Текст книги "Злая земля"

Автор книги: Михаил Зуев-Ордынец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

XI. Первый удар

Когда траппер ввалился во двор «Москвы», навстречу ему, неистово лая, бросился Хрипун. Собака отчаянно нервничала. Шерсть ее встала дыбом, и она рвалась к дверям дома. «Что с ним случилось» – подумал траппер.

А Хрипун рычал злобно и царапал от нетерпения лапами твердый снег. Лишь только Погорелко открыл дверь, собака быстро нырнула в нее, и вскоре сверху, уже из комнаты траппера донесся ее заунывный вой.

Погорелко быстро взбежал по лестнице. Огня в комнате не было, но его вполне заменял яркий свет луны, вливавшийся в окна. Хрипун сидел около порога и выл, подняв морду к чему-то темному, длинному, висевшему посреди комнаты. Не веря себе, Погорелко бросился к этому предмету, и руки его нащупали человеческое тело. Траппер испуганно отступил. Удавленник, потревоженный его прикосновением, тихо закачался…

Но кто же это? Кто?..

Погорелко вспрыгнул на табурет, быстро перерезал веревку, бережно опустил на пол тело, сорвав с шеи петлю. И лишь после этого зажег лампу.

Перед ним лежал на полу Громовая Стрела. Погорелко в ужасе отвернулся. Индеец смеялся жутким мертвым смехом. Траппер схватил его за руку – пульса не было; прикоснулся к лицу – оно уже похолодело.

Погорелко выпрямился и вдруг, вспомнив о чем-то, с лампой в руке бросился в соседнюю комнату. Айвики там не было. «Где же она? Убежала в ужасе, увидев повесившегося брата?» – недоумевал траппер.

Он вошел снова в свою комнату, выгнал продолжавшего выть Хрипуна на двор и сел, потирая лоб. Он растерялся и не знал, что предпринять. Мертвый смех Громовой Стрелы обезволивал его, и он бросил на лицо индейца подвернувшуюся под руки тряпку. Лишь после этого оглядел внимательно комнату. Разбросанные в беспорядке вещи красноречиво говорили или о борьбе или о спешных поисках чего-то. А вернее всего о том и о другом.

Неоформившееся еще подозрение закралось в мозг траппера. Он быстро поднял с полу петлю, снятую им с шеи Громовой Стрелы. Это был шнурок от мокассина, и притом от мокассина индейца. Значит он действительно сам повесился. Ведь не могли же его удавить на его собственном шнурке. Но что, какая неведомая причина заставила Громовую Стрелу повеситься?..

Из сеней донесся вдруг неясный шум. Погорелко взвел курок револьвера и направил его на дверь. Теперь уже ясно было слышно, как в сенях кто-то топотал, стряхивая с ног снег. Траппер опустил револьвер: враг не делает столько шуму.

Дверь отворилась, и вслед за Хрипуном в комнату ввалился Сукачев.

– Филипп Федорович, милейший мой, здравия желаю! – загремел еще с порога заставный капитан. – Новостей у меня целый…

Он оборвал фразу, окинул взглядом комнату и воскликнул удивленно:

– Мати-богородица! Что это у вас за разгром, словно Мамай воевал!

– Видите вот, Громовая Стрела повесился, – ответил мрачно траппер. – Айвика пропала…

Сукачев быстро сбросил шубу и, опускаясь на колени перед трупом индейца, спросил деловито:

– Пульс щупали?

Погорелко в ответ лишь безнадежно махнул рукой. Македон Иваныч сдернул тряпку с лица индейца, и мертвый смех снова ударил по натянутым нервам траппера.

– Почему он смеется? – тихо спросил Погорелко.

– Это их обычай, – ответил заставный капитан. – Я видел однажды, как индейский вождь хохотал во время пытки целых пять часов. И так, смеясь, он и отправился на тот свет. Этим они показывают свое презрение врагу, как бы издеваются над ним.

– Но ведь того вождя убили враги, а этот…

– Не сам он себе недоуздок на шею надел, – сказал твердо Сукачев. – Его обратали. Понятно? А затем, уже мертвого, его повесили. Подите-ка сюда поближе. Вот видите?

Погорелко, наклонившись, увидел на шее Громовой Стрелы два сине-багровых следа, при чем один был шире другого.

– Но кто же его убил? – крикнул в отчаянии траппер.

Заставный капитан почесал мрачна макушку.

– Ежели б я знал кто, для того сажень витой пеньки обеспечил бы, оглобля с суком!

И Сукачев, не обращая внимания на труп, словно сразу потеряв к нему интерес, быстро нагнулся и поднял с пола закопченную глиняную трубку.

– Это наверное Громовой Стрелы или Айвики, – сказал Погорелко.

– Самое верное, – согласился заставный капитан. – А что они курили?

– Только чистый кепик-кепик.

Заставный капитан ковырнул в трубке пальцем и, понюхав, положил ее на стол. Он весь насторожился, подтянулся, словно собака, попавшая на верный след, встал на четвереньки и заелозил по полу, внимательно разглядывая натоптанные следы от растаявшего снега. Погорелко смотрел на него с удивлением. Сукачев вдруг слегка вскрикнул и, поднявшись, передал трапперу какой-то блестящий предмет.

– Невыстреленный патрон! – удивился траппер. – И от моего шаспо…

– Я так и знал, что от вашего, – удовлетворенно сказал заставный капитан, отбирая у него патрон и кладя его на стол рядом с трубкой.

– А где же мое ружье? Оно висело над кроватью, – вскочил испуганно Погорелко. – Неужели украли?

Но длинноствольный шаспо нашелся подле его же койки. Казенник ружья был пуст. Траппер снова зарядил его и поставил поближе, чтобы оно было под рукой. А Сукачев между тем по натоптанным следам ушел в комнату индейцев и вскоре вернулся, неся в руках разорванную пронизку из зубов бобра, пустые ножны из оленьей шкуры, украшенные причудливым орнаментом вышивки, и пук сыромятных ремней, перепутанных, переплетенных и завязанных узлами.

– Эти вещи принадлежали ведь Айвике, да? – обратился к трапперу Сукачев, показывая пронизку и ножны.

– Да, я видел их несколько раз на Летящей Красношейке. Но откуда вы это узнали?

Заставный капитан не ответил и бросил пронизку и ножны на стол в общую кучу ранее найденных вещей.

– Ну-с, теперь мне все ясно, – заявил он.

– Но позвольте, Македон Иваныч! – удивился Погорелко. – Почему вам все ясно?

– Да дайте же мне рассказать по порядку, а не то меня взорвет! – нетерпеливо крикнул Сукачев. – Присаживайтесь поближе и слушайте.

Погорелко послушно подсел к столу.

XII. Лихая ночка

– Дело было так, – начал заставный капитан. – Пинк с компанией решили во что бы то ни стало овладеть имеющимся при вас золотом, а потому за время вашего отсутствия сюда пожаловали незваные гости. Был здесь и маркиз. Я узнал это по следам городской обуви, которую он носит. Но этот лягушатник приходил, конечно, не один. Он захватил трех матросов с башибузукской фелюги капитана Пинка. Откуда я это знаю? – Мне сказала об этом вот эта носогрейка, – протянул он трапперу трубку, найденную на полу. – Вы, милейший мой, говорили, что ваши индюки курят только кепик-кепик, а в этой трубке остался еще виргинский табак. Значит трубка принадлежала американцу, который потерял ее во время потасовки. Теперь вам ясно? Продолжаю. Нападение было совершено таким образом. На приказание открыть дверь Громовая Стрела ответил отказом. Тогда замок был быстро взломан, и банда ввалилась в комнату. Громовая Стрела выстрелил, но ваш хваленый шаспо дал осечку.

– А эти сведения откуда? – спросил недоверчиво Погорелко.

Сукачев, не спеша, выбрал из кучи лежавших перед ним вещественных доказательств патрон и передал его трапперу.

– Поглядите-ка на капсюль.

Погорелко взглянул и смущенно пожал плечами. Маленький капсюль носил ясный отпечаток курка.

– Ну-с, дал ваш шаспо осечку, а второго патрона в казенник индюк загнать не успел. Навалилась на него банда эта. Стрелять эти дьяволы не решались – следы от пуль останутся, и на улице могут услышать, а в живых оставлять индейца тоже нельзя – свидетель, и потому заранее же заготовили петлю-удавку, которой многие из моряков, особенно китобои-гарпунеры, владеют не хуже ковбоев.

– Глядите, как дело было, – показал Сукачев на неподсохшие еще следы. – Индеец стоял вот здесь, около стола и, пока он неумело возился с затвором, один из моряков бросил ему на шею петлю и, дернув, тотчас же свалил его с ног. Затем на Громовую Стрелу насели трое. Маркиз-то конечно не пожелал ручек марать. Двое держали индейца, третий душил. С троими Громовая Стрела не смог справиться, а потому ему оставалось лишь одно – хохотать, чтобы с честью, по-индейским понятиям, положить свой живот. Вон он и сейчас еще зубы скалит… Индеец был уже готов, когда выбежала Айвика, – продолжал Сукачев. – Впопыхах она забыла про единственное оружие – нож, а потому бандиты без труда одолели ее, связали вот этими ремнями и отнесли девушку снова в ее комнату. У бандитов, видимо, заранее было решено не трогать Айвику, а взять ее живьем в плен.

– Но зачем она им понадобилась? – спросил Погорелко.

– Неужели не понимаете? – удивился Сукачев. – Вот чудак-то, оглобля с суком. Да они ведь и приходили-то главным образом за Айвикой. Маркиз и Пинк догадались, что Громовая Стрела и Айвика имеют большое отношение к золоту. Они очень верно решили, что золотая жила, из которой вы черпаете умопомрачительные сокровища, указана вам тэнанкучинами. Ну вот и захватили в полон девушку в надежде выпытать от нее все касающееся золотой жилы. В крайнем же случае они будут держать ее при себе как заложницу. Они чай уже пронюхали, что она как-никак краснокожая принцесса. А потому ее братец при случае отвалит за нее немалый куш. Ну-с, связав эту самую принцессу, шайка принялась разыскивать золото. Мошенники упустили из виду одно обстоятельство, а именно то, что первое, чему учат индейцы своих детей, это способу выскальзывать из сыромятных ремней. И вот, пока душегубы обыскивали эту комнату, она в соседней комнате выскользнула из ремней, сорвав с себя лишь эту вот пронизку. А затем девушка выдернула свой нож, оставив на кровати ножны, которые вы тоже видите, и бросилась снова в эту комнату. Удивительная девушка! Одна бросилась на четверых мужчин и, видимо, хотела прорваться к выходу, чтобы разыскать вас. Девушку обезоружили, скрутили ее на этот раз веревками и вытащили в сени.

Траппер вдруг вскочил и забегал по комнате. Со стороны можно было подумать, что его мучает нестерпимая физическая боль.

– Нуте-с, мне собственно немного осталось досказать, – не спуская с Погорелко взгляда, продолжал Сукачев. – К этому моменту бандиты уже убедились, что у них произошла осечка. Золота-то они ведь так и не нашли. Пора было уходить и замести за собой следы. А главный след, главная улика – это труп индейца. Начнется суд да дело, янки за такие шутки по головке не погладят, в общем влипнуть можно здорово. Как же быть? И решили они свалить все на вас. Сняли с мокассина индейца шнурок да и подвесили его. Для каждого при осмотре трупа будет ясно, что индеец сначала удавлен, а потом уже повешен для скрытия преступления. А кто же мог это сделать? Конечно, вы. Кому какое дело до грязного индюка, кроме вас, притащившего его зачем-то сюда в Новоархангельск? Да и за Айвику еще вас шпиговать начнут. Спросят вас, куда девушку девали. А вы мне, милейший мой, вот что скажите. Каким образом бандиты выбрали время для нападения именно в ваше отсутствие? Как они могли узнать, когда вы уйдете и сколько времени в отлучке будете? Вот единственно, что во всей этой истории мне непонятно.

– Мне было назначено свидание одним человеком – нехотя ответил Погорелко.

– Каким это человеком? – оживился Сукачев.

– Да так… – замялся траппер, – одной женщиной.

– Какой такой женщиной? – уставился подозрительно на Погорелко соколиным своим оком заставный капитан. – Уж не той ли с космами, точно на рекламе для рощения волос, которую вы встретили сегодня днем при спуске русского флага?

Погорелко вспомнил светлокаштановый ураган над безмятежным лбом Аленушки и (он сам сознавался, что это ужаснейшая нелепица) обиделся на заставного капитана за «космы».

– Ну, а если бы и ею? – глядя волком, кинул он.

Сукачев лишь протяжно свистнул в ответ. Траппер посмотрел на него с удивлением.

– Чего вы на меня как медведь на градусник уставились? – рассердился вдруг заставный капитан. – Коли так дело обстояло, то ясно, пинковские ребята могли смело бить в шляпку гвоздя, не боясь хлопнуть себя по пальцам. Я и не знал, что вы путаетесь с этой мерзавкой.

Траппер порывисто вскочил. От громадного чувства, которое он семнадцать лет испытывал к Аленушке, еще многое осталось в его исковерканном сердце.

– Позвольте, Македон Иваныч! – срывающимся на истерический визг голосом крикнул Погорелко. – Какое вы имеете право…

– Ничего не позволяю, оглобля с суком! – вскочил тоже Сукачев, бодливо мотая огромной своей головой. – Ничего не позволяю! – грохнул он по столу кулачищем, – Ведь маркиз-то этот, пинковский компаньон, ее муж!

– Му-уж… – прошептал Погорелко и грузно опустился на табурет, положив устало на стол как на подушку голову.

– А вы только сейчас узнали? Что за чертоплешина, не понимаю. Да я об этом полгода назад знал.

– Она сказала мне, что всего неделю назад приехала сюда из Петропавловска, – произнес траппер, не поднимая со стола головы.

– Эк, ловкая баба! – искренно восхитился Сукачев. – Ну, до чего смела! Врала на себя как на мертвую. Да они уже полгода здесь в Новоархангельске болтаются. С первыми американскими чиновниками приехали. Я-то сюда в два месяца раз езжу меха Компании сдавать. Вот жулики-то первостатейные!..

Погорелко чувствовал холод и пустоту в сердце. Его Аленушка, его больная мечта, его мука семнадцатилетняя, оказалась «жуликом первостатейным». До сих пор, предполагая даже самое худшее, он все же считал ее лишь пустой, жадной до денег женщиной. Но то, что он узнал сегодня от Сукачева, не только мукой, но даже ужасом сдавило его сердце. Аленушка – жена маркиза. Значит она просто-напросто хотела украсть это золото. Значит она действовала как сообщница дю-Монтебэлло. Даже больше – задерживая его у себя в комнате, она выполняла часть своей работы как член шайки Пинк и К°. Аленушка, девочка в пелеринке смолянки, – и рядом с ней низколобый Пинк и убийца Живолуп…

– А вы, милейший мой, не очень-то того… этого-то, – легла вдруг на руку траппера тяжелая ладонь Сукачева. – Потому что, ну, известно – женщина.

Погорелко поднял на заставного капитана просветленные, потеплевшие глаза.

– Спасибо вам, Македон Иваныч. Но все уже прошло. Было, правда. Э, да мало ли что бывает! А теперь ничего нет.

– Ну вот и молодчага! И-эх, разлюбезный мой! – нежно, как больного ребенка, утешал траппера Сукачев.

Они долго сидели молча, охваченные сильным чистым и суровым чувством мужской дружбы…

– Скоро десять, – щелкнул серебряной луковицей заставный капитан и перевел взгляд на окна. За стеклами, затянутыми словно белым сукном инеем, уже брезжил рассвет – Ночь-то и прошла. А лихая была ночь… В два стемнеет, значит на сборы нам четыре часа остается. Для меня заглаза достаточно, а вам хватит?

– А вы куда собираетесь? – удивился Погорелко. – Чего ради вы-то в омут головой лезете?

– Закудыкали, – пути не будет! – обиженно откликнулся Сукачев. – Что же, я вас одного пущу? Вы опять чего-нибудь набедокурите. И не машите, пожалуйста, руками. Все равно увяжусь за вами… Я уже оплантовал все. Ко мне на факторию Дьи поедем. Там отсидимся пока что. А здесь мои приятели да знакомые об Айвике поразведают. Нападут на ее след, нам сообщат. Тогда мы действовать начнем. Понятно? – хлопнул он по плечу траппера. – Ну вот и собирайте свои бебехи. А я побегу с Сонюшкой прощусь да скажу своим краснокожим, чтобы умиак готовили. Действуйте, оглобля с суком…

XIII. На осадном положении

После утомительного путешествия, добравшись наконец до фактории Дьи, траппер свалился кулем на постель и заснул мертвым, плоским, без образов и красок сном. Не только измученный физически, но и опустошенный нравственно, он проспал весь остаток дня и всю ночь. Лишь утром второго после бегства из Новоархангельска дня он проснулся, с удивлением глядя на бревенчатый потолок фактории.

И память услужливо восстановила прошлое, ту пестрейшую вереницу событий, которыми были полны эти дни. Вспомнилась Аленушка, какой он видел ее в последний раз через окно, – внимательно слушающая вкрадчивую опасную речь маркиза. Но образ белой женщины тотчас же заслонила женщина краснокожая – Айвика. Он легко вообразил ее черные косы, тяжело свисающие по обеим сторонам лица, и вечно дымящуюся носогрейку, которую она потягивала с уморительно серьезным видом.

«Бедная маленькая Айвика! – заворочался беспокойно в кровати Погорелко. – Где она теперь? Жива ли? Когда же я получу весть о ней? Сукачев обещал, что при первом успехе его новоархангельские друзья дадут знать в Дьи. Но хватит ли сил ждать»?

А затем мысль перешла на бегство из аляскинской столицы. Спешная погрузка умиака. Боязливые взгляды в сторону города, откуда каждую минуту могла появиться погоня. Золото было оставлено до лучших дней в лесах горы Сан-Хасинто: переноска и погрузка его отняли бы очень много времени. Они взяли с собой на всякий случай лишь несколько фунтов золотого песку, пересыпав его в удобные для переноски ящики из недубленой воловьей кожи с плетеными ручками. А затем плавание на умиаке. Они умышленно пошли каналом Опасности, проливом на севере от острова Баранова, известным сильными и опасными течениями. Даже паровое судно, посланное за ними вдогонку, не решилось бы итти каналом Опасности: запутанные мощные течения сбили бы его с курса и выбросили бы на берег. Лишь местные жители-индейцы смогли бы провести здесь судно, и то не большой пароход, а верткий гребной умиак.

Но все это в прошлом. А что в будущем? Неужели только ждать, ждать и еще раз ждать вестей из Новоархангельска? Да ведь от этого можно с ума сойти…

На лестнице послышались торопливые шаги заставного капитана, и вскоре он вбежал в комнату, возбужденно размахивая старинной длинной зрительной трубой.

– Спите еще, милейший мой? А к нам гости пожаловали! – крикнул Македон Иваныч.

– Какие гости? – опешил траппер.

– Да вы взгляните-ка в окно, на бухту.

Погорелко подбежал к окну и тотчас же увидел бугшприт какого-то судна, так близко уже подошедшего, что издали казалось, будто блиндзейль его цепляется за могильные кресты, стоявшие на берегу. Всмотревшись внимательнее, траппер узнал характерные тонкие мачты и высокие борта «Белого Медведя».

– Догадался-таки чортов кэптен, где нас искать! – выругался Погорелко. – Словно собака след чует.

– Я его полчаса назад еще заметил, – сказал Сукачев. – Как увидел в море парус, так у меня сердце и ёкнуло. Взглянул в трубку – он.

– Что же будем делать? – спросил озабоченно Погорелко.

– Мы сначала поглядим, что они будут делать, – ответил заставный капитан. – Может быть старость подлила уже в мой мозг воды, как говорят индейцы, а по-русски молвить – из ума я выжил, но только не понимаю, чего ради они сюда приперлись. Не дураки ведь они, должны понять, что золото мы не успели из Новоархангельска вывезти, Айвика же в их руках. Какого же им еще рожна нужно? Не наши же забубенные головушки им понадобились в самом деле. Ну, да ладно, поживем – увидим. Вы одевайтесь да выходите на улицу. А я побегу ворота от незваных гостей запру.

Выбежав на двор, Погорелко увидел, что Сукачев с деловым видом осматривает укрепления фактории, возведенные на случай восстания краснокожих. А укреплена фактория была действительно основательно и с наличием небольшого даже гарнизона могла бы выдержать серьезную осаду. Построенная по принципу блокгауза, она была обнесена высоким бревенчатым палисадом, внутри которого и находились жилой дом, склады мехов, провизионные магазеи и прочие постройки. В палисаде, на половине высоты были прорезаны длинные узкие бойницы для ружей.

– Чем не аул Ахты? – весело крикнул трапперу Сукачев. – Пусть-ка янки сунутся – начнут лбами землю доставать.

– Укреплено неплохо, – ответил траппер, – да что толку-то? Не можем мы пятеро – вы, я да трое сторожей-индейцев – отсиживаться здесь неопределенное время, отбивая атаки вдесятеро сильнейшего врага.

– Положим не пятеро, а только двое – рассмеялся Македон Иваныч. – У индейцев-то я сейчас же ружья отберу. Потому что, если янки догадаются их подкупить, то эти ребята нам же в спину стрелять начнут. А почему бы нам и двоим не отсиживаться? Провизии вдоволь, патронов тоже. Эва, удивили – вдесятеро больше! Мы на Кавказе один на двадцать ходили, вот как-с, милейший мой!

Траппер с восхищением смотрел на своего старого учителя.

– Вы, Македон Иваныч, надеюсь, не подумали, что я испугался. Мне просто показалось, что вы не учитываете сил врага. А с вами я и на сотню американцев пойду. Я ведь не забыл, что в эту опасную историю вы ввязываетесь исключительно из-за меня.

– Ну, будет разговоры разговаривать. Что я вас не знаю, что ли? Чай вы мой выученик. Слушайте! – насторожился вдруг капитан.

Со стороны моря донеслось характерное ворчание якорной цепи, вылетающей из клюза.

– Якорь бросили. Ну, пойдемте гостей встречать, – полез первым на вал Сукачев.

С палисада они увидели злое в бурунах море, гладкую как зеркало Дьийскую бухту, «Белого Медведя» посреди нее и шкиперскую гичку, уже отвалившую от правого борта шхуны. Гичка пристала вскоре к мосткам около часовни, из нее вышли трое и направились к фактории.

– Кэптен Пинк с двумя телохранителями, – быстро определил Сукачев и, раскурив носогрейку, уселся поудобнее в ожидании «гостей».

Действительно, один из приближавшихся к фактории был шкипер Энтони Пинк. Его издали еще можно было узнать по чудовищной смолевой бороде, развеваемом ветром как черный пиратский флаг. Остановившись на дистанции, недосягаемой для выстрелов с палисада, Пинк и его телохранители начали привязывать, белый парламентерский флаг к стволу ружья.

– Эй, Пинк! – Брось комедию с белым флагом! – проревел, сложив рупором ладони, Сукачев. – Подходи ближе – не тронем.

Шкипер, сняв шапку, приветливо помахал ею и теперь уже без опаски приблизился к палисаду.

– Ну, что скажешь хорошенького, акула береговая? – почти дружелюбно крикнул заставный капитан.

– Здравствуйте, мистер Мак-Эдон! Здравствуйте и вы, мистер Блекфит! – вежливо поклонился Пинк. – Очень рад видеть вас в добром здоровье. Как путешествовали?

– Ближе к делу! – крикнул раздраженно Погорелко. – Где Айвика?

– Первый раз слышу это имя. И прошу не перебивать меня. Не забывайте, что я теперь должностное лицо, – указал он на приколотую к борту его шубы серебряную звезду шерифа.

– Где ты ее украл, Пинк? – спросил серьезно заставный капитан.

Шкипер смущенно крякнул, но тотчас же оправился и заговорил официальным тоном:

– По приказу губернатора Аляски генерала Галлера предлагаю отдаться в руки правосудия подданному Российской империи Бокитько, называющему себя Погорелко, именуемому также мистером Блекфитом, известному среди индейцев под кличкой Черные Ноги…

– Слышите, все ваши титулы откопали, – прошептал Сукачев.

– …обвиняемому в убийстве подданного Соединенных Штатов индейца из племени тэнанкучинов.

– Положим, индейца-то ухлопали твои молодцы, а не мистер Блекфит, – сказал насмешливо Сукачев. – Но разве тебя переспоришь? Поэтому продолжай. Что у тебя там еще есть?

– По приказу губернатора Аляски… – завел было снова шкипер, но его перебил заставный капитан:

– Стой, Пинк, мы это уже слышали. Начинай с конца. Кого тебе еще приказано арестовать, меня что ли?

– Тебя, старина! – нежно улыбнулся шкипер. Ты обвиняешься в…

– Стой, кэп! – поднял руку Македон Иваныч. – Мне совсем не интересно слушать, в чем ты меня обвиняешь. И удивляюсь я, охота тебе суды да свары затевать. Ты действуй. Коли ты теперь рука правосудия, то и вытащи нас отсюда. А то нашел чем грозить – губернатором!

– Ладно, вытащу! – рассмеялся шкипер. – А ты, старый медведь, лучше сам вылезай из своей берлоги, не то выкурю.

– Попробуй! – тоже со смехом кричал в ответ Сукачев. – Я тебя повешу за бороду вот на этих кольях, и индейские сквау будут бросать снежками в твой голый зад.

– Слушайте, мистер Мак-Эдон, – заговорил вдруг серьезно Пинк. – Чего ради нам-то с вами ссориться? Если на то дело пошло, то я открою вам маленькую служебную тайну. У меня имеются инструкции, на основании которых я могу отпустить вас на все четыре стороны. Но вы за это должны открыть мне ворота фактории. Ведь в конце концов это территория Соединенных Штатов.

Сукачев, поняв наконец, что ему откровенно предлагают сделаться предателем, сначала вспыхнул, потом побледнел и потянулся уже было к ружью. Но сдержался и, ткнув траппера в бок локтем, прошептал шутливо:

– Сыграю я с ним сейчас шутку.

– Ладно, дружище, деловито ответил он, – об этом стоит поговорить. Но ты сначала покажи мне бумагу на право нашего ареста. Втемную я не играю.

Пинк покопался за пазухой, вытащил сложенный вдвое лист толстой бумаги и, подняв его высоко в вытянутой руке, крикнул:

– Вот ордер на арест!

Сукачев с незаметной для глаза быстротой вскинул штуцер и, почти не целясь, выстрелил. Ордер на арест моментально исчез. Это было похоже на фокус. Пинк опустил руку, в которой держал бумагу, и осмотрел ее внимательно со всех сторон. Рука была целешенька, а бумаги нет.

– Пинк, не удивляйся! – грохотал пушечным своим смехом заставный капитан. – На твоем поддельном ордере не было печати, так вот я и приложил ее.

Шкипер разозлился не на шутку:

– Это покушение на жизнь должностного лица! Вы поплатитесь за это! Требую ответа, сдаетесь ли вы добровольно? На размышления даю пять минут.

– Эй, продавец душ! – крикнул серьезно Сукачев. – А я даю тебе одну минуту на то, чтобы убраться отсюда. Как у вас говорится – полный ход назад. Нето я продырявлю не твою бумагу, а уже твою башку.

– Отказываетесь? – закричал, поспешно ретируясь, Пинк. – В таком случае я прибегну к силе оружия…

– Ну вот, милейший мой, – обратился к трапперу Сукачев. – Вы давеча спрашивали меня, что будем делать. Время-то и показало. Сражаться будем. И пусть только сунутся, мы им такой газават устроим, – до новых веников не забудут. Итак, фактория Дьи объявляется с сего часа на осадном положении.

– А вы назначаетесь ее комендантом и начальником гарнизона, – улыбнулся Погорелко.

– Согласен. Вот только гарнизон-то маловат – почесал Македон Иваныч под шапкой затылок. – Ладно, однако, справимся чай и вдвоем! – выпрямился бодро Сукачев. – Будем сами за себя воевать.

И, спускаясь с вала, он забасил полузабытую кавказскую боевую:

 
Кабардинцы, вы не чваньтесь,
Ваши панцыри нам прах.
Лучше все в горах останьтесь,
Чем торчать вам на штыках…