Текст книги "Русь и Орда Книга 1"

Автор книги: Михаил Каратеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– А не мыслишь ты, княжич,– ухмыляясь, сказал Голофеев,– что вместо откупа князь Глеб Святославич через седмицу сам придет с дружиною вывести меня из твоей ямы, разметавши по бревнышку ваш Карачев?

– Что ж, коли схочет, пусть пробует. Яма та просторная и для него места хватит.

– Ты, видать, запамятовал, как не столь еще давно князь наш, Василек Александрович, дядю твоего родного, Святослава Мстиславича, в самом Карачеве живота лишил!

– Замолчи, собака!– в бешенстве крикнул Василий, вскакивая на ноги.– Как смеешь ты передо мною похваляться тем каиновым делом? Богом клянусь: еще слово вылетит из твоего поганого рта, и велю тебя повесить тут же, на этом дубе! А откуп твой не тридцать гривен, а шестьдесят! Коль пожалеет за тебя князь твой отдать столько серебра, – минет месяц, и голову тебе долой!

Голофеев прикусил язык и сразу утратил свою самоуверенность. Он почувствовал, что Василий без колебаний приведет свою угрозу в исполнение, и потому счел за лучшее его больше не раздражать.

*Ямой называлась тюрьма, камера заключения.

Никита отвел пленных дворян к коновязи и, не развязывая им рук, всех по очереди, как малых ребят, поднял и усадил верхом на лошадей, Василий тем временен быстрыми шагами вышел на дорогу, где Алтухов уже собрал дружину и закончил приготовления к походу.

– По коням!– скомандовал княжич, и отряд тронулся в обратный путь.

Глава 5

А пишу вам се слово того для, чтобы по перестала память предков ваших н наша, и свеча бы родовая не погасла. Из духовной грамоты вел. князя Симеона Гордого

Город Карачев, насчитывавший в ту пору около пяти тысяч, жителей, стоял на правом, возвышенном берегу реки Снежети. Укрепленная его часть, в старину называвшаяся детинцем, или кремлем, занимала пространство немного более семи десятин и имела форму неправильного пятиугольника, окруженного рвом и двухсаженным земляным валом.

По срезанному верху этого вала тянулась городская стена, составленная из «городниц», то есть из ряда толстых бревенчатых срубов, приставленных вплотную один к другому. Внутренность этих срубов – клетей заполнялась землей и щебнем. Это образовывало солидную, по тем временам, крепостную стену, высотою сажени в четыре, а толщиною в две. Таким образом, верх стены представлял собою довольно широкую площадку, откуда.защитники города во время осады отражали приступы нападающих, сваливая на них камни, поливая горячей смолой и засыпая стрелами.

По внешнему краю этой площадки, для защиты от неприятельских стрел, тянулось «заборало» – высокий забор из толстых дубовых горбылей, с прорезанными в нем «скважнями», то есть бойницами. На всех углах стены были выведены бревенчатые башни – «вежи». Такая же башня высилась над главными городскими воротами, выходящими на север. Другие, «малые» ворота были без башни и выходили на юг, к реке. Внутри этого защищенного стенами пространства помещалась вся основная часть города. Здесь находился обширный княжеский двор с жилыми хоромами и службами, три церкви, дворы я хоромы нескольких карачсвских бояр, дома старших служилых людей, оружейные мастерские и склады. Не исключая даже соборного храма, служившего усыпальницей карачевских князей, весь город был построен из дерева.

Стоит отметить, что эту приверженность наших предков к деревянным постройкам многие почитатели Запада и хулители России всегда склонны были объяснять двумя причинами: недостатком культуры и бедностью. Однако множество как доныне сохранившихся, так и обнаруженных при раскопках каменных церквей, выстроенных почти на заре нашей истории во всех крупнейших городах Руси, совершенно опрокидывает такое предположение. Многие из этих древних церквей поражали современников своим величием и роскошью отделка. Киевский Софийский собор, воздвигнутый в начале одиннадцатого столетия, до сих пор является одним из самых замечательных образцов мировой архитектуры. О «Десятинной» церкви, построенной еще раньше Владимиром Святым, видевшие ее иностранцы говорили, что лишь на небе можно увидеть что-либо более прекрасное. Вес это доказывает, что в Древней Руси не было недостатка ни в искуснейших зодчих, ни в мастерах каменной кладки, ни в материальных средствах. И если предки наши, строившие эти великолепные каменные храмы, сами предпочитали жить в деревянных дворцах, хоромах и избах, то скорее всего потому, что в условиях сурового русского климата они были удобнее, суше и теплее.

Вплотную к карачевскому кремлю, или собственно городу, примыкал разделенный на улицы посад, в котором жил народ попроще,– главным образом торговый люд, семьи воинов, находившихся на постоянной службе в Карачеве, и различные «умельцы»: швецы, сапожника, седельники, плотники, шорники, оружейники, чеканщики и другие. Гончары и кожевники, ремесло которых нуждалось в близости воды, составляли чуть ниже города отдельную слободу, спускавшуюся к самой реке и частично перекинувшуюся на левый ее берег.

В расположении посадских изб и дворов, огороженных деревянными тынами, не было заметно никакого порядка, потому соединяющие их улицы были причудливо извилисты. Но все они выводили путника на довольно обширную площадь, где стояла посадская церковь и находились торговые ряды.

Посад не был защищен внешними стенами, а потому в минуты опасности все его население покидало свои жилища и укрывалось за стенами кремля, принимал посильное участие в его обороне.

Княжеский двор, окруженный высокой стеной из заостренных наверху дубовых бревен, представлял собой как бы внутреннее укрепление. Напротив въездных ворот, и передней части этого двора, стояли обширные жилые хоромы с теремом посредине, выведенные из толстых сосновых бревен на высоком каменном основании и крытые крутой тесовой крышей. По фронту этот дворец-изба занимал сажен двадцать. К средней части его фасада примыкало невысокое, ступеней в шесть крыльцо, крытое трехскатной крышей, спереди опиравшейся па две деревянные колонны, покрытые затейливой резьбой. Резьбою же были изукрашены перила крыльца, наличники и ставни невысоких окон. В тереме окна были большие и широкие, и выходили они на все четыре стороны. На высоком древке, укрепленном на крыше терема, по обычаю пришедшему сюда из Польши, развевался стяг князей Карачевских: на голубом полотнище архангел Михаил с поднятым мечом в руке.

В передней части двора, возле ворот и вдоль боковых стен, тянулись помещения княжеских дружинников. Позади хором, также примыкая к стенам двора, шли всевозможные службы; амбары, погреба, мыльни, сушильни, людские, поварни, конюшни и прочее. Непосредственно за дворцом был разбит небольшой, но тенистый сад, в котором ютилась княжеская баня, за садом шел огород, а в самом конце двора помещались псарня и коровник.

Дворец князя и все его обширное хозяйство обслуживало человек двести дворовых людей и челяди, состоявшей как из вольных людей, так и из холопов, то есть лиц, попавших, в силу обстоятельств, на положение рабов. Такими обстоятельствами могли быть нарушения закона, женитьба на несвободной женщине без согласия ее хозяина и добровольная продажа самого себя в холопство. Но основная масса холопов состояла из пленных. В те времена русские удельные князья без конца воевали друг с другом, и нередко причиною этих войн являлось желание пополнить недостаток в людях за счет соседа. Но вместе с тем русские князья отнюдь не стремились к установлению рабовладельческого строя и состояние холопства рассматривали как нечто временное и преходящее.

* В XIV" в. дружина чаще уже называлась «княжьим двором». В этой книге название дружины сохранено лишь за младшей ее частью, т. е. за личной гвардией князя.

* Дворовыми людьми князя назывались его придворные. Слуги же назывались челядью.

Недостаток в рабочих руках и земледельцах побуждал захватывать побольше пленных, а чтобы они не ушли обратно,– обращать их в рабство. Но едва лишь эти рабы – холопы обживались на новом месте, им обычно давали вольную или, снабди землей переводили на положение зависимых, а потом вольных крестьян.

Случаи массового и совершенно безвозмездного освобождения рабов были нередки уже в двенадцатом и тринадцатом столетиях, позже они стали еще более частыми. Так, например, сын Дмитрии Донского, великий князь Василий Первый, по завещанию перед смертью отпустил всех своих холопов па волю. После него это вошло в обычай у большинства русских князей и у многих бояр. Освобождение рабов проповедовала и православная Церковь.

* * *

Минуло две педели после того дня, когда с Пантелеймоном Мстиславичем случился удар. Князь чувствовал себя лучше. К нему постепенно возвратился дар речи, но правая половина тела оставалась почти полностью парализованной, И большую часть времени он проводил, сидя у окна опочивальни, в глубоком ковровом кресле, в которое не без труда перебирался с постели, при помощи Тишки и других слуг. По состоянию здоровья Пантелеймон Мстиславич делами управления почти не занимался. Он будто ушел в себя, говорил мало и, как бы предчувствуя свой близкий конец, ко всему окружающему относился с вялым равнодушием. Но в Карачеве все шло обычным порядком. Старый князь, желая приучить сына к самостоятельности, последние годы поручал ему решение большинства дел и называл его своим соправителем.

Василии Пантелеймонович занимался делами государства охотно. В это время ему было уже двадцать семь лет. Образование его нельзя было назвать блестящим, но по тем временам, когда многие удельные князья были вовсе неграмотны, оно все же могло считаться изрядным: он умел читать и писать, хорошо знал счет, имел верное представление обо всех главнейших государствах Европы и Азии, в общих чертах знал прошлое и настоящее Руси, бегло говорил по-польски и сносно по-татарски. И само собой разумеется был весьма сведущ в ратном искусстве: не было в ту пору князя, который не умел бы сам водить свои полки и сражаться в первых рядах, подавая воинам пример стойкости и отваги.

Большинством своих не военных познаний Василий был обязан старику монаху, отцу Феоктисту, бывшему его наставником, да случайным встречам с заезжими людьми, расспрашивать которых был он великий охотник. Мать его Ольга Львовна, дочь галицкого князя, была второго женой Пантелеймона Мстнславича: первая умерла в молодых годах, не оставив потомства. От матери княжич тоже почерпнул многое. Она была женщина умная, не придерживавшаяся слепо старицы и хорошо понимавшая недостатки феодального строя. Под ее влиянием рано понял их и Василий, а понявши, стал задумываться о том, как их исправить.

Иногда ему казалось, что он нашел правильные пути и видит возможность наладить лучшую жизнь, хотя бы в пределах своего княжества. Он брался за дело с горячностью, присущей его возрасту и характеру, при снисходительном равнодушии отца и тайном, а часто и явном, недоброжелательство его ближайших советников. Брался, и вскоре сама жизнь ему показывала, что дело обстоит неизмеримо сложнее, чем он думал; что малейшее изменение существующего порядка глубоко затрагивает обычаи, суеверия, самолюбия и интересы ряда лиц и установлений, с которыми ему не под силу бороться, уже хотя бы потому, что на них опирается его собственная власть.

Постепенно он осознал, что сплеча тут рубить нельзя и что если он хочет что-либо изменить,– ему предстоит длительная и трудная борьба, требующая не только ума и воли, но и тех качеств, которыми он еще вовсе не обладал: терпения, гибкости и спокойной, последовательной настойчивости.

Задумываясь над тяжким положением родной земли, Василий видел, что для успешной борьбы с татарскими завоевателями и для преодоления растлевающего Русь удельного зла ей нужен единый крепкий Хозяин, слово которого было бы непререкаемым законом для всех, а власть опиралась бы не на боярскую верхушку, а на доверие и поддержку всей русской народной толщи, которая должна видеть в нем свою единственную и естественную защиту от угнетателей внешних и внутренних.

Для появления такого единодержавного Хозяина русская почва еще не была подготовлена, но Василий понимал, что ее уже нужно готовить, и угадывал, в чем должна заключаться эта подготовка: прежде всего не в дальнейшем дробление на уделы, а наоборот,– в образовании из них более крупных государственных единиц, а также в борьбе крепкую княжескую власть и в ослаблении боярского сословия, кровно заинтересованного именно в том, чтобы крепкой, а тем паче единодержавной княжеской власти на Руси не было.

В сравнительно небольшом и патриархальном княжестве Карачевском бояр было немного и особо заметной роли они не играли. Но и тут они были такими же, как везде: спесивыми, думающими лишь о собственной выгоде и непоколебимо уверенными в том, что государство должно служить только их интересам. И если верховный носитель власти подобной точки зрения не разделял и старался подчинить интересы крупных помещиков – бояр общим интересам страны, они любыми путями стремились поставить у власти другого князя, более покладистого, не останавливаясь для этого даже перед изменой и преступлением.

Князь Пантелеймон Мстиславич все это понимал и, не давая боярам особой воли, все же старался с ними ладить. В важных случаях он «думал» с ними «думу», то есть советовался по делам управления. Василий на этих совещаниях обычно тоже присутствовал и видел, что бояре редко давали князю полезный совет, но зато из всякого положения старались извлечь выгоду для себя. Познав им истинную цену, княжич стал обходиться без их советов и не скрывал от бояр своей неприязни.

Конечно, не все русские бояре были одинаковыми. История указывает нам немало боярских имен, заслуживающих полного уважения. Их носители оказали родине важные услуги и были ценными помощниками своим государям. Но, во-первых, своих личных и сословных интересов они тоже никогда не забывали, а во-вторых, они все-таки были довольно редким исключением.

В Карачеве подобным исключением являлся Семен Никитич Алтухов, который, по роду и по положению, тоже был боярином, но будучи прежде всего военным, он привык подчиняться воле князя без особых мудрствований, к тому же он был честен и умен. Василия он понимал и, в общем, ему сочувствовал, хотя в глубине души некоторые его затеи считал блажью, свойственной молодости, и в возможность их осуществить он не верил. Остальные же бояре относились княжичу с плохо скрываемой ненавистью и хорошо понимали, что их ожидают трудные времена, когда он займет «набольшего» князя.

Совсем иным было отношение Василия к детям боярским, тоесть к мелкопоместному дворянству, в котором он виделнадежную опору в предстоящей борьбе с боярством. Этот слой средневекового русского общества не был еще развращен ни властью, ни богатством и родной земле своей давал гораздо больше того, что получал. Служилый дворянин жил обычно доходами с небольшого поместья, не превышавшего сотни десятин, и с юношеских лет до самой смерти почти не слезал с коня и не выпускал из рук оружия. Если он и не находился постоянно в дружине или при особе князя, то обязан был по первому зову явиться в строи «конно, людно и оружно», то есть приведя с собой нескольких воинов, вооруженных и снаряженных на его собственный счет. Войны в то время не прекращались, и это значило, что дворянин, за право пользованья своим скромным поместьем, платил пожизненной ратной службой, которая оканчивалась обычно его смертью на поле брани.

Служилое дворянство составляло хребет каждой княжеской дружины и, конечно, завидовало боярству. Если Василий хотел успешно бороться с последним, то любовь и преданность дружины были ему совершенно необходимы. Он был слишком прям и безыскусствен, чтобы намеренно искать популярности, но этого и не требовалось: в воинской среде он был любим и почитаем за свои личные качества; отвагу, справедливость, щедрость, а также за доступность и открытый нрав. При случае он любил повеселиться в компании с молодыми «боярскими детьми».

Любил Василия и простой народ, чувствовавший его отношение к боярам и видевший в нем своего защитника от их произвола. Конечно, имел он и недостатки, создавшие ему некоторое количество врагов: был горяч и несдержан, а в гневе часто терял власть над своими поступкам и словами. Но жертвы подобного гнева обычно его заслуживали, и потому, кроме пострадавших, княжича мало кто; осуждал за подобные вспышки.

* * *

С того дня, как Василий разгромил брянский отряд, в сердцах карачевцев жила постоянная тревога: хорошо знав князя Глеба Святославича, все были уверены, что этого дела так не оставит. Со дня на день можно было ожидать появления его дружины под стенами Карачева.

Сам княжич, учитывая общее положение дел в Брянске, о котором он был хорошо осведомлен через своих «доброхотов» сильно сомневался в том, чтобы Глеб Святославич рискнул сейчас затеять серьезную войну. Но все же приготовится и принять некоторые меры предосторожности следовало. Его распоряжению, у мест возможной переправы через реку были поставлены дозоры с хорошо налаженным вестовым гоном, благодаря чему о начале враждебных действий брянского войска Карачев мог быть оповещен уже через три часа. Кроме того, в самый Брянск были засланы верные люди, с наказом внимательно наблюдать за всем происходящим и обо всем важном немедленно извещать Василия. На случай возможной осады, стены карачевского кремля были где надо подправлены, склады пополнены необходимыми запасами, оружие проверено и приведено в боевую готовность. В мастерских и в кузницах стучали молоты и пыхтели горны: там ковали мечи, копья и наконечники для боевых стрел.

Но проходили дни, а все оставалось спокойно. Наконец от лазутчиков стало известно, что, узнав о разгроме своего отряда и о пленении Голофеева, князь Глеб пришел в бешенство и хотел немедля идти на Карачев. Но как только слух о новом походе проник в народ, начались серьезные волнения.

Непрекращающимися войнами своих князей Брянщина была доведена до крайности и могла решиться на все. При таком положении дел Глеб Святославич боялся уйти с дружиной из города, вполне основательно опасаясь, что брянцы его обратно не впустят, а пригласят к себе другого князя, что на Руси случалось уже не раз. Даже в войске своем он был уверен: в нижних слоях его, пополняемых из крестьян, давно зрела ненависть к князю, подогретая теперь рассказами отпущенных Василием пленных, участников последнего, неудачного набега. Карачевского княжича открыто сравнивали с Глебом Святославичем, и это сравнение никак ни шло на пользу последнего.

Князь Глеб хорошо понимал, что в его государстве дело клонится к мятежу. Конечно, еще можно было его предотвратить, но для этого надо было идти на уступки, чем-то облегчитъ положение народа, вообще предпринять какие-то серьезные шаги, а какие именно,– князь не знал, да и не хотел знать. Он был храбрым воином, но плохим правителем, а идти перед кем-либо тем паче перед своими же подданными на уступки было не в его обычае.

В эти дни ему особенно не хватало Голофеева, бывшего одним из его ближайших советников в любимцев. Голофеевбыл неглуп и горазд на выдумки, он мог бы теперь подсказать князю – что делать. Но Голофеев сидел в плену в Карачеве. Конечно, выкупить его Глебу Святославичу было нетрудно,но посылка выкупа казалась ему унижением перед карачевскими князьями и как бы признанием того, что он не в состоянии отбить своего воеводу силою оружия.

Глава 6

Процесс раздробления государства на множество мелких княжеств-уделов грозил Руси распадом и постепенным поглощением воинственным и соседями, что я случилось с Полоцкой областью и с Галицкой областью, а затем с областями Киевской и Черниговской. Проф. В. А. Рязановский

Все эти новости привез из Брянска карачевский боярский сын, у которого там жила замужняя сестра с большой семьей, а потому его легко было заслать туда, якобы в гости, ни в ком не возбуждая каких-либо подозрений. Приехал он нежданно и сразу должен был возвращаться назад, а потому Василии, который в это время полдничал, принял его в малой трапезной карачевского дворца, где в будние дни трапезовали только члены княжеской семьи, да иной раз немногие, наиболее близкие к ней лица. Это была, небольшая, в три окна горница, со стенами, облицованными гладко выструганными досками из мореного дуба, украшенными на соединениях искусной резьбой.

При одном взгляде на убранство этой горницы можно было с уверенностью сказать, что хозяева страстно любят охоту и отдают ей немало времени: все, что тут было видно, выело к ней прямое отношение. Стены были обильно украшены трофеями охоты – оленьими, лосиными в турьими рогами, чучелами птиц, кабаньими и волчьими головами развешанными вперемешку с рогатинами, топорами, луками и иным охотничьим оружием. На полу, закрывая его сплошь, лежало несколько медвежьих шкур.

За столом в этот день никого из посторонних не было. Василий полдничал вдвоем со своей младшей сестрой, княгиней Еленой Пронской. Впрочем, в Карачеве, по старой привычке, все еще продолжали называть ее княжной, иэто к ней подходило гораздо больше: от роду ей, правда, двадцать второй год, но маленькая, хрупкая, с детскими на лице, которому придавали особенную прелесть большие голубые глаза, доверчиво глядевшие из-под длинных ресниц,– она казалась почти девочкой. Года два тому назад Елена вышла замуж за пронского княжича Василия Александровича и покинула отчий дом. Сейчас Пронск готовился к войне с Рязанью и, не желая подвергать жену опасностям возможной осады, Василий Александрович, не чаявший в ней души, поспешил отправить ее в Карачев, к отцу. Детей у них еще не было.

Брат и сестра горячо любили друг друга. Их мать умерла, когда Елене было всего тринадцать лет, и девочка всею своей осиротевшей, но уже требующей отклика душой привязалась к Василию. Он, в свою очередь, привык делиться с нею своими мыслями и планами, которые встречали в Елены не только понимание, но и восторженное сочувствие. Подробно расспросив гонца о положении в Брянске, Василий отпустил его и сказал вошедшему с ним Никите:

– Садись, Никитушка, потрапезуй с нами. А коли уже полдничал, медку холодного выпей!

– Благодарствую, Василей Пантелеич,– не чинясь ответил Никита, отстегивая меча подсаживаясь к столу. – Все утро маялся с молодыми воями, обучая их сабельному и копейному бою. И лгать не стану; в глотке изрядно пересохло.

– Вот и промочи ее во здравие,– сказал Василий, сам наливая ему меду в оправленный серебром отрезок турьего рога, вместимостью в добрую осьмуху (осьмуха или братина,– старинная мера жидкостей, равная приблизительно литру с четвертью), да и закуси заодно.

На столе стояло несколько серебряных и резных деревянных блюд с холодными закусками. Тут были копченый лосиный язык, студень из поросячьих ножек, рыбий балык, соленые грибы. По знаку Елены один из двух прислуживавших за столом отроков поставил перед Никитой кованную серебряную тарелку, а рядом положил нож и двузубую металлическую вилку. В русских княжеских и боярских домах вилкой начали пользоваться с двенадцатого века, тогда как при дворах западноевропейских королей, в том числе французских и английских, ее начала применять лишь в конце семнадцатого,– до этого обходились пальцами.

– Ну, будь здрав, Василей Паптелеич, и ты, княгинюшка! -сказал Никита, принимая кубок и осушая его до дна.– Теперь ведомо, что войны у нас с Брянском не будет, можно и гулять.

– Что войны не будет, то я и наперед знал,– промолвил Василий.– Глебу Святославичу не до нас. Самому бы в Брянске усидеть.

– Оно-то так, только мыслил я, что он этого в расчет не возьмет: уж больно горяч. Сердце разума у него не слушает.

– Не столь он горяч, как завистлив. Все норовит свои болячки чужим здоровьем вылечить. Потому и послал Голофеева наших смердов полонять.

– Навряд ли он добром кончит свое княжение,– заметил Никита.

– Ну, а что ему брянцы могут сделать? – спросила Елена, – Нешто не в его руках сила?

– В его руках дружина, Аленушка,– ответил Василий, – да и то до времени. Народ же сильнее всякой дружины. Княжескую власть он чтит и иной себе не мыслит, ибо знает, что в государстве как в семье: коли нет единого хозяина, то и порядка пет. Недаром говорится, что без князя народ сирота. Но ежели князь первым против порядка прет,– тут уж не обессудь: народ долго терпит, но как лопнет у него терпение, он и не таким, как Глеб Святославич, от себя путь указывает! Киевляне, к примеру, своею волей, не одного великого князя согнали. Вспомни хотя бы предка нашего, Игоря Ольговича. Бывало такое не однажды и в иных княжествах.

Но ведь он добром стола своего не схочет покинуть! Поди учнет воевать против своего народа?

– Вестимо, учнет, коли жив останется,– вставил Никита.– Да еще и татарву наведет на свою землю. У брянских князей тропка в Орду хорошо проторена.

– Покуда он из Брянска не выйдет и при нем дружина остается, скинуть его впрямь нелегко,– сказал Василий. – Потому и не идет на нас. Он теперь как на привязи у своего стола.

Трапеза между тем продолжалась своим чередом. Когда сидящие за столом отведали закусок и крепких водочных настоек, которые отроки наливали им в небольшие серебряные чарки,– двое слуг, в белых до колен рубахах, синих шароварах и мягких кожаных ноговицах, внесли в трапезную серебряную мису со щами и пирог с мясом. За этим последовала лапша с курицей, жареный поросенок и блюдо дичи. К жаркому были поданы вина красное грузинское и угорское. Наконец принесли заедки, свежие фрукты, варенные в меду ломти дыни и орехи, а к ним сладкое греческое вино.

Елена Пантелеймоновна ела и пила очень мало, зато Василий и Никита отдали должное и яствам, и питиям.

– Доколе же, Господи, земля наша будет кровью исходить? – с тоской промолвила Елена, продолжая начатый разговор.– Ведь не столько от татар ныне Русь страдает, сколь от усобиц княжеских.

– То истина, сестра. Еще и хуже будет, коли станет в далее дробиться Русь наша на уделы. Ей нужны не десять князей, а один. Собирать надобно землю нашу, а не дробить. Вон московский-то князь, Иван Данилыч, кажись, правильно взялся: всеми правдами и кривдами, и мечом, и мошной, и ярлыками ханскими, мнет под себя соседних князей, одного за другим! И сегодня он на Руси уже большая сила, а погляди, с чего начал: Москва-то не столь давно была не важнее нашего Карачева.

– Сколько крови-то пролить надобно, чтобы всю Русскую землю воедино собрать!

– По крайности, не зазря та кровь будет пролита, княгинюшка, – заметил Никита.– А досе льется она за то, что каждый для себя хочет урвать кусок от тела матери нашей, Русской земли!

– На куски ее давно порвали,– сказал Василий,– и уже те куски на кусочки дерут. Рюриковичей-то все больше нарождается, и каждый хочет хоть на одной волости государем сидеть. Вот взять хотя бы и наше княжество: дед наш, Мстислав Михайлович, над всей Карачевской землей единым государем был. Родитель наш тоже таковым почитается, да уже не то: в Козельске сидит дядя Мстиславич, а в Звенигороде Андрей. Правда, крест старшему брату целовали, но думка у них одна: как бы и себе стать вольными государями на своих уделах! Покуда князь, батюшка наш, жив, они еще терпят: под его рукою им не столь уж обидно. А коли, не дай Бог, помрет родитель и на большое княжение я сяду, – думаешь, так гладко все и обойдется?

*Заедки – сладкое, десерт.

– Того быть не может! – горячо сказала Елена– неужто духовную(завещание) отца своего, Мстислава Михайловича преступить посмеют? Должны они крест целовать тебе Васенька!

– Коли будут видеть мою силу, крест они, может, и поцелуют. Но только и станут ждать случая, чтобы то целование свое порушить.

– Сами не смогут, а помощи им в таком воровском деле никто не даст!

– Как знать! Вон дядя-то Андрей Мстиславич,– онтебе из печеного яйца цыпленка высидит! Для попов он первый на Руси человек; женат на литовской княжне и родичу своему, великому князю Гедимину, без масла в душу залез, дочку выдал за новосильского князя,– этот хотя и не вельми большой государь, зато близкий сосед. Словом, он себе друзей и силу подкапливает…

– Господи, ужели же и мы, Карачевские, промеж собой воевать учнем? Неужто же, Васенька, нельзя предварить такую беду?

– Можно, Аленушка. Для этого надобно глаз за всеми иметь, а наипаче силу свою крепить. Таков уж наш век: только силу и чтут, а коли слабость твою увидят, – налетят как волки! К слову, Никита,– как там идет наука молодых воев?

– Ладно идет, княжич, Народ подходящий. Сам ведаешь, в дружину мы берем людей отборных. К лошади все привычны, да и из лука бьют знатно: ведь тут с малолетства всякий начинает промышлять зверя и птицу. Ну, а рукопашный бой постигают борзо, день-деньской только тому их и учим.

– А Лаврушка как?

– Лаврушка, почитай, всех лучше. Сметлив, силен, да и старателен. Добрым воином будет!

– А брянцы, что до нас перешли?

– Этих и учить не надобно, вои бывалые…

– Добро, коли приживутся, поможем им у нас корни пустить. Да и Лаврушке, малость погодя, надобно пособить избу на посаде поставить. Пускай женится на своей Насте.

В этот момент дверь отворилась, и в трапезную вошел дворецкий. Это был благообразный седой старик, более полувека служивший карачевским князьям и для всех, кроме членов княжеской семьи, давно уже превратившийся из Феди в Федора Ивановича, что для незнатного человека в времена почиталось небывалой честью. Поклонившись Василию, он доложил:

Там, княжич, посланец из Брянска прибыл. Привез

князю Пантелею Мстиславичу слово князя своего, Глеба Святославича.

– Батюшке ты о том сказывал?

– Сказывал. Князь велел тебе посла того принимать.

– А кто послом-то прибыл?

– Сын боярский Маслов Степан, сын Афанасьев.

– Сын боярский? – нахмурился Василий.– Знать, не почитает Глеб Святославич князей карачевских достойными того, чтобы боярина к ним прислать! Ладно, по послу у нас будет и прием. Где он, тот сын боярский?

– У крыльца дожидается, княжич.

– В хоромы его не звать, пусть там и стоит. На крыльце его принимать буду, вот как трапезу окончу.

Прошло не менее часа, прежде чем Василий появился на крыльце. Остановившись на верхней его ступени, он молча посмотрел на стоявшего внизу брянского посла. Тот, также молча, поклонился в пояс.

– Сказывай! – коротко бросил княжич.

– Князь брянский, Глеб Святославич, брату своему, князю Пантелею Мстиславичу, поклон шлет и слово: «Пошто ты, князь Пантелей Мстиславич, беглых людишек моих к себе примаешь и помогу им даешь? За то самое воины мои, в малом числе, в вотчину твою посланы были и смердов твоих имали. Войны с тобой не ищу, но ты бы воеводу моего Голофеева и детей боярских брянских в железах доле не держал, а добром бы их пустил, без откупа, на волю. Ино миру промеж нас не быть!»