Текст книги "Испанский дневник"

Автор книги: Михаил Кольцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

23 октября

Контрнаступление республиканцев на Ильескас началось. Его задумали и начали проводить довольно грамотно, тремя колоннами – на центр и с флангов. Колоннами руководили хорошие командиры. Бойцы дрались храбро, они сцепились даже с маврами и перебили многих из них. Ильескас была уже почти в руках частей майора Рохо. У бойцов и командиров не хватило выдержки, да и огонь фашистов был сокрушителен, артиллерийский, пулеметный и авиационный огонь… Все-таки эта операция утешительна, она показывает признаки какого-то перелома в войсках.

Но вчера, продвигаясь по эстремадурской дороге, мятежники взяли Навалькарнеро – важный узел дорог, Кихорну и Брунете. Они торопятся. Ах, если бы всё это не запоздало на месяц! С частями, какие дрались у Ильескас, можно было бы с грехом пополам удержать фашистов перед Толедо.

Мигель объезжает боевые участки, знакомится с комиссарами, с политделегатами, беседует с бойцами. Он пишет по ночам популярные брошюры по политработе, по тактике, по противовоздушной обороне.

В восемнадцать часов ежедневно за круглым мраморным столом собираются дель Вайо, его пять заместителей, Мигель и еще два комиссара. Заслушиваются сообщения и материалы за день, принимаются решения на завтра. Через площадку – апартаменты Кабальеро, туда Вайо ходит согласовывать.

Система эта мало подходящая; отделы, которыми ведают заместители, работают почти весь день вхолостую; директивы, данные им накануне с вечера, быстро устаревают из-за стремительной и катастрофической перемены обстановки, а новые директивы можно получать только в восемнадцать часов. Сам дель Вайо занят днем у себя в министерстве иностранных дел, да и у заместителей куча всяких других партийных поручений.

Аппарат работает ощупью, без навыков, ухватывается пока за все идеи, предложения и проекты, которые ему подсказывают, но не в силах их переварить.

Сами комиссары пока еще не знают, за что раньше взяться. Одни контролируют только командира, не интересуясь частью; другие, наоборот, всё время с бойцами, но почти незнакомы с командиром и взаимно избегают встреч. Одни ударились в просветительную работу, в газеты, листовки, книжки, не занимаясь боевой жизнью части; другие сосредоточились только на снабжении, на интендантских заботах; третьи – просто шагают с винтовкой наравне с прочими бойцами, считая, что их личного примерного солдатского поведения вполне достаточно для исполнения комиссарских обязанностей. Все это в отдельности неплохо, но сочетать все комиссарские функции вместе пока удается только очень немногим.

У комиссаров частей центрального фронта нехорошая привычка – каждый день ездить в город с докладами комиссариату; они толкутся здесь по два-три часа. Сегодня им это запрещено. Сбор докладов, личных и письменных, делают инспекторы, объезжая участки; комиссары не вправе отлучаться из частей без вызова.

После долгого сопротивления, волокиты и колебаний военное министерство приняло основы организации регулярных войск, предложенные Пятым полком. Военной единицей утверждена сводная бригада из трех-четырех батальонов, с разведывательным отрядом, саперной ротой, взводом связи, транспортным отрядом и тремя артиллерийскими батареями. В батальоне – пулеметная и три стрелковые роты. Бригада должна насчитывать 3000 человек, 12 орудий, 2500 винтовок, 60 пулеметов.

Конечно, такой состав бригады имеют пока только на бумаге. Но формирование началось; разношерстные, сшитые из лоскутков колонны перевёрстываются на бригады. Лучше всего дело идет у Листера, его бригада скоро будет готова. Всего в первую очередь на фронт выйдут шесть бригад. Но у них еще нет ни оружия, ни транспорта. Ларго Кабальеро и его окружение проявляют чудовищную и непонятную медлительность в создании резервов.

Очень скверные разговоры идут вокруг генерала Асенсио, командующего центральным фронтом. К чему ни прикасается этот человек – все рушится, валится, сыплется. Его начали потихоньку называть «организатором поражений». Может быть, это просто судьба человека, ставшего козлом отпущения за всеобщие неудачи? Может быть, это безобидная бездарность? Нет, Асенсио очень умен, сообразителен, культурен. По своему кругозору, по умению быстро схватывать положение и разбираться в нем Асенсио прямо светило среди испанских военных. Ларго Кабальеро без ума от него, он безоговорочно защищает этого очень сомнительного человека от нападок и критики.

24 октября

Сравнительно тихий день. Контрнаступление на Ильескас все-таки задержало мятежников. Если бы можно так держать их хоть недели две, пока сформируется армия и подоспеют резервы! Если бы! И ведь в Альбасете формируется кое-что; там собираются, пока дюжинами, добровольцы-интернационалисты; это будут ударные части, с опытом мировой войны, ими можно было бы возглавить хорошее контрнаступление, отбросить фашистскую орду от Мадрида. Да и танки, самолеты – их все-таки удалось правительству купить немного за границей, они уже начали прибывать, их монтируют, обучают боевой и технический состав, – ну если бы эти две недельки!

Из города исчезают все, кто могут. Но могут далеко не многие. Отправляются из Мадрида, правдами и неправдами, состоятельные люди, крупные чиновники. Бедноте ехать некуда и не на что. А ведь ежели что-нибудь случится, именно бедным людям не сносить головы.

Иностранцы буржуазные либо разъехались, либо перешли из отелей в общежития при посольствах. Корреспондентов осталось четыре-пять человек.

Вечером на улицах уже совсем темно, повсюду спрашивают пропуска, без оружия ездить опасно.

Вдруг появился из Парижа Арагон. Он бросил все дела, трясся вместе с Густавом Реглером и Эльзой Триоле через всю Испанию в грузовике, который Международная ассоциация писателей купила и оборудовала для испанской «Альянсы». Мы ужинали в последнем оставшемся баскском трактирчике, потом долго сидели у меня. Арагон в ярости от позиции правительства Франции, от предательства людей, именующих себя демократами, патриотами, врагами фашизма. Сейчас, когда Мадрид в опасности, они заявляют, что, пожалуй, раньше, в самом деле, надо было помочь испанцам, но теперь уже поздно, теперь уже все равно дело проиграно.

25 октября

Фашисты подтянули силы и сегодня опять перешли в решительное наступление по всему фронту вокруг Мадрида. Дружинники обороняются не без упорства, но противник сокрушает централизованным огнем артиллерии, танковыми атаками.

Танки внушали сначала животный страх. Теперь дружинники начали понемногу пробираться и забрасывать их пучками ручных гранат. Большую роль в этом сыграл фильм «Мы из Кронштадта», – посмотрев его, испанские комсомольцы мечтают и пробуют повторить подвиг красноармейцев под Петроградом.

Коммунисты и часть социалистов требуют снятия Асенсио с командования центральным фронтом. Ему приписывается авторство теории, которая в последние дни стала гулять в военном министерстве и генеральном штабе: Мадрид оборонять стратегически нет смысла, здесь может увязнуть вся армия, – гораздо лучше оставить столицу, армии уйти на восток, там переформироваться, пополниться, привести себя в порядок и тогда уже окружить Мадрид и разбить Франко.

Обсуждается секретно вопрос об эвакуации правительства и важнейших государственных учреждений. Сторонники эвакуации доказывают, что лучше сделать это сейчас, заблаговременно, чем в последний момент, в порядке бегства. Министр внутренних дел Галарса, не спросив никого, опубликовал в газетах свое заявление, что, вопреки злостным слухам, правительство никуда и никогда из Мадрида уезжать не собирается.

Всё труднее с продовольствием. Приостановлена раздача присланных из Советского Союза продуктов. Они забронированы как неприкосновенный запас на случай перерыва снабжения города.

Очень угрожающе положение с водой. Водохранилище Мадрида – далеко в горах, в районе Лосойя-Буитрато. Прорыв фашистов или даже артиллерийский обстрел Лосойи почти совершенно лишит столицу воды.

Вечером поехал провожать.

В густой темноте прифронтовой мадридской ночи с большим трудом нашел дом и пустой автобус у подъезда. Надо стучать, ручной фонарик и внимательный глаз проверяют через окошечко калитки. Тихий сад аристократического особняка, и внутри, за закрытыми дверями, за плотно задернутыми занавесями, яркий свет и оживление, предотъездная суета.

Сорок человек уезжают из Мадрида поздней ночью. Не на фронт. Не в Валенсию. Не в Барселону.

Это делегация в Москву, к Седьмому ноября, на праздник.

В прошлые годы испанские народные делегации тоже присутствовали на октябрьских празднествах. Уехать им удавалось или ценой долгих хлопот и хождений по полицейским канцеляриям, или ценой большого риска, нелегального перехода границы, с чужими паспортами, с конспиративно измененным маршрутом. Сейчас – рабочим и крестьянам, уезжающим в Советский Союз, правительство республики выдало дипломатические паспорта. Послы, поистине полномочные! Народ выбирал их на работе, в бою, в цехах и в окопах.

Антонио Иерро Муриель, родом из провинции Саламанка, – боец из колонны Орансиско Галана, из Пятого полка. Ранен и ранеными в госпитале выбран в делегацию. А делегация избрала его своим председателем. Пабло Фернандес Амиго, рабочий, литейщик мадридского военного завода, не хуже Иерро Муриеля приспособлен для укрепления дружбы между друзьями. Еще в детстве мальчишки дразнили его: чей ты амиго (друг)? Пабло терялся в ответе и сердился. Но уже с пятнадцати лет стал твердо отвечать: «Я амиго Советского Союза. Других амиго у нашего народа пока нет».

Три испанских крестьянина – республиканец, социалист и коммунист – сделают в Советском Союзе не менее блестящую дипломатическую карьеру. Их избирали во фронтовых деревнях, в четырех-пяти километрах от линии огня. Избирали долго, с большими спорами, со строгим разбором, пока не избрали лучших. С одним из них, с Альфредом Лопес Санчесом, из провинции Толедо, в России надо быть осторожным. Если недосмотреть и оставить его на минутку в советской деревне, потом не сыщешь, – не отличишь: до того похож на нашего русского колхозника – светленький, рыженький, курносенький, в кепочке… Сорок пять ему лет, и везет он знамя от деревни Масарамброс лучшему колхозу из тех, какие доведется посетить. Называет еще часто людей «сеньор», но поправляется на «камарадо».

Но, конечно, наибольший успех будут иметь женщины.

Энкарнасьон Сьерру будут разглядывать и как работницу-табачницу, и как мать пятерых испанских детей, и как бойца колонны Бурильо, и как комиссара в этой же колонне.

Мария Мингес Перес поехала в Москву в свой солдатский отпуск. В первый отпуск! С первого дня гражданской войны Мария Мингес на передовых линиях огня. Все кандидатуры на отправку в Москву отпали на боевом участке Буитраго перед ее кандидатурой. Бойцы устроили Марии Мингес горячие проводы. То же и комсомолке Кармен Сальваро, избранной в колонне «Виктория».

Эмилия Прехарам Гальбариату никаких чинов, званий и почетных профессий не имеет. Одно только звание есть у нее – она мать двух испанцев, сражающихся на фронте против фашизма. Вполне достаточно…

Пора отъезжать. Они проверяют свои чемоданчики – в них скромные и трогательные подарки в Москву.

Не зажигая фонарей, усаживаются в автобус. Им дают указания насчет пути – теперь без этого не обойдешься. Кое-кто уже подбирается к аликантской дороге.

Если подберется и если встретит автобус, то дипломатические эти паспорта произведут, выражаясь мягко, не то впечатление.

Охрана? Они протестуют:

– Мы сами себя охраним не хуже других!

Последние приветствия, сдержанные возгласы – и автобус сразу исчез, провалился во тьму вместе с людьми.

Пройдет немного дней – они появятся на свету, перед огромными радостными толпами, среди праздничных флагов и огней. Они увидят грандиозные колонны свободного, всесильного народа, его непобедимую армию. Увидят, как Ворошилов промчится на коне перед красными дивизиями…

Я буду далеко. Но издалека, в этот раз испанскими глазами, буду всматриваться в великую страну социализма, в праздник её побед, в рабочих гостей всего мира в гостях у советской демократии и в сорок послов героического, окровавленного испанского народа на Красной площади Москвы.

26 октября

Первая линия обороны Мадрида прорвана. Фашисты съедают ее по кускам. Они перерезали у Сьемпосуэлос железную дорогу. Если бы задержать их еще на несколько дней и закрепить вторую линию обороны! Здесь только-только начались фортификационные работы. Город начинает окапываться, тысячи мадридцев начали рыть траншеи и укрепления.

Каменщики и профессора, школьники и пенсионеры из богаделен, домашние хозяйки и министры провели воскресный день на окраинах столицы, с лопатой в руках.

Здесь можно было встретить Хосе Диаса и Долорес Ибаррури, директоров музея Прадо и владельцев парфюмерных магазинов.

Никто не хочет видеть морды иностранных легионеров, дуэльные шрамы германских наци на мадридской улице. Никто, кроме подпольных фашистов, не хочет видеть генерала Франко в Национальном дворце.

Эвакуировать Мадрид по-настоящему уже нельзя. Плановая эвакуация учреждений должна занять хоть несколько недель. А население! Ведь почти девяносто процентов его в чем-нибудь да провинились перед мятежниками.

Чтобы избежать чудовищного, кровавого кошмара, можно только оборонять Мадрид, оборонять, как свое собственное тело. Инстинкт самосохранения прибавит сил и смелости мадридскому народу. Генерал Асенсио наконец удален от командования центральным фронтом, но не смещен, а даже повышен в должности – Кабальеро назначил его своим заместителем.

Командовать центральным фронтом, включая оборону Мадрида, назначен генерал Посас. Пожилой человек, говорят, очень преданный республике и Народному фронту.

Асенсио повсюду открыто называют изменником и тут же, совершенно всерьез, приводят другую версию его неудач и провалов. Нет, он не изменник, это другое. Это романтические осложнения. В самый разгар операции он чересчур переусердствовал по женской части. Мол, вообще говоря, ему это бывало полезно, давало зарядку, но тут – факт, перехватил лишнего. Так говорят не официанты из кафе, говорят ответственные люди, министры.

Все эти дни – по два-три раза воздушные бомбардировки. Мадридцы перестали бравировать и критиковать величину бомб, но в то же время как-то обтерпелись. Прежде чем бежать в противовоздушное убежище они, несмотря на вой сирены, сначала внимательно разглядывают черные крестики «Юнкерсов» в небе: куда они идут, какое имеют направление.

Проезжал в своем «автоплане» по улице Алкала, вдруг Дамасо круто затормозил. Он помахал рукой небольшому миловидному господину.

– Кто это?

– А это Анхелильо. Певец. Хозяин вашего «автоплана».

Немного смущенный, я все-таки захотел познакомиться с ним. Знаменитый тенор оказался любезным и корректным человеком, тем более что поблизости его дожидался двенадцатицилиндровый «Паккард». Вместе с обоими шоферами мы присели выпить чашечку кофе, уже суррогатного. Толпа девиц и подростков сразу облепила Анхелильо, и он привычно, не глядя, стал давать автографы – на открытках, на бумажных салфетках, на шелковых платках. Толпа щебетала и смеялась, дружинники хлопали Анхелильо по плечу, трясли его: «Спой!» Продавцы апельсиновой воды орали на тротуаре; их напиток пили, как всегда, без стакана – проталкивали стеклянный шарик-пробку внутрь и осушали из горлышка всю бутылочку… Неужели этот город в смертельной опасности?

27 октября

Что-то важное, сложное, какой-то глубочайший процесс происходит сейчас в недрах огромного города. Мне стыдно себе признаться, но я не могу понять, что именно. Я не испанец. Но не знаю, понял ли бы, охватил бы, будучи испанцем. Не знаю, понимают ли правительство и политические руководители.

Что-то рождается и что-то умирает. Умирает как будто сознание беспомощности и обреченности.

Рождается, по крайней мере в передовых слоях массы, идея и воля сопротивления, защиты Мадрида, его сохранности, его неприкосновенности.

Разве она только сегодня рождается? Разве она не была всегда, эта идея обороны Мадрида от фашизма? Разве не повторена миллион раз в газетах, на митингах, в эфире, на огромных полотнищах, протянутых над улицами: «Не пройдут!», «Удержать Мадрид или умереть!»

Но в этой формуле больше ощущалась вторая, чем первая, часть.

Чувство трагического неимоверно у испанца, оно национально. Мальчишки от шести лет каждое воскресенье видят смерть шестерых полных сил и ярости быков, а иногда и самих торреро. Похоронные магазины – одни из самых роскошных и разукрашенных на улицах. Мысли о смерти, пусть о достойной, о героической, но о смерти, слишком часто посещают испанского бойца, даже числящегося в материалистах, слишком занимают его, толкают на поступки иногда отчаянные, иногда наивные.

От этой психологии может излечить только длительное пребывание в боях, под огнем. Попросту говоря, привычка к войне.

Какие-то молекулярные перемены здесь происходят. По-моему, как будто большие. Чувствуют ли это руководители, генералы, командиры? Не обманываются ли они в настроении народа, в его боеспособности? Или это я обманываюсь? Что будет, если народ, созревший к борьбе, окажется без вождей, уже перезревших и сгнивших?

Сопровождаемые мощным артиллерийским огнем, авиацией, фашисты весь день продвигаются по толедской дороге на Хетафе, по эстремадурской дороге на Леганес. Они захватили вчера Сесенью и Торрехон де ла Кальсада. На Гвадарраме спокойно. И всюду – на арагонском, на южном, на северном фронтах – тихо, спокойно, все притаилось, ожидая судьбы Мадрида.

После полуночи Мигель Мартинес поехал сначала по валенсийской дороге, потом свернул направо, по узкому шоссе, на Чинчон. Деревья врывались из темноты, как дьяволы, в яркий круг автомобильных фар. Было страшно, что моторист-проводник впереди врежется в эти деревья и не успеет крикнуть, как его сзади прикончит машина. Замедлить нельзя было: моторист и шофер в сочетании – пара одержимых.

За Чинчоном, на равнине, посмотрев на часы, он остановил и автомобиль, и мотоцикл. – земля кругом, в лунном свете, была гипсовая, волнистая, в вулканических круглых кратерах и пиках; жесткий мелкий кустарник и сухие, выгоревшие травы скупо росли на ней.

Через четверть часа сквозь звонкий писк цикад стал нарастать издали ровный, спокойный гул. Шофер и моторист встрепенулись. Мигель улыбался. Цепь маленьких огоньков появилась на шоссе. Все ближе. Гул перешел в грохот, и наконец с пригорка покатились танки. Одна рота. Только одна рота.

Автомобиль включил фары – танкисты тотчас же остановились. Они считали это шоссе совсем безлюдным, не ожидали встречи. Несколько человек вышли вперед, они поговорили с Мигелем Мартинесом и лишь затем обняли его.

Рота танков обошла кругом спящий Чинчон. Но в другой маленькой деревне люди проснулись, все выбежали на улицу и в восторге кричали: «Вива!»

28 октября

Мятежники сегодня опять наступают, но генерал Посас принял решение контратаковать их в направлениях Гриньон, Сесенья, Торрехон де ла Кальсада.

В ударную группу, нацеленную на Сесенью, входят: новая, только что сформированная бригада Листера, бывшие толедские части, которые Бурильо собрал и привел в порядок в Арамхуэсе, и колонна Уррибари. Эту ударную группу будут поддерживать также рота танков, пять батарей и авиация. Колонны Модесто и Мена действуют на флангах.

Бригада Листера еще совсем сырая – около двух батальонов в ней из хороших бойцов Пятого полка, остальные прошли двенадцатидневное обучение и только сегодня к вечеру получили в руки винтовки. Бурильо настроен крепко, он надеется, если танки прорвутся вперед, обойти Ильескас и, чего доброго, ворваться в Толедо. Если не ворваться, то потревожить.

Всех воодушевляет участие танков и авиации. Может быть, в самом деле это будет толчок к перелому, к поднятию духа войск.

Мигель объехал все батальоны, переговорил с командирами, с комиссарами, – настроение хорошее, особенно после раздачи винтовок. Всем растолковывают, как пехота должна сопровождать танки – на расстоянии от пятидесяти и до двухсот метров, не более. Как должна захватывать окопы и позиции противника, после того как танки подавят огневые точки противника и первую линию его обороны.

Сами танкисты рвутся в бой. Это молодые ребята, лишь нескольким из них больше тридцати лет, остальные – парни по двадцати одному, двадцать два года. Они только переспрашивают: «Пойдет за нами пехота?» – больше их ничем не тревожит первый бой.

Единственное, что внушает большие опасения, – это артиллерия. У артиллерии вообще, если за этим исследить, есть свойство быстро оказениваться, обюрокрачиваться, увязать в собственном сложнейшем своем уставе и регламенте. В отсталых армиях артиллерийская премудрость предписывает строжайшую централизацию, невероятную писанину, лишает боевых начальников фактически действующей артиллерии всяких прав. В испанской армии это особенно уродливо. Объекты обстрела устанавливаются чуть ли не за сутки раньше, на основании вчерашних или позавчерашних данных. Эти объекты – не конкретные цели, батареи противника, скопления войск, здания, железные дороги, а чаще всего квадраты на карте. Начальство указывает, в какой квадрат сделать за день сколько выстрелов, – и все. Чтобы переменить цели или хотя бы квадраты, нужно письменно сноситься с начальником артиллерии всего сектора… Вольтер, француз артиллерист, в отчаянии от здешних порядков. Он рассказывает, как на днях командир батареи, видя большую массу наступающей пехоты противника, не стрелял по ней, а продолжал палить в другое место. Там, согласно приказу, данному накануне, предполагалась неприятельская батарея. Этой батареи уже не было, но как ни уговаривал Вольтер, стрельба шла в бессмысленном направлении – артиллерийский офицер боялся пойти под суд за нарушение приказа.

Заранее был подготовлен текст приказа военного министра о завтрашней операции. Вот некоторые места из заключительной части:

«…В своем стремлении захвалить Мадрид враг истощил и растянул свои силы и подставил себя под наши удары. Пока силы врага растягивались и истощались, наши силы, силы народной армии, росли и организовывались. У нас появилась хорошая военная техника. У нас есть танки, вооруженные пушками и пулеметами, у нас есть отличная, храбрая авиация. Настало время нанести кровавому фашизму сокрушительный удар и разбить его у ворот Мадрида. У нас есть для этого все возможности и есть главное – любовь и преданность сынов свободной Испании к своему отечеству, к своей независимости».

«…Танки и самолеты суть мощное орудие для удара по врагу. Но судьбу сражения, его успех решает пехота. Слушайте, товарищи! Двадцать девятого, на рассвете, наша артиллерия и наши бронепоезда откроют мощный огонь по врагу. Затем появится наша славная авиация и обрушит на подлые головы врага много бомб, она будет расстреливать его из пулемета. Затем выйдете вы, наши смелые танкисты, и в наиболее чувствительном для противника месте прорвете его линии. А уж затем, не теряя ни минуты, броситесь вы, наша дорогая пехота, вы броситесь вперед, как настоящие испанские патриоты, вы атакуете части противника, уже деморализованные и пострадавшие от артиллерии, авиации и танков, вы будете бить их и преследовать до полного уничтожения».

«…У нас есть техника, есть оружие, есть выгодное тактическое положение. Чего же больше? Испанцы! Бросимся на подлых завоевателей и уничтожим их! От нас зависит это».

Приказ должен был быть прочитан частям завтра, в шесть часов десять минут утра, при выходе войск на исходное положение. Но в полночь, слушая по радио сводку военного министерства, Мигель вдруг похолодел: вслед за сводкой диктор министерства огласил весь приказ, кроме первых абзацев, где указывались части и географические названия.

Затем последовал, как всегда, республиканский гимн.

Мигель тотчас же позвонил в оперативный отдел штаба, там, усмехаясь, ответили, что министру понравился текст приказа, ну вот он и приказал его опубликовать. Текст дан также в завтрашние утренние газеты… Скандал?.. Собеседник из штаба опять усмехнулся. У штаба были возражения, но министр сказал… В конце концов, министру виднее.