Текст книги "Машина и Винтики"

Автор книги: Михаил Геллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Словарь Лярусс

Роль мифов в нацистской идеологии была очевидной для всех. Главный теоретический труд нацизма – наряду с Майн кампф – назывался Миф XX века. Роль мифологии в советской идеологии, место мифа в арсенале инструментов, формирующих советского человека, остаются неизученными. Прежде всего потому, что утвердился миф о "научности" марксизма-ленинизма, о рациональности советской системы, основанной на "познанных законах истории".

Определяя идеологию, как систему единственных ответов на все вопросы, можно назвать советскую идеологию системой, которая дает на все вопросы иррациональные, мифологические ответы. Набор мифов создает вокруг советского человека магическое кольцо, закрывающее все выходы во внешний мир. Более того, создающее представление, что внешнего мира нет. Как выражался Остап Бендер, авантюрист и остроумец, заграница – это миф о загробной жизни.

Миф о загранице представляет ее адом, логовом зверя, готовящегося сожрать "советский мир", – главное, он препятствует увидеть ее такой, какой она есть. Игнацио Силоне в Школе диктаторов вспоминает о миланском философе восемнадцатого века доне Ферранет, который знал, что по Аристотелю есть только две категории: вещи случайные и вещи существенные. Поскольку холера, разразившаяся на севере Италии ни в одну из этих фундаментальных категорий не входила, философ пришел к выводу, что холеры нет. Это не помешало ему заразиться и умереть. Мифология позволяет верить в несуществующее и отрицать реальность. Ирреальность мифа затрудняет его разоблачение с помощью логики и разума. Отвергнув миф о загранице, как аде, естественно прийти к выводу, что она – рай.

Молодой немецкий журналист Клаус Менерт, приехавший в 1932 г. в Советский Союз, восторженно констатировал: "Новый миф родился в России, миф творения мира человеком. В начале был хаос, капитализм… Потом пришли Маркс, Ленин и красный Октябрь. Хаос был преодолен в ходе ожесточенной борьбы, которую вел, ценой неисчислимых жертв, избранный русский пролетариат против внутренних и внешних врагов. Теперь Сталин создает в ходе пятилетнего плана порядок, гармонию и всеобщую справедливость, в то время как остальные 5/6 земного шара наказаны за сопротивление коммунистическим медикаментам эпидемией мирового кризиса и бичом безработицы. Народы не познают ни мира, ни счастья до тех пор, пока и у них не засверкает серп и молот". Клаус Менерт констатирует: "Это простой и ясный миф. В нашу эпоху, лишенную веры, жаждущую абсолютных истин, он влечет за собой".187

Немецкий визитер делает тонкое наблюдение. Он замечает, что как и все мифы, советский миф о творении нового мира создает свою этику, "которая вдохновляет миллионы и с каждым годом распространяется все шире". Новая этика не менее проста и ясна, чем породивший ее миф: только в борьбе с остальным миром, который боится и ненавидит нас, мы сможем достичь цели: в этой борьбе не может быть пощады ни врагам, ни своим, если они провинились или ослабли. "Это – заключает Клаус Менерт – этика бойцов".188

Немецкий журналист посетил Советский Союз через 15 лет после "красного Октября", после его визита прошло более 60 лет: миф, который его поразил, остался основой советской мифологической системы, фундаментом советской идеологии. Без изменений сохранилась и этика бойцов за новый мир, завоевателей, обещающих человечеству счастье и мир под знаком серпа и молота. Неизменность главного мифа не означает, что сохранились абсолютно все звенья магического кольца, удерживающего советского человека в раю. Как вымениваются износившиеся, отслужившие части машины, так выменивались на протяжении семи десятилетий устаревшие, отработанные, начавшие мешать мифы.

Впервые в истории человечества производится, длящийся несколько поколений, опыт творения мифов – иррациональных объяснений мира и человека для удовлетворения практических нужд власти и замены их в случае непригодности или устарелости. Возможность этого процесса определяется тотальной властью над всеми инструментами, формирующими сознание человека.

Власть над мифами, право на мифотворчество, дает коммунистической партии могущественное орудие власти над человеком и страной.

Для овладения мифологией партия должна была – как Зевс Хроноса – убить миф революции. Евгений Замятин первым заметил, что победившая революция прежде всего объявляет себя "последней революцией". Только отвергнув возможности каких либо дальнейших изменений, партия, захватившая власть, может приступить к строительству Нового мира. Нового человека. Она отменила время и открыла дверь в Утопию. В сентябре 1934 г. Гитлер подтвердил точность наблюдения Замятина: "Революция принесла нам во всех областях без исключения все, что мы от нее ждали… Другой революции в Германии не будет в ближайшие тысячу лет".189

Миф революции подменяется мифом Государства. В первые послереволюционные годы, когда вожди революции еще верили, что все идет в соответствии с законами истории, открытыми Марксом, отмирание государства изображалось одной из ближайших целей. Вскоре наиболее проницательные из партийных вождей обнаружили неожиданную для них взаимосвязь между государством и партией. В 1923 г. Григорий Зиновьев с грустью вспоминал "первый, военный период нашей революции", когда "взаимоотношение партии и государства было совсем простое и ясное. Восстание организовывала партия. Армию строила партия. Борьбу с разрухой железнодорожного транспорта брала на себя партия. Из продовольственного кризиса выручала партия и т. д. и т. п."190 Все действительно было как нельзя более просто и ясно – партия была государством.

После окончания гражданской войны возникают вопросы, выдвигаются предложения, в частности, чтобы партия ограничилась "своими партийными делами", занималась "агитацией и пропагандой и не претендовала на монопольное политическое руководство Россией".191 Партия категорически отвергает все вопросы, предложения, сомнения. Для всех партийных вождей, несмотря на все междуусобицы, было аксиомой: партии принадлежит власть, партия ее не отдаст никому. В 20-е годы, в период фракционных схваток между партийными лидерами, они осознают, что отмирание государства привело бы к отмиранию партии.

Становится очевидным, что партия паразитирует на теле государства. Следовательно, чем больше государство, тем сильнее партия. Пруссию Фридриха Второго называли армией, имеющей государство. Советская система со дня рождения была партией, обладавшей государством.

Мифологизация государства завершается в середине 30-х годов, когда начинает употребляться также синоним – Родина, когда Государство-Родина приобретает Отца-Сталина. В популярнейшей песне эпохи говорится: "Как невесту Родину мы любим…" Официальное обращение к Сталину звучит: "Любимый Отец!" Во время войны солдаты будут умирать: "За Сталина! За Родину!"

Миф советского государства включил в себя мифы всезнающей и всемогущей Партии; воплощающего ее мудрость и силу бессмертного Вождя; Народа, поднявшегося на высшую ступень развития, "начавшего новую, подлинную историю человечества",192 убежденного в необходимости служить Государству-Партии-Вождю.

Создание мифа Государства позволило остановить историю, прекратить течение времени. Празднование 600-летия битвы на Куликовом поле, где русские впервые победили татар, становится очередным советским юбилеем. "В этой битве, – утверждает поэт-лауреат, – и началось великое княжество Московское, а затем уже и сама Русь-Россия… Сложное, многонациональное государство, которому в далекой исторической перспективе суждено было стать родиной Ленина, первым в мире государством рабочих и крестьян…"193 Автор романа Имя твое позволяет святому Сергию Радонежскому, благославившему в 1380 г. московского князя Дмитрия Донского на битву с татарами, явиться во сне – шесть столетий спустя – секретарю областного комитета партии, подчеркивая мистическую роль КПСС в борьбе за освобождение Родины от татарского ига.194

Правда категорична: "Время не властно над ленинизмом".195 Прекращение истории после захвата партией Ленина власти означает не только то, что – как утверждает популярнейший миф – "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить". Оно означает – бессмертие Вождя партии, выражающее бессмертие Партии. После визита французского президента Миттерана в Москву в июне 1984 г. журналисты описали главу КПСС и советского государства К. Черненко: "Генеральный секретарь советской партии выражается еще довольно понятно, он не всегда вынужден читать монологи, подготовленные заранее, хотя он делает это очень часто даже во время встреч наедине, обмен мнениями иногда возможен. Примем также, что его мозг функционирует нормально…"196 Казалась бы очевидной необходимость замены Вождя, переставшего нормально функционировать. Нет, однако, никакой необходимости заменять мифический персонаж, который существует "вновь и вновь припадая к неиссякаемому, светлому роднику идей Ильича".197 Брежнев нашел замечательную ритуальную формулу мифа бессмертия Вождя: при обмене партийных билетов он вручил билет № 00000001 Ленину В. И. Билет № 2 взял себе.198

Мифический характер Вождя КПСС легитимизирует его власть, которой он может пользоваться в пределах, зависящих от него самого, позволяет ему оставаться на посту полуумершим. Падение Хрущева было результатом кощунственного посягательства на миф Вождя: поведение генерального секретаря было богохульством. И тогда конклав жрецов сверг Верховного жреца, посягнувшего на Миф. Мифический характер власти генерального секретаря объясняет ее неприкосновенность в минуты кризиса. В первые дни после нападения Гитлера на Советский Союз, когда советские войска несли тяжелейшие потери, командование было полностью парализовано, ибо по меньшей мере десять дней Сталин не давал никаких приказов, укрывшись от мира на своей даче. На протяжении нескольких лет болезней Брежнева, Андропова, Черненко, советская политика парализована. Коллективное руководство выражается в том, что члены Политбюро, даже самые влиятельные, имеют право говорить: "Нет". Только импульс генерального секретаря, мифического Вождя, дает возможность сказать: "Да". Для того, чтобы поезд двигался, необходима коллективная работа группы людей – поездной бригады. Однако, если машинист не включит мотор, поезд останется на станции.

Народ – наименее конкретная из мифологем, входящих в миф Государства. Само государство, а также партия, имеют конкретные формы, реальные структуры, которые выполняют мифотворческие функции. Народ структуры не имеет, если не считать государственной границы, замка на дверях рая, по выражению Хрущева, мешающего советскому народу раствориться в человечестве. Определение народа дается экспертами-идеологами, которые решают, кто есть народ, а кто не входит в его состав. Миф народа пришел на смену мифа пролетариата – класса-гегемона. Сталинская конституция 1936 г. ликвидировала миф пролетариата, как господствующего класса, имеющего тем самым неотъемлемые привилегии. Отменив привилегии, предоставив права бывшим лишенцам, сталинская конституция осуществила мечту Шигалева о стране, в которой все равны, ибо все рабы.

В середине 60-х годов входит в употребление термин "всенародное государство" (дословный перевод нацистского "фольксгемайншафт"), родина "новой исторической общности людей – советского народа".199 По определению Политического словаря, общенародное государство "выражает интересы и волю всех трудящихся, всего народа".200 Полувеком раньше Гитлер определял "фольксгемайншафт" как "подлинное сообщество труда, объединение всех интересов, отказ от индивидуального гражданства и создание динамичной объединенной и организованной массы".201

Окончательная ипостась мифа советского государства как "всенародного государства советского народа" идеально выполняет первую функцию мифа – как ее определяет Лярусс – объясняет "вещи и вселенную", не пользуясь разумом. "Всенародное государство" представляет собой высшую форму демократии, "инициатором и главным гарантом" которой является КПСС.202 Советское государство является одновременно "всенародным государством", в котором все народы совершенно равны, но в то же время – русским государством, в котором русский народ является "первым среди равных". Русское представляется как – эссенция советского, как движущая сила "цивилизации социализма", будущего мира. Александр Проханов, автор политических романов, воспевает "бремя русского советского человека", несущего миру коммунизм. Он пишет: "Мир втягивается в социализм, в неизбежный, неотвратимый процесс".203 Это заслуга – прежде всего русских. Они живут трудно, бедно, недоедают. В Смоленской области, в сердце России, через 65 лет после революции, зимой нельзя доехать из одной деревни в другую. Но это потому, что нужно кормить афганцев, строить дороги в Нигерии и Кампучии.204

Советская печать объясняет нехватку товаров, отсутствие дорог, остро ощущаемые в Российской республике, коррупцией, безделием, роскошной жизнью обитателей нерусских республик. В советской печати редко публикуется информация о судебных процессах, о фактах коррупции. В тех случаях, когда печать получает команду огласить факты, речь, как правило, идет о коррупции в кавказских или среднеазиатских республиках, либо о преступлениях, совершенных субъектами с еврейскими фамилиями.

По переписи 1979 г. в Советском Союзе насчитывалась 21 нерусская нация, с населением численностью свыше 1 миллиона; от 42,3 млн. украинцев до 1 млн. эстонцев. Они составляли немногим менее половины населения страны. В нерусских советских республиках ощущение национального угнетения, эксплуатации русскими позволяют объяснять трудности, недостатки, неудовлетворенность положения. В очередной серии анекдотов, родившейся в начале 80-х годов, – после Ленина, армянского радио, Чапаева, – выступают в качестве героев – чукчи. До революции – гласит один из анекдотов – у чукчей было только два чувства: холода и голода, теперь появилось третье – чувство глубокой благодарности. Если сделать героями анекдота русских, то можно сказать, что советская власть подарила им чувство удовлетворения величием державы.

Миф советского государства, окончательного итога тысячелетней русской истории, дает возможности совращения естественных национальных, патриотических чувств, использования их как инструментов формирования советского человека. Прилагаются все усилия, чтобы в сознании русское слилось с советским, антисоветское с антирусским. Русский национализм включается в систему советской идеологии – происходит фагоцитоз национальных чувств их подмена. Или, как выражаются советские идеологи: в условиях развитого социализма происходит "сближение слияние понятий Отечества и государства".205

Национальные чувства, как свидетельствует история минувших семи десятилетий, были, наряду с религией, важнейшими точками опоры, позволявшими сопротивляться наступлению советской идеологии, включению в магический круг советской мифологии. Поэтому велась и ведется ожесточенная война с национализмами нерусских народов, которые не могут быть использованы для мифотворчества, и с теми религиями, которые не позволяют себя фагоцитировать и отказываются служить государству.

Использование русского национализма в системе советской идеологии чревато опасностью ее превращения в национал-социализм. Среди советских идеологов есть немало сторонников такой трансформации, однако, их крепко держат на цепи, хотя иногда цепь удлиняют настолько, что становится возможным публиковать тексты, которые по ненависти к другим народам ни в чем не уступают нацистским.

Для определения "излишеств" в восхвалении русского национализма при определении рамок, ограничивающих возможности пропаганды нацистских идей, используется термин "антиисторизм". Любопытно, что заимствован этот термин у нацистских философов, воевавших с Декартом. который обвинялся в "антиисторической пустоте", рационализме и индивидуализме.206 "Антиисторизмом" объявляется увлечение русским национализмом, которое приводит к забывчивости того факта, что "область национальных отношений… в такой многонациональной стране как наша – одна из самых сложных а общественной жизни".207 В 1972 г. советский историк, доброжелательно описав многочисленные проявления русского национализма в политической и художественной литературе, напомнил, что в ответ, усиливается "местный национализм": грузины восхваляют свою царицу Тамар, украинский писатель Иван Билык "в стремлении как можно больше прославить мифического киевского князя Богдана Гатило договорился до того, что объявил, будто под этим именем выступал вождь гуннов Атилла", казахи идеализируют руководителя войны с русскими в девятнадцатом веке Кенесары Касымова.208 В 1984 году – под почти идентичным заголовком: "В борьбе с антиисторизмом" – Правда возвращается к теме, вновь и вновь напоминая об опасности "ответной реакции" местных национализмов, о "реваншистах ФРГ, которые выступают с велико-германскими амбициями", о "сионистах, которые видят в евреях, живущих в любой части земного шара, представителей мифической всемирной еврейской нации".209

Важное место в советской мифологии принадлежит мифу монолита, единства. Он – один из главных элементов легитимности советского государства, советского лагеря, мирового коммунистического движения. Основанные на единственно правильной науке – марксизме-ленинизме, познавшие законы исторического процесса государство, лагерь, движение – всегда правы. Каждая трещина в монолите, сомнение в правильности направления, уклон – подрывают основу основ системы. Миф монолита – одна из причин, ограничивающих излишества русского национализма, исповедуемого некоторыми советскими идеологами.

Конфликт между многонациональностью советского государства и мифом монолита-единства преодолевается путем утверждения одновременно концепции "всенародного государства" ("фольксгемайншафт") и "русского народа", как модели, как первого среди равных. В двойственности и противоречивости концепций – угроза монолиту. Необходимость мифа монолита, как формы легитимности власти, объясняет острую напряженность национальных отношений во всех коммунистических странах. Причем не только в многонациональной Югославии или Китае, но также в Польше, где национальные меньшинства составляют ничтожное меньшинство населения, в Болгарии, отрицающей существование македонцев, во Вьетнаме, где ведется борьба с китайцами, в Кампучии, где ненавидят вьетнамцев, в Румынии, где преследуют венгров, на Кубе, где отстранены от власти "черные".

Миф монолита-единства определяет принципиальную не возможность для коммунистов вступать в прочные союзы с другими партиями. Единственный опыт партии Ленина (включение в правительство левых эсеров) продолжался шесть месяцев. В Западной Европе попытки включения коммунистов в правительство неизменно заканчивались неудачей: не имея достаточно сил для того, чтобы проглотить "союзников", коммунисты уходили, либо изгонялись, когда их претензии начинали превышать их легальные возможности

В числе функций мифа монолита поставка врагов: все те, кто подрывает единство, грозит его нарушить, имеет потенциальную возможность это сделать – объявляются врагами. Одновременно, каждый враг представляется нарушителем единства, врагом монолита. Превращение единства в миф превращает врага в понятие мифическое, иррациональное. Решение разрешить евреям выезд из Советского Союза, принятое в начале 70-х годов, – одна из самых удачных акций советских мифотворцев. В стране, в которой никто не имеет права выехать, группа, обладающая этим правом, становится врагом, посягнувшим на "единство", "монолит", даже если выезд – позднее – станет невозможным, даже если не все захотят выехать. Иррациональность врага объясняет успех "теории заговоров", лежащей в основе советской внешней и внутренней политики. От заговора империалистов, ЦРУ, до всемирного еврейского заговора, до заговора масонов, приобретшего особую популярность в начале 80-х годов в связи с поисками "объяснений" покушения на папу и раскрытием "ложи Джелли" в Италии – все "заговоры" воспринимаются, как атаки на миф монолита-единства, как вызов истине, объясняющей мир и творящей нового человека.

Миф монолита включает миф врага, стремящегося разрушить единство, и оправдывает как единственную возможность – войну против всех, кто угрожает монолиту, мешает превращению планеты в единую, единственно правильную систему. Ожесточенная, непрекращающаяся война неизбежно закончится победой, ибо "коммунизм неизбежен". Эманацией мифологического монолитного Государства являются непогрешимые, всемогущие и всезнающие "органы" – гиперболическая Рука.210 Самым удачным в литературе воплощением мифологического характера советского государства следует считать роман Эдгара Рис Бэрроуза Тарзан Триумфующий, в котором повествуется как Сталин, мифический Вождь мифической советской России, посылает агента ОГПУ в джунгли с приказом убить популярнейшую мифологическую фигуру двадцатого века – Тарзана.211 Встреча двух мифов кончается торжеством короля джунглей. Автор романа мог бы закончить его пророчеством: Тарзан жил, Тарзан жив, Тарзан будет жить. Но счастливый конец бывает только в романах.

Основные мифы советской мифологии представляют собой фундамент тоталитарного государства. Гитлеровская триада – одно государство, один народ, один фюрер – остается советской триадой: одна партия, одно государство, один – советский! – народ.

Мифы представляют собой звенья магического кольца, в котором рождается, живет и умирает советский человек. Мифы утопии, всенародного государства, монолита, неизбежности победы коммунизма, отчуждая, извращая чувства и мысли, минируют выходы из магического кольца: национализм становится инструментом сооружения могучей державы; религия, прежде всего это касается религий с высокой степенью церковной организации, превращается в проводника господствующей идеологии; семья, членом которой стало государство, перестает быть убежищем от коллектива. Лешек Колаковский очень точно подметил, что советское государство борется с религией не потому, что это атеистическое государство, а потому, что это – тоталитарное государство.

Клаус Менерт, один из редких иностранцев, путешествовавших по советской республике в начале 30-х годов, хорошо знал русский язык. Его свидетельство об атмосфере периода первой пятилетки интересно и тем, что беседуя с русской молодежью, с "элитой страны", как он подчеркивает, немецкий журналист не переставал думать о событиях, происходивших у него на родине. Он не переставал примерять советский эксперимент к возможностям Германии: "в глазах советской молодежи два элемента "социалистический" и "национальный" сливаются воедино…"212 Восторженный вывод Клауса Менерта выражен элементарно просто: революция "элиминировала небольшой – по сравнению с общей численностью нации – класс, класс-паразит, к тому же в значительной степени дегенерировавший",213 в результате уже в 1932 г. "понятия "я" и "мое" отброшены в Советском Союзе в пользу "мы" и "наше",214 "родилась новая концепция мира, в котором вопрос личного счастья и удовлетворения перестал играть роль",215 в частности "для русской молодежи проблема религии исчезла".216 Короче говоря: "Генеральная линия стала общепринятой истиной".217

Клаус Менерт верил в то, что писал и был убежден, что все в СССР верят так же, как и он. В это самое время Борис Пастернак в письме Андрею Белому ужасался, что "фантасмагории" Достоевского и Белого "превзойдены действительностью", что невозможно понять "что двойник, что подлинник".218 Но у немецкого журналиста были основания верить, ибо он встречал людей веривших в то, что они сделали, в то, что они делали и собирались сделать.

Смерть Сталина отделяет "эпоху веры" от последовавшего периода разброда, сомнений, диссидентского бурления и возвращения в русло "сложившегося", "зрелого", "развитого" социализма, в русло "социально однородного общества",219 где утверждена "целостность эталонных взглядов".220 Но в процессе преодоления сомнений, возникших в результате смерти Отца и Учителя, были утеряны юношеская вера, молодежный энтузиазм, так восхищавший иностранных визитеров в 30-е годы, возродившиеся в годы войны.

Были совершены непоправимые ошибки: в первые дни после смерти Сталина был опровергнут миф о непогрешимости "органов" – освобождены врачи, арестованные по обвинению в создании "еврейского заговора"; в 1956 г. был опровергнут основополагающий миф о непогрешимости Вождя: Хрущев выступил против "культа личности Сталина"; в 1964 г. был осуществлен дворцовый переворот – снят первый секретарь ЦК, нарушитель спокойствия Хрущев. Спокойствие было восстановлено, но вера окончательно исчезла. Арматурой, которая поддерживает мифологическую структуру системы, стал ритуал: обряды политические и обряды бытовые.

Советские ученые-религиоведы установили, что религия включает два основных компонента: религиозное сознание и религиозный культ. Соответственно критериями религиозности признаны: религиозное сознание верующего, которое раскрывается в его религиозных представлениях, а также религиозное поведение, выражающееся в соблюдении обрядов, участии в деятельности религиозных организаций, пропаганде религиозных взглядов.221 Если заменить слово "религиозный" словом "советский", можно считать формулу отличным определением требований, предъявляемых сегодня советскому человеку. Он может верить в коммунизм – этого никто не запрещает, хотя открытая пропаганда коммунистических взглядов вызовет подозрительность. Требуется от советского человека соблюдение ритуала, или, как выражаются ученые религиоведы, "выполнение определенных религиозных действий".222 Выполнение обрядов обязательно – независимо от отношения к ним. Как пишет один из лучших знатоков советской системы скульптор Эрнст Неизвестный: "Личные взгляды функционера могут быть самыми оппозиционными, но политического веса это не имеет: это его ночное сознание. Политический вес имеет то, что он говорит с трибуны".223 Это относится к каждому советскому человеку, ибо каждый является функционером, служит – на том или другом посту – государству.

Ритуал, строгое соблюдение обрядов, держит магическое кольцо, в которое заключен советский человек. Обряды можно разделить на две группы: политические и бытовые. Однако, значение их одинаково, они выполняют одну и ту же функцию. Каждый из обрядов – голосование на собрании, подпись под письмом в газету, осуждающим "врага", аплодисменты в нужном месте, так же как и ширина брюк и длина юбки, какие сегодня носят все – является знаком преданности, верности, неразрывной связи с Государством, Родили, Партией, Коллективом. Обряды создают знаковое поле, выход из которого является политическим преступлением. Неизвестный автор самых знаменитых слов сталинской эпохи – предупреждения конвоя этапу заключенных: шаг вправо, шаг влево считается побегом, конвой стреляет без предупреждения – гениально точно определил функцию советской обрядности.

История диссидентского движения может быть изложена как история попытки разорвать магическое кольцо, нарушив обряд. Советский человек становился – или не становился – диссидентом, отщепенцем, в зависимости от решения: голосовать "за", либо "против", либо просто – воздержаться, подписать письмо осуждения или письмо протеста. Александр Солженицын рассказывает в Архипелаге ГУЛаг подлинную историю коммуниста, арестованного за то, что первым перестал аплодировать имени Сталина – на одиннадцатой минуте бурных, переходящих в овацию аплодисментов. И никогда не переставайте аплодировать первым, – сказал арестованному следователь. Албанский писатель Исмаил Кадаре, очень не любящий советских "ревизионистов" и восхищающийся подлинным марксистом Энвером Ходжа, рассказывает в романе об "историческом расколе" между Москвой и Тираной вполне правдоподобную историю о том, как в перерывах между заседаниями в Кремле, после выступлений Сталина, для делегатов съездов приносили ведра с соленой водой, в которой они мочили опухшие от аплодисментов руки.224

Призыв Солженицына "жить не по лжи" можно рассматривать как призыв вырваться из магического кольца, перестав соблюдать советские обряды. Все ведут себя одинаково – следовательно все думают одинаково, остаются в рядах коллектива. Эрнст Неизвестный, в конце рабочего дня перед зданием ЦК КПСС, наблюдая выходивших "руководителей", "мозг страны", как он выражается, обнаружил к своему изумлению, что перед ним было "однообразное сытое стадо". Он пишет: "Передо мной проходили инкубаторные близнецы с абсолютно стертыми индивидуальными чертами. Разница в весе и размере не имела значения".225

Совершенно очевидно, что если "мозг страны" представляет собой "инкубаторных близнецов", обитатели страны – советские граждане не имеют права выделяться, делать "шаг в сторону", "отрываться от коллектива". Унификация, то, что нацисты называли "гляйхшальтунг", может привести к бунту, но обычно вызывает скуку, которая становится острой формой недовольства положением. В начале 30-х годов авантюрист Остап Бендер, герой сатирических романов, персонаж симпатичный, но отрицательный, нашел в себе смелость заявить: в последнее время у меня возникли разногласия с советской властью, она хочет строить социализм, а мне скучно строить социализм. Остап Бендер сказал это в 1931 г. и тогда это могло показаться смешным. Шофер Юрий Александров, ставший в своем северном поселке на берегу Ледовитого океана председателем профкома и получивший путевку на поездку вокруг Европы на теплоходе, решил остаться в Париже, "выбрал свободу". На вопрос о причинах своего решения, он ответил, что было ему очень скучно жить на родине.226 Звезда ленинградского балета Наталья Макарова, пользовавшаяся всеми благами советской жизни, также решила остаться за границей, объясняя решение той же самой причиной, что и шофер – скукой.227 Доктор биологии Сергей Мюге, добившийся разрешения на выезд, объясняет: "Тут, в США, я обрел ту степень свободы, которой мне так не хватало в СССР – свободы не включаться в чуждые мне игры".228 Он – отказался участвовать в ритуальных обрядах.

Советские психологи признают, что "в условиях стандартизации восприятия в ходе производственной и бытовой жизнедеятельности человека возникает и усиливается спрос на необычное, нестандартное…"229 Но рассматривают этот "спрос" как нарушение рамок советской жизни, нарушение ритуала. Идеалом объявляется конформизм. В учебнике социальной психологии для студентов университета им. Лумумбы в Москве, где готовятся кадры революционеров для "третьего мира", конформизм определяется, как "поведение полностью соответствующее нормам, ценностям, мнениям и духу группы". Примером "нонконформизма" учебник называет "мелкобуржуазный анархизм", который "выражает тенденцию личности противопоставить себя требованиям группы, даже если они справедливы и приняты большинством членов группы".230