сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
- Ты видишь их? – спросил крупный мужчина с рыжеватой седеющей бородой, похожий на Григора. Он стоял ближе всех бестелесных гостей, как военачальник перед войском, и выглядел крепким и сильным. – Видишь этих несчастных? - указал он на призраков, которые появились первыми. Другие расступились, чтобы Григор мог разглядеть изуродованных язвами духов. – Вы можете столкнуться с таким же бедствием. На нас напала ужасная болезнь, превратившаяся в эпидемию. Тогда чума сразила многих, но это была не чума, а какой-то более опасный недуг, который так и не обнаружили. От неизвестного вируса погибло несколько семей, включая нашу. Никто не разбирался в деталях, потому что из-за черной смерти с лица земли стирались миллионы. Ни один не задумался, что это может быть что-то иное. И болезнь ушла в небытие. Она ушла также неожиданно, как и появилась. Вероятно, ее опасность в том, что она мимикрирует под другие вирусы, и потому ее трудно обнаружить. Поэтому мы не знаем, чего от нее ждать. Она наверняка стала сильнее за те годы, что провела под землей в закопанных трупах. Там, где ты хочешь вырыть колодец, были могилы. Могилы из людей, которых даже не удосужились закопать. И если ты откроешь ящик Пандоры, неизвестно чем это кончится.
Григор уже окончательно пришел в себя. Он обвел взглядом всех родственников, узнавая фамильные черты.
- Мы просим прощения, что испугали твою дочь, но другого выхода рассказать тебе о семейной тайне не было. Мы не думали, что она вообще всплывет когда-то.
- Почему я о ней не знал? – проговорил Григор, и его собственный голос показался ему чужим.
- Подумай, - резко ответил кто-то в толпе, и призраки расступились. Голос принадлежал женщине невысокого роста с прямым носом, высоким лбом и классическими чертами лица. Почему-то она стояла поодаль, среди искалеченных болезнью призраков, но по цвету кожи и общему виду становилось понятно, что она из последней волны.
- Стела? – произнес Григор, и на его лице почему-то отразилось виноватое выражение.
- Хм… Ты помнишь мое имя?.. А я думала, ты уже забыл про меня.
- Как я мог о тебе забыть? Ты снишься мне каждый день.
- А дети твои тебе снятся? - ухмыльнулась Стела.
- Дети?
- У тебя есть не только Алиса. Я теперь тоже из твоего рода. И мой ребенок. Твой ребенок. Все мы – одно.
- Господи! – прошептал Григор, и на его глаза навернулись слезы. – Как же так? Почему ты мне не сказала?
- Почему не сказала? А когда мне стоило тебе сказать? До того, как ты убил меня, или после?
- Я же не хотел! Я не хотел тебя убивать! Это вышло случайно!
- А те два года, что ты ходил ко мне, тоже были случайными? И ударил ты меня, наверное, случайно? Случайно так и не признался дочери, что никогда не любил ее мать по-настоящему, иначе бы не был таким бабником! Скажи спасибо, что она не слышит нас.
- Умоляю, не говори ей! Не говорите ей, прошу… - обратился Григор к призракам, которые все, как один, смотрели тяжелым укоризненным взглядом. - Боже! Ты не знаешь, сколько раз я раскаивался в том, что сделал! Но ты могла разрушить мою семью… Клянусь, это вышло случайно! Но я не знал, что у нас есть ребенок… Как это возможно?
Стела молчала. Она смотрела на корчившегося у нее в ногах толстяка, которого когда-то любила. Он признавался ей в любви, а сам каждый вечер возвращался к настоящей семье. А ей лишь обещал, обещал, обещал… Она не могла больше терпеть и в один из вечеров поставила ультиматум. Или она рассказывает все жене, или он решает, наконец, с кем останется. Она хотела достучаться до него, а он не желал слушать. Твердил, что она только усложняет, что ему самому тяжело. В какой-то момент, когда ссора дошла до наивысшей точки, он ударил ее. Стела упала и ударилась затылком об угол тумбочки. Григор был уверен, что убил ее. Он стер все следы пребывания в квартире, и ушел. Просто ушел. Не зная, что Стела осталась жива. С его ребенком под сердцем.
- Ты не убил меня тогда. Меня нашел папа. Окровавленную, брошенную тобой истекать кровью. Я ничего не сказала, решила, что спокойствие моей семьи мне дороже. Но если бы ты знал, как не хотела я рожать от того, кто убил меня. Я ощущала себя именно убитой, потому что в тот вечер ты убил во мне любовь, ты убил во мне все чувства, которые когда-то вызвал, тем безразличием, с которым вышел из квартиры. И осталось только одно – ненависть. Но ребенок возродил меня. Единственное, что каждый день грызло мне душу, так это несправедливость. То, что ты даже не знаешь о том, что я жива, и у тебя есть еще один ребенок. Который растет без рода и племени, когда у него есть настоящая семья. Включая изъян в твоем лице. Ты должен сказать Алисе, что у нее есть брат, и найти его. Мне все равно, как ты приведешь его в дом и начнешь растить, но если ты этого не сделаешь, мы расскажем ей сами. Он не заслужил жить без отца. Он твоя кровь, и мы соединились, что бы ты ни думал. Отныне мы повязаны. Навсегда. И от этого никуда уже не деться.
- Но почему ты здесь? Почему ты… призрак?
- Можешь по-прежнему считать, что ты меня убил. Не имеет значения, когда – во время удара о тумбочку или через год от съедающей меня болезни. Ненависть к тебе убила меня. А значит, это все равно был ты.
- Где сейчас мой сын?
- У моего отца. Я написала ему письмо, где говорю о том, что ты отец Джорджи, но он до сих пор его не прочитал, так как ему больно заходить в мою комнату. Мне безразлично, как ты расположишь папу к себе, потому что в отличие от тебя, он честный и умный человек, но Джорджи должен знать, что у него есть семья. Он должен знать всю семью. И мою, и твою.
- Хорошо, я сделаю все, что ты скажешь. Прости меня. Я не знаю, что сказать. Прости…
Сознание Григора снова затуманилось, и комната поплыла. Он все же провалился в какой-то транс и не заметил, как оказался наедине с целым родом, без дочери и мага. Не было ни стола, ни комнаты. Григор стоял на коленях, будто на освещенной сцене, а вокруг него сомкнулись в кольцо судьи-родственники. Когда он опять провалился в темноту, все вернулось на круги своя. Григор сидел за столом, и маг держал его за руки. Могло показаться, что это все было кошмарным сном, но призраки все еще были в комнате, а главное, Григор нашел глаза Стелы, которые вроде стали не такими холодными.
- Вы вернулись? – спросил маг, и Григор обессилено кивнул.
- Я благодарю вас за помощь, - произнесла Стела, обращаясь уже к магу, и тот почтительно кивнул.
- Ты помог нам, - сказал мужчина с рыже-седой бородой, - и заслужил подарок. Если не побоишься снять кольцо с моего скелета, то оно твое. Думаю, тебе понравится. Только похорони потом нормально.
И призраки один за другим начали исчезать. Маг отпустил руки. По щекам Григора текли слезы. Он выглядел разбитым, навалившись на стол и взявшись руками за голову.
Алиса подбежала к отцу и посмотрела на мага, который собирал травы со стола.
- Все в порядке? – спросила она сразу у обоих, надеясь услышать ответ хоть от кого-нибудь.
- Алиса, - прохрипел Григор. – Сядь, пожалуйста. Я должен тебе кое-что рассказать. И знаю, что если не расскажу сейчас, то вряд ли осмелюсь сказать позже.
Маг тактично оставил их вдвоем.
* * *
Серебряный резной перстень с синим камнем, как и сказал призрак, стал моей наградой за помощь - я соединил два рода в один. Не мне судить фермера, я всего лишь проводник, но каждый человек – ветвь огромного дерева, у которого есть корни и листва, и надо помнить об этом, поступая так или иначе.
Сейчас кольцо, как напоминание об этой простой истине, лежит передо мной и даже не просите, чтобы я рассказал о том, как доставал его. Хотите застать меня врасплох? Спросите при встрече.
Глаза совести
- До сих пор я не могу забыть ее отрешенные черные глаза. При ярком свете они становились карими, но чернота в ее голове, смутное представление о том, что происходит за стенами психиатрической больницы и вообще за пределами ее сознания, не давали свету пробраться наружу. Карие глаза тонули во мраке, увлекая меня за собой. Я медленно умирал, духовно, не физически, но каждый день жертвуя любви кусок собственного тела, надеялся, что что-то изменится.
Так начал свой рассказ Артур, стараясь не смотреть мне в глаза. Он избегал моего взгляда на протяжении всей истории, и я понимал, что ему стыдно даже перед незнакомцем.
Он работал в психиатрической лечебнице уже много лет и не думал, что с ним может когда-то произойти настолько киношная история. Он влюбился в пациентку. Все врачебные понятия и тактика отошли на второй план, а разум отказывал, как только перед Артуром возникала миниатюрная фигурка Карины. Она считалась одной из самых опасных пациенток в больнице. Как ни странно, мнение зародилось только исходя из ее отрешенного поведения и жутких черно-красных рисунков, которые она исправно предъявляла каждый день. Она ни с кем не говорила, ни с кем не шла на контакт. Другие больные также сторонились ее, но и она к ним не лезла. Создавалось впечатление, будто Кара (почему-то все врачи называли ее так) живет в своем мире, а все люди вокруг и все, что происходит, только ей кажется. Она воспринимала мир, как фон за пределами прозрачного изолированного шара, в котором она жила.
Кара рисовала только пастелью – черным и красным мелками, которые быстро сходили на нет в ее пальцах. Она чертила линии размашисто и настойчиво, будто боялась не успеть зарисовать то, что видит где-то в глубине сознания. Для обычных людей эти картинки напоминали только ассоциативные картины Роршаха, абстракции, в которых можно было угадывать различные образы, но было в них что-то отталкивающее. От использованных цветов до тех образов, которые большинство замечало в рисунках душевнобольной. Кровь, страдания, гримасы, искаженные ужасом, нож, застывший в чьей-то руке, напоминали раскадровку фильма ужасов в стиле нуар. Больная фантазия Кары была безгранична, и ей позавидовал бы даже именитый режиссер, увидев хоть пару рисунков.
Артур впервые увидел ее в своем кабинете. Карина не смотрела на него. Она вообще ни на кого не смотрела и больше напоминала аутистку, хотя отнюдь такой не была. Сначала ему казалось, что это нарочитое избегание чужих взглядов, но постепенно понял, что ей попросту никто не нужен. Он пытался достучаться до нее несколько месяцев, но потерял надежду.
Когда встречи с ней почти прекратились, и Артур решил уделять внимание другим пациентам, он стал замечать, что образ Карины постоянно всплывает в голове.
- С каждым днем я думал о ней все больше. Вспоминал жесты, повороты головы, руки и пальцы, вечно черные от пастели. Она не была красива, нет, хотя думаю, немного косметики преобразили бы ее, но нездоровый серый цвет лица, безразличный взгляд на большинство действовали отталкивающе. Я до сих пор не понимаю, чем она привлекла меня, ведь за все время я так и не услышал от нее ни одного слова. Я даже сомневался пару раз, не глухонемая ли она, но нет. Она просто не хотела ни с кем общаться, не хотела нарушать границу личного мира, не хотела пускать кого-то к себе. Может, она боялась затянуть других в тот мрак, который рисовала, может, наоборот, боялась, что затянут ее.
- Как все началось?
- Да я и сам не понял, как. Я вышел как-то поздно вечером из кабинета и начал слоняться по коридорам. Персонала уже не было, я был один наедине со своими мыслями, не помню, о чем тогда думал, но не заметил, как следуя по дорожке из наклеенных на стены черно-красных картин (наверное, это она расклеила), оказался прямо у палаты Кары. Я долго стоял у ее двери, рассматривал местами отлупившуюся белую краску, боялся выдать свое присутствие, но каким-то шестым чувством ощущал, что Карина знает, что я там. Наконец я медленно отворил дверь. Кара сидела в углу. В палате было темно, но впервые я увидел, как ее темно-коричневые глаза горят в темноте.
Свет Луны падал на пол между нами из небольшого прямоугольного окошка почти у самого потолка. Мне оставалось только пройти это светлое пятно и оказаться рядом с Карой. Мне казалось, что если я сейчас встану в этот лунный свет, меня просветит, как рентгеном, и она поймет, почему я пришел именно к ней. Хотя тогда я сам не до конца понимал это.
Она никак не реагировала на мое присутствие, даже не пошевелилась, только смотрела на меня пристально. Кара сидела на полу, облокотившись о холодную стену, ладони, лежащие одна на другой, она опустила на голую левую лодыжку поджатой к себе ноги, правая нога, также небрежно согнутая в колене, немного по-детски, непринужденно, но скромно смотрела на меня.
Я закрыл дверь и подошел к Каре. Присел на корточки и посмотрел ей в глаза. Она как-то снисходительно медленно моргнула, и я осторожно наклонился, чтобы ее поцеловать, расценив ее реакцию, как разрешение. Я знал, что она не закрыла глаза во время поцелуя, а продолжала смотреть на меня.
Боже мой! Как это было прекрасно! Я не знаю, сколько чувств во мне тогда боролось. Я казался себе монстром, ужасным чудовищем, которое воспользовалось ситуацией, властью, силой и беззащитностью пациента, но с другой стороны, я испытывал огромное желание быть с ней. В тот самый момент, стать частью ее мира, мне хотелось, чтобы она пустила меня к себе в тот стеклянный непроницаемый шар, в котором она жила. Я обнял ее, но она напоминала мне тряпичную куклу, которая никогда не ответит взаимностью. Я действовал очень тихо. Гладил ее по спине, целовал шею, пытался вызвать хоть какую-то реакцию. Потом я уложил ее на пол. Я не знаю, почему не поднял Кару на кровать, но мне просто хотелось ее, и было не важно, где это сделать. Наверное, со стороны это все напоминало какую-то бесполезную возню живого человека с манекеном. Вероятно, тогда я тоже выглядел, как душевнобольной. Я овладел ей прямо на полу, а она больше на меня не смотрела, глядела перед собой стеклянными глазами, ожидая, когда я закончу и оставлю ее в покое.
Наконец я отстранился от нее, привел себя в порядок. Потом поправил ее больничную рубаху, как на кукле, поднял с пола и положил на скрипучую кровать. Она все также смотрела в потолок, и я, не в силах больше выносить чувство накатившей вины, вышел из палаты. Вернувшись в кабинет с горящей настольной лампой, я увидел, что мой халат покрыт черными отпечатками пастели. Кара все же прикасалась ко мне. Она пометила меня, впустила в свой недоступный мир. И тогда я расплакался.
* * *
На следующий день после случившегося одна из сотрудниц показала мне будто исполосованные когтями рисунки Кары.
- Я отобрала у нее шпатель, посмотрите, что она выдумала.
Я промолчал, положив рисунки в стол, сказал, что разберусь.
И разобрался. Я жил на территории больницы и потому ни у кого не вызывало подозрений, что я засиживаюсь в больнице допоздна. Каждый день, как только в коридорах все стихало, я шел в палату Кары. Пробирался, будто преступник, боясь каждого шороха.
Кара по-прежнему никак не реагировала на мои визиты, она позволяла любить ее, прикасаться к ней, гладить ее длинные волосы, а в это время в ее глазах разливалась черная густая лава – мрак души, в который она засосала и меня.
Днем я был профессионалом, идеальным врачом, на которого хотели равняться остальные коллеги. Ко мне шли за советом, спрашивали, как поступить в той или иной ситуации. Знали бы они, с кем советуются. С тем, кто каждую ночь спит втихаря с пациенткой. И ладно бы она сама звала меня, говорила, как любит, пыталась соблазнить ранее, но нет. Я ведь просто-напросто насиловал ее. И чем больше я об этом думаю, тем мерзостнее становится на душе.
Примерно через месяц регулярных ночей с Карой, я впервые услышал ее стон и почувствовал, как она слегка выгнула спину. Она впервые позволила себе расслабиться, отпустила себя, попробовала выйти из кокона. Впервые я ощутил отдачу, и от нахлынувшей радости овладел ею со страстью подростка, не обращая внимание на то, что кровать скрипела под нашими телами бесстыдно громко.
Когда я лег рядом, то ненароком подумал, уж не показалось ли мне, так как Кара опять смотрела в потолок и не двигалась. Но нет! Мне не показалось. Она действительно выдохнула мне в ухо, и я ясно ощутил движение ее тела навстречу моему. На следующее утро я весь день пробыл в приподнятом настроении, и один из врачей предположил, что я влюбился. Я шутливо отмахнулся и что-то сказал про диссертацию, которую почти закончил.
Кара больше не была моей пациенткой, она стала моей любовницей. Иногда я мучил себя вопросом, а знает ли она о том, что я с ней делаю? Считает ли она меня насильником или несчастным влюбленным, который пришел из другого, нормального, мира? Врач, который занимался ей теперь, жаловался мне, что она молчит и не идет на контакт. Я пожимал плечами и говорил, что сам долго пытался добиться от нее хотя бы зрительной связи.
А вечерами я убивался, сидя за столом. Пытался перебороть желание выйти из кабинета и направиться к заветной палате. Наверное, я напоминал наркомана, который хочет завязать, но из-за ломки все равно летит в пропасть. На пол пути домой я не выдерживал и поворачивал обратно, бежал к Каре. Утолить голод страждущего. В дождь, снег и шквальный ветер. Только в ее объятиях я забывал о том, что все это может обернуться в любой момент трагедией. И для меня, и для нее.
