Текст книги "Пиар по-старорусски"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Михаил Фёдоров
Пиар по-старорусски

© Фёдоров М., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Ай-яй-яй! Как же это случилось – Василий Николаевич Зубов заблудился! Выехал с друзьями на волчью охоту километров за двести от Питера, во время которой и заблудился – как ребёнок!

Волков в тот год в округе развелось – немерено. Охота на них запрещена, вот и расплодились. Сначала они съели всех местных зайцев, потом лис и даже выгнали из чащи почтенное медвежье семейство. Медведи, понятно, присутствовать на волчьем пиру в качестве закуски не пожелали, но и соседство серых разбойников показалось им слишком обременительным. Озираясь на волчью стаю, медведи отступили. Напасть волки не решились. Только один молодой, глупый, а потому очень смелый волчонок кинулся на младшего Топтыгина и вцепился ему в лохматый бок. За что тут же и поплатился: младший Мишка, не говоря худого слова, так цапнул его когтистой лапой, что тот откатился в кусты с разодранным брюхом, приобретя, таким образом, немного жизненного опыта. А он, увы-увы, очень часто бывает слишком болезненным. Больше желающих атаковать не нашлось. Медведи ушли, и волки остались полными хозяевами в местных лесах. А так как всю живность в округе они уже съели, только и оставалось, что нападать на деревенских овец да собак.

Деревенским мужикам тоже, естественно, не понравилось, что серые режут скотину, и они стали требовать от властей разрешить отстрел обнаглевших бандитов. Власти разрешили, и даже объявили, что в большой охоте могут принять участие все желающие – добывать разрешалось по одному зверю на ружьё. Ружей понаехало – едва ли не больше, чем волков! Даже издалека, из Питера, прикатили. Ну, деревенские обрадовались, всех разместили без обиды, а ночью егеря обнесли лес флажками и утром началось…

Василий Николаевич Зубов был создателем, хозяином и генератором идей рекламного агентства «Дебри пиара». Начав ещё в далёкие 90-е, он сначала писал рекламные материалы для производителей печенья и творожных сырков, но быстро пошёл в гору, так как обладал огромной работоспособностью и креативным мышлением. От рекламных статей, прославляющих достоинство лапши быстрого приготовления или молочных продуктов местного производства, он быстро перешёл к предвыборному пиару, который оказался куда более доходным занятием. Именно он придумал ставший впоследствии популярным приём, когда рекламные предвыборные листовки печатаются от имени оппонента своего заказчика огромным тиражом, после чего разбрасываются по городу и валяются в подъездах, магазинах, на рынках и улицах, превращаясь под дождём в бумажную кашу и вызывая у дворников приступы вдохновения на почве матерного словотворчества. И у остальной «электоральной массы» – тоже. Ну и текст такой листовки (с крупным портретом, разумеется) был соответствующим ситуации – «выбери меня, я знаю, как накормить страну!». Или что-то в этом роде. Или другой пример его изобретательности – на региональных выборах в богатом сибирском мегаполисе Василий Николаевич нанял за смешную в общем-то плату местного скандального лидера движения «Голубая Сибирь». И тот в интервью телевидению заявил, что действующий губернатор (противник Васиного заказчика) – прекрасный человек, по-европейски образован, мил и по-европейски же толерантен, в том числе и по отношению к секс-меньшинствам. Кондовые сибиряки сначала не поняли, что означает нездешнее слово «толерантен». После осознания же, что толерантность значит всего-навсего – терпимость, разразились потоками нецензурного негодования, а за резиденцией губернатора прочно закрепилось наименование «дом терпимости», или просто «голубой дом». После этого рейтинг губернатора упал, как выразился один из местных журналистов, «ниже плинтуса», а Васин заказчик выиграл выборы. Много чего придумал Василий Николаевич Зубов, завоевав славу и расположение богатых клиентов. Большинство его выдумок даже вошло в сборник «Шедевры чёрного пиара», который выпустило одно никому не ведомое издательство. К созданию коего, кстати говоря, приложил руку и кошелёк именно Василий Николаевич, дабы от якобы чужого имени рекламировать свои успехи. Вот такой он был хитрец. Как сказал один доктор медицины после прохождения Василием Николаевичем одного модного психологического теста (пряча в карман приятно шелестящий гонорар):

– Коэффициент адаптации у вас, батенька, зашкаливает за девяносто процентов. Это очень много. Вы легко воспринимаете всё новое, усваиваете его и пытаетесь извлечь из этого пользу. Проще говоря, вы с одинаковой лёгкостью cможете носить как смокинг дипломата, так и арестантскую робу. Не в смысле – сия чаша вас не минует, а в смысле, что и в том и в том обществе вы с большой степенью вероятности будете пользоваться авторитетом, а то и достигнете командных высот. Ну, или бездны падения – это уж как посмотреть, вопрос терминологии. Надо лишь работать над собой.

Болтливый доктор медицины долго объяснял Василию Николаевичу премудрости науки психологии, но тот не слушал, уяснив для себя главное – у него большие шансы выпутаться из разных неприятностей, какими бы страшными они ни казались. Включай мозги, напрягай волю – и вперёд, нет таких крепостей, каких бы он не смог взять!!!

Охота проходила по плану. Подкопаться под флажки волки не догадались. Егеря расставили стрелков по местам, загонщики вышли на другую сторону леса вовремя. И – вперёд. Деваться серым некуда. Вот и Василий Николаевич Зубов тоже стоял на своём месте с заграничной винтовочкой в руках, подарком американского своего знакомого. Хорошая винтовочка, настоящий «винчестер» самого что ни на есть нездешнего производства. Американец, чрезвычайно гордясь продукцией отечественной оружейной промышленности, заявил, что винтовка настолько мощная, что с ней можно охотиться хоть на динозавров, а точность боя такова, что можно на лету отстрелить «боллз» даже комару… Как показала практика, американец натурально заблуждался относительно непогрешимости своих инженеров и рабочих. «Винчестер» – оружие, конечно, хорошее, но Вася скоро убедился, что в жизни не всё так просто, а косорукие рабочие и кривоглазые работники ОТК (или как там за океаном они называются?) есть везде…

Загонщики сработали хорошо, выгнали волков прямо на охотников. Василий Николаевич слышал их крики (загонщиков, конечно, а не волков) вот уже совсем рядом. Опаньки! Вон и серый бок мелькнул в кустах. Волк ещё не заметил охотника и находился на удобной для стрелка позиции. Охотник привычно вскинул ружьё. Волк рядом, промахнуться невозможно. Выстрел! Что такое? Волк только оглянулся, клацнул зубами и ринулся куда-то в сторону. Вот позорище!!! Лишь бы не увидел никто – промахнуться из такого выгодного положения… Надо бы этого серого всё же подстрелить, он должен ответить за то, что Василий Николаевич промахнулся!!! Незадачливый стрелок ринулся за зверем, бежать хищнику было трудно – густой подлесок мешал ему показать всю свою прыть.

Василий Николаевич всеми своими девяносто пятью килограммами вломился в молодую поросль осины и шиповника, словно слон в мангровый лес в погоне за слонихой в сезон случки. Как бы то ни было, но серому нельзя дать уйти! Взыграло и уязвлённое самолюбие, да и, чего греха таить, представлял уже себе Василий Николаевич, ой представлял, как роскошно будет смотреться мохнатая волчья шкура на стене или, нет, лучше – перед камином! И с какой великолепной небрежностью можно отвечать на восхищённые вопросы (да что там вопросы – просто на восхищённые взгляды) знакомых барышень:

– А, этот волк? Это ещё не очень большой экземпляр. Пусть полежит пока. Думаю вот съездить к моему другу на Аляску – поохотиться на тамошних белых волков. Они раза в полтора крупнее наших… Добуду такого – и шкуру поменяю…

Но пока белые волки из американского штата Аляска могли спать спокойно: Василий Николаевич Зубов не мог подстрелить даже самого обычного серого европейского волка, близкого родственника того, кто скушал в своё время Красную Шапочку с бабушкой, семерых козлят и пытался сожрать трёх поросят.

Василию Николаевичу сейчас было не до этого, сейчас он пробирался сквозь бурелом, пытаясь догнать мелькавшего где-то совсем недалеко хищника. Уже и крики загонщиков не слышны, уже и соседи-охотники неизвестно где остались, а он всё шёл через густую поросль. Волк трещал ветками где-то неподалёку, пару раз показавшись Васе на глаза, но, как назло, в неудобном для стрельбы положении. Всё, что он успел заметить, – обгорелый бок. Наверное, серый подпалил его на лесном пожаре, где же ещё?

Внезапно что-то заухало, засвистело, захохотало, и – ух – земли нет под ногами, и вот он уже, выпустив из рук ружьё, пытается выбраться из бочага – маленького лесного болотца, внезапно выступившего из лесной чащи. Минут десять он барахтался, пока не выбрался на берег. Ружьё, конечно же, утопил, жаль. И сам изгваздался, словно пьянчужка на городской свалке. И, самое нехорошее, непонятно, куда идти. Лес во все стороны одинаковый, откуда пришёл – непонятно, даже сломанных кустов не видно, чтобы определить, как шёл… А тут ещё смеркаться стало, и есть нечего, и даже спичек нет – в общем, целый букет ништяков.

И тут оказалось, что не напрасно, ой как не напрасно присваивает учёные степени Высшая аттестационная комиссия!!! И к Василию Николаевичу это имело самое непосредственное отношение. Проще говоря, тот пожилой и любящий гонорары доктор каких-то там медицинских наук, который определил, что величина Васиного коэффициента адаптации зашкаливает за девяносто процентов, был прав, ой как прав! Посему терпящий бедствие горе-охотник не стал метаться в сумерках в поиске обратного пути, что, собственно говоря, в данной ситуации было бесполезно. И тем более впадать в панику и биться в рыданиях (что было бесполезно в абсолютной степени), а совершенно в духе героев русских народных сказок рассудил, что утро вечера мудренее. Отжал, насколько это было возможно, мокрую одежду, нарвал елового лапника на подстилку, им же укрылся и заснул, благо ночь была не очень холодной – хоть в этом ему повезло…

Наутро Василий Николаевич, порывшись в памяти, нарыл там полузабытые сведения из читанных в детстве книжек «про индейцев». Сведения сии гласили, что для того, чтобы выбраться из лесных дебрей, нужно найти ручеёк и пойти вниз по его течению. Маленький ручеёк впадает в большой, большой ручей – в маленькую речку, маленькая речка – в большую реку, а на большой реке всегда есть люди… Применив теоретические знания на практике, Василий Николаевич нашёл ручеёк и пошёл вниз по течению. Вскоре его знания о лесных ручейках расширились, так как он узнал, что они могут впадать не только в большие ручьи или маленькие речки, но и в болота…

Василий Николаевич побрёл наугад. Насколько он помнил, за волком он вчера побежал навстречу солнцу. Значит, возвращаться сейчас надо было на запад. Авось да выведут его чутьё да удача если и не к человеческому жилью, то, худо-бедно, хотя бы на какую-нибудь дорогу. Ведь должны же быть здесь дороги, чёрт побери! Чай, не Такла-Макан какая-нибудь и не Занзибар, где, как известно, водятся одни лишь злые крокодилы.

Но дорога всё не попадалась и не попадалась. Василий Николаевич старался строго придерживаться западного направления, не смотря – лес, овраг или поляна на пути. В конце концов забрёл он в совсем уж непролазную чащу. Вокруг – столетние ели, густой шиповник. Вон – даже куртку изорвал.

В ближайших кустах послышался шорох. Василий Николаевич насторожился. Из кустов вышел волк. Василий Николаевич готов был поклясться – тот самый! Вон – обгорелым боком повернулся! Как будто для того, чтобы Вася его узнал. Потом глянул и даже – честное слово – улыбнулся! Ну, или оскалился так добродушно, что это было похоже на улыбку. А потом… подмигнул! И прыг – обратно в кусты! Как будто пришёл, проверил – на месте ли подопечный – и пошёл по своим делам. Чудеса! За ним, что ли, пойти? Да нет, волка уже не видно, даже треска веток или шелеста травы не слышно… Как испарился, сердешный! Что ж, мы будем искать другую дорогу. И Василий Николаевич пошёл в прежнем направлении.

Впереди замаячило что-то высокое и массивное, по своему виду явно не вписывающееся в лесной пейзаж. Василий Николаевич с трудом пробрался через густой кустарник и вышел на небольшую полянку. И раскрыл от удивления рот. Посреди поляны стоял огромный – метра четыре в высоту и почти метр в обхвате – столб, вкопанный в землю. На столбе чьи-то не шибко умелые ручки грубо выстрогали лицо с окладистой бородой и сурово сдвинутыми бровями. На верхушке – колпак, а по бокам – высечено что-то вроде рук, причём в правой было заметно какое-то оружие: то ли меч, то ли палица. А может, просто дубина. И хотя обработка бревна была грубой, неведомый ваятель несомненно обладал даром скульптора. Идол получился грозным и величественным. И, судя по плотности древесины, это была не сосна, а что-то более тяжёлое и прочное. Скорее всего – дуб. Но чёрт возьми! Дубы нигде в округе не растут! Этого идола откуда-то и неизвестно для чего сюда притащили! Кто они – эти неведомые идолопоклонники? Неужели такие ещё остались? Или это мода такая пошла?

Обуреваемый сумбурными мыслями, Василий Николаевич обошёл вокруг истукана. У его основания валялись куски ткани, несколько обгрызенных костей неизвестного животного и стоял настоящий берестяной туесок с какой-то жидкостью. В ней плавали три клюквинки. Стало быть, недавно стоит… В растерянности почесав затылок (от такой находки растеряешься!), Василий Николаевич решил сделать окончательный вывод по поводу своего нечаянного путешествия по лесам попозже, когда выберется в город. А пока что надо искать дорогу. И он пошёл дальше.

Внезапно он почуял какой-то неземной аромат. Наверное, именно так должна пахнуть пища богов – мелькнуло в голове. Как там её – амброзия, нектар, прасад? Впрочем, скоро он понял, что так пахнет свежесваренная уха. И впрямь – к запаху ухи добавился запах дыма, а где-то недалеко зазвучали голоса.

С трудом проломившись сквозь густой кустарник, Василий Николаевич вышел к речке (знать, не так уж и врут старые книжки!). На противоположном берегу и чуток ниже по течению сидели четверо мужиков и варили на костре уху. Справедливо рассудив, что сюда ему никто ухи не принесёт, Вася скинул одежду и переплыл речку, держа вещи над головой, чтобы не замочить. На том берегу оделся и направился к мужикам – не оставят же они его в беде!

Компания, как сразу разглядел Василий Николаевич, ему попалась престранная: мужики все как на подбор – рослые, крепкие. Как сборная штангистов-тяжеловесов. И одеты как-то очень уж по-деревенски, подчёркнуто по-деревенски: простые холщовые штаны, рубахи навыпуск. Что это под кустом валяется? Ни хрена себе – настоящий лук со стрелами!!! Кино, что ли, снимают?

Мужики заметили Васю, когда он подошёл поближе. Один встал (здоровенный, как танк, и, наверное, такой же сильный), уставился на гостя:

– Ну что, побегал? Пора и честь знать. Божью обитель строить надо.

И тут же быстрым и сильным ударом в ухо свалил ошарашенного Василия Николаевича на траву. Пока тот, оглушённый, валялся, словно мешок, подошёл второй из мужиков, чуть меньше первого, но тоже очень большой. Вдвоём они сноровисто связали Васе руки (сразу видно, делали это много и часто), пинками подняли и пинками же заставили идти. Привязали его к дереву – наподобие коровы на выпасе – и уселись доедать уху. Пленнику поесть, конечно же, не предложили. Поев, быстренько залили костёр, а Васю, ни капли не церемонясь, взяли за руки и ноги и, раскачав, закинули в лодку, которая стояла тут же у берега.

В голове избитого, униженного и оскорблённого Василия Николаевича Зубова, гения пиара, человека, вхожего к сильным мира сего, клубились нехорошие мысли. Он обдумывал, как накажет обнаглевшую деревенщину, когда доберётся до Питера. Надо будет позвонить одному своему доброму знакомому, хорошо известному в определённых кругах. На хлеб себе этот знакомый зарабатывал, как он сам любил говорить, с помощью «ликвидации дебиторской задолженности». А бойцы его – виртуозы утюга и паяльника (не в том смысле, чтобы что-то погладить или запаять, а совсем в другом), а также в самых разнообразных видах различных единоборств, готовы были выполнить приказ своего шефа быстро и чётко, причём в любое время суток…

Но не прав, ох как не прав был Василий Николаевич! Ничем ему сейчас не смогли бы помочь ни знакомый бандит, ни высокопоставленные чиновники или офицеры спецслужб. Никто. Отныне полагаться ему надо было только на свои девяносто процентов коэффициента адаптации. Только на них, и ни на что больше!!!

Лодка между тем шла вниз по течению. Двое гребли, течение было быстрым, и примерно через час причалили к берегу. Васю выгрузили из лодки тем же неприятным способом, что и загрузили в неё.

Метрах в ста от берега стоял деревянный двухэтажный терем. Именно – терем. Слово «дом» к нему не подходило ну никак. «Декорация, фильм снимают», – снова мелькнула у Васи в голове мысль. Сознание никак не хотело принимать новую реальность и цеплялось за привычное. А в нём, в привычном-то, таких вот теремов не бывало. Разве что в Кижах. Но здесь же не Кижи. Да и мужички ведут себя совсем не как нынешние деревенские обыватели. «Да, – мелькнула вторая мысль, – не бывает сейчас таких теремов, не строят их. Не нужны просто. А что не декорация это – видно сразу. Декорации все, как правило, свеженькие, красивые, брёвна желтеют свежеободранными боками. А ведь два-три года – и от желтизны не останется и следа. Темнеет древесина под открытым небом, ой как быстро темнеет. Вот и этот терем – сразу видно, что не вчера построен. И не позавчера. И не позапозавчера. Давно построен. Лет тридцать назад – самое малое. А кому бы в то время надо было строить здесь терем и все эти годы за ним смотреть? Вот и думай, Вася, думай. Привыкай, что в действительности всё совсем не так, как на самом деле. Такой вот воплощённый афоризм. Включай, Вася, свои девяносто процентов».

Пока Василий Николаевич предавался этим размышлением, его провели в терем, где, как и следовало ожидать, всё было сделано в духе седой старины – и лавки, и столы, и стены, и посуда. Абсолютно всё. Не было здесь электричества и алюминия, синтетики и двигателей внутреннего сгорания, генетически модифицированных продуктов и корнеплода по имени картошка. Здесь много чего не было, в этом мире. Но зато здесь был высокий и могучий старик в непривычной глазу одежде – малиновой, расшитой золотыми петухами рубахе, бархатных штанах и сапогах с загнутыми носками – ну прям как с картинки из старой русской жизни. И с внимательным взглядом из-под косматых бровей. Сидел он на красивом резном стуле, выточенном из цельного массива дуба. Впрочем, сказать «старик» было бы не совсем верно. Ничего старческого, немощного в его облике не было. Мощный, умный и властный – эти эпитеты подошли бы к нему больше всего. «Главный здесь» – подумал Вася, не кланяясь, но и не задирая нос.

Хозяин дома некоторое время сидел, пристально разглядывая Васю, словно изучал. Заговорил он первым.

– Вижу, не здешний ты. Одежда на тебе чужая, да и чину не знаешь, ведёшь себя не по-нашему. Опять же меня не знаешь, сразу в ноги не бухнулся. А меня здесь все знают.

Помолчал ещё немного. Потом усмехнулся.

– Ну что, мил-человек, рассказывай, кто ты и откуда. Чем дышишь и чего ищешь.

Не просто, ох как не просто было Васе рассказывать этому человеку свою историю. В самом деле, как и что мог он объяснить средневековому (в чём уже не осталось сомнений) русичу из того, каким образом он здесь очутился? Начнёшь говорить о перемещении во времени – не поймёт просто. Хозяин дома подстегнул его:

– Да ты не молчи, рассказывай. А то ведь ребят моих кликну, не то что заговоришь, запоёшь, как соловей в мае. А, может, и вправду тебя на Соловки отправить – божью обитель строить? А то работа там аховая, мрут людишки-то, словно мухи осенние.

При слове «Соловки» Васю аж передёрнуло, и он решился:

– Видишь ли, хозяин (ах как естественно вырвалось это слово!), я из другого времени, не ваш я.

Хозяин дома перебил его, не выказав никакого удивления:

– Я уже догадался. Это сразу видно. Встарь один аглицкий немец, Рожа Быков кличут, может, слыхал? – писал о таком. Его ещё за это тамошние попы в острог сажали. Да здоровый мужичок оказался, выдюжил. Потом ещё много пользы принёс. Знающий человек был, учёный. Уважаю.

Вася слегка обомлел от столь вольной адаптации имени знаменитого английского философа и учёного Роджера Бэкона к старорусской жизни, но виду не показал. Вызывала удивление и общая эрудиция хозяина дома. Никакого «культурного шока» при известии о пришельце из дней грядущих, ни-че-го… Вася рассказал о себе всё – и о том, каким трудом приходилось зарабатывать на хлеб с маслом (да что там стесняться – на хлеб с маслом и с чёрной икрой), и о том, как он здесь очутился. Хотя, собственно говоря, как он здесь очутился, Вася и сам не понял: погнался за волком, провалился в болото, заблудился в лесу, а потом – бац – получил в ухо и теперь вот стоит здесь, пред ваши светлые очи, хозяин…

Хозяин внимательно всё выслушал и сказал:

– Так, говоришь, мастер ты народные бунты вызывать или усмирять? Это хорошо. Такие люди мне нужны. К делу тебя пристрою, сыт будешь и нос в сметане… Только служи верно, смотри. А то знаешь… Кличут меня Михайло Докука. А Докука – это потому что докучаю людям своими вопросами да делами. И видишь ли, никто мне не отказывает и хворью не отговаривается. А теперь ступай, скажи дворне, пусть тебя пристроят в лучшую светёлку, одежонку дадут чистую – твоя-то совсем оборвалась, а завтра говорить будем, скажу, что мне от тебя надо… а звать тебя теперь будут не Василий Николаевич Зубов – чести много, а Вася Зуб. Ступай.

Наутро дюжий детина, один из тех, кого Вася повстречал на берегу реки, бесцеремонно растолкал его и заявил, что Михайло Докука требует его к себе…

Василий Николаевич, новоиспечённый Вася Зуб, благоразумно решил не тянуть с появлением пред своим грозным хозяином. Одет тот на этот раз был попроще, в простую холщовую одежду, только сапоги оставил прежние – вычурные.

– Думал я тут, Вася, как лучше тебя использовать, и вот что решил, – не здороваясь, начал Докука, – главный город в нашей земле – Новоград, есть ещё несколько поменьше, но они пойдут за Новоградом, о них речи не будет. И Новоград – город вольный, князей мы приглашаем, когда в них нужда есть – ну, там от врагов отбиться или самим кого пограбить. Как приглашаем, так и выгоняем, это у нас просто. А правит Господином Великим Новоградом в простое время посадник, и кому быть посадником, решает Вече Новоградское. Кого народ на Вече крикнет – тому и быть посадником. Но кричать там могут не все. Только свободные и никогда в кабале не бывшие. Ещё голь всякую мы на Вече не пускаем, только крепких хозяев, а крепких хозяев в Новограде почитай все, кроме ушкуйников-горлопанов да бездельников-лодырей. Ушкуйники живут в Ушкуйной слободе, за городом, как их к делу приспособить – решим потом. Народец они смутный, беспокойный, живут разбоем, но в лихое время от них большая польза, потому что в битве лучше них никого нету. Если б захотели – в один день Новоград разграбили бы, но понимают, что без Новограда защиты у них не будет – разбредутся кто куда да сгинут совсем. А тут – где они городу подсобят, где город им – беспокойно, а живём, и всем хорошо… Скоро на Вече посадника кричать будут. Старый-то посадник умер давеча, болел очень, сейчас без власти живём, смута может быть, а смута – это и нам, боярам, и посадским – одна беда. В посадники метят трое. Один – думный боярин Аскольд Белозёрский. Богатый очень и алчет многого. Торговля у него большая с Ганзой, в Любеке и Гамбурге много лавок держит, думает под немцев уйти. И Новоград хочет немцам отдать. Не понимает, что русскому человеку под латинян-еретиков – нельзя. Онемечат, сожрут, и не станет русского человека. Но много есть у него сторонников в Новограде – такие же, как он, кто на заход смотрит и мнит большую выгоду с немецкой земли поиметь, а за это готов даже веру свою продать. Поддерживают его ганзейцы, готовы даже деньгами его ссудить, лишь бы он всё по их делал. И не только ганзейцы…

Докука остановился, чтобы хлебнуть квасу из жбана в углу, и продолжил:

– Второй – Филипп Соловей. Богатый купчина. Этот – злейший враг Аскольда. Хочет он от всего мира отгородиться и жить старым укладом. Мол, мы – самостийники, сами с усами и всех победим. Человек, как я думаю, недалёкий, но хитрый и ушлый. На будущее думать не может или не хочет, а вот что касаемо сиюминутной выгоды – за то у него тыковка неплохо работает, и многие бояре по его думают. Да и люд новоградский за ним идёт. Не все, но многие. Боятся людишки перемен, хотят как встарь жить, а по-старому нельзя, время не то. Перемены нужны, без них – смерть. Растащат, разорвут землю Новоградскую. Ляхи, литовцы, ливонцы, шведы – волков вокруг много. Биться с ними можно только сообща. Но немногие пока это понимают. Вот я и хочу, когда стану посадником, объединить все русские земли. Если надо – даже под московского царя пойти…

Вася сидел, как на армейской политинформации, позёвывая. Работа на поприще связей с общественностью выработала у него ироничное отношение к напыщенно-пафосным построениям, коими так богата предвыборная политическая риторика. Вместе с тем он прекрасно понимал, что «пипл хавает» эту мишуру в основном вполне серьёзно, и научился ни словом, ни жестом, ни движением бровей не показывать своего к ней отношения. А Докука между тем продолжал витийствовать:

– Суров он, но веры православной, своих купцов да мастеровых не обижает, да и врагов бьёт изрядно. И стать посадником поможешь мне ты. Сумеешь – ни в чём тебе отказа не будет. Не сумеешь – ну что ж, не повезло тебе…

Тут Михайло Докука замолчал, а Вася Зуб подумал – насколько же сильно ему не повезёт в случае поражения Докуки на выборах посадника. Что тут сейчас в моде – сажание на кол, заливание в горло расплавленного свинца или зашивание в медвежью шкуру с последующим затравливанием собаками? А может, что-то ещё более «прелестное» из того, о чём историки умолчали или что им попросту неведомо? Всё это было для Василия Николаевича Зубова одинаково неприемлемо. Да-а-а-а, надо срочно включать на полную мощность свои девяносто процентов…

– Ты, Вася, осваивайся пока. Если куда надо съездить – говори, сделаем. В помощь тебе будут двое из моей дворни. Люди они надёжные, каждый в своём ремесле – дока. Будут тебе помогать, объяснять. Защищать. Ну и присмотрят, чтобы ты не сбежал. Хотя не сбежишь, некуда тебе бежать. Если всё же сбежишь, дальше Аскольда или Филиппа никуда не денешься. А они не такие добрые да радушные, как я, ох не такие. Ладно, ступай пока…

Первым из помощников оказался дворовый человек Федя по прозвищу Пасть Порву. Росту он был – как самый высокий баскетболист, а в ширину – как три баскетболиста, поставленные рядом. Весу в нём было, пожалуй, под два центнера, как на глаз определил Вася Зуб. При этом – ни грамма жира. Два центнера стальных мышц и безграничная преданность Михайле Докуке – вот что такое был Федя Пасть Порву. Воспитывался при дворе с младенческих лет, когда отец его, дровосек, погиб в лесу, придавленный лесиной, а мать умерла ещё при родах. Докуку почитал не то что как родного отца, молиться на него готов был как на бога. Выгоды своей ни в чём не искал, а учитывая общую лёгкую тупость Феди, можно было с уверенностью сказать, что на предательство такой человек не способен и, если надо, выполнит любое приказание хозяина. Прозвище своё получил он за постоянную приговорку – «пасть порву», хотя, в сущности, человек он был добродушный, как многие сильные люди. На медведя он ходил даже без рогатины. Встретив в лесу Топтыгина, просто дружески обнимал его, ломая кости. Когда он в базарный день выходил биться на кулаках, желающих находилось мало. Победить его никто и не тщился, предметом спора было – кто дольше против Феди выстоит. Что, впрочем, тоже было лишь досужим спором. Стоило Феде попасть кулаком хотя бы один раз – выстоять не мог никто. А если какой-нибудь очень искусный боец задевал Федю всерьёз, тот, разъярясь, начинал бить, нет, не в полную силу и даже не вполсилы, а так… в треть или даже в четверть силы. И легко мог зашибить до смерти. Не со злобы, а по недоразумению… Даже ушкуйники – на что уж отчаянные оторвы – предпочитали с Федей не спорить.

Как-то раз один цыган, в летнее время водивший учёного медведя по ярмаркам и заставлявший его плясать под балалайку, решил по осени своего лохматого артиста, чтобы не нести убытки (мишка собирался ложиться в спячку), забить и шкуру продать. Умирать медведь активно не желал и невзначай сломал цыгану руку. Тот обратился к судье, дабы казнить животное по приговору суда (с выдачей шкуры пострадавшему). Федя, узнав о таком чудном суде, собрался уже было цыгана прибить, но тот, несмотря на сломанную руку, показал завидную прыть, благодаря в душе своего цыганского бога, что мишка сломал ему всего лишь руку, а не ногу. Медведя, пережившего такой стресс и едва не ставшего жертвой судебного произвола, Федя откормил и отправил в лес ложиться в спячку, объяснив ему при этом, чтобы летом ему не попадался… Вот такой был Федя человек.

Второго из дворовых людей, кого приставили к Васе, звали Кирилл, а откуда у него такое чудное прозвище – Упал Отжался – Вася Зуб узнал во время поездки в ушкуйную слободу, в которой его сопровождали и Кирилл (попросту Киря), и Федя. В сущности, никакой особой нужды ехать к ушкуйникам не было, но Вася, имея по истории России твёрдую и честно заработанную школьную «пятёрку», решил лично взглянуть на этот буйный народ, державший в напряжении весь Север, а в довесок ещё Поволжье и запад Сибири – авось пригодится в деле. Да не наверное, а точно пригодится. Сила никогда лишней не бывает. Сборы в поездку были недолги, но от внимания дворни не ускользнули. Ехать решили с утра, чтобы к вечеру вернуться обратно – ночёвку ценного специалиста на чужой территории Докука запретил. Ехали на лошадях: Федя с Кирей на резвых скакунах, а Васе, как несведущему в конном деле, подобрали старенькую смирную лошадку.

Дорога была широкой и шла в основном через лес, не очень густой. Только в одном месте она сужалась так, что ехать можно было только по одному, в затылок друг другу. По краям рос густой кустарник, пробраться через который было довольно сложно. Вот на этой узкой тропинке и подкараулили троицу злые вороги. Ехавший впереди здоровяк Федя получил по лбу здоровенной дубиной и, не успев даже ойкнуть, мешком свалился с коня. Тут же из кустов спереди и сзади всадников вышло десятка полтора крепких мужичков. Вооружены были – у кого ножики, у кого – кистени, у кого – ещё какое-то разбойничье непотребство. Оглушив Федю, нападавшие посчитали дело сделанным, и старший из них – среднего роста жилистый мужичонка средних же лет, без оружия и с цепким взглядом – спокойно заявил: