Текст книги "Чем вы недовольны?"

Автор книги: Михаил Эдель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Я ЭТО ТОЖЕ ЗАМЕТИЛ

По набережной истинно величественной Северной Двины (рейсовый пароход от одного берега к другому идёт двадцать минут) навстречу друг другу шли двое приятелей.

Задумчиво-печальный Андрей Полонский брел со стороны порта, Яша Сверчок, невысокий, плотненький, с глазами голубя, со стороны Северной башни бывшего гостиного двора.

Андрей глядел невесело, невзирая на увлекательную картину, на проходившие в сторону моря океанские лесовозы, самоходные баржи, могучие буксиры, старенькие, ужасно дымящие пригородные пароходики и белые скоростные теплоходы типа «Москвич».

Настроение Андрея Полонского никак не соответствовало бурной жизни реки, порта и солнечному осеннему дню в бассейне Северной Двины.

Оба двигались по ещё влажной от росы асфальтовой дорожке вдоль неуклюжей деревянной ограды, украшенной пузатыми булавами.

– Андрэ! Вы всегда напоминаете мне глубоко интеллигентного и разносторонне мыслящего князя Болконского. Хотя он не был столь высокого роста, – ещё издали громко возвестил Яша.

– Я – Андрей Полонский – напоминаю тебе Андрея Болконского… Знаешь… очень близко лежит, а посему неостроумно, – отпарировал Андрей.

– Не настаиваю. Всё же, как я вижу, – не унимался Яша, – ты никак не можешь достойно осмыслить немалые достижения нашего исконно русского города. Итак, камо грядеши, сиречь – куда идешь?

– Гуляю.

– Стоит. Пейзаж родной мне водной магистрали заслуживает, чтобы им любовались. Куда Волге, Днепру и прочим Донам до нашей Северной Двины. Здесь ты можешь сесть на теплоход и прямым сообщением куда угодно, даже на Малайские острова.

Приятели повернули в сторону памятника Петру Первому, затем на главный проспект, мимо здания совнархоза и надоевшей директивной колоннады времен культа личности. У входа в театральный сквер, у стендов драматического театра, Яша увидел молодую женщину в тёмно-вишневом костюме и низко опущенной на лоб шляпке.

– Я хочу поздороваться с Клавдией Павловной, – сказал Яша, решительно пересекая улицу.

Андрей шёл следом. Он пропустил две автомашины и не спеша пошёл к стендам.

– Здравствуйте, Клавдия Павловна, самая привлекательная женщина родного Севера, достойная искреннего восхищения, не говоря уже об уважении.

– Здравствуйте, Яша. Рада вас видеть.

– Вы то солнце, которое всегда ласково светит мне, неприкаянному, на берегах Северной Двины.

– Но это северное солнце.

– Тем оно дороже моему сердцу.

– Яша, вы неисправимы.

– И это мое достоинство.

– Здравствуйте, Андрей. Почему вы не так жизнерадостны, как Яша?

– В присутствии Яши, Фигаро, я, конечно, выгляжу Гамлетом.

– Определение, по-моему, точное, – весело рассмеялась Клавдия Павловна. – Ну, Фигаро, что ещё скажете приятного?

– Желаю поздравить. Ваша Катя отлично защитила диплом. Не отрекайтесь.

– Спасибо. Катя и Ася в Сухуми. Я же еду в Ялту.

Втроем они пересекли сквер и вышли к главному почтамту, монументальному серому зданию, Клавдия Павловна посматривала на Андрея вопрошающе и с той теплотой, которая именуется нежной и ещё – материнской.

– И я завтра убываю, – сказал Андрей.

– Далеко?

– В Евпаторию.

Яша шёл рядом с Клавдией Павловной и не умолкал:

– Я всегда желаю вам, Клавдия Павловна, большого счастья.

– Верю, Яша.

В эту минуту ни Андрей, ни Клавдия Павловна не знали, что близкий им человек заставит Андрея отказаться от Евпатории и отправиться в Закавказье.

* * *

Яша не умолкал уже ровно двадцать шесть лет, с той минуты, когда акушерка, взяв его в руки и убедившись, что это мужчина, произнесла:

– Ну и крикун!

В компании, в присутствии Яши, ещё никому не удавалось произнести и десяток слов, говорил всегда он. В прошлом году секретарь лесотехнического института принесла директору на подпись диплом Якова Сверчка.

– Неужели? – изумился директор. – Неужели Сверчок защитил диплом?

– Я получила решение комиссии.

– И куда его, краснобая?

– В распоряжение нашего совнархоза.

– Не завидую совнархозу.

За дипломом Яша явился через четыре месяца после его подписания.

– Ангелина Леопольдовна, прошу вручить мне мой страховой полис.

– Яша, какой страховой полис? – встревожилась секретарь института, женщина добросовестная, пунктуальная и чересчур несовременная.

Ангелина Леопольдовна под страхом лишения пенсии не ответила бы, чем отличается Совет Министров от Верховного Совета. Она бы молитвенно сложила руки и с ужасом, умоляюще сказала бы: «Боже мой, я об этом не слышала».

Верховной властью вселенной Ангелина Леопольдовна искрение считала директора лесотехнического института. После него она почитала управдома. И вдруг Яша требует от неё какой-то страховой полис.

– Яша, помилуйте, мне же ваш полис никто не вручал.

– Я прошу страховой полис, именуемый дипломом.

– Диплом? – приложила руку к сердцу несчастная Ангелина Леопольдовна. – Какой же это полис?

– В некоторых случаях он отлично страхует от работы в поте лица, то есть дает право занимать должность, получать зарплату и при малейшем желании ровно ничего не делать.

Получив диплом, Яша протянул ещё не умиротворенной Ангелине Леопольдовне коробку конфет.

– Что вы, Яша, я не возьму. За что? – Но, встретив покоряющий голубиный взгляд, покраснела и дрожащей рукой взяла коробку.

Еще через месяц Яша с давно просроченным направлением явился к заместителю начальника бумдревпрома по кадрам Пунькину. В приёмной замначбумдревпрома Пунькина рядом с мерзнувшей секретарем-машинисткой (повязанной на груди шерстяной шалью крест-накрест, хотя на улице было плюс двадцать шесть), у шкафа высилась горка из обломков новеньких стульев, изготовленных на предприятиях бумдревпрома. Обломки поступали в управление от неблагодарных потребителей как образцы малоуспешной деятельности бумдревпрома.

– Прелестные экспонаты, – громко сказал Яша. Зябнувшая секретарь-машинистка не ответила, – она давно разучилась обращать на что-либо внимание.

– Можно войти к товарищу Пунькину Д. В.? – спросил Яша.

Навеки остывшая секретарь-машинистка снова не ответила. Яша открыл дверь. За столом сидел узкоплечий, чем-то недовольный замначбумдревпрома.

На столе в двух деревянных узорчатых стаканах плотно стояли строго очинённые карандаши. Между ними в специальной подставочке – квадратные листочки глянцевой бумаги (высшего сорта).

Даниил Васильевич Пунькин, слушая посетителя, машинально заносил его слова на квадратики, не вникая в их смысл, проделывая эту манипуляцию совершенно механически. Сказывалась давняя тренировка.

После ухода посетителя Пунькин Д. В. аккуратно разрывал листочки и бросал их в корзину. Эта процедура освобождала мозг от обязанностей: думать, помнить, реагировать. Посетитель и его слова не проникали ни в душу, ни в голову Пунькина.

– Здравствуйте, Даниил Васильевич! – радушно поздоровался Яша.

Пунькин опустил веки и взял глянцевитый листочек.

До этого Пунькин и Яша встречались, в катерной гавани.

Небольшой быстроходный катерок Пунькина «Молния» швартовался рядом с катером «Вулкан», принадлежащем дяде Яши, профессору мединститута.

Яша положил на стекло направление. Замначбумдревпрома прочитал направление. Непроницаемо молчал, не глядя на Яшу.

– Оно же просрочено, – без всякой страсти наконец сообщил Пунькин.

– Я это тоже заметил, – также бесстрастно поведал Яша.

Надо было сказать что-то решающее, а этого больше всего не любил руководитель кадров бумажной и деревообделочной промышленности экономического района. Пунькин проверенной рукой начертал крохотными буквочками: «Тоже заметил».

– Вы чем-то недовольны? – спросил Яша, стараясь поймать взгляд Пунькина.

Замначбумдревпрома впервые взглянул на посетителя, – что он сказал?

– Не понимаю, чем вы, Даниил Васильевич, недовольны? Серьёзно. Начальником управления вас никогда не назначат, директором бумкомбината то же самое…

– О чем вы говорите? Позвольте…

Впервые за последние годы Пунькин Д. В. смотрел на человека во все глаза.

– Чего вам недостает? Квартира у вас наилучшая, катер отличный, зарплата вполне приличная, должность без беспокоящей ответственности, кадры сами по себе, вы сами по себе.

– Позвольте…

Пунькин Д. В. не хотел верить глазам, он ещё раз прочитал направление, чтобы убедиться, кто же говорит такие слова? Может быть, перед ним вовсе не начинающий инженер Яков Сверчок, а, на худой конец, замминистра по кадрам.

– Нет, действительно… Вот к вам зашёл молодой специалист. Вместо того чтобы встать, ласково взглянуть, предположим, взять его за талию и сказать душевное, незабываемое: «Добро пожаловать, коллега… Рад, что нашего полку прибыло. Вы, наверно, видели внизу стенд наших показателей? Печальные дела. Квартальный план выполнен всего на восемьдесят два процента. Плохо дело, коллега. Ждём, что вы своей энергией поможете нам». И так далее. А вы как встретила меня?! Ну, чем вы недовольны? Облегчите душу.

Даже крамольные слова Яши не особенно взбудоражили Пунькина.

– Не умеете вы работать с кадрами, товарищ Пунькин Д. В., – уже выходил из себя Яша, видя, что ему не удается заставить замначбумдревпрома выйти из себя.

Пунькин всё записывал, Яша пошёл напролом.

– Советская власть дала вам всё, даже больше, чем нужно, а вы так отталкивающе встречаете молодых специалистов. Нет, в совнархозе я работать не стану. А тем более с Пунькиным Д. В.

Лишь одно слово Яши наконец возмутило замнача бумдревпрома.

– Я вам не Пунькин Д. В., а товарищ Пунькин, Даниил Васильевич… И вообще, вы… вы знаете, кто вы?

– Не надо резких слов. Я их знаю больше, чем вы.

– Мы вас направим в первый бумкомбинат, – уже снова равнодушно произнес Пунькин.

– Извещаю вас, мой дядя, Евгений Иванович, подарил мне свой катер «Вулкан». Рад бы поехать на первый бумкомбинат, но там нет приличной стоянки для катера. Не поеду. В крайнем случае я согласен проболтаться в вашем управлении.

– Как это проболтаться?!

– Работать на основании вот этого наряда я, честно говоря, не стану.

– Зачем же вы кончали лесотехнический институт?

– Я сирота. Я – жертва произвола и материального рабства. Этого хотела моя тётя, супруга профессора Медведева.

Пунькин написал на листочке: «Моя тётя… Медведев».

– У меня всё, – сказал он. – Зайдите к заместителю председателя совнархоза.

– Зачем? Чтобы рассказать ему, как вы приняли меня, даже не подняв свой руководящий взор? А товарищ Новгородцев, как известно, не очень любит вас.

Последняя тирада подействовала, Пунькин зачислил Яшу инженером управления. Через два месяца он же освободил инженера Сверчка Я. К. от работы в совнархозе по собственному желанию, что соответствовало действительности.

На прощание Яша сказал Пунькину:

– Я своего мнения, Даниил Васильевич, не изменил, у вас нет оснований быть недовольным. Недовольными имеют право быть ваши кадры, но они из-за занятости молчат.

Яша, ещё до того, как покинул бумдревпром, организовал небольшой джаз-оркестр из одаренных молодых музыкантов и по вечерам играл на танцевальных вечерах, в цирке, в кинотеатрах, на учрежденческих юбилеях и проводах пенсионеров. Хозяйственным шефом джаза стал ВОС – общество слепых.

До поступления в ЛТИ Яша окончил музыкальное училище. К этому времени его отец уехал с новой (молодой) женой на юг, мать с сестрой переехали в Пермь, а Яша оставлен был у тётки, пожелавшей, чтобы её племянник непременно окончил ЛТИ. Что он и выполнил. За это ему был обещан катер «Вулкан».

Катер победил.

РАЗГОВОР НЕ СОСТОЯЛСЯ

Борис Иванович любил Андрея Полонского как брата. Шпиля привлекал мягкий взгляд Андрея, нежные очертания подбородка и, главное, то, что Андрей был похож на мать, когда-то ростовскую красавицу. Короче, они были сводными братьями.

Борис Иванович – сын инженера Шпиля. Андрей – сын доктора медицины Полонского.

В 1954 году инженер Борис Иванович Шпиль вернулся в Ленинград из сибирских местностей, куда его препроводили в 1950 году без всякого с его стороны желания. Четыре года Борис Иванович, пользуясь особым доверием, караулил огороды и рисовал портреты начальников и их жен. Начальники на его портретах выглядели орлами, жены писаными красавицами. Начальство устраивали портреты, Шпиля – огороды.

* * *

В 1954 году Б. И. Шпиль, как и другие, оставил лагерь, ему вручили стеганые шаровары, куртку и проездные документы.

Борис Иванович удивился – на вокзале его не встретила жена, предупрежденная бодрой телеграммой, в которой он подчеркнул, что будет счастлив обнять её. И вдруг ни встречи, ни объятий. Через час дворник обстоятельно рассказал Шпилю, на какой невиданной свадьбе он присутствовал: «Не то что нонешние».

– И я удостоен был, – хвастался дворник. – Архиерейский хор пел. Одних легковых машин штук двадцать у собора стояло. Во какая свадьба! Всё как до революции.

Жена Бориса Ивановича, художник-реставратор, переметнулась в противоположный лагерь – стала женой протодьякона и иконописцем.

– Тьфу! – решительно высказался Борис Иванович, сунул руки в стёганые шаровары и на вокзал – в Москву, к матери. Работал в министерстве, жил на даче профессора Полонского, отчима, затем работал на бумажной фабрике на реке Сясь и наконец прибыл на Пихтинский бумажный комбинат в качестве главного инженера.

Андрей сел на рейсовый с высокой трубой пароходик времен Ломоносова и через три с половиной часа добрался до полуострова Пихта.

Еще через пятнадцать минут вошёл в кабинет Бориса Ивановича. Андрей любил старшего брата за фамильные ясные глаза, мамин гордый профиль и её чуть ироническую усмешку.

– Сияешь? – сказал Андрей, усаживаясь на диване.

– Разве?

– Женишься?!

– Ах, да…

– Так тебе и надо.

– Когда это с тобой случится, я не стану злорадствовать.

– Еду в отпуск.

– Далеко?

– В Крым, в Евпаторию.

– Вряд ли.

– Это почему же?

– Поедешь в Сухуми. По моей просьбе.

– Не пойму. Неужели двадцатимесячная работа в совнархозе настолько понизила мою сообразительность, что я…

– Факт налицо. Я же тебе рекомендовал начать с цеха.

– Погоди. Я размышляю. Сухуми… Сухуми… Абхазия… Что тебе там понадобилось? Дело значительное?

– Да. И благородное.

– Скажите!

– О том, что я сейчас сообщу тебе, знаю я, Клавдия Павловна, её мать Наталья Мироновна, бывший главбух милиции – дядя Клавдии Павловны. Будешь знать и ты. Итак, Катя не родная дочь Клавдии Павловны. Она взяла её из детского дома, когда Кате было около двух лет. И вообще Катя – Тамара Мухина, дочь подполковника, Героя Советского Союза.

– Знаешь, Борис, я где-то об этом слышал, но не поверил.

– Андрей, человек ты не сентиментальный…

– И слава Богу.

– Но…

– Я согласен.

– Ты золотой парень. В Абхазии живет брат Кати – Николай Мухин. Его воспитала абхазская семья, сейчас ему года двадцать три – двадцать четыре.

– Адрес есть?

– Какой ты лапоть! Если бы был известен адрес, чего проще написать ему письмо.

– Ах, значит, мне предстоит стать детективом и разыскивать пропавшего сына. Миленькое занятие во время отпуска.

– Всё. Разговор не состоялся.

– Товарищ Шпиль, шестнадцатимесячная работа на бумкомбинате наглядно понизила у вас чувство юмора. Факт налицо. Имейте в виду, для обеспечения семейного счастья юмор – самое надежное средство. Брачных уз не выдерживают нытики, хлюпики, неврастеники и себялюбцы обоего пола.

– Принимаю к сведению, – улыбнулся Борис Иванович…

Улыбнулся и Андрей. И так как оба улыбнулись синхронно, переговоры продолжались в братском духе взаимопонимания.

– Значит, Катя – бывшая Тамара?

– В том-то и дело. И не Тамара Георгиевна, а Григорьевна. Подумай, сколько ты решишь задач. Найдешь брата Кати, он узнает, что его отец Герой Советского Союза. Мне будет несравненно легче объяснить Кате, чья она дочь, ибо гордость – великое дело. Радость встречи с братом смягчит потрясение Кати, когда она узнает, что Клавдия Павловна не её мать.

– И тебе без мук, просто с неба свалится взрослая дочь, славная девушка, почему-то похожая на красавицу горянку. Везет же людям!

– Безусловно. Если не считать четырехлетний стаж караульщика огородов.

ОНА ЖЕ ВАС ОГЛУШИТ…

Ляля Березкина потеряла самообладание за пятнадцать минут до начала спектакля в драмтеатре.

К освещённому огнями подъезду театра приближался прелестный (выражение Ляли) молодой человек, явно приезжий. Как познакомиться с ним – Ляля знала. Тем более в театре. Если, конечно, он один и никого не ждёт.

Ляля и её подружка поспешили к той же гардеробщице, к которой подошёл приезжий.

– Интересный спектакль или хлебнём горя? – произнесла Ляля, не обращаясь к Полонскому, в то же время обращаясь именно к нему.

Андрей чуть улыбнулся (фамильная усмешка) и прошёл в зрительный зал. Ляля прикусила губку. Мимо. Сорвалось. В антракте Полонский одиноко рассматривал фотовыставку и портреты артистов. После второго действия пьесы «Горящие сердца» Андрей ушёл ив театра.

Автор пьесы не сомневался, что у зрителей безотказно будут гореть сердца. «Горели» доходы театра.

Вторичную диверсию Ляля совершила в булочной-кондитерской. Незнакомец покупал домашний пирог. Ляля, уже купив в другом конце магазина конфеты, ринулась к продавщице, отпускавшей торты и сладкие пирожки. Спросила, свежи ли ромовые бабы, и метнула взор на чуть отступавшего от прилавка Андрея.

Андрей проследил – девушка с чудесными глазами вбежала в магазин граммпластинок. Магазин был закрыт на обед. Её впустила женщина в синем халате.

Несколько дней Полонский проходил мимо магазина. Стеснялся. Не решался. Отговаривал себя. Убедил себя – не входить. Окончательно. И в воскресенье зашёл не раздумывая.

Ляля чуть сощурила глаза, продемонстрировала безразличие и отошла подальше, ни разу не взглянув на Полонского.

Андрей, краснея, заикаясь, купил две пластинки хора Пятницкого и, ругая себя за растерянность, покинул магазин.

Ляля знала: он придёт. Он пришёл. В следующее воскресенье. И попросил… пластинки хора Пятницкого. Ляля поняла; наступила нужная ей ситуация.

– Неужели вам нравится слушать этот хор?

– Конечно нет. Я покупаю их для хозяйки квартиры.

– Он же оглушит вас своим пением.

– Мне это не угрожает, патефон сломан. И вряд ли хозяйка починит его.

Не купив пластинок, Андрей направился в кинотеатр «Белый медведь» за билетами на фильм «Римские каникулы», чтобы в третий раз смотреть его вместе с Лялей.

Ляля окончила среднюю школу чудом. Это чудо совершила мама – сперва директор школы, впоследствии заврайоно.

В том же году Ляля провалилась на экзаменах в медицинский. В следующем году пожелала стать студенткой лесотехнического. Но здесь маме не удалось совершить чудо. Директора институтов оказались на редкость принципиальными, тем более что в обоих случаях их перед экзаменами укрепляла областная газета. Она напечатала две разоблачительные статьи о «чудесах» в педагогическом и электромеханическом институтах.

Мама Ляли решила – надо переждать. Возможно, будет смещен один из двух директоров, а его преемник окажется более тактичным.

Ляля пошла работать в отрасль торговли, близкой ей по духу. В магазин граммпластинок, отдел танцевальной музыки. На один год. А потом сделает третью попытку прорваться в институт.

Но чисто идейное влияние коллектива магазина граммпластинок привило Ляле непоколебимость и решительность, чтобы заявить маме:

– Хватит! Меня устраивает образование, которое мне дают граммпластинки.

Торговая часть магазина, во главе с директором, была весьма дружной. Иногда такие коллективы встречаются и в других отраслях торговли: бакалейной, рыбной, овоще-фруктовой, галантерейной. Мало ли где. В общем, там, где директор магазина помимо зарплаты выплачивает продавщицам по пятьдесят-сто рублей из «своего кармана» за личную преданность ему и его финансовым интересам. Бывает, бывает.

Продавщицы, преданные директору и предающие интересы покупателей, всучивают потребителю второй сорт за первый, выписывают чеки по произвольной цене, установленной дирекцией магазина. В таком магазине не бывает честных и нечестных продавщиц и кассирш. Либо никто не обманывает потребителя и государство, либо безусловная круговая порука.

Ляля вошла в сплоченный коллектив проворных обманщиков.

Покупатель магазина граммпластинок среднего и выше среднего возраста большей частью человек стеснительный, взгляд у него стыдливый, голос негромкий. И чувствует он себя, как старик, покупающий свежие цветы. Он торопится, боится, что со стороны услышит:

– Интересно, кому это седой бобер цветочки покупает?

Молодой человек, покупающий «блюзы», «танго» и «фокстроты», обычно безумно спешит. Он рад, что «достал» пластинку-мечту, и за ценой не следит. А цена и сорт в магазине граммпластинок играют… наравне с мелодией заманчивую роль для директора-хищника. Цена, как и бой пластинок, идёт вровень с усушкой и утруской.

Ляля, приобщившись к «доходам» от продажи пластинок, стала шикарной модницей, отлично запоминала манеры и остроты героинь иностранных фильмов и научилась смело выражать недовольство окружающей её действительностью. Её уже «такая жизнь» не устраивала. Никак!