Текст книги "Недоконченные беседы («Между делом»)"

Автор книги: Михаил Салтыков-Щедрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Впервые– ОЗ, 1882, № 8, отд. II, стр. 248–258 (вып. в свет 17 августа). Под заглавием «Июльское веяние» и за подписью «М. С».

Сохранились рукописи первой и второй редакции (частично – ЛИ, т. 11–12. М., 1933, стр. 284–293).

Статья написана в июле 1882 года в Ораниенбауме. На полях рукописи первой редакции имеются записи карандашом, относящиеся к развитию сюжета: «Околот<очный>. Если так – спроси. Я ваш<ество> завсег<да> лучше спрош<у>. Компрометирует общ<ество> шпион. Дерунов сосет и человеком делает. Еврей сосет и скорлупки бросает. Сцена из евр<ейского> быта». Во время работы над рукописью первой редакции очерка Салтыков предназначал его не для цикла «Между делом» («Недоконченные беседы»), а хотел им завершить «Письма к тетеньке». Так как появившееся незадолго перед этим в майской книжке очередное «Письмо к тетеньке» напечатано с подзаголовком: «Письмо девятое и последнее», то он дает очерку заглавие «Postscriptum». На связь с «Письмами» указывают и начальные строки рукописи:

Вы чересчур уж требовательны, милая тетенька. Засыпали меня вопросами. С чего вдруг поднялась возня с евреями? что означают текущие административные перемены? что такое происходит в Египте? и проч. Все-то вы хотите знать и на все требуете ответа. Даже поступок околоточного, который убил на Петербургской стороне купца, – и тот интересует вас. Не замешана ли тут внутренняя политика? спрашиваете вы, и каких дальнейших поступков следует ожидать?

В процессе работы над рукописью второй редакции замысел Салтыкова изменился, он решает не заканчивать этим очерком «Письма к тетеньке». Он зачеркивает в рукописи приведенные выше строки и вместо прежнего заглавия «Postscriptum» пишет новое: «Июльские размышления». Текст второй редакции более близок к журнальному, который, в свою очередь, почти не отличается от текста отд. Изд. 1884. Приводим один из наиболее важных вариантов первой редакции.

К стр. 233, после данного в иной редакции абзаца: «В том-то и беда наша…» —

Начну с вопроса – еврейского.

По моему мнению, корень этого вопроса – в темпераментах. Темпераменту русскому претит прежде всего внешний вид еврея. Все-то он движется, все-то высматривает и все что-то жует и сосет.

– Что, еврей, сосешь?

– Музицка шашу.

Ужасно это сердит. Мужичка сосать не диковина; и Колупаев, и Разуваев, и Дерунов – все сосут. Но они сосут и в то же время «человеком» делают. Стало быть, есть тут и воспитательная цель.

– Я тебя сосу, – говорит Дерунов, – да я же тебя и «человеком» сделаю!

И точно. Стоит только выдержать эту воспитательную практику – и «человек» готов. Сначала Дерунов называет его «крестником», потом начинает шутить, что, мол, мы «на одном солнце онучи сушили», а потом, смотришь, крестник уж и сам начинает, благословясь, посасывать Дерунова. Словом сказать, процесс сосания идет здесь и «по-милу», и «по-божецки» и никогда так, чтобы совсем без остатка. «Ты за меня, я за тебя, а бог за всех – так-то, милый друг!» «Точно так, ваше степенство!»

Разумеется, выдерживали немногие, но тут уж Разуваев не виноват.

– Я все силы-меры употреблял, чтобы его «человеком» сделать, – говорит Разуваев, – ан из него вышел пентюх!

Пентюх! но кто же об пентюхах говорит!

Напротив того, еврей никаких воспитательных целей в виду не имеет, именно «человеком» сделать не намеревается. Он просто возьмет «музицка» двумя пальцами, пососет и скорлупку выбросит. Потом возьмет другого «музицка» – и опять выбросит скорлупку. Когда же скорлупок наберется достаточно, он соберет их в кучку и продаст.

Никакого разговора «по душе», «по-милу» при этом не происходит. Одна только оговорка! «шаши мене, ежели можешь!»

– То-то, Давид Саулыч, что не изловчились еще мы!

– А коли ты не можешь, так я тебя шашу!

И дело с концом.

Но, кроме «божецких разговоров», есть и еще разница между Деруновым и евреем. Дерунов обыкновенно выходит на промысел в одиночку. Жена его в это время «гуляет», а дети воспитываются в пансионах, с тем чтобы из них вышли «добрые господа». Напротив того, еврей сосет целым родом. Не только он, старый Давид, но и Рифка, и Рохля, и Иосель, и Идек, и Элья – все жуют скорлупки и выплевывают. Как хотите, а это обидно. И никто из этих сосущих и жующих однажды ничего прожеванного не отдаст. А в довершение всего, никогда он сыт не бывает, а громадное большинство детей редко в довольстве живет. Потому что едва только начнет еврей порядком насасываться – сейчас его к капитану-исправнику, а ну, показывай, жид, что у тебя в потрохах есть? Посмотрит капитан-исправник, посмотрит заседатель – много ли останется?

– И зачем я пошел – не знаю!

Только и всего.

Разумеется, частенько-таки выискиваются и такие молодцы, которые несомненно на пользу сосут, но такие удачники обыкновенно бегут из «своих мест» в большие центры и там заканчивают свое поприще в виде банкиров, железнодорожников, а прежде в виде откупщиков. Вот по ним-то и составилось мое мнение о еврейском благоденствии.

Верхний угол следующего листа вместе с текстом оторван. Приводим одну из вставок к оторванной части текста:

Но это бесчеловечие явится еще более осязательным, если припомнить, что нет на свете вещи более общедоступной, как предание, и что, следовательно, это последнее прежде всего становится достоянием толпы, и без того обезумевшей под игом собственного злосчастия. Именно такого рода характер имеет предание, наложившее клеймо отчуждения на еврейское племя. Когда я думаю о положении, созданном образами и стонами старой легенды, которая преследует евреев из века в век на всяком месте, – право, мне кажется, что я с ума схожу. Сдается, что зияет безграничная и бездонная пропасть, наполненная кипящей смолой, и в этой пропасти мучится человек, у которого отнято все, даже право на смерть.

Поводом к написанию «Июльского веяния» послужили еврейские погромы, прокатившиеся по югу России весной и летом 1881–1882 гг.1. Откликаясь в своей сатире и публицистике на все главные явления текущей общественной жизни, Салтыков не мог обойти молчанием этих событий и всего еврейского вопроса, резко обострившегося в период так называемой «народной политики» гр. Н. П. Игнатьева и сохранившего напряженность и при его преемнике на посту министра внутренних дел гр. Д. А. Толстом. Сатирическому обличению «народной политики» посвящены многие страницы в «Письмах к тетеньке» (см. т. 14 наст. изд.). В «Июльском веянии» Салтыков продолжает критику этой реакционно-демагогической и националистической политики применительно к «еврейскому вопросу». Но предметом внимания писателя являются здесь не правительственные мероприятия как таковые. В еврейском вопросе они отличались определенной двойственностью. Изданные в мае 1882 года «Временные правила о евреях», с одной стороны, вводили ряд мер чрезвычайно стеснительных для еврейского населения, а с другой стороны, ставили своей целью не допускать антиеврейских беспорядков. Последнее объяснялось, однако, не просвещенно-гуманной позицией власти, но паническою боязнью всяких активных движений народных масс, «толпы», хотя бы и возникавших на архиреакционной расово-шовинистической почве. При обсуждении «Временных правил…» в Комитете министров, его председатель М. Х. Рейтерн с полной откровенностью указал на эту подоплеку: «Сегодня, – сказал он, – травят и грабят евреев. Завтра перейдут к так называемым кулакам <…> потом

1 Существует не поддающееся проверке мемуарное свидетельство об одном обстоятельстве, послужившем будто бы непосредственным толчком для написания «Июльского веяния». В заметке «Черты из жизни М. Е. Салтыкова» анонимный автор (А. И. Эртель?) вспоминает: «И. Н. Сорокин, полуписатель, полуподрядчик из евреев, рассказывал мне в 80-х годах о посещении им в погромную эпоху Салтыкова, которого он просил заступиться за его гонимых бывших единоверцев. Салтыков обрушился на Сорокина с криком:

«Ступайте к Каткову, которому ваш Поляков подарил дом для Лицея, а меня оставьте в покое!..»

И оба собеседника пришли в такое возбужденное состояние, что схватились за спинки стульев. Сорокин выскочил как ошарашенный. Салтыков… написал немедленно свою знаменитую сатиру в защиту евреев…». может очередь дойти до купцов и помещиков. Одним словом, при бездействии властей, возможно ожидать в недалеком будущем развития самого ужасного социализма».[105]105
  «Дневник Е. А. Перетца». М.—Л., 1927, с. 130–133.


[Закрыть]

Указав в общей форме на неспособность «народной политики» «покончить» с еврейским вопросом («улетели народные политики, а евреи остались <…> вместе с тем остался нетронутым и еврейский вопрос»), Салтыков переходит к существу поставленной им перед собой более обширной и глубокой задачи. В условиях подъема антисемитских настроений – одном из спутников общественной и политической реакции 80-х годов – писатель решил возвысить свой голос, чтобы привлечь силы добра и разума к еврейскому вопросу, о котором сказал: «История никогда не начертывала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого человечности, более мучительного…»

Подход Салтыкова к вопросу о евреях и еврействе исполнен, с одной стороны, исторического идеализма и просветительского этизма, а с другой – демократизма и социального анализа.

«Главное место» в ряду тех «запутанностей», которые определяют ненормальное положение еврейского вопроса, Салтыков отводит «преданию», о котором пишет, что хотя оно давно уже утратило смысл, но и доселе сохраняет «свою живость». Речь идет, разумеется, о евангельском «предании», хотя оно и не названо. Согласно повествованию евангелистов, Иисус Христос был казнен на кресте по воле иудейских первосвященников и воинов, потребовавших от прокуратора Рима, Пилата понтийского, не хотевшего смерти Иисуса: «Распни, распни его!..» – и клятвенно заявивших при этом от имени всего народа еврейского: «Кровь его на нас и на детях наших!..»

С поразительной смелостью Салтыков пишет об этом повествовании, принадлежащем главнейшей из «священных» книг христианской религии: «Нет ничего бесчеловечнее и безумнее предания, выходящего из темных ущелий далекого прошлого и с жестокостью, доходящей до идиотского самодовольства, из века в век переносящего клеймо позора, отчуждения и ненависти на все еврейское племя».

Объяснение происхождения антисемитизма ранне-христианским мифом и религиозным фанатизмом не научно. Оно грешит историческим идеализмом; оно узко и недостаточно. Но обличительная критика «предания» в выступлении Салтыкова не была ни беспредметной, ни несвоевременной. Враждебная по отношению к евреям эксплуатация евангельской легенды в самом деле служила на протяжении веков действенным оружием в агитационно-идеологическом арсенале антисемитизма. Оружием этим широко пользовалась реакция и в царской России. Сам глава самодержавной власти император Александр III написал однажды на ходатайстве об улучшении положения евреев: «Если судьба их печальна, то она предначертана Евангелием».[106]106
  «Дневник Е. М. Феоктистова». Запись от 22 февраля 1891 г. ИРЛИ, ф. 9122 II-б 54, л. 26.


[Закрыть] Эта же мысль, вольно или невольно, внушалась с детских лет массам верующих христиан домашним, школьным и церковным чтением Евангелия.

Среди причин, содействующих сохранению «незыблемости предания», Салтыков подчеркивает две. Первая – «несознанные капризы расового темперамента», то есть те или иные проявления еврейского племенного типа и характера. К этому ниже добавлено указание на необычность для русского человека «образа жизни еврея», «внешней его складки», «манеры говорить, ходить, одеваться» – то есть указания на все то, что сформировалось и поддерживалось в еврейском народном быте традицией и изолированным существованием еврейских масс в условиях гетто и местечек, в специфической обстановке черты оседлости и власти раввината. Вторая причина – «совершенно произвольное представление о еврейском типе на основании образцов, взятых не в трудящихся массах еврейского племени, а в сферах более или менее досужих и эксплуатирующих». Разъясняя эту причину, Салтыков один из первых – если не первый – в русской литературе, применяет социальный подход к еврейскому вопросу.

Салтыков отвергает «сплошной» взгляд на еврейскую среду и ее отдельных представителей. Как и в любой другой общественной среде, в ней действуют законы социального расслоения. Есть еврейская буржуазия (во всех ее модификациях – от местечковых арендаторов и шинкарей до космополитических банкиров-миллионеров), и есть еврейские трудящиеся. Салтыков ставит рядом с ранее созданными им фигурами отечественных кулаков-мироедов Деруновым, Колупаевым и Разуваевым их еврейских собратий. И те и другие осуществляют беспощадную эксплуатацию людей нужды и социальной придавленности. Деяния Разуваева-русского и Разуваева-еврея – «одинаково омерзительны». «Кому же, однако, приходило в голову, – спрашивает Салтыков, – указывать на Разуваева как на определяющий тип русского человека?» И продолжает, – формулируя главный обличительный тезис статьи: «А Разуваева-еврея непременно навяжут всему еврейскому племени и будут при этом на все племя кричать: ату!»

Отослав в цензуру августовскую книжку с «Июльским веянием», Салтыков писал Белоголовому: «Трудно было отделить еврейский вопрос от вопроса о Поляковых, Заках и Варшавских, но, кажется, успел» (письмо от 11 августа 1882 г.). Действительно, внеся в еврейский вопрос критерии различия между евреями-эксплуататорами и евреями эксплуатируемыми, взглянув на него с точки зрения социального этизма демократа-просветителя – с точки зрения «справедливости, сознания братства и любви», – Салтыков «успел» во многом правильно осветить этот вопрос. Но внести полную ясность в проблему с позиций своего просветительского мировоззрения Салтыков не мог. И на вопрос, почему же, однако, «мы с такой легкостью отождествляем» еврея-хищника, представителя «концессионерских безобразий и проделок», с рядовым членом еврейской массы, с евреем трудящимся, писатель дает лишь предположительный и неясный ответ.

Но в конкретной обстановке того исторического момента важны были не столько научная четкость и полнота отдельных формулировок, направленных против антисемитского угара реакции, сколько общее направление и дух выступления писателя-демократа. Исполненное гневного обличения «еврейской травли» и глубины понимания «неистовства» трагедии, тяготеющей над «замученным еврейством» социальных низов, «Июльское веяние» явилось первым в русской литературе отпором такой общественной силы против преследования евреев. За ним, на более поздних этапах, последовали выступления Л. Толстого, Короленко, Горького и др.

«Июльское веяние» вызвало озлобленное негодование со стороны всех органов реакционно-националистической печати. Они обвиняли Салтыкова в «тенденциозном заигрывании с еврейским вопросом», в «набивании себе либеральной цены», в «кощунственном отношении к святому Евангелию», в «глумлении над собственным народом» и т. д. и т. п. (статьи в «Новом времени», «Гражданине», «Киевлянине» и др.). Напротив того, в демократических кругах статья была расценена как одно из наиболее выдающихся публицистических выступлений писателя. Находившийся в ту пору в Швейцарии Г. З. Елисеев, где он общался с тамошними русскими революционными эмигрантами, писал Салтыкову по прочтении августовской книжки «Отеч. записок»: «Перл ее составляет, конечно, «Июльское веяние», которое здесь, как и везде, производит общий восторг. «Рассвет» хотя и витиевато, но очень метко выразил значение этой статьи для России.[107]107
  В передовой статье № 34 от 22 августа 1882 г. петербургский журнал «Рассвет» – «еженедельный орган русских евреев» – писал о статье Салтыкова: «Мнение <…> литератора с могучим талантом и силою глубокого, искреннего убеждения – это своего рода властный голос лучшей части общества: голос, подчиняющий себе бескорыстные суждения меньших умов».


[Закрыть] Такое резюмирующее, веское, авторитетное слово было необходимо сказать по вопросу, который мутит не только Россию и Европу и наделал столько бед. Было бы очень хорошо, если бы время от времени, оставляя эзоповский язык, Вы так прямо и авторитетно высказывались и по другим проклятым вопросам, подписываясь под статьями своим полным именем. Да, Ваше имя теперь настолько авторитетно в России, что не только имеете право, но и должны говорить, как власть имеющий».[108]108
  «Письма Г. З. Елисеева к М. Е. Салтыкову-Щедрину». Подг. Текста и примеч. И. Р. Эйгеса. Изд. Всесоюзн. библиотеки им. В. И. Ленина. М., 1935, с. 91 (письмо от 5 сентября 1882 г. из Берна).


[Закрыть]

«Июльское веяние» было перепечатано (вторая половина статьи) или процитировано во многих еврейских периодических изданиях, русских и зарубежных, а также издано отдельной брошюркой.[109]109
  М. Е. Салтыков (Щедрин). Еврейский вопрос. Варшава, изд-во «Правда», 1906, 16 стр. В серии: «В защиту гонимого народа», № 1. Эта же брошюра была издана в 1909 г. книгоиздательством «Правда» в Петербурге, 12 стр. И в том и в другом изданиях брошюра начинается предисловием анонимного автора: «Несколько слов о Михаиле Евграфовиче Салтыкове-Щедрине по отношению его к еврейскому вопросу».


[Закрыть] На похоронах Салтыкова на его могилу был возложен «венок из терниев», с надписью: «От благодарных евреев».

Стр. 229…дернуло околоточного на Петербургской стороне две души загубить! – Убийство околоточным надзирателем Ивановым купца Низовцева и его служительницы было совершено с целью ограбления. Сообщения об этом сенсационном убийстве во множестве печатались в петербургских газетах начиная с 21 июня 1882 г.

…устроился на даче под Петербургом, – Лето 1882 г. Салтыков с семьей жил на даче в Ораниенбауме.

Катков с Аксаковым в Москву зовут, Булюбаш – в Полтаву… – Сатирические стрелы по адресу представителей великорусского и украинского национализма.

Стр. 230. Довольно поболтали. Налгали с три короба… – Одна из салтыковских оценок демагогического фразерства и лжи эры «народной политики», главным деятелем которой был министр внутренних дел гр. Н. П. Игнатьев. Подробнее см. в «Письмах к тетеньке», особенно в «Письме втором», тему которого Салтыков определил словами: «О лгунах и лганье» (ср. также в письме к Белоголовому от 19 июля 1882 г. слова об «игнатьевской болтовне»).

…мажорные тоны… сменяются минорными, а минорные – мольными… – По-видимому, ошибка: лат. слово moll (мягкий) – другое наименование минорного же лада.

…прекрасные незнакомцы – представители полицейской власти.

Стр. 232…при «правовом порядке» (псевдоним). – Здесь и ниже эзоповские иносказания основываются на приеме иронического переосмысления политических терминов в значении, противоположном их реальному содержанию. Так, «правовой порядок» означает – бесправие, «реформа» – сохранение в неприкосновенности социального статус-кво и т. п.

Ведь справляются же с литературой. Не писать о соборах, ни об Успенском, ни об Архангельском, ни об Исаакиевском – и не пишут. Вот о колокольнях (псевдоним) писать – это можно, но я и об колокольнях писать не желаю. – Отклик на цензурную политику властей, запрещавших писать о конституционном строе (собор – земский собор) и поощрявших пропаганду строя самодержавного (колокольня – столп, как опора чего-либо, в данном случае царизма).

Стр. 234…«жизнь духа»… «дух жизни»… «оздоровление корней»… – фразеологизмы славянофильской и националистической литературы, поэзии (А. Хомяков) и публицистики (И. Аксаков и др.).

И «ключей» требовала, и Босфору грозила… и на кратчайший путь в Индию указывала… – Перечисляются декларации и акты внешней политики России конца 70-х – начала 80-х годов, направленных на борьбу с английским влиянием в Турции и проливах, с одной стороны, и в Средней Азии – с другой. О «ключах» – от Храма Рождества Христова в Вифлееме и от Храма гроба господня в Иерусалиме – см. в наст. изд. т. 11, стр. 616–617 и т. 14, стр. 578. См. в т. 14 примеч. к гл. IV «За рубежом».

…помните ли Вы сказку о «Диком помещике»? – Эта «сказка» Салтыкова была напечатана в «Отеч. записках», 1869 г., № 3 (см. ее в т. 16, кн. первая).

…улетели народные политики… – Имеется в виду увольнение с поста министра внутренних дел сначала М. Т. Лорис-Меликова, а потом гр. Н. П. Игнатьева, главных деятелей эры «народной политики», и назначение на этот пост в мае 1882 г. последовательного идеолога и проводника реакции гр. Д. А. Толстого.

Стр. 236…стигматизированный. – Стигмой или стигматом называли в древней Греции клеймо, которое выжигалось на теле раба или преступника.

…называют их «татями». – то есть ворами, грабителями (церк. – слав.).

Стр. 239…Оржешко «Могучий Самсон». – Оценка в «Июльском веянии» этого рассказа польской писательницы вызвала ее на благодарственное обращение к автору. В письме из Гродно от 31 октября 1882 г. она писала Салтыкову: «…Вы изволили напечатать в уважаемом и прекрасном Вашем журнале («Отечеств, зап.») некоторые из моих повестушек в переводе на русский язык.[110]110
  Среди произведений Э. Ожешко (Оржешко), напечатанных в «Отеч. записках» – все в переводе Р. И. Сементковского – был и рассказ «Могучий Самсон», посвященный изображению бедственного положения еврейского населения в западных губерниях. Он появился в декабрьской книжке журнала за 1880 г.


[Закрыть] Я уже давно собиралась поблагодарить Вас за это. Теперь я прочла в Вашей статье «Июльское веяние» об одной из них несколько столь лестных для меня слов, что дальше откладывать осуществление моего намерения не могу и шлю Вам сердечное спасибо. Похвала такого писателя и мыслителя, как Вы, внушает человеку доверие к собственным силам, вместе с тем укрепляет их… Кроме того, меня несказанно обрадовало единомыслие наше во взглядах на несчастный еврейский вопрос. Хотя я почти уверена, что Вы по-польски не читаете, но тем не менее я осмеливаюсь доставить Вам мою брошюру по этому вопросу[111]111
  Была послана брошюра Э. Ожешко «О Żydach» («О евреях»), изд. В 1881 г. в Вильне.


[Закрыть]… Пусть она иногда напоминает Вам искреннюю почитательницу Вашего таланта. Мы все, впрочем, Вас хорошо здесь знаем и, восторгаясь блестящими достоинствами Ваших трудов, относимся с величайшим уважением к возвышенным и глубоким мыслям, которые Вы в них высказываете».[112]112
  Перевод письма с польского был сделан по просьбе Салтыкова Р. И. Сементковским («Русская старина», 1912, № 4, с. 47–52), Ответ Салтыкова неизвестен.


[Закрыть]