Текст книги "Ромул"

Автор книги: Михаил Бондаренко

В кольце врагов

Когда весть о похищении девушек долетела до соседних городов, тамошнее население пришло в ярость и негодование, подогреваемое ещё и слёзными жалобами несчастных родителей, в одночасье лишившихся своих дочерей²⁵⁵. Жители Ценины, Антемны и Крустумерии, намереваясь вернуть своих девушек, решили начать против Рима войну, но прежде отправили послов к сабинскому царю Титу Тацию, прося его возглавить общее войско. Однако сабины, которые лишились наибольшего числа девушек, хотя и были в то время самым сильным в военном отношении народом, по разным причинам медлили и не решались сразу же выступить против римлян²⁵⁶. По свидетельству Плутарха, «видя себя скованными великим залогом и боясь за дочерей, они (сабины. – М. Б.) отправили послов со справедливыми и умеренными предложениями: пусть-де Ромул вернёт им захваченных девушек и возместит ущерб, нанесённый его насильственными действиями, а потом уже мирными и законными путями устанавливает дружеские и родственные связи между двумя народами. Девушек Ромул не отпустил, а к сабинянам обратился с призывом признать заключённые союзы»²⁵⁷.

Так и не получив помощи от сабинов, ценинцы, антемняне и крустуминцы решили действовать самостоятельно. Первыми потеряли терпение жители Ценины – города, лежащего к северо-востоку от Рима. Их царь Акрон был опытным воином, но человеком вспыльчивым и горячим. Он вторгся со значительными силами во владения римлян, по пути беспорядочно разоряя сельские угодья. Дионисий Галикарнасский пишет, что, «когда ценинцы начали поход и стали разорять приграничные земли, Ромул вывел своё войско, внезапно напал на них, ещё не укреплённых, и овладел только что сооружённым лагерем. Преследуя по пятам бежавших в город, жители которого предчувствовали беду, нависшую над ними, и найдя стены без охраны, а ворота нараспашку, Ромул сходу берёт город, затем, встретив царя ценинцев с сильным отрядом, он собственными руками убивает его в сражении и снимает с него доспехи»²⁵⁸. Однако по версии Тита Ливия, события разворачивались немного в другой последовательности: «Беспорядочно разоряя поля, на пути встречают они (ценинцы. – М. Б.) Ромула с войском, который легко доказывает им в сражении, что без силы гнев тщетен, – войско обращает в беспорядочное бегство, беглецов преследует, царя убивает в схватке и обирает с него доспехи. Умертвив неприятельского вождя, Ромул первым же натиском берёт город»²⁵⁹. Плутарх предлагает третий вариант развития событий: «Акрон первым поднялся войною и с большими силами двинулся на Ромула, который, в свою очередь, двинулся ему навстречу. Сойдясь поближе и поглядев друг на друга, каждый из полководцев вызвал противника на поединок с тем, чтобы оба войска оставались на своих местах в боевой готовности. Ромул дал обет, если одолеет и сразит врага, самолично посвятить Юпитеру его доспехи. Он одолел и сразил Акрона, разгромил войско неприятеля и взял его город»²⁶⁰.

Так или иначе, но Ромул покорил ценинцев и захватил богатую добычу. Затем пришло время исполнить данный Юпитеру обет, и юный царь устроил первое в истории Рима триумфальное шествие. По словам Плутарха, «чтобы сделать свой обет как можно более угодным Юпитеру и доставить приятное и радостное зрелище согражданам, Ромул срубил у себя в лагере огромный дуб, обтесал его наподобие трофея, потом приладил и повесил в строгом порядке все части оружия Акрона, а сам нарядно оделся и украсил распущенные волосы лавровым венком. Взвалив трофей на правое плечо и поддерживая его в прямом положении, он затянул победный пэан и двинулся впереди войска, в полном вооружении следовавшего за ним, а граждане встречали их, ликуя и восхищаясь. Это шествие было началом и образцом дальнейших триумфов. Трофей назвали приношением Юпитеру Феретрию (ибо “сразить” по-латыни “ферире” [ferire], а Ромул молил, чтобы ему было дано одолеть и сразить противника), а снятые с убитого доспехи – “опимиа” [opimia] («тучные». – М. Б.)»²⁶¹. После завершения триумфального шествия и жертвоприношения Юпитеру Феретрию на Капитолии римляне устроили весёлый пир, накрыв столы прямо на улицах города. Это произошло в календы марта (1 марта) 752 года до н. э.²⁶²

Надо сказать, что Юпитер именно в качестве бога войны и военной победы получил эпитет Феретрий (Feretrius, Податель добычи, Несущий победу), который, как считают некоторые, происходит от слова ferre — «нести», или ferire — «поражать», «разить». Этого бога также называли Трофеедержцем или Доспехоносцем²⁶³. Поэтическое объяснение происхождения культа Юпитера Феретрия дал Проперций:

 
Ныне открою, как стал Феретрием зваться Юпитер,
Вспомню тройной доспех, снятый с трёх славных вождей.
Путь мне крутой предстоит, но слава меня вдохновляет:
Много ли чести стяжать лавр на отлогих холмах?
Сам ты нам подал пример такой победы, о Ромул,
С поля вернувшийся к нам в полном доспехе врага
В день, когда бравшего град Акронта Ценинского сверг ты,
Острым копьём поразив всадника вместе с конём.
Был геркулесов Акронт, властитель Ценинской твердыни,
Страшной грозою, о Рим, древних твоих рубежей.
Он, возомнивши сорвать оружие с плеч у Квирина,
Собственный отдал доспех, кровью его обагрив.
Видит врага в тот миг, как пред башней копьё он подъемлет,
Ромул заклятьем своим предупреждает его:
«Жертвой да ляжет Акронт пред тобою, Юпитер, сегодня!»
Молит он жарко – и враг жертвой Юпитеру лёг.
Града и брани отец, он крепко с победою свыкся,
Жар он и холод сносил, не укрываясь в шатёр.
Он и скакал на коне, и плугом владел он искусно,
Волчий взъерошенный шлем на голове он носил.
Щит не расписанным был, не украшен был золотом с медью,
Перевязь он заменил жёсткою кожей быка...²⁶⁴
 

Ромул не ограничился триумфальным шествием и посвящением трофея, но ещё и основал храм Юпитера Феретрия на вершине Капитолийского холма, близ священного дуба. Этот самый первый храм в Риме, по словам Дионисия Галикарнасского, был «невелик (ведь ещё сохранились древние следы от него с самой длинной стороной менее пятнадцати шагов), и в нём Ромул освятил доспехи ценинского царя, которого убил собственными руками»²⁶⁵. Кроме того, по данным некоторых источников, Ромул учредил игры в честь Юпитера Феретрия, прозванные по месту их проведения Капитолийскими, или Тарпейскими²⁶⁶.

В дальнейшем храм Юпитера Феретрия служил хранилищем для «тучных доспехов» (spolia opima). Плутарх отмечает, что «почётное право посвятить богу “опимиа” предоставляется в награду за доблесть полководцу, собственной рукой убившему вражеского полководца, и это выпало на долю лишь троим римским военачальникам: первому – Ромулу, умертвившему ценинца Акрона, второму – Корнелию Коссу, убившему этруска Толумния (в 437 до н. э. – М. Б.), и наконец – Клавдию Марцеллу, победителю галльского царя Бритомарта (в 222 до н. э. – М. Б.)»²⁶⁷.

Немного времени спустя после падения Ценины в римские владения вторглись жители города Антемны, расположенного к северу от Рима, у впадения реки Аниен в Тибр. Антемняне были менее сильны, и когда разбрелись по сельской округе в поисках фуража, Ромул неожиданно напал на них и полностью разгромил. Антемны были взяты римлянами практически без боя²⁶⁸.

Покорив ценинцев и антемнян, Ромул превратил их города в римские колонии и отправил туда поселенцев. Как пишет Дионисий Галикарнасский, царь «отправил по триста человек в каждую колонию, и города уступили им треть своих земель для раздела её на участки по жребию. Ценинцы же и антемнаты, кто желал перевести своё жилище в Рим, переселились вместе с жёнами и детьми, и им позволили оставить свои наделы и взять с собой имущество, сколько его нажили. И царь тотчас же записал их в количестве не менее трёх тысяч человек в трибы и курии, так что у римлян тогда впервые оказалось по спискам военнообязанных всего шесть тысяч пеших воинов»²⁶⁹.

Затем настал черёд жителей Крустумерии, начавших военные действия против римлян. Этот город лежал к северу от Рима, близ левого берега Тибра. Крустуминцы подготовились лучше, чем их предшественники, и Ромулу пришлось воевать с ними немного дольше. Тем не менее царь разбил крустуминцев дважды – в открытом поле и у городских стен. В итоге Крустумерия тоже, как ранее Ценина и Антемны, была превращена в римскую колонию, а часть её жителей переселилась в Рим. В это же время добровольно открыли ворота перед римскими колонистами Медуллия и некоторые другие городки²⁷⁰.

Пока Ромул воевал с соседними городами, обустраивал Рим, возводил крепость на Капитолийском холме, прошёл не один год. Уже появилось многочисленное потомство у похищенных римлянами девушек. И вот, когда, казалось бы, время окончательно было упущено, сабины задумали объявить войну Риму. Почему они так долго тянули? На этот вопрос сложно дать однозначный ответ. По свидетельству Дионисия Галикарнасского, сабины «очень огорчались и обвиняли друг друга в том, что не воспрепятствовали мощи римлян с самого начала, а теперь им придётся вступить в схватку со значительно возросшей силой, исправить прежнее недомыслие посылкой крупных воинских сил. Вскоре сабиняне собрали всеобщую сходку в самом большом и имевшем наибольший авторитет у этого народа городе под названием Куры и вынесли постановление в пользу войны, назначив предводителем войска царя куритов Тита, которого прозывали Тацием»²⁷¹.

Ромул, как только узнал о решении сабинов, тут же принялся готовить Рим к обороне. Он приказал обновить стены и укрепления Палатина, окружить Авентин и Капитолий рвами и частоколами. Дед Ромула, Нумитор, прислал внуку большое войско из Альба-Лонги, а также оружейных дел мастеров. Кроме того, на помощь Ромулу прибыл его друг – этрусский военачальник Лукумон, который привёл с собой значительный военный отряд²⁷². Правда, у некоторых античных авторов этот военачальник ошибочно зовётся Целием Вибенной, по имени которого якобы был назван римский холм Целий²⁷³. Тем не менее учёными установлено, что указанный Вибенна на самом деле жил намного позже и оказывал помощь вовсе не Ромулу, а царю Сервию Туллию.

В то же время, как пишет Дионисий Галикарнасский, сабины для очистки совести «решили сначала отправить посольство к римлянам с требованием вернуть женщин и дать городам удовлетворение за их похищение, чтобы наглядно показать, что они решились на войну вынужденно, поскольку не добились справедливости; и для этого они отправили вестников. Ромул, однако, считал, поскольку женщины ведут жизнь с мужьями не против воли, следует оставить их с супругами, а если сабинянам чего другого требуется, надо принять это от римлян, как от друзей, а не начинать войну»²⁷⁴. Сабины, естественно, проигнорировали все его доводы. Намереваясь с началом весны вывести свои военные силы, они собрали значительную армию, состоявшую из двадцати пяти тысяч пехотинцев и около тысячи всадников. Римляне же, со своей стороны, выставили 20 тысяч пехоты и 800 всадников. При этом Ромул разделил своё войско на две части: одна часть расположилась на Эсквилине, где находилась ставка самого царя, а другая – на холме, получившем позднее название Квиринал, где командующим был Лукумон²⁷⁵.

Возглавив сабинское войско, Тит Таций в одну из весенних ночей подошёл к Риму и разбил лагерь на равнине между Квириналом и Капитолием. Он задумал взять приступом крепость на Капитолийском холме, но сделать это с ходу было невозможно, поэтому царь решил выждать и отправил своих воинов на разведку местности у подножия холма²⁷⁶.

Начальником Капитолийской твердыни был римлянин Спурий Тарпей. У него имелась дочь – Тарпея, которая являлась весталкой. Наблюдая за врагами со стены или, по другой версии, выйдя из крепости за водой для священнодействий, Тарпея прельстилась золотыми запястьями (браслетами), что носили сабины на левой руке²⁷⁷. Как пишет Дионисий Галикарнасский, «послав одну из служанок за калитку, которая была отперта, о чём никто не знал, она попросила, чтобы царь сабинов пришёл к ней для переговоров один, так как она собирается условиться с ним о насущном и важном деле. Получив такое известие и рассчитывая на предательство, Таций пришёл в назначенное место, девушка, подойдя туда, заявила, что её отец отлучился ночью из укрепления по какому-то делу, а ключи от ворот хранятся у неё и она передаст им ночью крепость, потребовав в качестве платы за предательство то, что все сабиняне носят на левой руке. А когда Таций согласился, она взяла с него клятву верности и сама дала клятву в том, что не обманет, после чего, определив место, куда должны прийти сабиняне в наиболее укреплённой части и точный час ночи, когда стража наименее бдительна, возвращается втайне от тех, кто находился в крепости»²⁷⁸.

Ночью, в условленный час, девушка отворила крепостные ворота и впустила отряд сабинов. После того как Тит Таций захватил Капитолийскую крепость, а римляне разбежались, Тарпея потребовала у врагов оговорённую ранее плату за предательство. И тогда Таций, по словам Плутарха, «приказал сабинянам не поскупиться для неё ничем из того, что у них на левой руке, и первый, сняв вместе с браслетом и щит, бросил их в девушку. Все последовали его примеру, и Тарпея, засыпанная золотыми украшениями и заваленная щитами, погибла под их тяжестью»²⁷⁹. Вот такая мучительная и страшная смерть постигла предательницу. Впоследствии Ромул осудил за измену и её отца, Спурия Тарпея.

Однако, по версии Пизона, Тарпея якобы руководствовалась благими помыслами, когда просила у сабинов то, что они носили на левой руке, так как стремилась оставить врагов без щитов, чтобы затем передать их в руки сограждан. Пизон утверждает, что «ночью Тарпейей к Ромулу был послан вестник, чтобы сообщить ему о заключённых ею соглашениях с сабинянами, что она, дескать, хочет выманить у них щиты, воспользовавшись двусмысленностью её предложения. И она попросила Ромула отправить ночью отряд для усиления крепости, дабы легко захватить лишённых щитов неприятелей со своим предводителем. Но вестник, перебежав к сабинскому вождю, выдал замысел Тарпейи»²⁸⁰. После захвата Капитолийской крепости, «когда сабиняне были готовы отдать девушке золото, которое они носили на левой руке, Тарпейя запросила у них не украшения, а щиты. А Тацием овладели подозрение в обмане и расчёт, как действовать, не нарушив соглашений. И вот, он решил дать юной девушке оружие, как она и просила, но сделать так, чтобы, получив его, она никак им не смогла бы воспользоваться. И тотчас Таций, напрягшись, что было сил, метнул щит в девушку и приказал сделать так остальным. Таким образом Тарпейя, подвергаясь со всех сторон ударам, от их множества и силы свалилась с ног и под грудой щитов погибла»²⁸¹. Версия Пизона представляется весьма неправдоподобной, хотя её и принимает Дионисий Галикарнасский. Сдать неприступную крепость врагам, чтобы выманить у них щиты, – что может быть глупее?

Большинство античных авторов справедливо считают Тарпею предательницей. Проперций даже сочинил особую элегию, описывающую преступление этой девушки, якобы без памяти влюбившейся в царя Тита Тация, и заодно объясняющую название Тарпейской скалы:

 
Буду тарпейскую сень и могилу Тарпеи презренной
Петь и захваченный в плен древний Юпитера храм.
В роще тенистой была плющом сокрыта пещера,
Там, где плеск родников с шумом сливался дубрав, —
Тихий Сильвана приют, куда овец зазывала
Часто в полуденный зной ласковым звоном свирель.
Татий источники те обнёс частоколом кленовым
И, наваливши земли, лагерь надёжный возвёл.
Чем в эту пору был Рим, когда рядом Юпитера скалы
Звуком протяжным своей дудки курет оглашал?
Там, где диктуют теперь областям покорённым законы,
Римскую площадь копьём воин сабинский стерёг.
Горы служили стеной; где теперь сенат и комиций,
Там из источника пил некогда конь боевой.
Воду богине брала отсюда Тарпея; но деве
Голову обременял глиняный тяжко кувшин.
Разве довольно одной было смерти для девы преступной,
Что захотела твои, Веста, огни осквернить?
Татий пред ней гарцевал на поле песчаном, красуясь
Пёстрым оружьем, припав к холке буланой коня.
Так поразил её вид и царя и царских доспехов,
Что опустила она руки и выпал кувшин.
Часто винила она напрасно Луну за предвестья
И говорила: «Иду волосы в речке омыть»;
Часто носила благим серебристым лилии нимфам,
Чтоб не пронзили лицо Татия римским копьём,
И возвращалась в туман Капитолия с дымом вечерним,
Руки себе изодрав на ежевичных шипах,
И на Тарпейской скале о ранах своих сокрушалась,
Ранах, которых простить близкий Юпитер не мог.
«Лагеря дальний огонь, и Татия в поле палатки,
И покоривший мне взор чудный сабинский доспех, —
О, если б пленницей мне остаться у ваших пенатов,
Пленницей, но моего Татия видеть лицо!
Римские горы, и Рим на их вершинах, и Веста,
Та, что позором моим будешь покрыта, – прости!
В лагерь пусть мчит мою страсть тот конь, которому Татий
Собственноручно всегда гриву направо кладёт.
Диво ль, что Скилла волос отца своего не щадила
И превратились в собак белые чресла её?
Диво ль, что предан был брат с головою рогатого зверя
В день, когда долгая нить путь указала во тьме?
Что за великий позор Авзонийским я девам готовлю,
Грешная дева, чей долг – девственный пламень блюсти!
Если кого поразит, что угасли огни пред Палладой,
Пусть он простит: алтари залили слёзы мои.
Завтра, как слухи идут, весь город охватит сраженье;
Ты ж опасайся всегда терний росистых горы.
Скользок, увы, этот путь и коварен: на всём протяженье
Он под коварной тропой скрытые воды таит.
О, если б ведала я заклятья магической музы,
В помощь, красавец, тебе были бы эти слова!
Шитая тога к лицу – тебе, не тому, кто позорно
Не материнскую грудь – вымя волчицы сосал.
Гость мой, царицею я рожать при дворе твоём стану —
Выйдет приданым честным мной тебе преданный Рим.
Если же нет – не покинь без отмщенья сабинянок пленных:
Ныне похить и меня, мерой за меру воздав.
Сомкнутый строй я разрушить могу: а вы, о супруги,
Вы заключите союз с помощью паллы моей.
Музыкой грянь, Гименей: трубач, не труби ты так грозно:
Брачное ложе моё, верьте, сраженья уймёт.
Вот уж четвёртый рожок возвещает зари приближенье,
Вот и созвездья, склонясь, тихо скользят в Океан.
Я попытаюсь уснуть, о тебе я ищу сновидений:
Ты перед взором моим благостной тенью предстань».
Молвила – и предала тревожному сну своё тело,
Не сознавая, увы, новых безумий во сне:
Ибо бессменный страж пепелища троянского – Веста
Множит вину и своим факелом кости ей жжёт.
Так, как стримонка бежит, что возле струй Термодонта,
Платье своё изорвав, с грудью несётся нагой.
Праздник в городе был (Палилии назван у предков,
С этого первого дня начали стены расти):
У пастухов годовые пиры, по городу игры,
Сладкой едой и питьём сельские полны столы,
Через лежащие врозь охапки зажжённого сена
Пьяная скачет толпа, ноги измазав в грязи.
Ромул в ту ночь приказал распустить всю стражу на отдых,
В лагере всем тишина, грозные трубы молчат.
Время пришло для встречи с врагом, – решила Тарпея.
И, заключив договор, стала ему помогать.
Трудно подняться на холм, но был он в праздник безлюден:
Меч её быстрый разит звонкоголосых собак.
Всё погрузилося в сон, не дремал, однако, Юпитер,
Чтобы тебя покарать за преступленье твоё.
Стражу ворот предала и спавшую мирно отчизну:
Брака желанного день требует ей указать.
Татий же (ибо и враг не воздал измене почёта):
«Вот, – говорит он, – тебе царское ложе: взойди».
Так он сказал, и её завалила оружием свита:
Вот тебе свадебный дар, дева, за службу твою!
Имя Тарпеи-вождя у нас гора получила:
Не по заслугам твоим названа эта гора!²⁸²
 

Тем не менее Плутарх отмечает, что как раз «по имени Тарпеи, которую погребли там же, где она была убита, холм назывался Тарпейским вплоть до времён царя Тарквиния, который посвятил его Юпитеру. Останки девушки перенесли в другое место, а имя её забыли. Только одна скала на Капитолии – та, с которой свергали преступников, до сих пор зовётся Тарпейской»²⁸³.

По преданию, когда Тит Таций ворвался со своими воинами в ворота Капитолийской крепости, путь ему преградили потоки горячей воды. Эти потоки якобы вызвал сам бог Янус, от лица которого Овидий приводит такой рассказ:

 
Бороду гладя себе, на грудь свисавшую долу,
Он об эбалии мне Татии начал рассказ;
Как сторожиха, прельстясь сабинов запястьями, в крепость
Им показала проход и провела их тайком.
«Спуск оттуда крутой, как нынче, – сказал он, – который
Вниз на долину идёт, к площади прямо ведя.
Вот уж враги достигли ворот, с которых засовы,
Прочь отодвинув, сняла злобно Сатурнова дочь.
Тут, опасаясь вступать с таким божеством в поединок,
В хитром искусстве моём я по-иному решил.
Устья, которыми я обладаю, источников отпер,
И неожиданно вон ринулись воды из них;
Мало того: к их влажным струям добавил я серы,
Чтобы горячей водой Татию путь преградить.
Эту услугу мою по изгнаньи сабинов постигли;
Место же это затем стало спокойным опять.
Мне был поставлен алтарь, примыкающий к малому храму;
Курится пламенем он с жертвенной полбой на нём»²⁸⁴.
 

Так или иначе, но Тит Таций всё же захватил Капитолийскую крепость и сразу оказался в весьма выгодном положении, поскольку сабины получили возможность вести войну в гораздо бо́льшей безопасности. Однако войска римлян и сабинов теперь стояли в непосредственной близости друг от друга, и поэтому, по словам Дионисия Галикарнасского, периодически «происходили стычки и схватки войск, не приносящие каждому ни больших военных успехов, ни неудач, но дважды вступали и в крупные сражения в боевых порядках целыми войсками друг против друга, и огромное кровопролитие имело место с обеих сторон»²⁸⁵.

Обе стороны желали окончить борьбу в генеральном сражении. Однако первое такое сражение завершилось без чьего-либо перевеса, а вот во втором, которое случилось всего несколько дней спустя после первого, римляне оказались на грани сокрушительного поражения. Подробнейшее описание второго сражения, произошедшего на территории будущего Форума между Палатинским и Капитолийским холмами, оставил нам Дионисий Галикарнасский: «В этой битве, когда на обоих флангах побеждали римляне – правым командовал сам Ромул²⁸⁶, левым – тиррен Лукумон, а в центре дело решено не было, окончательному поражению сабинян помешал и остановил тех, кто противостоял побеждающим римлянам, один муж по имени Меттий Курций, человек огромной телесной силы и крепкой руки, особенно же почитаемый за то, что не смущался никаким страхом или опасностью. Он был назначен командовать центром фаланги сражающихся и начал одолевать тех, кто стоял напротив. Пожелав же восстановить строй уже измученных и оттеснённых на флангах сабинян, Меттий Курций, приказав своим держаться, пустился преследовать неприятеля, кто уже побежал, и гнал их до ворот города. Поэтому Ромул был вынужден, оставив мысль о неясной ещё победе, повернуть людей назад и даже бросить их против побеждающей части противника. Так терпевшие урон отряды сабинян вновь оказались в равном с врагом положении, когда войско, бывшее с Ромулом, отступило, а вся опасность сосредоточилась на Курции и его окружении. И вот, какое-то время сабиняне, отразив натиск римлян, блистательно сражались с ними. Затем, поскольку многие римляне превосходящими силами устремились прямо на них, сабиняне дрогнули, повернули и стали искать спасения за лагерным частоколом, так как Курций прикрыл их отступление и предоставил им возможность не бежать в беспорядке, но отходить безопасно шагом. Ведь он стоял прочно, сражаясь, и поджидал приближающегося Ромула, а когда вожди схватились друг с другом, разразился ожесточённый и славный поединок. Израненный и потерявший много крови Курций стал понемногу отступать, и сзади его ожидало глубокое озеро, обойти которое было трудно, так как со всех сторон его теснили враги, а перейти – невозможно из-за массы ила на заболоченных берегах и глубокой воды, которая застаивалась в середине его. Приблизившись к озеру, Курций бросился в полном вооружении в воду, а Ромул, поскольку был уверен, что этот человек неминуемо погибнет в озере – и вместе с тем невозможно было преследовать его по болоту и глубокому омуту, – обратился против других сабинян. Курций же с огромным трудом всё же выбрался из омута, даже сохранив оружие, и удалился в лагерь. Место же это, теперь уже засыпанное, зовётся в память об этом происшествии Курциевым озером и находится посреди римского Форума»²⁸⁷. Затем «Ромул, преследуя остальных, оказался близ Капитолия в большой надежде захватить укрепление; однако, получив много ран, он был оглушён внезапно страшным ударом камня в висок, его полумёртвого подняли окружающие и отнесли за городскую стену. На римлян же, которые уже не видели предводителя, нападает страх, и правый фланг их обращается в бегство. Но выстроенные на левом фланге войска вместе с Лукумоном до поры удерживают позиции, воодушевляемые своим военачальником, блистательным мастером в военных делах, который свершил многочисленные подвиги за время этой войны. Когда же и он пал без сил, пронзённый копьём меж рёбер, его соратники не выдержали, после чего началось всеобщее бегство, а сабиняне, осмелев, преследовали их до самого города. Но когда беглецы уже достигли ворот, их начали оттеснять свежие силы молодёжи, вышедшие против них, которым царь поручил охранять стены. Да и сам Ромул, уже почувствовав облегчение после ранения, выступил как можно скорее на помощь, и тут удача повернулась и привела к значительным переменам в другую сторону. Ведь как только бежавшие римляне увидали, что их предводитель неожиданно появился, они оправились от прежнего страха, восстановили боевой строй и, ничуть не медля, вступили врукопашную с неприятелем»²⁸⁸.

Согласно Плутарху, когда римские воины под натиском сабинов в панике устремились назад к Палатинскому холму, прямо к Мугониевым воротам города, Ромул, уже оправившийся от удара камнем, «хотел с оружием в руках броситься наперерез отступавшим, громкими криками старался задержать их и вернуть в сражение. Но вокруг него кипел настоящий водоворот бегства, никто не отваживался снова встретить врага лицом к лицу, и тогда Ромул, простерши руки к небу, взмолился Юпитеру, прося его остановить войско римлян и не дать их государству погибнуть. Не успел он закончить молитву, как стыд перед царём охватил сердца многих, и отвага снова вернулась к бегущим. Первые остановились там, где ныне воздвигнуто святилище Юпитера Статора, то есть “Останавливающего”, а затем, вновь сомкнув ряды, римляне оттеснили сабинян назад»²⁸⁹.

По версии Дионисия Галикарнасского, битва эта завершилась с наступлением ночи и не принесла победы ни одной из сторон. В последующие дни изнурённые войной сабины и римляне стали всё больше думать о примирении, но не осмеливались начать переговоры, поскольку каждая из сторон не считала возможным идти на уступки неприятелю. В этой ситуации похищенные сабинянки собрались в укромном месте и, посоветовавшись, по предложению уже упоминавшейся Герсилии, решили сами начать переговоры о перемирии. Затем они отправились в римский сенат и попросили у старейшин разрешения встретиться с сородичами, чтобы склонить тех к миру. Получив одобрение сенаторов, женщины организовали посольство, которое возглавила Герсилия. Облачившись в траурные одежды, с грудными детьми на руках, стеная и плача как можно громче, они подошли к сабинскому лагерю. Собрав ради женщин совет во главе с царём Титом Тацием, приняв их и выслушав доводы предводительницы посольства Герсилии, молившей о мире, сабины пообещали сделать всё возможное для прекращения войны. Посоветовавшись между собой после ухода женщин, они решили заключить с римлянами мирный договор²⁹⁰.

По другой, более распространённой версии, в тот же день, после молитвы Ромула с просьбой остановить бегство римских воинов и обета воздвигнуть храм Юпитера Статора, римляне и сабины вновь намеревались сойтись в кровопролитном бою, но тут в разрыв между двумя армиями бросилась толпа похищенных женщин и остановила сражение. Плутарх пишет, что «отовсюду разом появились похищенные дочери сабинян и с криком, с воплями, сквозь гущу вооружённых воинов, по трупам, словно вдохновляемые божеством, ринулись к своим мужьям и отцам. Одни прижимали к груди крохотных детей, другие, распустив волосы, с мольбою протягивали их вперёд, и все взывали то к сабинянам, то к римлянам, окликая их самыми ласковыми именами. И те, и другие не выдержали и подались назад, освободив женщинам место меж двумя боевыми линиями, и жалобный их плач достигал последних рядов, и горячее сострадание вызывали и вид их и, ещё в большей мере, речи, начавшиеся упрёками, справедливыми и откровенными, а закончившиеся просьбами и заклинаниями»²⁹¹. Женщины, обращаясь то к отцам и братьям, то к мужьям, молили обе враждующие стороны унять гнев и примириться: «Если вы стыдитесь свойства между собой, если брачный союз вам претит, на нас обратите свой гнев: мы – причина войны, причина ран и гибели наших мужей и отцов; лучше умрём, чем останемся жить без одних иль других, вдовами или сиротами»²⁹². Воины обеих армий застыли, как громом поражённые, и опустили оружие. Овидий создал замечательную поэтическую реконструкцию этого события, особо выделяя роль сабинянки Герсилии:

 
Куры и с ними все те, кто был оскорблён, возмутились:
В первый раз на зятьёв свёкры с оружьем пошли.
Много похищенных жён матерями уже называлось:
Слишком уж долго война между соседями шла.
Сходятся жёны во храм, меж собой сговорившись, Юноны,
И невестка моя смело им всем говорит:
«Все одинаково мы захвачены (нечего спорить),
Но не должны забывать должного нашей семье.
Биться готовы войска: здесь муж, там отец при оружье,
Сами должны мы решить, кто нам дороже из них,
Надо ли вдовами стать, иль сиротами нам оставаться;
Если хотите, подам смелый и честный совет».
Подан был этот совет: они по плечам распустили
Волосы и, облачась в скорбное платье, стоят.
Были готовы войска и на смерть идти, и сражаться,
Ждали, чтоб голосом труб подан был битвенный знак, —
Вдруг меж отцов и мужей пленённые бросились жёны,
На руки взявши детей – брака бесценный залог.
До середины они добежав рокового им поля,
Пали, колени склонив, кудри раскинувши в прах,
И, точно бы по чутью, все внуки с ласковым криком
Кинулись к дедам своим ручками их обнимать:
«Дедушка»,– дети кричат, впервые дедов увидя;
Кто и кричать не умел, тех заставляли кричать.
Ярость пропала, и вот, мечи свои побросавши,
Руки зятьям подают свёкры, а свёкрам зятья.
Дочек ласкают отцы, а деды на щит поднимают
Внуков и этим щиту лучшую ношу дают²⁹³.
 

Вот так благодаря женщинам римляне и сабины заключили перемирие, а затем уже Ромул и Тит Таций непосредственно вступили в переговоры. Место, где было достигнуто соглашение, впоследствии назвали Комицием, «ибо “сходиться” по-латыни “комире”[comire]»²⁹⁴.