Текст книги "Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса"

Автор книги: Михаил Делягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Сама по себе разница между научным лидером, добросовестно познающим мир, и простым пользователем, эпигоном уже готовых, разработанных помимо него научных теорий создает практически безграничный простор для манипуляций, для запуска в широкое обращение не только устарелых, но и прямо вредных для пользователя как простых научных представлений, так и способных к саморазвитию, но при этом принципиально неполных и потому потенциально разрушительных концептуальных психоисторических вирусов.

Собственно говоря, таким вирусом со временем становятся любые переставшие развиваться, окостеневшие либо просто переставшие поспевать за реальностью популярные теории, научные парадигмы и в целом идеологии. (В этом отношении в такие вирусы к настоящему времени выродились, как это ни прискорбно автору-марксисту, все три основные идеологии – либерализм, консерватизм и марксизм, – так как идеологии как феномен являются порождением массового общества, а оно давно рассыпалось)

Только тот, кто самостоятельно разрабатывает познавательные концепты (пусть даже в эпоху гибели науки – уже не «научные», а всего лишь аналитические), кто постоянно думает, проверяет свои построения и потому корректирует их, несмотря на колоссальные затраты интеллекта и сил, может избежать этой ловушки.

Тот же, кто пользуется готовым продуктом чужого интеллектуального труда, – уже по самому факту его заимствования пользуется не передовым знанием, но устаревшими, утратившими актуальность и потому скрывающими реальность представлениями, в полной мере реализующими весь вульгаризаторский потенциал, объективно присущий любому интеллектуальному продукту.

Это печальная судьба всех эпигонов, воспринимающих марксизм – без преобразующей роли технологического прогресса (проявившейся в полной мере уже после не то что Ленина, но уже после и Грамши, и Сталина), геополитику – без борьбы групп капиталов внутри империй и вокруг обычных государств, политику – без эволюции непубличных наднациональных структур, консерватизм – без трансформации (пусть и медленной) культурных матриц и их взаимодействия.

Поэтому обладание тайным, сокровенным знанием без его неустанного преобразования и обновления – путь в тупик слепого самодовольства и, далее, в неизбежную катастрофу. Постоянное самостоятельное производство и углубление понимания происходящего, вечная напряженная учеба[68]68
  Переставший учиться немедленно начинает умирать.


[Закрыть] – единственный путь к конкурентоспособности и выживанию в вечной борьбе за жизнь[69]69
  Никогда не следует забывать великолепное исчерпывающее определение великого русского геополитика Едрихина (Вандама): политика – искусство борьбы за жизнь!


[Закрыть]. Заимствование же уже готового знания без его освоения и переработки, каким бы верным и исчерпывающим оно ни являлось в сам момент заимствования, с неизбежностью обрекает на остановку познания, его вульгаризацию и со временем неминуемо превращает не только заведомо искаженные представления, но даже исходно верные построения в концептуальный психоисторический вирус, подтачивающий и разрушающий своих носителей.

Единственная защита от него – интенсивное и разностороннее самостоятельное познание. С описанной выше содержательной смертью науки не только Англия и англосаксонский мир, но с ним и Запад в целом (и вся интеллектуально ориентирующаяся на него часть человечества), беззащитный перед огромной машиной собственной официальной науки – ещё два поколения назад в целом адекватной, – на глазах становится жертвой собственного концептуального оружия, сводя свою интеллектуальную деятельность почти целиком к собственным же психоисторическим вирусам.

«Ступай, отравленная сталь, по назначенью», – как любит цитировать Шекспира А. И. Фурсов.

Глава 4. Попытки возвращения в историю

4.1. Теневая империя лорда Маунтбеттена и «великий разворот» 1967–1975 годов4.1.1. Перенапряжение и крах Британской империи

Формирование в 1913 году Федеральной Резервной Системы – организационной структуры глобального спекулятивного капитала, глубоко интегрированной в американское государство и окончательно превратившей его в свой инструмент, – открыло новую эру, качественно усилив финансовый капитал в его вечном противостоянии с капиталом реального сектора. Именно оно заложило фундамент исторической победы финансовых спекулянтов в ходе создания офшорной финансовой инфраструктуры в 1967–1975 годах (и, соответственно, его не менее исторического поражения с выходом на авансцену истории капитала социальных платформ в 2020-м [19]).

Тихая революция 1913 года знаменовала собой завершение формирования «ультракапитализма», своевременно осознанного, с одной стороны, Каутским [232], а с другой – Розой Люксембург [46]. Первая мировая война стала всего лишь непосредственной формой реализации его интересов – и, соответственно, его глобального характера.

Первую попытку её организации в 1912 году европейским социал-демократам удалось предотвратить, но после выхода на арену нового, глобального игрока у них уже не было шансов – 28 июня 1914 года был убит наследник австро-венгерского престола и принципиальный противник войны со славянами Франц Фердинанд, на следующий день после покушения случайно выживает другой крайне влиятельный противник войны – Распутин (позднее он вполне убедительно утверждал, что не допустил бы ввязывания России в Первую мировую войну, если бы находился во дворце, а не в больнице), а Жан Жорес, убитый за столиком любимого парижского кафе 31 июля 1914 года, и вовсе вполне справедливо считается её первой жертвой.

Таким образом, Первая мировая война лишь на поверхности являлась войной империй за передел рынков, столь подробно и убедительно проанализированной её гениальным современником В. И. Лениным.

Глубинным же её содержанием стала война глобального финансового спекулятивного капитала, субъективизированного и институционализированного ФРС и сделавшего своей организационной структурой американское государство как таковое, против промышленного капитала (и в целом капитала реального сектора). Последний в рамках государственно-монополистического капитализма сросся с не сумевшими оседлать своих финансовых спекулянтов и потому начавшими необратимо отставать от США великими державами и был обречен быть увлеченным ими на дно истории.

Прорывающиеся на мировую арену финансовые спекулянты, в лице американской ФРС овладевшие глобально значимым государством второй раз после конца XVII века в Англии, сражались за уничтожение империй как таковых и максимальное раздробление мира в интересах максимальной свободы финансовых спекуляций руками прежде всего самих империй – да так успешно и малозаметно, что даже гениальный современник этой войны Ленин увидел в ней не более чем самоубийственную борьбу самих отживших свой век империй «за передел рынков» в мировом масштабе.

В результате Первой мировой войны обе империи, опиравшиеся на промышленный капитал, – Германская и Австро-Венгерская, а также входившие в их технологическую зону Оттоманская и Российская, – были сокрушены. Франция, республиканская форма правления которой сделала управляющую систему более гибкой, стала формальным победителем, но это была пиррова победа: она так никогда уже и не оправилась от понесенных потерь.

Британская империя уцелела и даже победила не только благодаря колоссальному потенциалу колоний, но и потому, что, помимо значимого промышленного капитала, опиралась одновременно с этим (и в первую очередь) на финансовых спекулянтов Сити и была их организационной структурой (политическим отражением чего являлся её реальный, а отнюдь не формальный парламентаризм). Однако понесенные ею потери также привели к её перенапряжению и истощению, хотя и не столь драматичному, как в случае Франции (что и позволило ей выстоять во Второй мировой войне).

Британская империя объединяла четверть послевоенного мирового рынка. Её сохранившаяся после Первой мировой войны хозяйственная мощь дала Черчиллю в бытность его канцлером казначейства (и, что значительно более важно, несравнимо более могущественному и более проницательному руководителю Банка Англии Монтегю Норману) основания оказавшейся в итоге смертельной иллюзии возможности восстановления золотого стандарта и укрепления фунта стерлингов (до довоенного курса к доллару).

Фундаментом понятного стремления к сохранению всемирной репутации являлись экономически необходимое привлечение капитала и обусловленное лишь текущими политическими потребностями и заскорузлостью управления стремление к сдерживанию внутренних цен.

Указанная политика некоторое время вполне успешно обеспечивала (в полном соответствии с разработанными фабианцами подходами социал-империализма) поддержание внутренней социальной стабильности за счет роста внешнего влияния при одновременном (что с политической точки зрения было, безусловно, наиболее важно) укреплении финансового спекулятивного капитала Сити.

К сожалению, все эти блистательные результаты достигались ценой необратимого подрыва текущей конкурентоспособности, что так и не заметил далекий от коммерческой прозы Черчилль и на что уже в 1925 году справедливо обратил внимание Дж. М. Кейнс в сделавшем его знаменитым памфлете «Экономические последствия валютной политики мистера Черчилля» [31] (интересно, что слова «валютной политики» при его обсуждении часто опускались).

Вынужденным результатом снижения конкурентоспособности стал удар по неумолимо возвышающемуся и к тому моменту уже, безусловно, давно победившему конкуренту: «В 1929 году… [директор Банка Англии] Монтегю Норманн запускает крах перегретого биржевого рынка Уолл-Стрит. 6 февраля Норман, прибыв в Вашингтон, предлагает министру финансов США Эндрю Меллону и управляющему ФРБ NY Джорджу Гаррисону повысить учетные ставки в США, после двух лет беспрецедентной биржевой спекуляции на снижении процентных ставок» [61].

Поскольку продолжение вакханалии спекуляций своей непредсказуемостью пугало всех, а повышение процентных ставок позволяло «собрать урожай» спекуляций крупнейшим финансовым структурам, допущенным к принятию решений, рекомендация была принята как руководство к действию, и в октябре 1929 года с повышением процентных ставок разразилась Великая депрессия.

Реагируя на проблемы в духе монетаризма – сжатием денежной массы – ФРС надежно обеспечила срыв в неё всего мира. Даже монетарист и либерал Милтон Фридман признал (правда, уже в 1996 году): «Федеральный Резерв определенно вызвал Великую Депрессию, сократив объем денег в обращении с 1929 г. по 1933 г. на одну треть» [61].

Дав при помощи эффективного интеллектуального воздействия на США (нельзя исключить вероятности того, что это было сознательной диверсией) старт Великой депрессии, Англия же и поставила окончательную точку в срыве мира в неё, введя с 1 марта 1932 года импортную пошлину почти на все товары, поступающие на свою территорию из-за пределов Британской империи. Ставки пошлины составляли 10 и 33.5 %, но уже в апреле импортная пошлина на промышленные товары была повышена до 20 %.

Тем самым хозяйственный организм Британской империи – четверть всей мировой экономики! – был фактически вырезан из неё, но прежде всего закрыт от главного бенефициара Первой мировой войны, США: разрушающаяся ткань мирового хозяйства в полном соответствии с поговоркой порвалась в самом тонком месте.

Разумеется, важную роль в деградации британского управления, приведшего к ошибочному укреплению фунта стерлингов в 20-е годы, сыграла тщательно разработанная для нужд имперского времени (и соответствующая исключительно его потребностям) система образования. Ориентированная на потоковое производство идеальных колониальных чиновников (как было показано выше), она была слишком заскорузлой и жестокой для производства управленческих кадров, необходимых в качественно новых и при том кризисных условиях: не догматичных, восприимчивых к неожиданному, способных к оригинальному мышлению, гибких не только в повседневном поведении, но и в выборе приоритетов.

Однако непосредственной причиной заката Англии стало именно перенапряжение империи, в принципе аналогичное столь тщательно изученному и описанному современными американскими авторами на примере как Римской империи, так и нынешних США.

Пример 12. Трагедия Черчилля

Фигура Черчилля столь трагична именно потому, что вместила в одну, грандиозную и по длительности, и по насыщенности политическую карьеру движение от высшей точки могущества империи до её впадения если и не в ничтожество, то, во всяком случае, в положение не более чем региональной державы, пусть и с ядерным оружием. (Стоит напомнить, что окончательно он ушел с поста премьера незадолго до Суэцкого кризиса 1956 года, ставшего формальным крушением британских потуг на мировое лидерство, и как физическое лицо намного пережил это лидерство.) Судьба Черчилля стала одним из проявлений беспощадной иронии истории: заявивший в один из своих «славных часов», что не желает быть председателем ликвидационной комиссии Британской империи, он всю жизнь был снедаем «черным псом» депрессии прежде всего именно из-за ужасающе ясного понимания, что в итоге сыграл именно эту роль, – причём, возможно, прежде всего из-за своего отказа вступить в явный и публичный союз с Гитлером после прилета Гесса в марте 1941 года.

Ключевым здесь является именно «явный и публичный» характер этого политически невозможного, но умозрительно стратегически крайне привлекательного для тогдашней Англии союза.

Политика Черчилля по всемерному затягиванию открытия второго фронта и последовательной локализации военной борьбы с гитлеровцами может трактоваться отнюдь не только как стремление удержать США в рамках ограниченного противостояния, в котором разность потенциалов США и Англии и, соответственно, лидерство первых были не столь заметны и могли просто не осознаваться американцами (особенно на фоне блестящего интеллектуального и организационного превосходства англичан). С учетом специфических интересов Англии и влиятельности профашистской части её элиты (подробно рассмотренных во второй части) политика Черчилля производит впечатление проявления неявного принятия предложения Гитлера, переданного через Гесса.

Однако принять это предложение в явной, публичной форме Черчилль не мог по сугубо конъюнктурным причинам, так как это отдало бы политическую власть в Англии в руки его прямых противников, в целом лояльно относившихся к фашизму, и лишило бы его возможности возглавить нацию.

Англия вышла из Второй мировой войны банкротом с фрустрированным населением и дезорганизованной элитой, всерьез и системно занявшейся ликвидацией собственной империи, ставшей коммерчески нерентабельной, с передачей соответствующих рынков сбыта реальным победителям – США и Советскому Союзу (который, впрочем, после потери Сталина в целом не смог воспользоваться распахнувшимися перед ним хозяйственными возможностями).

Нельзя не отметить, что распадающаяся и обанкротившаяся империя сумела тем не менее восстановить свою промышленность (пусть и далеко не так быстро, как Советский Союз) и овладеть новыми современными технологиями за счет решительного снижения издержек, достигнутого, в свою очередь, национализацией базовых отраслей экономики (вплоть до Банка Англии) и подчинением их деятельности общенациональным задачам. Это грандиозное преобразование, ставшее плодом длительной работы социалистической (прежде всего фабианской, то есть социал-империалистической) мысли, поддержанной очевидным успехом её последователей в Советском Союзе (в свою очередь, формально созданного Лениным по первоначальным калькам Британского Союза), в силу политической конъюнктуры недооценено до сих пор.

Однако оно смогло лишь затормозить, но отнюдь не остановить регресс Британии и драматическое ослабление её роли в мире. Поколение политических наследников Черчилля (причём не только конкурентов, но и соратников) он сам блестяще описал исчерпывающим «подошло пустое такси, и из него вышел Эттли». Пережившее же войну поколение англичан столь же исчерпывающе описывается тем, что оно предпочло Черчиллю Эттли, – и затем в отчаянии от выбранных им политических ничтожеств суетливо вернуло власть уже обессиленному старостью Черчиллю.

Сразу же после того, как последний отстранился от власти, его преемники, вместе с французами страдающие фантомными болями от теряемой империи и обуреваемые не подкрепленным ресурсами реваншизмом, на полном ходу влетели в Суэцкий кризис[70]70
  Для Франции Суэцкая авантюра стала ещё и попыткой самоутвердиться после позора капитуляции гарнизона Дьенбьенфу 7 мая 1954 года.


[Закрыть]. В его ходе они умудрились противопоставить себя одновременно и США, и Советскому Союзу, – и закономерно потерпели позорное поражение, ставшее наглядным выражением геополитического краха Англии.

Однако окончательно Англия признала утрату своей геополитической роли лишь через 10 лет, в 1967 году, когда её руководство официально проинформировало США о неспособности (в силу вульгарного отсутствия денег) продолжать обеспечивать безопасность и стабильность поставок нефти из Персидского залива – этого нефтяного сердца тогдашнего (но после «сланцевой революции» уже не сегодняшнего) Запада, вынесенного далеко за его пределы.

Разумеется, США заменили Англию с огромным удовольствием[71]71
  «США уже в 30-е годы… ставили задачу разрушения британской колониальной империи (это была одна из целей в войне, здесь они совпали с интересами СССР); …с возникновением на рубеже 1950–1960-х первых офшоров колонизаторы сами были рады избавиться от колоний – появились более совершенные и менее обременительные формы эксплуатации “слабых мира сего”» [94].


[Закрыть] и в этой роли, завершив тем самым своё утверждение – лишь в 1967 году, о чём мы практически уже забыли! – в качестве единственной доминанты противостоящего Советскому Союзу Запада.

4.1.2. Проект финансового возрождения колониальной мощи и его крах

Это был момент едва ли не наибольшего ничтожества во всей известной нам английской истории, – однако, как это обычно происходит с жизнеспособными (и отнюдь не только социальными) организмами, полный крах старой стратегии и старого мировоззрения привел к рождению принципиально нового подхода.

Жизнеспособность Англии в её «худший час», несмотря на наглядное исчерпание материального и финансового капитала, была обеспечена колоссальным накопленным империей интеллектуальным и организационным капиталом, – несмотря на всю деградацию, всё ещё разнообразным и гибким интеллектом, а также огромным управленческим опытом, навыками управления элитами и массами (в том числе и через манипулирование культурой).

Наиболее значимой частью этого наследия, собственно, и позволившего использовать его в практической политике, стал грандиозный, хотя и почти полностью теневой (именно в силу его исключительной важности) опыт интегрирования науки, включая фундаментальную, в практику повседневного управления.

Дополнительным фактором успеха стал преимущественно неформальный характер этой интеграции (основанной прежде всего на личных связях одноклассников и однокурсников элитных школ и университетов, пошедших в политику и науку). Такой характер внутренних связей в британской элите эффективно обеспечивал не только их гибкость, но и защищенность (в силу практически полной невидимости со стороны) от внешнего влияния.

Рождение нового глобального проекта связано с именем лорда Маунтбеттена, в том же самом 1967 году выдвинувшего концепцию «невидимой Британской империи», основанной на высвобождении накопленной мощи Сити от мертвящих оков одновременно обветшалой и заскорузлой государственной бюрократии.

Идея заключалась в переносе реального центра власти с национальных по своей природе и ограниченных этим государственных структур в наднациональные по своей природе финансовые структуры, традиционно базирующиеся в Англии, рассматривающие её как свой естественный ресурс и обслуживающие интересы её элиты. В симбиозе административной и денежной властей, создавшем Британскую империю с созданием Банка Англии в бесконечно далеком 1694 году, с административно-политическим крахом этой империи центр тяжести просто перемещался «на другую ногу».

Новой Британской империей призвана была стать сеть охватывающих весь коммерчески активный мир банков, действующих вне крайне жесткого в то время национального регулирования (надежно ограничивающего финансовые спекуляции в интересах реального сектора на основе исторической и административной памяти о спекулятивном разгуле эпохи prosperity[72]72
  «Процветание (преуспевание)» (англ.).


[Закрыть] 20-х годов, приведшего к срыву в ад Великой депрессии), в его «порах» – в юрисдикциях со специальными налоговыми режимами по английскому праву в интересах в конечном счете лондонского Сити, но через него – и английского государства, и общества в целом.

Ключевым конкурентным преимуществом этой распределенной банковской сети, помимо крайне удобного самого по себе английского права, была фактически полная свобода (благодаря слабости государственных образований, в которых размещались её узлы) от государственного регулирования, в то время весьма жестко ограничивавшего финансовые спекуляции в интересах экономической стабильности.

Освобождение от него открывало головокружительный простор для глобальной спекулятивной деятельности, – и, соответственно, стремительного наращивания не контролируемых государствами прибылей, а значит, и политического влияния – как национального, так и глобального.

«Невидимая Британская империя», призванная прийти на смену обанкротившейся, была, как и прежняя, симбиозом государства и Сити, но всецело развернутым во внешний мир и полностью освобожденным поэтому от влияния капитала реального сектора и народных масс (а тем самым и от влияния их обюрократившихся и деградировавших представителей; не стоит забывать, что послевоенная национализация базовых отраслей в условиях деградации английского государства привела, хотя и к менее глубокой, но всё же вполне очевидной деградации управляющих этими отраслями).

Государство вносило в этот механизм наиболее благоприятное для спекулятивной деятельности английское право и минимально необходимые организационные и силовые структуры (прежде всего в виде спецслужб, сохранивших значительное влияние на управление большинством формально освободившихся колоний [150]), банки Сити – многообразные коммерческие и некоммерческие связи, понимание реальной конъюнктуры и финансовые технологии.

Однако у истощенной Англии не было самого главного для реализации этого весьма привлекательного плана: денег.

Причём брать их у основного стратегического соперника за влияние на Запад и бывший колониальный мир – США – было категорически нельзя. Такое обращение за помощью автоматически привело бы к переходу всей создаваемой международной структуры под их контроль. В результате «теневая империя» неминуемо сформировалась бы в качестве новой уже отнюдь не Британской, а Американской империи (что, как мы знаем, в итоге и произошло).

Кроме того, у окончательно завязшего как раз в то время во Вьетнаме и находившегося на грани неотвратимого банкротства (которое наступило в 1971 году отказом от обязательств по обмену доллара на золото) американского государства необходимых средств также попросту не было.

Лорд Маунтбеттен (а скорее, его более осмотрительные и потому не влипшие в Историю, в отличие от него, советники и партнеры) нашел парадоксальный выход, свидетельствующий о сохранности британского политического гения: вслед за американскими банкирами, создававшими ФРС на деньги Николая II (80 %) и императорского Китая (20 %) [59], он положил в основу создаваемой им империи русское золото, – в то время, разумеется, золото Советского Союза [83].

Этот подход вполне укладывался в русло набиравших в то время под влиянием первой научно-технической революции политическую силу теорий конвергенции и перехода власти от идеологизированных политиков к концентрирующимся на решении конкретных вопросов свободным от идеологических шор технократам.

Перед Советским Союзом, уверенно росшим в то время на фоне начинающегося упадка Запада, проект Маунтбеттена распахивал новые (хотя и заведомо мнимые в силу второстепенного положения СССР как не более чем «кошелька» этого проекта) стратегические перспективы, вплоть до надежд на овладение Западом изнутри. (Указанные надежды сыграли значимую роль в парадоксальном отказе Советского Союза от использования исторического шанса в биполярном противостоянии, предоставленного ему банкротством США в 1971 году; правда, основная причина, конечно же, заключалась в совершенно ином факторе – в глубоком буржуазном перерождении к тому времени советского руководства [18].)

Только что пришедшему к власти Брежневу данный проект позволял рассчитывать на использование энергии рыночных отношений в интересах развития социализма на международной арене, гармонично дополняя рыночные же обещания реформы Косыгина-Либермана (её провальный характер проявится лишь через пару лет, с разрушением товарно-денежной сбалансированности потребительского рынка и появлением «колбасных электричек» в 1969 году, а осознан будет ещё позже – и то так и не полностью).

Столь же гармонично данный проект дополнил и внутреннюю переориентацию управляющей системы Советского Союза с натуральных на денежные показатели, вызванную невозможностью продолжать планировать развитие в натуральных показателях из-за вызванного научно-технической революцией качественного усложнения номенклатуры производимой продукции и, соответственно, непосильного (в условиях отвлечения критически значимой части компьютерных мощностей на нужды обороны) усложнения процедур натурального планирования.

Этот переход от натуральных к денежным параметрам планирования перевел всю систему мировосприятия советского управления на денежный, то есть объективно буржуазный лад и вполне естественным образом привел к его исключительно быстрому по историческим меркам буржуазному перерождению и, затем, к самоуничтожению [18].

С узко политической точки зрения связанная с этим проектом активизация внешних контактов позволяла Брежневу создать в качестве личной социальной базы качественно новый пласт советской управленческой и, шире, общественной элиты, ориентированный прежде всего на внешнеэкономические отношения с Западом. (Этот пласт был окончательно сформирован наращиванием экспорта нефти и газа в рамках созданного США механизма нефтедоллара и уже к середине 70-х годов превратился в ударную внутриполитическую силу уничтожения Советского Союза, – так называемых «внешторговцев», – обеспечив затем стремительное продвижение к власти Горбачёва и его самоубийственную политику)

Однако, как только «проект Маунтбеттена» развился до такой степени, что стал заметным со стороны, его вполне закономерно и неизбежно взяли под контроль США как качественно более сильный, чем Англия, участник международной конкуренции.

В результате советское золото стало ресурсом реализации антисоветской политики (в том числе и силами самой советской элиты) ещё в большей степени, чем российское золото, вложенное в ФРС и ставшее уже через три года после этого ударным инструментом сокрушения Российской империи (с предельной наглядностью схема использования стратегами Запада советских ресурсов, непосредственно управляемых неизбежно близорукими советскими тактиками, в антисоветских целях видна на примере Солженицына [17]).

Существенно, что российское золото, вложенное в ФРС, хоть никогда и не было возвращено, но всё же в стратегическом плане сработало на интересы России, хотя уже и в совершенно другую историческую эпоху. Насколько можно судить в настоящее время, именно его наличие, равно как и опыт тайного сотрудничества с Россией (в том числе всё в том же деле создания ФРС) во многом побудили США оказать закулисное давление на европейские банки для возвращения Советскому Союзу личных средств царской семьи для проведения индустриализации, жизненно необходимой для восстановления американской экономики в ходе Великой депрессии [30, 59, 78].

Советское же золото, вложенное в «невидимую империю» офшорного банкинга, работало исключительно против интересов не только Советского Союза, но и наследовавшей ему постсоветской России. Вероятно, в системном отношении это связано с тем, что Россия после горбачёвщины, в отличие от постреволюционного Советского Союза, оказалась не в состоянии обеспечить самостоятельное развитие и потому с исторической точки зрения осталась полностью бесперспективной как экономический партнер и заведомо безнадежной как партнер стратегический, прочно закрепившись в положении экономической и, соответственно, интеллектуальной колонии – сначала «совокупного Запада», а затем, под влиянием начатой тем политики уничтожения России, «совокупного Востока» и даже отчасти «глобального Юга».

Внешним и во многом сохраняющимся по сей день проявлением соучастия в проекте создания «невидимой Британской империи» стало патологическое англофильство советской элиты «эпохи застоя». Оно нашло свое яркое и весьма наглядное выражение как в высочайших культурных достижениях (Ливанов навсегда остался лучшим Шерлоком Холмсом в истории человечества, а другие персонажи английской литературы – от Гамлета и героев Бернса до Винни Пуха и Мэри Поппинс – стали неотъемлемой частью советского, а затем и российского коллективного сознания, причём советские переводы обычно были заметно лучше английских оригиналов), так и в совершенно иррациональной для внешнего наблюдателя беспомощности советского, а затем и российского руководства перед любой агрессией, исходящей из Лондона, – начиная с первой чеченской войны и заканчивая «отравлением» Скрипалей и мирными переговорами уже в ходе специальной военной операции (СВО) на Украине под эгидой Абрамовича.

Окончательную точку в первоначальной, британской версии проекта создания «теневой Британской империи» в виде общемировой системы офшорных банков, ознаменовавшую полное и беспрекословное принятие британским истеблишментом американского лидерства в рамках этой системы, поставило (уже в премьерство проамериканской провозвестницы либеральной «контрреволюции элит» Маргарет Тэтчер) убийство инициатора этого проекта – лорда Маунтбеттена – в 1979 году, непосредственными исполнителями которого, по официальной версии, выступили боевики ИРА[73]73
  Ирландская республиканская армия.


[Закрыть].