Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 07"

Автор книги: Михаил Зуев-Ордынец

Соавторы: Николай Железников,Руаль Энгельберт Гравнинг Амундсен,Владимир Ветов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Приближалась полярная ночь. Нужно было найти место для зимовки. Пересекая залив Рэ, мы подошли к южному берегу Земли Вильямса. Здесь мы увидали очаровательную маленькую бухту, сразу пленившую наши сердца моряков. Окруженная со всех сторон небольшими холмами, она обещала нам надежную защиту от бурь. В нее мы и ввели «Гойа».

Первым делом мы снесли. на берег наши ящики и распаковали их. Они составляли существенную часть всего груза, и устройство их было тщательно продумано. Сделаны они были из крепких древесных пород и сколочены медными гвоздями. Они не должны были действовать на магнит, так как мы собирались использовать их в качестве строительного материала для нашей обсерватории. Железные же гвозди могли бы повлиять на магнитные, иглы.

Для наблюдений у нас был набор самых новых и точных инструментов, выписанных из Германии. Эти инструменты приводились в движение часовым механизмом и сами делали соответствующие отметки. К игле было прикреплено небольшое зеркальце, которое отражало свет лампы и отбрасывало его на барабан, обтянутый фотографической бумагой и делавший при помощи часов в течение дня один оборот. В виду этого наши приборы должны были предохраняться не только от влияния случайных магнитов, но и от постороннего света. Все это требовало при постройке обсерватории некоторой изобретательности, но мы вполне справились с задачей.

У нас были с собой мраморные плиты, на которых мы и установили наши измерительные приборы. Плиты были тщательно врыты в твердую почву, а вокруг них выкопаны каналы, чтобы при таянии снега вода легко стекала, не подмывала плит и не изменяла тем самым положения приборов.

Покончив с устройством обсерватории, мы принялись за постройку помещения для собак и, наконец, своего дома. Он был уютный, теплый и способный выдержать какую угодно бурю. В нем были все удобства, какими пользуется человек в культурных условиях.

Нашей следующей задачей было приобретение запасов свежего мяса. Мы подвое отправлялись на охоту за тюленями, и вскоре набили их около ста штук.

Однажды один из моих товарищей, стоя на палубе, закричал:

– Вон бежит олень!

Другой мой приятель, с более острым зрением, заявил:

– Олень твой идет на задних ногах!

И он был прав. При ближайшем рассмотрении оказалось, что к нам шел не олень, а эскимос. За ним шли еще четверо. Я велел двум товарищам принести ружья, и мы втроем направились к ним навстречу. Подойдя ближе, мы увидели в руках у эскимосов луки и стрелы.

Не зная, с какими намерениями приближались к нам эскимосы, я все же обернулся к моим товарищам и велел им бросить ружья. Вождь эскимосов, увидев эту мирную демонстрацию, тоже обратился к своим товарищам. Эскимосы точно так же побросали свои луки и стрелы. Я и предводитель эскимосов подошли друг к другу.

Выражением лица, покачиванием головы, жестами я быстро убедил эскимоса, что хочу быть его другом.

Вскоре мы все оказались друзьями, и я пригласил эскимосов на корабль.

_{Я и предводитель эскимосов подошли друг к другу…}　

Эскимосы никогда прежде не видели белого человека, хотя предание о таком человеке переходило из рода в род. Семьдесят два года назад их деды повстречали почти на том же месте экспедицию Джона Росса. Вид англичан и в особенности их экипировка произвели на них неизгладимое впечатление, так же как и наше появление.

Корабль им очень понравился, и они просили у нас позволения притти всем племенем и расположиться лагерем вокруг судна. Мы согласились. Вскоре нас окружило пятьдесят ледяных хижин. Всех эскимосов прибыло двести человек, не считая женщин и детей.

Еще обдумывая экспедицию, мы допускали возможность такого случая и с этой целью накупили всяких мелочей, годных для меновой торговли. Я начал собирать выставочный материал для музеев, который иллюстрировал бы быт и жизнь эскимосов.

Я собрал образцы буквально всего, что имеют эти люди, начиная с одежды лиц обоего пола и кончая образчиками их кухонной утвари и охотничьих орудий. Иногда я получал очень ценные вещи, например, два полных женских костюма. Меня поразило, с каким художественным вкусом и как тщательно были исполнены эти платья. Женщины этого племени очень искусно вырезали черную и белую шерсть из оленьих шкур и составляли из лоскутков красивые и своеобразные узоры. Их бусы делались из сушеных оленьих костей к зубов и свидетельствовали о тонком вкусе и изобретательности.

Я очень интересовался всевозможными орудиями, которые в ходу у этих детей севера. Меня поражала ловкость, с какой они вынимали кости из недавно убитых животных и вытачивали из них наконечники стрел, копий или иглы для шитья.

Перед отплытием мы отдали эскимосам много ненужных нам вещей. Больше всего они обрадовались дереву, из которого были выстроены наш дом и обсерватория. У них не было ни щепочки, и такой подарок означал богатый запас материала для саней, древков копий и прочих орудий охоты и домашнего обихода.

Количество научных данных, которые мы добыли за это время, было огромно. Наши магнитные наблюдения были так обширны и полны, что ученые, которым мы их передали по возвращении из плавания в 1906 году, в течение двадцати лет трудились над ними и только в 1926 году довели до конца вычисления, основанные на этих данных.

Однако перед нами оставалась неисследованной значительная часть морского пути. Мы покинули нашу зимнюю квартиру 13 августа 1905 года и поплыли к Симпсонову проливу. Часть здешних берегов была ранее занесена на карту исследователями, приходившими сюда по суше со стороны Гудзонова залива, но никогда еще ни одно судно не плавало по этим водам и не измеряло лотом их дна. А местами оно было до того мелко, что мы все время боялись, что вот-вот принуждены будем вернуться обратно. Не раз в Симпсоновом заливе под килем у нас оставалось не более десяти сантиметров воды.

В эти дни, полные напряжения и стремления во что бы то ни стало достичь цели, я не мог ни спать, ни есть; пища буквально становилась у меня поперек горла. Каждый нерв был напряжен до крайности…

– Парусник! Парусник! – этот крик, принес мне облегчение.

Цель была достигнута. Душевное напряжение, длившееся три недели, вмиг рассеялось, и вернулся аппетит…

На снастях у нас висело несколько тюленьих туш. Я набросился на них с ножом в руках и как бешеный стал отрезать и проглатывать куски сырого полузамерзшего мяса. Голод требовал этой варварской жратвы, но желудок не принял ее, и меня стошнило… Пришлось наесться еще раз, и тогда я ощутил приятное благодушие, которого не знал в продолжение трех ужасных недель. Все пережитое наложило на меня такой отпечаток, что мне стали давать от 59 до 75 лет, хотя на самом деле мне было лишь 33 года.

_{Я набросился на тюленьи туши, висевшие на снастях, и как бешеный стал отрезать и проглатывать куски…}

Однажды, к нашему величайшему удивлению, мы встретили судно. Это было китобойное судно; оно называлось «Чарльз Гансен». Шло оно из Сан-Франциско (САСШ) и встретилось с нами 26 августа 1905 года. Навестив капитана, мы тронулись дальше на запад, надеясь в скором времени закончить путешествие. Но льда вокруг нас становилось все больше. Не прошло и недели, как мы окончательно застряли в нем прямо против Кинг-Пойнт на северном берегу Канады. Нам стало ясно, что нужно готовиться к зимовке. Началась полярная ночь. Мы доползли до первого более или менее удобного места– до примерзшей к берегу ледяной горы, и под ее защитой стали на якорь. Оказалось, что мы остановились всего в нескольких милях от китобойных судов, тоже застрявших и готовившихся зимовать во льду близ острова Гершиль.

У Кинг-Пойнт также стояло китобойное судно «Бонанза». Вместе с его капитаном мне пришлось пережить событие, о котором я и хочу рассказать. Ему очень хотелось добраться до Сан-Франциско сушей, снарядить там новый корабль и к весне вернуться на север, иначе он лишался обычного летнего улова.

Я со своей стороны сгорал от нетерпения добраться до телеграфной станции и сообщить миру о том, что мы открыли, наконец, Северо-Западный морской путь. Ближайшая телеграфная станция находилась приблизительно в 900 километрах от нас, по ту сторону горного хребта в 2700 метров высотою, и это расстояние надлежало преодолеть. Тем не менее, мы решили предпринять это путешествие.

Само по себе оно меня нисколько не страшило, меня смущало только, как я отправлюсь в путь с таким человеком, как капитан Могг с «Бонанзы». В физическом отношении он был мало пригоден для такой поездки: он был маленького роста, толстый и не был способен бежать рядом с санями и собаками; пришлось бы все время тащить его. Но у него были деньги, которых у меня не было.

Когда мы стали обсуждать, какой провиант возьмем с собой, сердце мое упало. На борту «Гойа» были целые ящики пеммикана в жестянках. Пеммикан – это смесь жира и сушеного мяса; он является самым питательным и ничем не заменимым продуктом в холодном климате. Когда я предложил капитану Моггу взять с собой эти жестянки в качестве основной пищи, он с презрением возразил, что они годятся разве только для собак. Решено было взять с собой мешки с вареными и замерзшими бобами. При малой питательности, они занимали очень много места и были нам мало пригодны хотя бы потому, что содержат огромное количество ненужной влаги. Но я ни за что не хотел упустить случая побывать на телеграфе, и 24 октября 1905 года мы с капитаном Моггом покинули остров Гершиль.

У нас было двое саней и двенадцать собак, принадлежавших нашему проводнику Джиму. Его жена Каппа была четвертым членом нашей маленькой экспедиции.

Наш путь шел вверх по реке Гершиль, переваливал через горы и по их южному склону спускался к реке Юкону, где мы и подошли к ближайшей торговой станции.

Джим бежал перед одной собачьей упряжкой, я – перед другой: так мы пролагали собакам дорогу по глубокому снегу. Сначала после долгих недель, проведенных на борту «Гойа», мне приходилось довольно трудно, но через неделю я вошел в норму, и мы легко пробегали от 30 до 40 километров в день. Было бы, пожалуй, совсем недурно, но недостаточное питание ослабляло нас всех, за исключением капитана Могга. Ведь вся его работа заключалась в сидении на санях! Для нас же троих горсть бобов в сутки была недостаточна и не могла восстановить ту затрату мускульной силы, какую мы производили за день. С каждой милей мы все больше худели и слабели…

У порта Юкона Джи и Каппа покинули нас, а капитан Могг и я продолжали путь вдоль реки Юкона с одной упряжкой, при чем он попрежнему сидел в санях, а я бежал впереди. Теперь нам не угрожало уже никакой опасности, так как «дорожные дома», дающие путешественникам ночлег и пищу, расположены здесь на полдня пути друг от друга. Капитан Могг торопился, требуя, чтобы мы не останавливались среди дня, а все время двигались бы вперед, с раннего утра и до позднего обеда. Я протестовал, указывал на разницу затраты сил у него и у меня, объяснял ему, что нуждаюсь в более усиленном питании, чем он. Капитан бесился и оставлял без внимания мои протесты; он говорил, что раз стоит во главе экспедиции и у него одного деньги, то он требует, чтобы его слушались. Я ничего не мог возразить на это, но стал подумывать, как заставить его уважать себя.

На следующий день мы тронулись в путь при ослепительном солнце по глубокому снегу. Очутившись на равном расстоянии от избушки, которую покинули утром, и от следующей, до которой должны были добраться к вечеру, я остановил собак и заявил капитану, что он может продолжать путешествие один, я же вернусь к избушке, из которой мы выехали утром. Собаки с упряжью и санями принадлежат ему, почему бы ему не ехать дальше?

Капитан до-смерти испугался. Он жалобно стал уверять меня, что умрет в снежной пустыне, так как не умеет управлять собаками и неспособен к продолжительной ходьбе.

– Вы правы, – отвечал я, – но это ваше дело. Я же буду продолжать путешествие только в том случае, если вы будете кормить меня три раза в день и притом подходящей для меня пищей…

Он поспешно согласился, вероятно, боясь, что я повышу свои требования, и мы тронулись дальше. 5 декабря 1905 года мы достигли форта Эгберт. Помню, что термометр в тот день показывал минус 50 градусов по Цельсию! В форте Эгберт кончается телеграфная линия. Начальник станции встретил меня крайне любезно, осыпал поздравлениями и приглашал пожить у него в качестве гостя. От последнего я отказался, но с глубочайшей признательностью принял его предложение отослать мои телеграммы. Я написал около 1000 слов, которые тотчас же были посланы.

В феврале 1906 года я покинул форт Эгберт и отправился обратно. Соединившись с Джимом и Каппой, я вернулся с ними на «Гойа».

В июле лед сошел, и наш корабль без затруднения достиг мыса Барроу. Отсюда мы поплыли по Берингову проливу вдоль берега материка, и в октябре прибыли в Сан-Франциско. Я подарил свое судно «Гойа» городу. Там его можно видеть и сейчас…

Достигнув цели, поставленной перед собою, я стал мечтать о новом роде деятельности. 1906 и 1907 годы я посвятил чтению докладов в Европе и Америке, и вернулся в Норвегию с деньгами, чтобы расплатиться со своими кредиторами (между прочим, и с тем, который чуть было не испортил мне все дело)…

IV. Южный полюс.

Следующей моей мечтой было открыть Северный полюс. Мне очень хотелось выполнить то задание, которое увлекало Нансена, а именно – при помощи полярных течений пересечь Северный полюс и затем полярное море. Я поспешил поэтому приобрести знаменитый корабль Нансена «Фрам». Хотя он был уже стар и потерт, я знал, что он все же будет в состоянии выдержать натиск полярных льдов.

Все было в порядке – «Фрам» подновлен, нагружен запасами и состав экспедиции намечен, – когда получилось сообщение, что адмирал Пири 1 апреля 1909 года достиг Северного полюса.

Мне оставалось теперь придумать что-нибудь необыкновенное. Официально я заявил, что все-таки намерен предпринять намеченное путешествие, так как оно будет иметь научный интерес, и 10 августа 1910 года покинул с товарищами Норвегию.

Наш план заключался в том, чтобы прежде всего пройти Берингов пролив; предполагалось, что наиболее благоприятное и самое сильное течение идет в том направлении. Наш путь из Норвегии в Берингов пролив лежал мимо мыса Горн. Сначала мы зашли на Мадейру. Тут я объявил товарищам, что раз Северный полюс открыт, нам лучше всего отправиться открывать Южный… Все единодушно со мной согласились.

Об открытии Южного полюса уже все известно, мне остается только объяснить, почему мы вернулись из нашего, очень смело задуманного путешествия невредимыми, а капитан Скотт и его товарищи погибли такой трагической смертью…

Скотт хорошо знал о моем намерении и тогда, когда покинул Австралию, и позднее, когда мы оба зимовали среди льдов. Когда мы осенью 1910 года покинули Мадейру, я передал своему секретарю запечатанный конверт, содержавший телеграмму на имя Скотта в Австралию. Телеграмма эта была отправлена, согласно моим инструкциям, несколько дней спустя, когда мы находились уже в открытом море, и в ясных и определенных выражениях сообщала Скотту, что я намерен состязаться с ним в открытии Южного полюса.

Позднее, зимою (когда в Антарктике бывает лето), несколько членов экспедиции Скотта пришли в наш лагерь в Китовой бухте и глядели на наши приготовления. Обе экспедиции принуждены были всю зиму провести в лагерях и дожидаться подходящей погоды, чтобы тронуться в путь к полюсу. Мы оказывали этим людям всяческое гостеприимство и дали им возможность изучить нашу экипировку. Мы предложили им даже перезимовать вместе с нами и взять у нас половину собак, но от этого они отказались. Мой опыт полярного исследователя убедил меня, что собаки – единственное удобное средство передвижения по льду и снегу. Они быстры, сильны и сообразительны. Скотт же приехал на юг, захватив с собой лишь моторные сани, оказавшиеся на льду и снегу негодными. Он привез также несколько шотландских пони и на них возлагал все надежды. Я был убежден, что он совершает ошибку, и, к моему великому огорчению, это упущение и послужило одной из причин его трагической гибели…

Мы расположились лагерем на ледяном барьере, и это в такой же мере способствовало нашему успеху, как Скотту вредило то, что он свой лагерь расположил на материке. Воздушные течения в антарктических областях делают погоду гораздо суровее на материке, чем на льду. Антарктический климат вообще самый отвратительный на свете, главным образом из-за постоянных ужасающих бурь. Ветры дуют с невероятной скоростью. Скотт пережил несколько таких бурь, когда невозможно было держаться на ногах, да и вообще сильно страдал от дурной погоды. У нас же на льду погода была гораздо терпимее, тем более, что мы, по опыту зная, насколько это важно, выстроили себе помещение, куда ветер не мог проникать.

Барьер, который так часто описывается во всех книгах об антарктических странах, в сущности, не что иное, как гигантский ледник, простирающийся от антарктических гор до самого моря. Этот ледник в 60 метров высотою протянулся на сотни миль в длину. Как все ледники и лавины, он постоянно ползет. Поэтому мысль расположиться лагерем на барьере никогда не имела сторонников.

Но я внимательно читал и изучал работы, изданные прежними исследователями. Сравнивая их отчеты, я был поражен, что Китовая бухта, расположенная в самом барьере, почти совсем не изменилась с тех пор, как в 1841 году была открыта Джемсом Россом[39]39
  Джемс Керк Росс – племянник ранее упомянутого Джона Росса. Оба – полярные исследователи. Джемс Росс принимал участие в экспедиции своего дяди (1829–1833 гг.), открывшей северный магнитный полюс, а в 1839–1842 гг. начальствовал над экспедицией на Южный полюс на кораблях «Эребус» и «Террор». Оба путешественника участвовали в розысках экспедиции Франклина (1848–1851 гг.).


[Закрыть]). Если эта часть ледника не двигалась семьдесят лет, – думалось мне, – значит, ледник лежит на твердой земле какого-нибудь острова. Чем больше я размышлял об этом, тем сильнее убеждался в правильности своего предположения. Поэтому я не побоялся расположить нашу зимнюю квартиру на вершине барьера в Китовой бухте. С помощью самых точных инструментов мне удалось потом убедиться, что лед в этом месте в течение многих месяцев оставался совершенно неподвижным.

Наше положение близ Китовой бухты было во многих отношениях выгоднее положения Скотта. Мы были немного ближе к полюсу, чем Скотт, и, как показали события, дорога на юг, которую мы избрали, была безусловно самой удобной. Но главным нашим преимуществом были собаки. Подготовительная работа заключалась в том, что мы предприняли из нашей основной квартиры несколько экспедиций на юг и устроили склады запасов на расстоянии нескольких дней пути друг от друга; благодаря этому на обратном пути с полюса нам не нужно было тащить с собой провизию. Конечно, эти склады мы устроили на скорую руку и оставили в них тот минимум запасов, в котором нуждались для обратного пути.

Я долго рассчитывал, каково должно быть расстояние между этими депо и сколько провианта следовало оставить в каждом из них; мне удалось уменьшить количество провианта, которое нужно было взять с собой, принимая во внимание, что мясо собак, везших припасы, могло также служить для нас пищей. Каждая эскимосская собака имела на себе 25 килограммов съедобного мяса и, взятая с собой на юг, уменьшала на 25 килограммов провизию на санях и в промежуточных складах. В расписании, сделанном мною перед окончательной отправкой на полюс, я точно назначил каждой собаке день, когда кончалась ее роль как двигательной силы и начиналась ее польза в смысле провианта, то-есть когда ее надлежало застрелить. Вот этот-то расчет и имел решающее значение для благополучного завершения нашей задачи…

Скотт и его товарищи умерли на обратном пути с полюса не потому, что были потрясены нашим приходом туда раньше их; они погибли от голода, так как не смогли запастись достаточным количеством пищи.

Дальнейшее хорошо известно. С четырьмя товарищами – Вистингом, Гансеном, Гесселем и Бьолендом – мы достигли 14 декабря 1911 года Южного полюса.

Мы пробыли там три дня и исследовали окрестности радиусом в 10 километров. Водрузив на полюсе норвежский флаг, мы благополучно вернулись к себе на главную квартиру. Через месяц, в январе 1912 года, прибыл на полюс Скотт и нашел там оставленные нами документы. Скотт и его четыре товарища сделали отчаянную попытку вернуться к своему исходному пункту, но по дороге умерли от голода и переутомления.

Первый пункт, к которому мы пристали на «Фраме» на обратном пути в Европу, был Буэнос-Айрес.

«Фрам» вернулся в Норвегию, а я остался в Америке и стал подумывать о том, чтобы снарядить еще экспедицию к полюсу. Я даже приобрел для этого аэроплан системы «Фарман» и собирался погрузить его на «Фрам», чтобы потом делать полеты над ледяными пространствами. На этот раз я собирался воздушным путем исследовать арктические страны, и это устремление имело большое значение для моих последующих экспедиций 1925 и 1926 гг., предпринятых на аэропланах и на воздушном корабле.

Аппарат «Фарман» прибыл в Осло, когда разразилась мировая империалистическая война и все связанные с нею ужасы.

Об экспедиции нечего было и думать…

(Окончание в след. №)

_{На Южном полюсе…}