Текст книги "«Панургово стадо»"
Автор книги: Михаил Зуев-Ордынец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
М. Зуев-Ордынец
«ПАНУРГОВО СТАДО»
Я говорю лишь – предположим это.
Байрон, «Дон Жуан».
1. Фея ридной Кубани
Утро было тихое и солнечное, но море еще не вполне успокоилось после вчерашней бури. Где-то далеко, в бескрайных просторах Атлантического океана, не угасла еще ярость шторма, и отголоски его – тяжелые волны таранами обрушивались на песок пляжа. Соленые брызги их обдавали холодным дождем купающихся, заставляя нервно вскрикивать женщин и испуганно плакать детей.
Босые ножки девушки, искусно лавировавшей между кабинками, складными стульями, плетеными лонгшезами, оставляли на сухом горячем песке крошечные, тотчас заплывавшие следы. Ее холщовая украинская рубаха с вышитыми воротом и рукавами, такая же юбка и широкополая шляпа резко выделялись среди цветных купальных костюмов, полотняных хитонов, шелковых халатов курортной толпы. Под мышкой девушка несла толстую книгу в ярком красочном переплете. Мониста на груди девушки тихо звякали от ее быстрых энергичных шагов.
Она глядела прямо перед собою, вдаль, на кедровые леса, зеленой тяжелой мантией одевшие каменные плечи обрывистых предгорий. Она любила этот кедровник. Он напоминал ей российский бор.
И чем это не Россия? Кругом русская речь, русские остроты. Иностранные слова слышатся как исключение! Да ведь это Сестрорецк, Лебяжье или Стрелка! Но это не Россия! Слева голубой простор Атлантики, справа, подобно гигантскому удаву, извиваются Пиренеи. За ними знойная, полуафриканская Испания. Это не Россия, а курорт Вермона, где российская эмигрантщина спасается от душного парижского лета.
Компания молодых, но достаточно потрепанных людей, забавлявшихся серсо, увидав девушку, загалдела:
– Долина Григорьевна! Долли! Мадемуазель Батьянова! К нам! Фея ридной Кубани! Казачка! Сюда! Сюда!
Кто-то запел:
Напрасно казачка его молодая
И утро и вечер на север глядит…
– А ну вас! – звонко крикнула девушка. – С вами скучища!
– Ах, так? Изменница! Запорожец в юбке! Держите ее! В плен!
– Жевжики лядащие! – рассмеялась девушка. – Да вам меня вовек не догнать!
– А вот посмотрим! – крикнул, бросаясь к ней, тощий, жердеобразный юноша.
– Поручик, не осрамись! – закричала вслед ему компания.
– Поручик не осрамится! Бегать умеет!
– Красные научили! Два раза от них «драпал»!
Девушка подпустила поручика на несколько шагов, нагнулась, схватила горсть мелкого, как пыль, песку и бросила ему в лицо. Пока поручик протирал глаза, она была уже далеко. Звонкий смех ее звучал где-то вдали, и громадным цветком мелькала в толпе ее вышитая рубаха.
Огибая кабинку, девушка с разбегу остановилась: мимо нее проходила группа крепких, мускулистых людей. Заметно было, что в среду пляжников-эмигрантов компания эта внесла переполох и растерянность. Многие поспешно одевались и уходили, словно их застал внезапный дождь. Это было понятно. Ведь мускулистые ребята были отдыхающими рабочими из соседней летней колонии рабочей организации.
– Андрей! – радостно вскрикнула вдруг девушка.
Шедший в группе рабочих молодой человек обернулся и, вытянув приветливо руки, быстро пошел к девушке. Энергичное лицо его выражало искреннюю радость.
– Долли! Вот неожиданность! – сказал он, беря ее за руки. Одно только пожатие его рук с ладонями, жесткими от каустической соды, сразу напоминало, что он металлист.
– Давай сядем! Я сегодня сделал не меньше десяти километров.
Долли, тоже не отдышавшаяся еще после бега, с удовольствием опустилась на мягкий песок. Грудь ее прерывисто поднималась от глубоких, жадных вздохов; глаза цвета спелой вишни блестели. Расплетшуюся во время бега тяжелую косу она перекинула через плечо и, купая пальцы в золотистых струях волос, вплетала в них голубую ленту.
– Фу, черт возьми! – с комическим ужасом воскликнул вдруг Андрей. – А ты, пожалуй, и впрямь «фея ридной Кубани», как прозвали тебя твои бомондистые знакомые! Уж очень ты красива. Не мешало бы даже чуть убавить. Белокурые волосы, карие глаза – картинка!
– Злючка! Завидно? Жаль, что ты вчера не был здесь. Папа тоже был на пляже. Он очень интересуется твоими посещениями вечерних лекций университета.
– Долли, – сказал серьезно Андрей, – я очень благодарен тебе за твое старание смягчить все удары по моему самолюбию. Но это ни к чему! Я ведь знаю, что твой отец не переносит меня, а потому и не интересуется он нисколько моими занятиями. Полковник Батьянов не может мне простить прошлого.
– А ты мне ни разу не рассказывал, Андрей, – проговорила девушка, – давно ли ты знаком с папой.
– До войны я и не подозревал об его существовании. Мы познакомились лишь в армии. Ведь ты знаешь, что он командовал нашей танковой бригадой.
Андрей замолчал. Пересыпая с ладони на ладонь песок, он глубоко задумался. Перед ним мелькнуло пережитое.
Давно это было! И вместе с тем так недавно. Хмурый Архангельск. На транспорты грузят «белый Сенегал» – русские дивизии, отправляющиеся во Францию. Затем море. Потушенные огни. Всего лишь несколько дней тому назад в этом районе германские подводные лодки устроили настоящий погром. Две недели ожидания ежеминутной смерти, взрыва мины под кормой или у носа. И вот Марсель. Цветы! Овации! Воздушные поцелуи женщин! И сразу же грязные окопы Шампани. Громовые разрывы «чемоданов». Жуткая «высота 801». Горы трупов. Затем 1917-й. И, наконец, ля Куртин, кровавый ля Куртин!..[1]1
В лагерях близ ля Куртин русские реакционные генералы в сговоре с французским правительством расстреляли русских солдат, отказавшихся после Февральской революции драться за интересы французских биржевиков.
[Закрыть]
Долли дотронулась пальчиком до его лба.
– Я знаю, что здесь! Не надо думать об этом.
Андрей встряхнул головой, словно отгоняя тяжелую дрему.
– Да! – заговорил он. – Именно в ля Куртин и разошлись наши дороги, полковника Батьянова и капитана Араканцева. Я бежал, не желая попасть на алжирскую каторгу, долго скрывался, а потом стал зарабатывать хлеб собственными руками. Для меня это, как для бывшего электротехника, дело знакомое. А полковник Батьянов продолжал «класть живот» во славу Франции, был тяжело ранен, получил за это командорский крест Почетного легиона и отставку без пенсии.
– Я знаю это, – сказала Долли.
– Не все знаешь. Это было уже после Версальского мира, когда в Россию отправляли пресловутый «легион чести».[2]2
Французское правительство с помощью угроз и обещаний сформировало из оставшихся в живых и не угнанных на каторгу русских солдат так называемый «легион чести» и отправило его к Деникину.
[Закрыть] Твой отец – он, по-видимому, любил меня, – придя ко мне, сказал: «Капитан, вот случай загладить ваше позорное прошлое. Записывайтесь в «легион чести». Меня, к сожалению, не приняли, я инвалид. Но за меня пошел мой сын!» Я ответил, что у меня нет ни малейшего желания отправляться в добровольческую армию. Отвоевывать для господ помещиков их вишневые сады нет охоты. В Красную Армию – иное дело! Он ушел, и наши пути разошлись. А ты толкуешь об его интересе к моим вечерним университетским занятиям… Что ты читаешь, что это у тебя за книга?
2. Зоологический каталог
– Это?.. Это?.. Ой, батюшки, да что же я такое взяла? – с удивлением воскликнула девушка, глядя на толстую книгу, лежавшую у нее на коленях. – Я хотела взять новый роман Харди, а схватила по ошибке это.
– Что это? – и Андрей взял книгу.
– Зоологический каталог фирмы Гагенбека!
– Ты что же, хочешь открыть зоосад?
– С ума сошел! – расхохоталась Долли. – Да это и не мой каталог. С ним таскается в последние дни Пфейфер.
– Пфейфер? – удивленно вскинул голову Араканцев. – Фридрих Пфейфер?
– Ты знаешь его? – удивилась, в свою очередь, Долли.
– Очень хорошо, – улыбнулся недобро Андрей. – Я целых три года проработал на его гамбургской фабрике. Да кто же не знает Пфейфера, второго Юлия Бармата? «Толстый Фридрих» – так прозвали его в Гамбурге, – вечно занятый, всегда кипящий, как щелок, промышленник, банкир и авантюрист. А разве он здесь?
Говоря это, Араканцев перелистывал гагенбековский каталог, с удовольствием рассматривая прекрасно исполненные цветные фотографии животных.
Мелькали отвратительный крокодил, полосатый житель джунглей тигр, грустный вологодский мишка, добродушный слон, пестрые, разноцветные попугаи.
– Да, он здесь, – ответила девушка, – он приехал к папе по делу.
– Ого! – удивленно поднял брови Араканцев. – Полковник Батьянов работает для черного интернационала? Я слышал, что Григорий Николаевич, выйдя в отставку, опять как инженер-механик начал работать в своей области, но чтобы он согласился на сотрудничество с Пфейфером – этого я не ожидал!
– Андрей! – с укором проговорила Долли. – Что ты говоришь? Сотрудничество не служба.
Араканцев, не поднимая глаз и делая вид, что рассматривает в каталоге «корабль пустыни» – белоснежного дромадера, ответил резко:
– Не служба! А по-моему, не иначе: Пфейфер – хозяин, а его высокоблагородие полковник Батьянов – служащий. Мне кажется, в один трудный для твоего отца момент жизни Пфейфер купит его целиком навсегда и со всеми потрохами! – закончил Араканцев и, испугавшись своего почти враждебного тона, поспешно повернул страницу каталога, сменив дромадера на образец гордой красоты – круглоглазого беркута.
Долли молчала, рассеянно перебирая бусы. Растерявшийся Араканцев усиленно перелистывал каталог. Добравшись до флегматичного пингвина, начал разглядывать его с преувеличенным интересом.
– Ты имеешь основания говорить так, – тихо произнесла Долли. Видно было, как трудно давалось ей каждое слово. – Ты же знаешь проклятую, неизлечимую страсть папы!
– Карты? – быстро спросил Араканцев. – Да, знаю! За зеленым столом он буквально невменяем. Ну, если Пфейфер узнал эту слабость Григория Николаевича, то…
Араканцев резко оборвал фразу. Поймав тяжелый вздох Долли, заволновался и снова обратился к каталогу. Пролетел отдел птиц, пресмыкающихся, четвероногих и ворвался в отдел четвероруких. А Долли снова молчала, опустив голову. На лице Араканцева изобразилось отчаяние, а пальцы его перелистывали отдел приматов, человекообразных обезьян.
– Что такое?!
Это восклицание Араканцева заставило Долли поднять голову. Она увидела на странице каталога кошмарную морду гориллы. И тотчас же Араканцев с треском захлопнул каталог.
– Скажи, Долли, – странно задрожавшим от сдерживаемого чувства голосом заговорил Андрей, – для чего у вас в вилле болтается орангутанг? Это опасная забава!
– Гамилькар опасен? – с улыбкой спросила девушка. – Наоборот, благодаря ему мы чувствуем себя в полной безопасности. Осенью, когда кончается курортный сезон, здесь бывает жутковато. Бродят какие-то подозрительные типы. А за Гамилькаром мы как за каменной стеной. Он так любит меня и папу! Он уже два года живет у нас. Его подарил папе Пфейфер для каких-то опытов. Фантазия богача! Гамилькар даже помогает мне по хозяйству. Мы считаем, что у нас двое слуг: черкес Абдул-Земиль и Гамилькар. Но Абдул больше шофер, чем слуга, а Гами, как мы его зовем, моет полы, убирает постели, колет и таскает дрова, откупоривает бутылки. О, если бы ты видел, с какой комичной важностью выполняет он свои обязанности! О, Гами душка! – оживившись, воскликнула девушка. – А кроме того, он помогает папе в его опытах.
– Орангутанг помогает инженеру-механику? – скрывая под беззаботным смехом настороженность, спросил Араканцев. – Это любопытно! Расскажи, в чем же заключается помощь обезьяны?
– Подробности мне неизвестны, папа держит это в секрете. Знаю лишь, что он проделывает сейчас массу сложных опытов в области механизации производства. Его очередная idée fixe – такое усовершенствование, упрощение производства, при котором почти не нужен был бы разумный труд человека. Он как-то сказал мне, что когда Гамилькар заменит у конвейера человека, тогда папа удовлетворится, что тогда можно будет посылать на фабрики даже слабоумных, идиотов и тихопомешанных. Поэтому Гамилькар под присмотром папы часто торчит у конвейера, что-то свинчивает, развинчивает, а что именно – не знаю! Но почему ты это спрашиваешь?
– Вот почему, – раскрыл снова каталог Араканцев. И Долли снова увидела жуткую морду гориллы. – Читай. Gorilla gina!.. Проще говоря, горилла! А теперь смотри карандашную надпись: «Плохо переносят наш климат, быстро умирают от чахотки, все же для опыта выписать сто экз.».
– Да ведь это рука Пфейфера! – вскрикнула заинтересованная Долли. – Но зачем ему столько обезьян?
– «Толстый Фридрих» найдет дело и для горилл. Пустит их по Берлину и Гамбургу сандвичами с рекламами произведений своей промышленности. Фурор! Но смотри дальше. Pithecus satyrus!.. Это родственники твоего Гамилькара – оранги. И снова карандашная надпись той же рукою: «Эти крепче. Затребов. двести».
– Ничего не понимаю! – сказала Долли.
– Дальше, смотри дальше! Troglodytes niger!.. Это шимпанзе. Тут, кроме знака вопроса, ничего. А вот ниже: Troglodytes tschego!.. Эти, видимо, больше понравились Пфейферу. Он пишет: «По справкам, шимпанзе-че́го отличаются большой величиной, почти с гориллу, а следовательно, обладают большей силой и выносливостью. Выписать полтораста шимпанзе-че́го». Теперь сверх всего красным карандашом: «Не забыть – лучше самцов, выносливее. Самок как можно меньше». Затем внизу чернилами: «Запросить Гагенбека: сколько приблизительно будет стоить поимка и перевозка с Суматры, Борнео, из Верхней и Нижней Гвинеи всей партии?» Видимо, все эти надписи сделаны в разное время. Но что все это значит? – закончил вопросом Араканцев, бросая каталог на песок.
– Не знаю. Шарада какая-то, – проговорила Долли, вставая. – Андрей, мне пора. Я пойду.
– Уже? – вскочил на ноги Андрей. – Долли, прости меня. Я, кажется, наговорил лишнего. Но поверь, лишь желание…
– Не надо говорить об этом, Андрей.
– Когда и где я снова увижу тебя?
– Если хочешь, сегодня же вечером в казино «Ритца». Я буду там после девяти.
– Долли, зачем ты посещаешь этот кабак?
– Ты же знаешь, что папу нельзя оставлять одного за картами, – вспыхнула девушка. – Он окончательно с ума сойдет. Прощай или… до свиданья, как ты хочешь.
Араканцев, закусив до крови губу, долго смотрел ей вслед. Когда гибкая фигура скрылась за зданием курзала, он опустил глаза и увидел… гагенбековский каталог. Он быстро поднял его и бросился было вслед за девушкой; потом остановился и, оглянувшись по сторонам, как вор, поспешно сунул каталог за пазуху и зашагал навстречу подходившей группе рабочих.
3. Предок и потомки
Гамилькар скучал. Развалившись на диване, с презрительным равнодушием глядел он, как втягивает мух электрический вентилятор. Маленький моторчик, скрытый за ширмами, двигал ленту конвейера, но с пустыми ковшами. Монотонная песня динамо, видимо, раздражала оранга. Он слез с дивана и встал на ноги, как человек. Теперь особенно бросались в глаза его широкие плечи, сутулая спина и руки в клочьях шерсти, спустившиеся ниже колен. Вперевалку, как чуть подвыпивший человек, прошел он за ширму и дернул на себя рубильник.
Вой динамо смолк. На голом серовато-голубом лице оранга расплылась гримаса удовлетворения. Даже отдельные белые волосы на его подбородке, переходившие в реденькую седую бороденку, встопорщились как-то особенно задорно. Словно он хотел, но не мог сказать: «Вот какой я молодец!»
Но тотчас же отчаянная скука с быстротой, свойственной только обезьяньему лицу, сменила самодовольство. Он лениво прошелся по комнате, всем своим видом говоря: «Ну, и скучища же зеленая! Чем бы заняться?»
Большой гребень привлек его внимание. Гамилькар схватил его и начал расчесывать и без того правильный пробор на голове. Увлекся и незаметно для самого себя перешел к черной с бурым оттенком шерсти, покрывавшей его тело. Когда добрался до ляжек, где шерсть свисала особенно густыми, похожими на панталоны космами, послышалась сирена авто. Гамилькар вздрогнул и насторожился. Через секунду в передней задребезжал звонок. Оранг сорвался с места и вприпрыжку, помогая руками ногам, понесся к дверям. Легко, без затруднений, открыл он французский замок и по-прежнему, наполовину на четвереньках, убежал в комнату с конвейером.
Вслед за орангом вошли трое мужчин. Первым, четко отбивая шаг, появился высокий, плечистый старик. Во всей походке его замечалась военная выправка, как будто он носил еще мундир. Остриженные «под горшок» волосы и борода «а ля мужик» придавали ему сходство с Бехтеревым. При виде старика Гамилькар оттянул углы рта и сузил веки, что отдаленно напомнило человеческую улыбку.
За стариком бесшумно мячом вкатился толстенький господин с багровым бритым лицом. На толстяка Гамилькар не обратил ни малейшего внимания, но зато поспешно подбежал к третьему, остановившемуся в дверях красивому кавказцу в алой черкеске, обшитой галунами, и в шоферских «консервах». Оранг с детской радостью цапнул его за серебряные ножны кинжала и вместе с ними потащил к себе.
– Вай, савсэм шайтан! – крикнул Абдул-Земиль. – Пусти, ишак, брухо вспорю!
Гамилькар отошел, обиженно ворча что-то на обезьяньем своем языке.
– Абдул, авто к восьми, – сказал старик. – А пока ты свободен.
Абдул ушел, бесшумно ступая мягкими чувяками.
Старик подошел к орангу и почесал ему ласково складки шеи. Гамилькар издал урчание, похожее на смех.
– Ну-с, господин Батьянов, а как ваши успехи на зеленом поле? – спросил толстяк, видимо продолжая разговор.
– Плохо! – мрачно ответил Батьянов. – Полоса невезения!
Видно было, что Пфейфер доволен. Но он искусно разыграл удивление:
– Как, а мой гонорар за экономическую форсунку?
– Эва! – улыбнулся безрадостно Батьянов. – Продул еще весной!
– А реорганизация сложной сборки втулки? Между прочим, вы правы. Теперь сборка ее требует всего восьми секунд. При моем масштабе работы это семьдесят пять процентов чистой прибыли.
– Ну и танцуйте! – буркнул Батьянов. – А я в прошлом месяце спустил последние крохи этой втулки.
Лицо «толстого Фридриха» откровенно побагровело от радости:
– Значит?..
– Значит, что я снова без гроша. И, как назло, уверен, что теперь счастье повернется ко мне лицом. Можно отыграться. А денег нет. Поэтому вы их мне дадите! – с грубой бесцеремонностью закончил Батьянов.
– Почему нет? – откликнулся Пфейфер и с наглой независимостью опустился в мягкое кресло. – Но расскажите сначала о деле. Есть результаты?
Батьянов заговорил бесстрастным, деловым тоном:
– Результаты есть. Не только результаты – полная победа.
– Вышколены все пять моих питомцев? Верно я вас понял? Дрессировка кончилась полной удачей?
– Нет, вы неверно меня поняли. Какая дрессировка? Когда я говорил вам о дрессировке?
– А что же вы делали с обезьянами, которых я купил для вас? – удивился и насторожился Пфейфер. – С Гамилькаром, например?
– Выдрессировать пять животных, которых вы купили, можно. И десять можно. Но мы же не собирались ограничиваться десятком. Для ваших цехов нужно стадо таких зверей. А выдрессировать стадо невозможно. Какую бы работу ни проделывал дикий дрессированный зверь – прыжки через обруч в цирке или операцию на конвейере, чего мы хотим добиться, – все же во время этого рабочего процесса необходим самый тесный контакт зверя с дрессировщиком. Иначе зверь отвлечется, заупрямится, заленится, и вся работа пойдет к чертям! Сколько же дрессировщиков должно быть в ваших цехах?
– Тогда я не понимаю…
– Сейчас все поймете! – резко перебил фабриканта Батьянов. – Я не дрессирую зверей, я переделываю их.
– Что? Как? – изумленно округлил глаза «толстый Фридрих». – Вы, правда, инженер, можете переделать втулку, форсунку, любой другой механизм. Но животное…
– И все-таки я их переделываю! – не изменил Батьянов резкого тона. – Но с первых слов вношу ясность. Идея и метод переделки зверей не мои. Это гениальное открытие или изобретение, называйте, как вам больше нравится, принадлежит моему другу, французскому военному врачу Пьеру Ло.
– Ему тоже придется платить гонорар? – поморщился Пфейфер.
– Не придется. Он уже умер. Пьер долго служил в колониях. Там, в джунглях, наблюдая зверей, он увлекся зоологией, зоорефлексологией, экологией, начал производить опыты и постепенно пришел к своему открытию. Он умер семь лет назад, родственников у него не было, и открытие свое он завещал мне. Я законный наследник Пьера Ло.
– А что переделывал в обезьянах ваш друг Ло и, следовательно, что переделываете в них вы, полковник?
– Мозг!
– Мозг! О, это очень интересно! Прошу, рассказывайте дальше! – уселся Пфейфер поудобнее в кресло и вдруг шлепнул жирными ладонями по подлокотникам. – Постойте! В юности я читал фантастический роман. Названия не помню. Написал его, кажется, англичанин, а содержание такое. Какой-то полусумасшедший доктор переделывал зверей, самых различных. Он фабриковал звериных людей.
– «Остров доктора Моро»? – улыбнулся холодно Батьянов.
– Да, да, «Остров доктора Моро»! – обрадованно всплеснул руками Пфейфер. – Вы тоже, оказывается, читали этот нелепый роман?
– Нелепый? А что именно в нем нелепого?
Лицо Пфейфера стало строгим, деловым:
– А какая цель выпуска этой продукции? Как, где можно использовать звериных людей? Разве что показывать в зверинце или цирке. Но это грошовый бизнес. У этого Моро мозги были закручены не в ту сторону. Выдумал какую-то нелепость. Он не делец, вот что я скажу!
– Да, не делец, – тихо произнес полковник. – И Пьер был не делец. Дельцы мы с вами, Пфейфер!.. А вы помните в этом романе жуткие страницы, где один из героев слышит отчаянные вопли пумы, оперируемой доктором Моро? Будто страдание всего мира звучало в этих кошмарных криках! И не думаете ли вы, что и я переделываю обезьян с такими же муками для несчастных зверей? Долблю им черепную коробку, вырезаю мозг или еще что-нибудь в этом роде? Нет, нет и нет! Мои обезьяны чувствуют только укол медицинской иглы.
Батьянов говорил ровным, бесстрастным тоном, полузакрыв устало глаза.
– Открытие моего друга тем удивительнее, что он сумел снять, разрушить защитные функции живого организма, сломать так называемый гемато-энцефалический барьер, ограждающий мозг, его входные ворота. И одновременно вмешаться в жизнь и работу головного мозга, в его химические процессы. Великий, гениальный ум! И глупая, бессмысленная смерть от желтой лихорадки!..
Батьянов помолчал, опустив скорбно голову.
– Все так просто в открытии Пьера, – снова заговорил полковник. – Затылок обезьяны выбрит, смазан йодом. Тонкая и длинная игла шприца, проколов кожу, дошла до желудочков мозга. Сильный нажим на поршень! Ничтожная капля жидкости, состав которой знал только один Пьер, а теперь знаю один я, впрыснута в мозг, смешалась с мозговой жидкостью. И все! Дело сделано! – торжествующе крикнул Батьянов.
– Что сделано? – шепотом спросил Пфейфер.
– Мозг обезьяны очищен от всех наслоений прожитой жизни, от звериных рефлексов, привычек, инстинктов, желаний. Теперь мозг обезьяны tabula rasa – чистый лист. У обезьяны не сохранилось никаких воспоминаний о том, кем она была раньше. Впрочем, вспомнить о своем зверином прошлом она может, но только при условии… Однако это совсем другая тема, и сейчас она нас не интересует. А теперь мы можем на этом чистом листе написать многое нужное нам, мы можем не дрессировать обезьян, как думали вы, а приучать их к тем действиям, которые нам нужны. И обезьяны удивительно быстро схватывают, подражают, воспринимают все то, чему мы их учим.
Пфейфер надул щеки и шумно, сердито выдохнул:
– Я вас понял! Из обезьян вы сделали людей и предлагаете их мне в рабочие. За коим чертом они мне нужны? Не нужно мне людей! Я их ненавижу!
Грубый выкрик «толстого Фридриха» не вывел Батьянова из равновесия. Глядя рассеянно на багровое от волнения лицо фабриканта, он сказал спокойно:
– Превратить обезьяну в человека невозможно. Прощаю вам эту вопиющую безграмотность. Мои обезьяны еще не люди, но уже не обезьяны. Может быть, это то недостающее звено между питекантропом и австралопитеком, которое так жадно ищут антропологи всего света. Не знаю, не знаю!.. Впрочем, оставим эту ученую терминологию, это не по вашему носу табак. Пьер не смог создать из обезьяны разумное существо, но выжечь в ней все звериное – этого он блестяще добился.
Батьянов прошелся по комнате. Пфейфер вытащил толстый портсигар и протянул полковнику сигару.
Увидев это, Гамилькар взял с окна пепельницу и поставил ее на маленький курительный столик перед фабрикантом. Затем зажег спичку и поднес ее обоим, вежливо склонив голову с безукоризненно расчесанным пробором.
– Вот смотрите, – указал полковник на оранга. – А добился я этого от Гами очень легко. Он знает, кроме того, как обращаться с ключами, отпирает и запирает двери, включает и выключает радиоприемник, с наступлением темноты зажигает свет. Он умеет даже считать. В обмен на три апельсина он дает три спички, в обмен на пять – пять. Но пока не свыше пяти. А главное, он кроток, послушен и мягок характером. Теперь о четырех остальных – о двух гориллах, шимпанзе и гиббоне. Вскоре после укола я приказал выпустить их в вольер, чтобы не ослабли их мышцы. А затем мои ассистенты показали им, как построить примитивный шалаш. Через полчаса обезьяны тоже начали строить шалаши и строили, строили, строили, пока не застроили всю площадь вольера. А сейчас они работают в отеле «Беренгарди». Выполняют самые различные обязанности: швейцаров, горничных в номерах, откупоривают бутылки и консервные банки на особых приборах, работают грузчиками на складе, носильщиками багажа и даже не берут на чай! Администрация не нахвалится ими. Но они лишены, конечно, малейшей способности к абстрактному мышлению. Никаких логических связей, ассоциаций, идей. Хотя бы революционных идей! – нервно, неприятно засмеялся Батьянов. – На ваших фабриках будут работать классические рабы. Наши предки! И как еще работать! Им не надо платить за труд, они не войдут ни в какие профсоюзы и не организуют забастовку. Ловко, а? – продолжал полковник смеяться горько, обреченно.
Пфейфер вскочил в радостном возбуждении.
– О, если бы это возможно было! Это… это моя золотая мечта! Война и революция вызвали черт знает какую встряску. Стачки, забастовки – будничный бытовой факт во всех областях производства. У меня в Гамбурге, например, уже не спокойно! Ясно, дело в резком «большевистском ветре».
– Но не довольно ли разговоров? – спросил Батьянов. – Переходим к делу!
– Переходим к делу, – согласился Пфейфер, вытирая платком вспотевшее от возбуждения лицо.
– Гами, включи мотор! – Голос Батьянова прозвучал резко и повелительно, как удар маленького гонга. Оранг одним прыжком очутился за ширмой и рванул рубильник. Динамо завыло.
– На место! – крикнул снова полковник, и Гами встал послушно у конвейера.
– Мы проделаем опыт со сборкой моей экономической форсунки для пароходных котлов. Внимание, я начинаю!
Батьянов шагнул было к ширме, но, поколебавшись, подошел к Гами и, полуобняв, ласково дернул его за ухо:
– Гами, дружище, давай поработаем, и хорошо поработаем! Умница моя, ведь это наш последний экзамен!
В голосе полковника переплелись нежность и строгость. Ласково шлепнув оранга по спине, он скрылся за ширмой.
– Начинаю! – раздался оттуда его голос, и тотчас же конвейер вытащил части форсунки. – Ну, Гами, валяй! Так, молодчина! Заканчивай! Раз, два, три! Правильно. Этот процесс надо делать в три секунды. Теперь второе! Хорошо! Положи на место! Правильно! Ты работаешь совершенно автоматически, что и требовалось доказать!
Гамилькар действительно работал четко и уверенно, без малейших колебаний и заминок, от усердия посапывая своим уродливым носом, переходящим непосредственно в губу.
– Обратите внимание, – крикнул Батьянов, – что он уже проделал три различных производственных процесса, тогда как у вас на фабрике антропоиды будут проделывать каждый лишь один процесс! А последнее в тысячу раз проще. Однажды я и Абдул, сменяя друг друга, заставили Гами проработать восемь часов с часовым перерывом на обед. Вот вам и восьмичасовой рабочий день! И Гами не пытался даже отойти от конвейера. Работа его затягивает. Его злит и удивляет, что части, которые он свинтил, тотчас же возвращаются к нему в своем прежнем виде. И он с еще большим остервенением работает, желая выйти победителем, свинтить их наконец-таки! Вот на этом-то животном упрямстве и держится вся моя система.
– Вы гений, Батьянов! – не вытерпев, восхищенно воскликнул Пфейфер. – Я уверен, что только ваша гениальная голова смогла разрешить эту мировую проблему. Вы человек «с золотым мозгом» из рейнских сказок!
– Боюсь, что моя гениальная голова скоро кончит свое существование, – донесся из-за ширмы голос Батьянова, – и мой «золотой» сказочный мозг превратится в кусок разложившегося тухлого студня.
– Ну, ну, зачем так мрачно? – бодро крикнул Пфейфер, подходя к орангу. – Нет, вы посмотрите только, как работает этот паренек! Красота! Ах ты, дорогой мой сыночек, – умилился «толстый Фридрих» и, разнежившись, погладил оранга по голове.
Гами вдруг щелкнул зубами и, не глядя назад, цапнул Пфейфера за ногу. Затем тотчас же, словно ничего не случилось, принял прежнюю позу, согнувшись над конвейером.
– Дьявол длиннорукий! – злобно крикнул испуганный Пфейфер. – Урод заморский!..
Гами в ответ на слова фабриканта резко повернулся, не прерывая, однако, работы, и звучно плюнул в его сторону.
– Ловко! – расхохотался за ширмой Батьянов. – Это вам за урода заморского! Да посмотрите внимательнее, какой же он урод? У него правильные черты, смелый взгляд, а темные волосы, обрамляющие его лицо, придают ему томную бледность. Среди обезьян он, наверное, считался неотразимым красавцем.
– Ну, и целуйтесь с этим красавцем! – прокричал Пфейфер, потирая ногу. – А я бы хотел поговорить теперь об условиях. Что же вы возьмете с меня за полную постановку работы в моих сборочных цехах при помощи таких вот неотразимых красавцев?
– Условия будут несколько необычайные! Вы даете мне сейчас чек на десять тысяч долларов и проваливаете ко всем чертям до завтра, до утра. Я хочу попробовать сегодня вечером отыграться.
– А потом? – насторожился Пфейфер.
– А потом будет видно! Если я отыграюсь, то отдаю вам ваши десять тысяч и вообще кончаю работать на вас. И не видать вам тогда уж наших предков в своих цехах. А проиграюсь – поговорим окончательно об условиях.
– Это значит, – вскрикнул Пфейфер, – вам все выгоды, а мне никаких? Такую фору я вам не дам! Так не заключают серьезных сделок.
– Смею вас уверить, что из всех наших серьезных сделок эта самая серьезнейшая!
– Да вы же грабите меня! – взвизгнул Пфейфер. – Я и так уже разорен. Инфляция! Дауэсовский план!
– А коли так, – ответил Батьянов, появляясь в комнате, – кончай, Гами, работать! У нас стачка, и пусть Пфейфер проваливается к черту!
Оранг радостно юркнул за ширму, остановил мотор и вышел оттуда, потягиваясь и широко зевая, как человек, собравшийся насладиться заслуженным отдыхом после оконченной работы.
