранит,
О том, что сердце перестало ждать
И что, наверно, скоро замолчит.
 
 
Но слов не будет, разве только стон,
От мысли, что беззвучен этот стих
Привет – прощанье и привет – поклон
Родной стране, где больше нет родных.
 

Возрождение. 1956. № 53. с.77

 
Тоска по солнцу, по хорошим снам,
Тоска по тем, кого давно уж нету,
Тоска по воздуху, по старым дням —
Тоска плывет, летит по белу свету.
 
 
Тоска, как мне тебя благодарить
За то, что ты на все дала мне имя.
Я без тебя не знал бы, как любить,
И встретив ту, одну – прошел бы мимо.
 
 
И если б не было тебя, большой,
Перелетающей моря и суши,
То как бы я, с усталою душой,
Пошел туда, где отдыхают души?
 
 
Приветствую тебя, тоска, мой друг,
Ты мне, тоска, давно уже знакома.
Я без тебя не знал бы этих мук
И слез горячих о пороге дома…
 

Возрождение. 1957. № 69. с.41

 
Ты со мною песни заводила
В самые ненастные года
Днем была ты – яркое светило
Ночью – путеводная звезда.
 
 
Много было прожито, немало
Было слез пролито за тебя.
Все, что в жизни сердце испытало,
Подарила мне твоя судьба…
 
 
Холод, старость, наступают видно.
Смерть идет – и смерть свою приму.
Только горько будет и обидно
Дни свои окончить одному.
 
 
Дай хоть слово, брось хоть взгляд, как прежде,
О, согрей же стынущую кровь —
Ты моя последняя надежда
И моя последняя любовь!
 

Возрождение. 1957. № 69. с.41

 
Надо быть хорошим альпинистом,
Чтобы на вершину стать ногой,
Чтобы в воздухе, до боли чистом,
Вдруг сказать – теперь пора домой.
 
 
Надо быть спокойным человеком
Без житейских мелочей и драм,
Чтобы бросить вызов горным рекам,
Ледяным провалам и снегам.
 
 
Надо быть до жертвенности честным,
Чтобы не бояться умереть,
Надо быть поэтом неизвестным,
Чтобы в небо черное глядеть…
 
 
Небо в звездах, небо испытаний,
Небо без привета, без добра…
Ты развенчан, Эверест мечтаний,
Самая высокая гора!
 

Возрождение. 1957. № 69. с.41

 
Я видел море, я измерил
Очами жадными его.
 

А. Полежаев

 
Ты видел ли море в грозу,
Когда волны одна за другой
Бегут, как голодные львы,
И прямо на берег крутой
Вдруг падают с бешеным ревом?
Ты видел, ты знаешь теперь,
Что называется гневом?
 
 
А видел ли ты на заре,
Как вдруг утихает гроза
И просится синий простор
Улечься в твои глаза
Опустошенным ненастьем?
Ты видел, ты знаешь теперь,
Что называется счастьем?
 
 
Но если бы ты захотел
Изведать всю тайну покоя —
То выйди на берег морской,
И тайну расскажет тебе
Огромное море ночное…
 

 
Долго мы дрались и многих теряли.
Мы уходили прочь;
Десять племен нас окружали,
Шли мы и день и ночь.
 
 
Взял наш разведчик тогда – старый воин —
Смесь из походной сумы,
И новой раскраской раскрасил лицо он,
Грудь и руки свои…
 
 
И бросились мы на врагов – и погибли…
Я был в бою пощажен,
Чтобы поведать вам прошлые были
О битвах великих племен.
 
 
Чтоб рассказать о раскраске бессмертных,
С которой в последний путь
Воин идет, распевая о предках —
Белые щеки,
Черные руки,
И красная, красная грудь.
 

Новый журнал. 1961. № 66. с. 71