Текст книги "Стою за правду и за армию"

Автор книги: Михаил Скобелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Раздался дружный залп, и два черкеса слетели с коней, а остальные, огорошенные неожиданными выстрелами, бросились в сторону и наскочили на залпы нашей сотни.

Отбросив, таким образом, со своим миниатюрным взводиком втрое сильнейшего противника, я продолжал движение к правому флангу и скоро доехал до Филиппопольского шоссе. Здесь, возле самого города, я выбрал небольшую площадку, впереди которой, шагах в ста всего, начинались виноградники. Мы находились, таким образом, между нашей сотней и ротой болгарского ополчения, занимавшей часть местности вправо, от Филиппопольского шоссе до самых гор.

Не успел я осмотреться и сообразить, каким образом мне удобнее действовать при нападении противника, как неожиданно в виноградниках показалась конная цепь черкесов, а по дороге двигался целый неприятельский эскадрон, во главе которого резко выделялся красивый синий значок[159]159
  В турецкой армии, как и в русской, воинские части имели свои отличительные значки, изображавшиеся на штандартах или цеплявшийся к головному убору.


[Закрыть]. Минута была критическая, и, будь враг поэнергичнее, посмелее, мы были бы смяты, уничтожены. Броситься нашей горсти в атаку было бы безумием, и я решился снова действовать огнем. «Целься лучше, братцы! – обратился я к казакам. – Взвод – пли!» Несколько всадников слетело с коней, остальные в нерешительности остановились. Казаки поспешно зарядили берданки. «Взвод – пли!» – заорал снова я, решив после второго залпа броситься с места марш-маршем в пики… Но в эту тяжелую для нас минуту черкесы вдруг поворотили коней и понеслись обратно…

Я пустил им вдогонку еще третий залп, а затем бросился с казаками врассыпную (лавой) преследовать беглецов. Мысль завладеть неприятельским синим значком, который так рельефно развевался посреди удалявшихся в беспорядке всадников, не давала мне покоя, и я нещадно бил плетью своего дорогого, усталого степняка. Но пересеченная местность, виноградники и канавы не позволяли нам развернуть вполне быстроту наших коней, и черкесы, привычные к таким местам, скоро далеко ускакали.

Собрав людей, я возвратился на прежнее место, на площадку. Результатом наших первых двух залпов оказалось шесть убитых и два раненых черкеса. Один из казаков, проезжая мимо раненого врага, не выпускавшего, впрочем, из рук оружия, быстро всадил ему в грудь пику. Вместо того чтобы окончательно свалиться, экзальтированный мусульманин, собрав последние силы, с поднятою саблей, пополз на казака, намереваясь его зарубить. Видя такую отчаянную решимость, казак бросил пику, глубоко воткнутую в грудь азиата, осадил коня и снял со спины берданку. Раздался выстрел – и пуля влепилась в глаз фанатика.

В то время, когда мы выстрелами отражали нападение врага, позади нас, на холме, собралась большая толпа болгар (человек 400–500) и громкими «ура» приветствовала наши залпы, желая, вероятно, выразить этим свое сочувствие и поддержать нас нравственно[160]160
  За проявление всего этого сочувствия турки жестоко отомстили впоследствии болгарам: многие были варварски убиты, тысячи изувечены, город совершенно разрушен и сожжен, имущество расхищено. Женщины и дети не избегли той же участи. Немногие спаслись бегством за Балканы… Словом, Сулеймана, разрушившего Эски-Загру, можно смело поставить рядом с другими именами, приобретшими историческую известность своим варварством (например, Тилли, разрушивший Магдебург…). (Примеч. автора.)


[Закрыть].

Возвращаясь обратно после неудачной погони за синим значком, я немало был удивлен, увидев убитых нами черкесов почти голыми и не найдя вовсе бывшего при них оружия. Оказалось, что это братушки уже постарались и вооружились черкесскими ружьями и шашками.

Об отбитии неприятельской атаки я послал с донесением командиру полка и своим соседям по обороне – Гречановскому и роте болгарского ополчения. Черкесы после неудачных попыток ворваться в город с западной стороны отошли за свой левый фланг и предоставили действовать пехоте и артиллерии.

Вскоре подошли к нам, т. е. на Филиппопольское шоссе, два полка драгун (казанцы и астраханцы[161]161
  Чины 12-го гренадерского Астраханского полка, сформированного в 1700 г.


[Закрыть]), но так как в них не было уже надобности, то они и ушли обратно на восточную окраину города, наиболее угрожаемую. Через некоторое время я получил приказание присоединиться к своей сотне и спешиться.

Между тем, на нашем левом фланге и в центре завязалось горячее, кровавое дело. Туда, очевидно, повел Сулейман свою главную атаку. Частые пушечные выстрелы, ружейная трескотня и залпы не прекращались ни на минуту. Ясно видно было, как густые колонны турецкой пехоты одна за другой лезли на нашу позицию на линии курганов, усиленную земляными укреплениями, как встреченные дружными залпами болгарского ополчения и картечью артиллерии, а также контратаками, красные фески поворачивали обратно и в беспорядке бежали, провожаемые меткими пулями берданок и крынок…[162]162
  Винтовки системы Крнка (Крынка), находившиеся на вооружении русской армии во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.


[Закрыть] Но новые, свежие таборы двигались на смену отброшенных, и новый славянский огонь встречал рассвирепевших мусульман и грозное, могучее «ура» заглушалось пронзительными, адскими криками «Алла, алла!».

Я невольно залюбовался этой величественной картиной боя, этим смертельным поединком двух исторических врагов. Любовался также славным боевым дебютом юных болгарских дружин, с честью умиравших за свободу и счастье своей дорогой родины. Как львы дрались молодые воины, лишь несколько месяцев оторванные от сохи, с вдесятеро сильнейшим и, притом, опытным противником, с остервенением и злобой бросались они на целый лес турецких штыков, на почти верную гибель… Много уже отважных голов легло здесь, у окраины родного города, много болгарской крови впиталось в родную землю, и немногим из этих честных бойцов суждено было увидеть желанную, счастливую минуту освобождения их народа от векового, позорного и ненавистного ига.

Уже пал мертвым со знаменем в руках мужественный командир дружины, полковник Калитин[163]163
  Один мой товарищ по поводу геройской смерти Калитина применил к нему очень уместно, не помню чей-то, стих:
  Он, презирая смерти страх,
  Вооруженною рукою
  Народ болгарский защищал
  И за его свободу пал… (Примеч. автора.)


[Закрыть], пало еще геройской смертью много храбрых офицеров этого ополчения, но юные милиционеры и не думали об отступлении и готовы были все до единого умереть у окраины родного города.

«Гвардия умирает, но не сдается!» – писал Наполеон I в Париж с Ватерлооского поля сражения. Ту же фразу можно было бы повторить теперь относительно болгарских дружинников, в которых русские инструкторы сумели вложить русскую же отважную душу и уменье всецело жертвовать собой за честь и счастье родной земли…

Но и для героев есть невозможное! Сила солому ломит! Как грозные тучи, все более и более надвигались турки на наши слабые позиции, целыми потоками магометанской крови завоевывая себе каждый шаг поля сражения.

Было около трех часов. Город от турецких артиллерийских снарядов горел в нескольких местах. Острый запах крови стоял в воздухе; страшная картина разрушения и смерти виднелась со всех сторон. Большинство жителей Эски-Загры бежали из домов и расположились группами на возвышенных местах за городом, внимательно следя за ходом сражения. Тут были и мужчины, и женщины, и дети. Раненым они подавали помощь, относили их в дома и снова возвращались на свои места. Я немало удивлялся железным нервам болгарских женщин, которые, казалось, довольно спокойно смотрели на эту тяжелую картину колоссальной бойни.

Несмотря на неудачи, турки не отступали, и все новые атаки следовали одна за другой. Ожидаемое подкрепление из Ени-Загры к нам не подходило, так как Гурко сам имел жаркое дело с отрядом Реуфа-паши у Джуранлы.

Наконец, в исходе пятого часа войска наши, совершенно обессиленные в неравной борьбе с многочисленным врагом, по приказанию начальника отряда Николая Максимилиановича стали отступать.

Около четырех тысяч русских и болгар в продолжение шести часов упорно выдерживают атаку 25-ти тысяч лучших турецких войск, испытанных на боевой практике в Черногории и Сербии и под командой такого опытного, энергичного и сурового начальника, как Сулейман-паша!.. Военная история представляет немного подобных примеров! Невольно приходится вспомнить афоризм Наполеона I, что «на войне успех зависит на три четверти от нравственного элемента и лишь на одну четверть от материальных сил». Благодаря только этому сильному нравственному элементу мы и могли бороться так упорно с юными, неопытными войсками против грозных, испытанных полчищ Сулеймана.

Отряд, значительно поредевший, стал медленно и в порядке отступать на восток, по дороге в Ени-Загру. Четыре же сотни нашего полка, будучи удалены от центра и левого фланга, принуждены были двинуться по другой дороге. Теснимые превосходными неприятельскими силами, спешенные казаки едва успели добраться до своих коней и через город начать отступление. Узкие и кривые улицы горевшего города были буквально запружены каруцами бежавших жителей, разным домашним хламом, бревнами и баррикадами, устроенными болгарами против вторжения неприятеля. Словом, хаос был страшный, особенно если прибавить к этому постоянно лопающиеся на улицах, дворах и домах снаряды и жалобно свистящие над головами пули.

С неимоверными усилиями, постоянными остановками для разбрасывания баррикад, то в одну, то в две лошади[164]164
  То есть: то по одному, то по два в ряд.


[Закрыть] выбрались мы, наконец, на северную сторону этого несчастного, разоренного города и по горной тропинке вытянулись в ущелье Малых Балкан.

Наша сотня шла в хвосте, и пули все время провожали нас, хотя, по счастливой случайности, мы лишились при этом отступлении только двух лошадей.

Мало-помалу мы скрылись, наконец, в горах от турок и вздохнули несколько свободнее. Двигаясь все время в северо-восточном направлении, то по едва заметной тропинке, то прямо через овраги и леса, мы ночью уже спустились с Малых Балкан и расположились бивуаком у правого берега Тунджи между селениями Ельгово и Эссекчи. Усталые, изнуренные, голодные и нравственно потрясенные хотя геройской, но все же неудачной защитой Эски-Загры, провели мы ночь в роскошной Долине Роз. Выбрав себе поуютнее местечко у самого берега Тунджи и разостлав на траве пальто, я улегся на ночлег под старым каштаном.

К северу едва виднелись покрытые густыми лесами грозные выси Великих Балкан, к югу – только что пройденная живописная группа Малых Балкан. И по ту, и по другую сторону этих чудных гор льются теперь целые потоки русской, болгарской и турецкой крови. Целый рой мыслей вертелся в моей голове. Несмотря на усталость, я никак не мог уснуть…

«И зачем все это? – думалось мне. – Какая польза нам от этого?.. Освободить братушек! Да хорошо, если они будут верными друзьями нашими, не забудут этих благодеяний и десяток тысяч погибших из-за них жертв!.. А если нет, если они заплатят нам черной неблагодарностью и сделаются нашими недоброжелателями, зачем тогда вся эта бесполезная бойня?..» Невольно припомнился мне чудный стих Байрона, которого я так любил, которым увлекался в дни юнкерской жизни:

 
О! Для того ль, скажи, мой Бог,
Весь этот мир создать Ты мог,
Чтоб люди гибнули со страхом
И, покорясь своей судьбе,
Ложились трупами в борьбе!
 

«А какой чудный уголок эта Долина Роз! – продолжал я свои размышления, устремив глаза на быстро бегущие воды Тунджи. – Не чета нашему Дону с его скучными, монотонными степями! Вот бы здесь жить мирным гражданином! Привольно, легко! Здоровый климат, роскошная природа, богатство во всем… Тут на берегу выстроить бы себе домик и жить мирно, спокойно, хотя бы с той же Пембочкой!.. А что-то теперь с ней, бедной? Наверно, какой-нибудь урод-паша завладел ею и забавляется, как вещью!.. А несчастные болгары! Что-то теперь с ними делают турки в Эски-Загре?.. Не одна сотня, я думаю, будет повешена, расстреляна, замучена! А зачем это мы удрали так далеко и так поспешно?.. И где теперь остальные наши войска?» Мысли мало-помалу стали путаться, глаза закрылись, и я заснул нервным, тревожным сном…

Рано утром меня растолкал казак.

– Ваше благородие, сейчас сотни выступают!

Я вскочил, умылся в реке и уселся на коня. Командир полка приказал снова двигаться через Малые Балканы к Ени-Загре с целью присоединиться к отряду, который отступил по направлению к упомянутому городу.

Как мы ни уговаривали его направить туда только разъезд, а самим, ввиду страшного изнурения лошадей, дожидаться приказаний от генерала Гурко, Краснов был неумолим, и по отвратительной дороге мы двинулись в юго-восточном направлении к Ени-Загре… Около деревни Бузаач нам попался разъезд от 4-й сотни нашего же полка, который сообщил, что отряд Гурко стоит у деревни Калена. Спустившись с гор и изменив направление, потянулись мы по шоссе вдоль южного подножья Малых Балкан и около трех часов достигли деревни Калена, пройдя по страшной жаре до 60-ти верст.

Подходя к деревне, мы заметили нашу пехоту и артиллерию, отступавшую к северу по горной тропинке. Сотни наши остановились, и Краснов поехал вперед доложить начальнику отряда о своем прибытии. Вернувшись через несколько минут, он сообщил, что Гурко приказал нам немедленно же двигаться снова через Балканы в долину Тунджи и не задерживать пехоту. Новость эта была для нас крайне неприятна: после тяжелого и утомительного перехода люди и лошади были сильно уставшие. Всем страшно хотелось есть, и новым форсированным переходом по отвратительной горной тропинке, доступной лишь вьючным ослам и мулам, мы окончательно могли испортить наших степняков, непривычных к таким крутым подъемам и спускам, и превратиться в жалкую пехоту.

Все эти соображения мы, офицеры, высказали Краснову и просили его ходатайствовать перед Гурко хотя бы о коротком отдыхе. Разрешение последовало, и мы немного отдохнули и подкрепились.

К вечеру весь отряд благополучно спустился по убийственной горной тропинке снова в Долину Роз. Великое спасибо Сулейману, что он не тревожил нас, не преследовал и позволил нам спокойно перевалить горы с обозом и артиллерией. Вероятно, он так обрадовался своей победе над горстью русских и болгар, а также овладением Эски-Загрой, что и не подумал о том вреде, какой мог бы нанести нам при энергичном преследовании. Несомненно, мы много обязаны нашему спасению славной, хотя и тяжелой победе генерала Гурко над Реуфом-пашой при Джуранлы.

Потерпи мы здесь поражение, Сулейман, наверное, не оставил бы нас в покое! А может быть, видя тот героизм, который проявил наш маленький отряд при Эски-Загре, Сулейман просто боялся со своими сорока тысячами напасть на десять тысяч русских! Может быть, наконец, он припомнил тот исторический факт, как почти сто лет тому назад 15-тысячный русский отряд, предводимый Румянцевым-Задунайским[165]165
  Выдающийся военный и государственный деятель генерал-фельдмаршал граф Румянцев-Задунайский Петр Александрович (1725–1796) во время Русско-турецкой войны 1768–1774 гг. разгромил превосходящие силы турок при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле, занял левый берег нижнего течения Дуная, а затем успешным наступлением на Шумлу вынудил Османскую империю заключить в 1774 г. выгодный для России Кучук-Кайнарджийский мир.


[Закрыть], разбил при Кагуле 100-тысячную турецкую армию!..[166]166
  Сражение при Кагуле, состоявшееся 1 августа 1770 г., вошло в историю как одна из ключевых битв Русско-турецкой войны 1768–1774 гг., в ходе которой 32-тысячная русская армия разгромила в несколько раз превосходящее ее турецкое войско.


[Закрыть] Как бы то ни было, но мы, не тревожимые неприятелем, перевалили Малые Балканы и расположились на отдых в долине Тунджи, а Сулейман стал возводить земляные укрепления вокруг разграбленного и полусожженного города.

22 июля я был послан с десятью казаками к Эски-Загре с целью собрать сведения о неприятеле, разузнать, что поделывают турки и какие намерения у Сулеймана.

Получив надлежащие инструкции от Генерального штаба подполковника Сухомлинова, я в восьмой раз отправился в путь через Малые Балканы. В сумерках остановился я в горах, верстах в трех к северо-востоку от Эски-Загры, оставив здесь восемь казаков, с остальными двумя, без лошадей, подобрался еще ближе к городу.

Красивая, хотя и страшная картина разорения и смерти раскидывалась внизу под моими ногами. Вся окрестная местность, насколько только хватал глаз, носила в себе следы турецкого зверства, вандализма. Город, разрушенный и разграбленный, во многих местах еще горел ярче, огненные языки красиво вспыхивали над печальными развалинами болгарских жилищ… Турки, как оказалось потом, не только не тушили пожара, но, напротив, старались совершенно уничтожить все уцелевшие болгарские дома. Несколько деревень, разбросанных в широкой долине в окрестностях города, тоже пылали в огне, и густые клубы красноватого дыма высоко стояли над ними… Тихая красота природы лежала рядом с мрачной картиной человеческого истребления и бедствия!

Шум, крики и говор нескольких десятков тысяч людей, стук повозок, ржание, фырканье и топот лошадей, доносившиеся из города и окрестностей, нарушали торжественное молчание наступавшей южной ночи. Пять отдельных, больших лагерей, расположенных возле города, резко бросались в глаза благодаря ярким кострам, и по ним можно было приблизительно определить силу каждого лагеря в 7–8 тысяч человек.

Наступила прелестная, тихая и теплая ночь. Здоровый горный воздух, пропитанный ароматическим запахом ореховых деревьев, чинара, каштана и душистых трав, мелодичное журчание воды в быстрых горных потоках и эта волшебная картина пылающего города и окрестных деревень – все возбуждало нервную систему, заставляло слегка забыться и мечтать. Молча смотрел я на эти всепожирающие огненные языки, охватившие весь город, и сердце невольно болезненно сжалось за этих несчастных жителей-болгар, лишившихся теперь, вследствие нашего легкомысленного набега, своего крова, имущества, а многие и жизни… Вспомнил также я о красавице, оставшейся в этом горящем Содоме. «Бедная Пембочка! – думал я, стоя у крутого лесистого оврага, на дне которого быстро стремился куда-то маленький ручеек. – Где ты теперь и что поделываешь? Наверное, какой-нибудь черномазый паша завладел тобой, и ты, как рабыня, беспрекословно исполняешь все его дикие прихоти!.. Эх, жаль турецкого языка не знаю, а то пробрался бы в город, нарядившись в платье какого-нибудь убитого турка, увез бы красавицу из гарема и отправил пока на Дон… Ведь в старину наши предки, казаки, таким образом и добывали себе жен!.. И как это раньше мне в голову не пришло этого!»

Резкий, пронзительный крик раздался вдруг в расстоянии шагов трехсот от меня, и снова все замолкло… Широко раскрыв глаза, с бьющимся сердцем, всматривался я в темноту, но ничего невозможно было разобрать. Оставаться на месте было опасно, и я со своими двумя спутниками осторожно перебрался несколько западнее и еще ближе к городу. Здесь я провел время до самого рассвета. Огни в турецких лагерях мало-помалу начали тухнуть, шум и говор почти прекратились, сделалось заметно прохладнее… Наконец, на востоке появилась светлая полоса, стало понемногу светать… Я в бинокль уже ясно различал расположение неприятельских войск, увидел те же пять больших лагерей, печальную картину разрушенного и сожженного города и несколько земляных батарей и траншей, устроенных турками в продолжение ночи… Все было вокруг тихо – враг наш, очевидно, спал!

Я подобрался еще ближе к городу, по крайней мере на версту, и меня никто не беспокоил, никто не видел… Признаться, меня немало удивляла эта беспечность турок и полное отсутствие мер охранения, уже не говоря о разведывании. Лихой кавалерийский отряд мог бы наделать им немало зол! Выбрав несколько позади новый наблюдательный пост, скрытый от взоров противника и удобный для обороны, я собрал всех своих людей и решил провести здесь полдня в наблюдении за неприятелем, а затем ехать обратно к своим.

Под утро меня сильно стало клонить ко сну, и даже о Пембе я совершенно позабыл. Но сознание долга, а главное, опасность быть открытым заставили отклонить всякую мысль об отдыхе.

Было по моим часам около семи, когда я заметил в двух лагерях движение, и вскоре затем две большие колонны вытянулись по направлению к Ени-Загре, причем одна шла по шоссе, а другая по большой дороге, вдоль подошвы Малых Балкан. Судя по числу таборов, эскадронов и батарей, довольно отчетливо виденных мною даже простым глазом, сила каждого отряда простиралась в 7–8 тысяч человек.

«Вероятно, – думал я, – Сулейман хочет с частью своих сил броситься на нас со стороны Ени-Загры, а с остальными оборонять Эски-Загру, ввиду чего он и настроил эти укрепления…»

– Ваше благородие! – шепотом прервал вдруг урядник мои размышления. – Вон турки на нас едут.

Я взглянул по указанному направлению и, действительно, увидел черкесский разъезд, прямехонько двигавшийся на нас. Сила разъезда была почти такая же, как и наша. Удрать незамеченным нельзя уж было, волей-неволей приходилось вступать в поединок. Я тихонько приказал взвести замочные трубки заряженных уже ружей, и спешенные казаки притаились за кустами. Лошади наши оставались несколько позади и в лощине. «Ждите команды, братцы, и целиться лучше!» – предупредил я людей. Черкесы ехали совершенно беспечно, не замечая нас и, очевидно, не подозревая даже о возможной близости гяуров. Их маленькие лошаденки дружно шли по две в ряд. Впереди, на вороном коне, ехал стройный красивый черкес, вероятно, унтер-офицер.

Я уже хотел подать сигнал своим людям стрелять, как неожиданно, не доезжая каких-нибудь полутораста шагов до нас, разъезд своротил на восток и двинулся вдоль гор за своим отрядом. Очевидно, это был левый боковой разъезд турецких походных колонн. Опасность, таким образом, миновала, мы спустили замочные трубки и успокоились.

Но не прошло и четверти часа, как в тылу у нас, в горах, показался один черкес (вероятно, из шатавшихся мародеров). Выехав на возвышенное место, он осмотрелся, заметил вдруг нашу группу и в изумлении остановился. Он, видимо, был сильно поражен этою неожиданной встречей и, разинув рот, тупо смотрел на нас испуганными глазами. Я мог его легко снять с коня нашей берданкой, но боялся своим выстрелом поднять тревогу в Эски-Загре.

– А ну-ка, как бы нам этого черта поймать! – обратился я к казакам. – Сидоров, у тебя быстрый конь!

Сидоров понесся за черкесом, а последний, выстрелив в него, стал улепетывать по направлению к деревне Новая Махала. Догнать черкеса не удалось, так как в горах их лошади имеют, конечно, преимущество перед нашими степняками. «Однако он поднимет на ноги всех турок в Махали! Нужно давать тягу!» (Я позабыл упомянуть, что деревни Дервент и Новая Махала, лежащие в Малых Балканах к северо-востоку от Эски-Загры, были населены жителями-турками.) Мы быстро уселись на коней и без дорог, ориентируясь по компасу, оврагами, балками и перелесками благополучно добрались до бивуака отряда у деревни Ханкиой. Обо всем мною было доложено Краснову, Чернозубову, Сухомлинову и начальнику штаба генералу Нагловскому. Потребовал меня также и начальник отряда Гурко, и я снова подробно повторил рассказ о своей рекогносцировке и наблюдениях. Генерал со вниманием выслушал меня и затем поблагодарил за труды и старание.

На этом, собственно, и кончается мое участие в Забалканском походе, который все-таки обеспечил за нами обладание одним из важнейших горных проходов – Шипкинским и еще раз доказал всему миру, что русский солдат способен на самые тяжелые, героические подвиги… Не на нем, конечно, лежит нравственная ответственность за те грустные последствия, которые постигли несчастных жителей Эски-Загры и окрестностей!..[167]167
  По поводу Забалканского набега один мой товарищ, большой руки остряк, сочинил следующее оригинальное четверостишие:
  Если б на Шипку мы не пошли так шибко,
  А за реку Вид – plus vite (фр. – быстрее);
  То было б гуд
  И туркам – капут! (Примеч. автора.)


[Закрыть]

Бригада наша, т. е. донские казачьи № 21 и 26 полки, вместе с другими кавалерийскими полками (казанскими и астраханскими драгунами, киевскими гусарами) направлена была к северу от Тырнова в деревню Ново-Никуп для отдыха и укомплектования в людях и лошадях. Здесь мы были обречены на скучное бездействие – самое несносное, томительное состояние в военное время и особенно тогда, когда другие работают, дерутся…

От скуки мы, офицеры, целыми ватагами ездили в Тырнов, который принял уже совсем другую физиономию после того, как я его видел в последний раз. Лавки, ресторанчики и кабачки попадались на каждом шагу. На улицах то и дело встречались, кроме офицеров, докторов и интендантов, всевозможные подрядчики и прихвостни гг. Когана, Горвица и Варшавского, разные аферисты, комиссионеры, мишурисы[168]168
  Мишурис – прислужник; в данном контексте как синоним афериста и спекулянта.


[Закрыть] и другие гешефтмахеры[169]169
  Гешефтмахер – ловкий делец, спекулянт.


[Закрыть], слетевшиеся как мухи на мед, намазанные горизонталки со своими мадамами и прочая челядь, которая неизбежно всюду следует в тылу действующей армии. Вся эта спекулятивная орава с азартом накидывалась на добродушных и щедрых офицеров и алчно высасывала из их карманов трудовые желтые монетки. Содержание, правда, мы получали порядочное, но и цены на предметы первой необходимости стояли тоже довольно изрядные.

Скучно жилось в Новом Никупе. Проснешься утром в своей палатке (мы все стояли лагерем) и слышишь отдаленные орудийные выстрелы с трех сторон: с юга, со стороны Шипки, от Радецкого, с востока – из отряда наследника цесаревича[170]170
  Под командованием наследника престола Александра Александровича находился Рущукский отряд.


[Закрыть], с запада – со стороны Плевны и Ловчи, из отряда князя Имеретинского. И только с севера – далекого, родного – веяло миром, любовью и тишиной. Отсюда мы получали письма и известия от дорогих, близких людей, и в них находили нравственную поддержку для новых трудов, жертв и подвигов.

Как-то проснулся я на заре. Те же отдаленные выстрелы с трех сторон явственно доносились до моего уха. «Черт знает! – думал я, лежа на постели. – Да скоро ли, наконец, нас направят куда-нибудь?.. Неужели для конницы не могут найти никакого дела?.. Просто бессовестно: там товарищи умирают, мучатся, а тут кайфуешь себе, бездельничаешь, киснешь да шатаешься по тырновским кабакам!.. Попытаюсь-ка попроситься куда-нибудь!» И я решительно вскочил с постели, оделся и отправился к командиру полка.

– Господин полковник! Прикомандируйте меня, пожалуйста, к 1-й или 2-й сотне, которые остались на Шипке! – обратился я к нему.

– Что, захотелось подраться? – улыбнулся добродушно Краснов, хлопая меня по плечу. – Успеете еще, юноша, имейте терпение… Будет скоро и нам работа…

Так я ни с чем и ушел.

Вскоре, однако же, по бивуаку пронесся слух, что на днях нас двинут в Ловчу или Плевну. Во все полки пришли из России команды для укомплектования недостающих людей и лошадей и привезли нам новости из родных мест.

Наконец, 20 августа, из главной квартиры получено было предписание: кавалерии, стоящей в Новом Никупе, направиться к Плевне и Ловче. Все встрепенулись, просияли, ожили… Бригада наша двинулась на запад, и ночь с 22-го на 23-е провела на бивуаке между деревнями Павликени и Слатина, т. е. несколько восточнее Плевно-Ловчинского шоссе.

22 августа, как известно, отряды Скобелева и князя Имеретинского взяли штурмом город Ловчу. Находившийся в это время в Плевне Осман-паша, намереваясь помочь ловчинскому гарнизону и рассчитывая поспеть еще вовремя, вышел со значительною частью своих сил из Плевны и двинулся на юг, к городу Ловче. 23 августа, когда Ловча была уже в наших руках, силы эти имели столкновение как с нашим отрядом, так равно и с войсками Скобелева, выступившими им навстречу.

Утром рано, 23 августа, я был послан с разъездом в десять человек к деревне Зилково. По шоссе же к Плевне направился другой разъезд с хорунжим Платоновым. Проехав Зилково я стал подниматься в горы и вдруг увидел отступающей по шоссе разъезд Платонова. Вскоре он присоединился ко мне и сообщил, что турки наступают со стороны Плевны, что силы их довольно значительны и состоят из трех родов оружия.

– Ты, как старший, делай, что хочешь! – закончил свой рассказ Платонов.

– Да что ж тут делать с двадцатью казаками! – усмехнулся я. – Давай, брат, займемся наблюдениями.

В это время на возвышенности, покрытой кустарником и лежавшей по обе стороны шоссе шагах в тысяче от нас, показалась густая цепь турецкой пехоты, а за нею и сомкнутые части. Я рассыпал всех людей в цепь и послал с донесением к командиру полка, прося поддержки. Между тем турки, увидав нашу горсть, остановились, заняли позицию и простояли выжидательно минут двадцать. Но вот вдали, в кустах, мелькнул возле красной фески знакомый зловещий огонек, жалобно просвистел над головой смертоносный кусочек свинца, затем еще, еще и – целая огненная линия все ближе и ближе стала приближаться к нам…

Турки перешли в наступление. За цепью двигались сомкнутые части пехоты, а между ними – восьмиорудийная батарея. Позади, на красивых лошадях, два полка черкесов. Турок было около шести тысяч. Невольно залюбовался я в бинокль на черкесских всадников: один полк был на серых лошадях, другой – на белых. Таких чудных коней мне ни разу не приходилось видеть! И только после кампании, когда мне удалось быть на смотру турецких войск в Константинополе в присутствии султана, я видел подобных же великолепных лошадей. Так как бороться нашей горсти с такой грозной силой было бы безумием, то я, не отвечая на огонь турецкой пехоты, отвел свою цепь в деревню Зилково. Вскоре на смену мне явилась сотня Сизова, а я получил приказание присоединиться к полку.

Между тем, Краснов с тремя сотнями на рысях двинулся в тыл наступавшим туркам, приказав Сизову одновременно теснить их с фланга. Против сотни Сизова турки рассыпали, в свою очередь, цепь черкесов и, видя движение в свой тыл трех сотен Краснова, быстро заняли на поперечной возвышенности позицию и открыли учащенный пехотный огонь, и из двух орудий, по нашим казакам.

Продолжать атаку было рискованно, и Краснов скрыл свои сотни от выстрелов в безопасную лощину. Сотня Сизова успешно боролась с черкесами и заставила отойти их к своей пехоте. В то время как мы отражали нападение неприятеля близ шоссе у д. Зилково, стараясь не допустить его к Ловче, к юго-западу от нас тоже гремела канонада, где тот же турецкий отряд натолкнулся на храбрые и победоносные войска Скобелева и Имеретинского и встретил с их стороны энергичный отпор.

Часов около двенадцати турецкие войска, находившиеся против нас, стали медленно и в порядке отступать обратно к Плевне, оставив на своей позиции только три убитые лошади. У нас потерь в людях тоже не было; у одного казака только убили лошадь, да у Гречановского ранили.

Мы, офицеры, собрались вокруг Краснова и занялись обсуждением наших действий.

– А что, господин полковник, – обратился я довольно храбро к нашему симпатичному, любимому начальнику, – ведь действовали-то мы, кажется, несколько вяло, нерешительно! Если бы побольше энергии, смелости да пустить в дело оставшиеся в резерве три сотни 21-го полка и батарею, да поднажать на них, подлецов, с тыла и флангов – они не отделались бы так дешево…

– Ну, батенька, – спокойно отвечал Краснов, – слишком молоды вы еще критиковать действия начальства!.. Да и мало ли чего нам не хочется! Вот, например, я просил у бригадного командира два орудия – не дал, что ж поделаешь…

24 августа мы отдыхали на бивуаках у деревень Зилково и Сотово, близ Плевно-Ловчинского шоссе, и любовались на героев Ловчи – войска князя Имеретинского и Скобелева, проходивших мимо нас к Плевне.