Текст книги "Чем вы недовольны?"

Автор книги: Михаил Эдель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Я НЕ ПРОВОЖАЮ ТЕБЯ

Нежно-лирические встречи Ляли и Полонского длились осень, зиму, весну и половину лета. С перерывами ссорились. Правда, зимой встречи прервались на целых полтора месяца.

В остальные перечисленные времена года Ляля уклонялась от встреч, как раз в дни прихода в Ломоносовск грузового теплохода «Дагестан», совершающего регулярные рейсы в страны Скандинавии и порты ГДР и ФРГ.

Накануне прибытия «Дагестана» и появления на берегу старшего помощника капитана, плечистого помора Филиппа Касаткина, Ляля в заданном себе тоне капризничала, дерзила Полонскому и обвиняла его в равнодушии, невнимании, неловкости и, не прощаясь, как героини во многих кинофильмах, стремглав убегала.

В эти дни от разговоров с Полонским по телефону Ляля стойко отказывалась. Идя рядом с Касаткиным, Ляля зорко следила, чтобы её не увидел Полонский. Но Андрей в это смутное время, покинув здание совнархоза, садился в трамвай и катил домой. Жил он далеко от центра в по-хозяйски благоустроенном домике мастера судостроительного завода. И если шёл в кино, то в соседнее с заводом. Или играл с мастером в шахматы, читал, или переживал «разрыв» с Лялей. Давал себе слово – больше с ней не встречаться. Ни за что. Ни в коем случае.

«Дагестан» давал третий гудок, Ляля отчетливо слышала его (магазин граммпластинок помещался на набережной) и тут же набирала номер телефона управления лесотехнического снабжения.

Трубку поднимал инженер Полонский.

– Ну чего сердиться? Уж нельзя покапризничать?! Да? Я возьму билеты в кино. Нет, я возьму, – настаивала Ляля.

И Полонский приходил в назначенное время к кинотеатру. Или в зал филармонии на концерт, на танцевальный вечер.

В августе нежданно-негаданно Полонскому предложили занять отличную комнату с балконом в двухкомнатной квартире. Одну комнату занимала пенсионерка, бывшая сотрудница совнархоза.

Полонский молниеносно переехал, чтобы не передумали. Вечером он в переулке показал Ляле дом и балкон его комнаты.

– Официально предлагаю вам переехать в большую светлую комнату в качестве законной супруги, – по-мушкетерски размахивая шляпой, сказал Андрей Полонский, не сомневаясь в восторженном ответе.

Но ответа не последовало. Никакого. Ляля сделала вид, что она ошеломлена. В самом деле, Ляля не знала подходящих в таком случае слов.

Как быть с Касаткиным, который никогда не возвращается без манящих зарубежных подарков, который всю жизнь будет плавать, почти не бывать дома, оставляя жену независимой, свободной? И Касаткин ждёт согласия Ляли.

А Ляле невероятно трудно решить, кому его дать. Конечно, Андрей «более культурен». Вместе с тем, Филипп несравненно больше зарабатывает, пусть не очень скоро, но будет капитаном морского теплохода. К тому же им легче командовать. У Андрея всё-таки есть характер. Что делать?

– Не сердись, но я не сразу дам ответ.

– Причина? – ледяным голосом спросил Полонский. – В таких случаях не раздумывают, если до этого много раз заявляли о своих глубоких чувствах.

– Ну могу я хоть до завтра подумать?

– Нет.

– Могу я поговорить с мамой?

– Нет. Всё! Я не провожаю тебя. До остановки трамвая сто десять метров, я измерял.

Андрей Полонский повернулся и пошёл в сторону пятнадцатикилометровой набережной. Так он ходил печально-задумчивый до того дня, когда ранним воскресным утром на той же набережной встретил веселого приятеля Яшу Сверчка.

После того как друзья заметили у стендов театра Клавдию Павловну и проводили её до автобуса, они вернулись к памятнику Петру Первому. Сели на скамью. Андрей изложил другу причину и суть своей печали и просил ответ на вопрос – как быть?

– В таких случаях советовать берется дурак или враг, – сказал Яша.

– Что ты думаешь о Ляле?

– За кого ты меня принимаешь? Чтобы я высказал свое субъективное мнение о девушке, которую ты любишь. Тоже мне весельчак! Замуж выходят и некрасивые, и тупицы, и неряхи, и злюки… Значит, кому-то они кажутся красивыми, умными, приглядными и добрыми… А ты хочешь, чтобы я изложил тебе, какой мне кажется Ляля. Одно могу сказать твердо – не надо быть, как ты сам говоришь, хлюпиком, нытиком, неврастеником и бесхарактерным.

Через неделю Ляля позвонила, что едет с мамой в Евпаторию, отдыхать.

– Я решила сказать тебе до свиданья. Понял?

Андрей сказал – прощай, и положил трубку. И пожалел. В тот же день решил ехать в отпуск в Евпаторию. А выехал в Сухуми.

КАК БЫТЬ?

Джейран прилетел в Сухуми. Конечно, Пухлый всполошил его, позвонил в Москву по явочному телефону, а там уже знали, где обитает в сей час Ян Петрович, ныне (по паспорту) Перстин Николай Михайлович.

Джейран, Курбский и Голицына прервали свои деяния приблизительно год назад.

– Прокол за проколом, – сердился Джейран, шеф авантюрно-мошеннической корпорации. – Крышку подгоняют, праведники!

Уже свыше года из цепи жуликов исчезали целые звенья: коммерческие директора, снабженцы, заведующие базами, товароведы ювелирных магазинов, начснабы трикотажных и других фабрик. На скамьи подсудимых они усаживались большими и малыми группами. Нередко сообщники, приверженцы большой наживы, лично знакомились друг с другом уже в следственных помещениях и залах суда. Грабили разобщённо – сидели рядом.

– В тесноте, да не в обиде, – говаривали жулики-весельчаки, встречаясь в тюремных камерах и давая место некоторым бывшим должностным лицам, коих они покупали, совращали и с помощью которых ограждали себя от своевременного возмездия.

Джейран фигурировал в заочных судебных приговорах под разными фамилиями. Его спасало немаловажное обстоятельство: его знало в лицо, а тем более по паспортному, имени-отчеству ограниченное число клиентов. Но ни один жулик не ведал, где он живет и под какой фамилией.

Не знали этого даже Курбский и Илона. Джейран кочевал. Проживал короткие сроки в гостиницах Ташкента, Фрунзе, Кирова, Ярославля и в других центрах областей и республик. Излюбленными городами, впрочем, были морские порты: Рига, Ленинград, Таллин, Архангельск, Мурманск, Одесса, Владивосток.

Администраторы гостиниц дружественно улыбались постоянному клиенту, горничные угождали, помня о его склонностях, у него не требовали командировочных удостоверении и не угрожали выселением из гостиниц Интуриста в дни наплыва гостей. Он не подлежал воздействию инструкций, распоряжений и прочих правил.

– Порядочный человек… Никаких тебе знакомств, никого не приводит…

– Аккуратный, – умилялись уборщицы.

Джейран не жалел улыбок и поощрительных подарков. Южные фрукты, шоколад, чулки-капрон, модные клипсы, бусы. Администраторов, зная натуру иных, одаривал наличными.

Точь-в-точь также вел себя и Курбский.

– Ученый. Академик. Интересный мужчина. До чего приятный, – аттестовали его те же лица.

По иному жила и вела себя Илона Сергеевна. У неё, правда, и роль была иная.

* * *

Недалеко от Сухуми Илона Сергеевна приобрела и капитально перестроила по своему вкусу дачу. Получилась благоустроенная вилла-модерн, названная ею – «Лотос». В гараже виллы длинный черный «шевроле».

В Москве на Малой Бронной Илона и Кутин занимают просторную квартиру. Покой «супругов» охраняют служебные документы Кутина и кривая Мотя, родственница Илоны, ловкая бестия, энергичная и хитрая, как мать-игуменья.

Чем же занимался импозантный Л. К. Курбский?

Ювелирной фабрике местной промышленности в городе Н-ске, выпускающей модные клипсы, браслеты, бусы, брошки и прочие нехитрые украшения, до зарезу нужны легкие металлы, тончайшая проволока, горный хрусталь, химикаты… Их отпускают в обрез. Для выпуска так называемого левого товара, нигде не учтенного и столь обогащающего, материалов нет. Их нужно достать. Во что бы то ни стало. Но как?

Ловкачи, дельцы, мошенники, пособники – из числа коммерческих директоров, начальников снабжения – называют лицо, от которого зависит отпуск цветного металла; анодированной проволоки, химикалий, синтетической ленты.

Джейран вводит в дело Курбского. Курбский нацеливает на это лицо Илону. Обворожительная Илона садится за руль «Волги» (в Москве доцент Кутин является владельцем чёрной «Волги»).

Илона подкатывает к главку, управлению. В приёмную входит элегантная И. С. Голицына. Секретарша, регулирующая прием, предупреждена по телефону (звонил Курбский, называя себя по-разному). Остальное решает облик Илоны и два слова, произнесенные хорошо поставленным голосом:

– Я – Голицына.

Секретарша изумлена! Восхищена. Вошла невиданно обаятельная женщина.

В кабинете Илона мгновенно решает, как ей держаться. По первому впечатлению она определяет – кто за столом? Сухарь-сердечник? Краснобай-позёр? Либо, как она выражается, твердокаменно-идейный?

Если идейный, то Илона обращается нему с просьбой. Чаще всего нелепой. Начальник пожимает плечами:

– Сожалею. Но вы обратились не по адресу.

– Извините.

– Рад бы…

Илона уходит. Садится в машину и едет либо в вышестоящую инстанцию, коей подчинен твердокаменно-идейный, либо в нижестоящую. И наконец – перед ней он, краснобай, позёр, не дурак выпить, посидеть за пулькой, поухаживать. Он заинтригован. На приём, к сожалению, никогда не приходят столь очаровательные посетительницы.

Илона обращается с пустяковой просьбой.

– И это всё, из-за чего вы беспокоили себя?

– Да.

– Ну… Это мы с удовольствием… Для вас…

Краснобай-позёр оживился, завертелся.

– Ваша фамилия Голицына?! Имеет ли ваша фамилия какое-либо отношение к историческим лицам, князьям Голицыным?

– Может быть, – загадочно отвечает Илона Сергеевна.

Голицына – уроженка города Ростова, дочь потомственного купца, торговца скобяными товарами.

Словоохотливый позёр польщён. В его кабинете живой отпрыск князей Голицыных. Да, она весьма, весьма похожа на княжну.

Звонит телефон, краснобай отвечает: занят. Вошла секретарша подписать телеграмму – занят.

Илона держит себя холодно, царственно. Говорит всё время он, – уж очень ему не хочется, чтобы столь привлекательная особа покинула его кабинет. Он заверяет: просьба будет удовлетворена. Он сам позвонит Илоне Сергеевне.

– Мне звонить неудобно.

– Супруг?

– Да.

– Тогда… Прошу, позвоните мне. Вот номер телефона. Прямой, не через секретаря.

Илона звонила в назначенное время обычно на другой день. Он оживлялся, говорил более интимно, настойчиво, просил разрешения встретиться.

Илона сама назначала время. Пожалуй, через день-два. Причем она заедет за ним на своей машине.

О, для него это весьма удобно, не надо гнать служебную и тем более приобщать шофёра к делам такого свойства.

К театру оперетты (излюбленное место Илоны Сергеевны для деловых встреч) чёрная «Волга» подкатывает точно, минута в минуту. За рулем она, восхитительная Илона.

«Волга» мчится в Химки, в Измайлово, в Останкино. От ресторана Илона категорически отказывается. Нет, нет. Только прогулки на свежем воздухе. Он настаивает… Она уступает – в ресторан в другой раз, через несколько дней. Илона улыбается, она внимательно слушает, ей приятен собеседник.

В другой раз Илона соглашается посидеть в ресторане, но ей удобно днем.

Он спешно оставляет главк, управление, контору, завод – его срочно вызывают в министерство. Едет. Отпускает машину и пересаживается в черную «Волгу».

Ресторан «Прага». Во время обеда, когда он больше всего увлечен, появляется Курбский… Импозантный, культурный, привлекательный, не похожий на дельца.

– Какими судьбами? – изумляется Илона Сергеевна.

Илона знакомит мужчин. Представляя Курбского, говорит:

– Приятель моего мужа.

«Приятель мужа» по случаю приятной встречи один оплачивает солидный счёт. Делает это галантно, со знанием дела, не встречая особого возражения со стороны твердобюджетного начальника. «Приятель мужа» быстро становится приятелем того, от кого зависит отпуск цветного металла, анодированной проволоки, синтетической ленты, красителей, шерстяной пряжи, леса, кровельного железа, кожи, станков для пуговиц и т. д. и т. п.

И начинается то, о чем потом много дней говорится в комнатах следователей, прокуроров, судебных заседаний.

После нескольких платонических свиданий Илона твердо обещает, что встретится, с краснобаем-позёром на курорте. Непременно. Обязательно. И прекращает встречи.

Остальное завершает торпедирующая товароведов, директоров баз, начальников снабжения, заведующих складов неустрашимая взятка.

Указание влюбленного в Илону начальника главка, конторы, управления об отпуске дефицитных материалов было ведь общее, не конкретное (в этом уж потом детально разбирается следствие). Но указание было. И подчиненные ретиво выполняют его за… мзду.

Илона не фигурирует. Нигде. Никак. А также Курбский. Курбский – аристократ, он никогда не унижался, чтобы лично получать свою долю от коммерческих директоров или начальников снабжения. Для этого имеются подручные, коими командует сам шеф: – Джейран.

По указанию Джейрана подручные направляют в Грузию и на Кубань похищенный на Севере строительный лес, в Харьков незаконно добытую пряжу, в Белосток красители, кожу для дамских сумок, в Красноярск перчаточные машины.

Подручные и посредники, которые усаживались на судебные скамьи рядом с бывшими директорами и заведующими, называли Джейрана разными именами. Под этими именами усердно разыскивали кочующего Джейрана.

Курбского Джейран – он же Орлов, Никаноров, Хрусталёв и прочая – «приобрел» лет двадцать назад, когда Леон Константинович, на самом деле – Прохорчук Николай Гаврилович, считался преуспевающим адвокатом. Джейрану требовался личный юрисконсульт и представительное лицо. Курбский отвечал его требованиям. Но Джейран все двадцать лет маялся, имея дело с сибаритом Курбским.

Леон Константинович недолюбливал конспирацию, поддерживал бесцельные знакомства и иногда ни с того ни с сего одобрительно отзывался о мероприятиях советской власти.

– Почему бы вам, профессор, не пойти лектором общества по распространению знаний? На общественных началах, – издевался над ним его шеф.

– Но нельзя же отрицать того, что есть.

– Об этом я вам разрешаю сказать в последнем слове перед лицом прокурора. Может быть, вам это поможет.

Чистые доходы Джейран делил по такой системе: ему – пятьдесят процентов, Курбскому – двадцать, Илоне и подручным – по десяти.

Джейран, безусловно, был чем-то недоволен. И мечтал. Но об его мечте в свое время.

* * *

Сигнал Пухлого значил, что появился Бур, ищет шефа. Ведет себя предательски. Бур слишком много знает. Как быть?

Джейран вызвал Пухлого к телефону, уточнил, чем дышит Бур, и учуял – энергичный, умный (умнее своего дяди), неустрашимый Бур способен подвести черту под жизнь и деятельность Джейрана (Орлова, Никанорова, Хрусталёва, Перстина и прочая).

Как быть? – этот вопрос всегда портил самочувствие Яна Петровича. А когда он узнавал об очередном «проколе» – тем более.

– Куда деваться? Куда деваться с миллионами, да ещё в иностранной валюте? – Всё чаще небесные глазки шефа принимали белесый гневный оттенок.

Джейрану не раз снились красные флажки. Он идёт по улице, кругом ни души, и куда ни повернет – на тротуаре красные флажки…

– Облава! – шепчет во сне обладатель миллионов. Просыпаясь в номере гостиницы, он метался и рвал в клочки газеты. Бешено стучал кулаком по настольному репродуктору, и тот умолкал навсегда. «Как быть? Куда деваться?» Его бесил новый пункт в законе против взяточничества. Теперь опасен каждый. Каждый может взять и сообщить и за это не несет наказания. Кроме разве Курбского, которому и это не поможет. Даже Илона опасна. Ей суд ничего особого вменить не может. Ну, обвораживала, соблазняла. И всё. Вот придумали!

Может, снова купить Бура? Нет. Ни в коем случае. Ох и кретин этот Пухлый! Не мог договориться со своим же родственником. А Бур действительно знает всех, кто ещё уцелел. Бур транспортировал валюту лицам, которым он, Ян Петрович, доверял. Слава богу, Бур не знает последнего явочного телефона в Москве.

Перед вылетом в Сухуми Джейран пошёл в церковь, в собор на Елоховской. Шло венчание. Пел архиерейский хор. Новобрачных и их гостей в переулке ждали личные и служебные машины.

– Идиоты! – прошипел Джейран. – Воображают себя счастливыми…

Когда собор опустел, обладатель миллионов обратился одновременно ко всем святым:

– В конце концов, вы можете помочь мне? Я же доверяю вам. Неужели вы не можете избавить меня от Богдана Бура? Всё, что я требую от вас.

Пошептавшись с одним из священников и вручив ему энную сумму, Джейран покинул собор. Он верил, надеялся – должно помочь. И тут же вылетел в Сухуми, так как всё же не очень полагался на добросовестность святых.

* * *

В номере гостиницы Джейран с ходу атаковал лентяя, сибарита и безответственного Курбского. Леон Константинович пребывал в лирическом настроении. Он мечтал, уже много часов. Мечтал о… той, которая так напоминает «Неизвестную» с картины Крамского.

Поразительная девушка. Умопомрачительная. Незабываемая. У хозяйки (Курбский проследил Катю и Асю) он осведомился: девушки – жительницы Ломоносовска. Ну что ж, он готов лететь в Ломоносовск. Хоть сегодня. Зачем? Еще не знает. Вот уже больше года, как обрываются цепочки рискованных дел. Можно вернуться к паспорту Николая Гавриловича Прохорчука. Сбыть часть валюты. И осесть. Пора. Всё-таки сорок девять лет.

Да, но чем заняться? Адвокатурой? Ну что ж… Можно увезти «Неизвестную» из Ломоносовска, поселиться на юге…

А как избавиться от Джейрана? Ох этот наглый баптист! Курбский давно окрестил Джейрана «баптистом» и относился к нему по-барски, высокомерно и презрительно. Себя он считал высоко интеллектуальным аристократом.

И вдруг в номер вошёл «баптист» с побелевшими глазками. Курбский только что принял освежающий душ и покоился в кресле в роскошном халате.

Джейран тоже уселся в кресло и смотрел на Курбского, как купец на нерадивого приказчика.

– Слушайте, профессор. Каждую минуту сюда могут войти не постучавшись молодцы из охраны общественного порядка.

– Уж слышал. Вернее, слышу двадцать лет.

– Отлично, тогда внимайте. Нам угрожает Бур.

– Откуда он взялся?

– Из дальних мест.

– А почему он должен угрожать?

– Потому что сейчас он чистенький.

– Я его никогда не видел и никаких дел с ним не имел.

– Весьма благородное заявление.

– Слушайте, попик, вы мне надоели. И я этого не скрываю. Всё!

– Нет, не всё.

– Понимаю, в случае чего… вы назовете меня.

– Вас назовет Илона.

– Ей-то уж и в несчастном случае ничего не угрожает. Ну, знакомила. Без нанесения ущерба. Соучастие втёмную. Наказание незначительное. А вы при случае, конечно, скажете обо мне. Не сомневаюсь.

– Хотите, я вас вывезу за границу? С деньгами, – сказал Джейран.

– Илона не поедет.

– Не о ней речь. Вы знаете, что я не бросаю слов…

– Неужели вы считаете, что Бур готов предать нас? Восемь лет молчал. Что-то же удерживало его? Ему стоит заплатить.

– Не то время, профессор. Возьмет и донесет. Для него это имеет смысл.

Для Джейрана имело смысл взбудоражить, привести в смятение и держать Курбского в страхе.

– Где сейчас этот Бур?

– В Ялте, организованно отдыхает.

– Переговорите с ним. Через посредника.

– Как раз посредник и предупреждает.

– Не убеждён. Буру имеет смысл получить у нас энную сумму и вспоминать о нас.

– Допустим. Но нам не имеет смысла быть неуверенными. Они сейчас не стесняются и не церемонятся. Чем выше чин, тем выше наказание. Причем, как вам известно, в ход пошло и самое высшее…

– И вы полагаете, что это устрашит всех? До единого? Сто веков вешают, рубят головы и сажают на электрический стул всяческих разбойников. И что ж, разбойники, однако, не переводятся. Вы считаете, что берущие мзду устрашатся? Целиком и полностью? Сейчас, сию минуту кто-то дает и кто-то берет.

– Вот именно кто-то. Но не в прошлом масштабе. Не раздумывайте, Леон Константинович, я лучше вашего чую обстановку. Надо удирать, – значительно мягче, сделав любвеобильные глазки, сказал Джейран и показал в сторону Турции.

– Только не туда. Только не к туркам.

– Есть страна с устойчивой властью. Когда решите, я вам объясню, что и как. А сейчас надо немедленно покинуть эти солнечные берега. Может быть, Бур не в Ялте, а вовсе здесь в ста метрах от нас греется на пляже. Советую – соберите в одно место ваши ценности и ждите моих указаний.

И Я ПРИТВОРЯЮСЬ?

Андрей Полонский мог бы многое сделать для человечества. Одаренный аналитическим мышлением, редкой памятью, наблюдательностью, умением делать выводы… и главным – ненавистью ко всякой фальши. Благородные дела были ему под стать.

В политехническом институте не терпел фразеров, штатных ораторов, активистов-притворщиков и политических декламаторов. Иронизировал по их адресу, острил и… оставлял их в покое, дальше не шёл. Учился без всяких потуг – отлично, работал в мастерской крупного конструктора чертежником, охотно рисовал поздравительные открытки и портреты для клубов. Ежемесячно получал от матери пятьсот рублей (в старых деньгах), вносил их в сберкассу, по приезде в Москву возвращал всю сумму. Не хотел пользоваться отцовскими деньгами, дабы иметь право не слушать наставлений и указаний, как жить. Ни с кем не дружил. Председателю профкома говаривал:

– Ты же не веришь в необходимость проводимых тобой мероприятий, а делаешь вид, что упиваешься ими. В сущности, все ваши культмассовые деяния сводятся к радиоле и танцам.

– А художественная самодеятельность?

– Из трех тысяч студентов ею заняты сто восемьдесят шесть человек. А остальные? Где жаркие диспуты, массовый спорт, научные кружки? Фикция. Налицо одни призывы да подробные отчеты о несодеянном.

Полонским дорожили – отличник. Правда, как-то в стороне от общественной деятельности, но её ему приписывали – нарисовал к Первому мая заголовок для стенгазеты, и вот уже – Полонский общественник! И в целом – повышенная стипендия.

– Чем ты недоволен? – интересовался председатель профкома Лесновский, сосед по комнате.

– Перепроизводством притворщиков.

– И я притворяюсь?

– Больше других. Неужели я не услышу правды?

– Услышишь. Ответь, как бы ты поступил на моем месте, если бы тебя избрали? Не приглашал бы лекторов, не устраивал бы так называемых вечеров отдыха с танцами, не призывал бы записываться в шахматный кружок, в лыжную секцию, в волейбольную команду? Чем бы ты занимал досуг студентов? Не хлопотал бы о путевках на туристскую базу?

– Делал бы то же. Только я бы не вопил, не «охватывал». Когда влечет к лыжам, сам пришёл бы. Вам же нужны не горящие сердца, а цифры охвата. В студенческом хоре достаточно профессиональных певцов, но все делают вид, что не замечают этого. Вы делаете всё возможное, чтобы отвлечь студента от учебы, от самостоятельности, не оставляете ему времени даже подумать. И многие притворяются, что признают, одобряют ваши мероприятия и голосуют «за».

– И ты голосуешь?

– Я, как тебе известно, отсутствую.

– Непротивление злу, не так ли?

– Если хочешь – да. Как я могу голосовать за факультетского комсомольского вожака Дурылина? Дубина же.

– Любопытно, чего ты ждёшь от него? Чтобы он тебя, Андрея Полонского, идейно воспитывал? Ты нуждаешься в этом? Дурылин выполняет положенное. Тебе не правится его облик, его манеры… Но это не дает тебе права играть роль Печорина, чуждаться товарищей, умничать. Ты нужен не Дурылину, а товарищам. Вся твоя философия – высокомерное фырканье, если хочешь – старомодный эгоцентризм.

– У меня?

– У тебя. А другие подобным критиканством прикрывают свое лентяйство и врождённое пренебрежение к людям вообще.

– А если декан позёр, декламатор на злободневные темы, двурушник?

– Верно. Но это не мешает тебе преуспевать в науках. Не дураки решают, всегда решают умные. Ты если не лентяй, то человек без страсти – наверняка. Тебе никогда ничего не будет нравиться. Это и хорошо и плохо. Лермонтову тоже кое-что не нравилось, но он об этом говорил очень громко. И Маяковский, кстати.

– Значит, я прав, ты притворяешься, будто тебя устраивает и Дурылин, и декан, и всё остальное.

Пять лет говорили и пять лет не могли договориться. Диплом с отличием давал право Полонскому выбрать любой южный город. Выбрал Ломоносовск. Надоело одиночество. Потянуло к родному. Решил работать рядом с Борисом.

Предложили бумкомбинат, инженером цеха. Отказался. Пошёл работать в управление лесотехнического снабжения.