Текст книги "В сердце и в памяти"

Автор книги: Михаил Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Решаем немедленно уходить. Таранников и Степочкин снова укладывают меня на плащ-палатку. Идем на восток. Неожиданно впереди, метрах в 150, не более, вспыхивает ракета. Мои спутники плашмя падают в снег. Но все обходится, противник нас не заметил.

Прошли еще с километр, вспыхивает вторая ракета. Коварно-неожиданная, она застала врасплох. Немцы обнаружили нас, резанули из пулемета. Но совсем рядом снежный вал, и мы укрываемся за ним. Приглядевшись, Таранников вдруг простонал:

– Братцы, а ведь это трупы! Наши солдаты…

Спасибо же вам, погибшим, что снова берете на себя пули врага, спасаете нас, своих товарищей…

Уходим в лес. Очень скоро оказываемся на небольшой поляне. Теперь бы остановиться, перевести дух. Но резкий окрик: «Стой, кто идет?» заставляет броситься за стволы деревьев. Уже оттуда Таранников откликается:

– Свои, ходили в разведку!

С противоположного конца поляны предлагают:

– Положите оружие и идите к нам.

Странное предложение. В подобных случаях обычно пароль спрашивают. Дивизионная разведка доносила: здесь провокационно действуют два батальона финнов. Русским языком владеют в совершенстве, одеты в красноармейскую форму.

Советуемся, кому идти. Вызвался здоровый писарь. Договариваемся, если заподозрит неладное, даст знать. Он уже был около них, когда резанули автоматы. Наш товарищ падает. Стрельба продолжается. Пули сбивают кору с деревьев. Надо уходить.

Ко мне с плащ-палаткой пристраиваются Степочкин с Таранниковым. Но откуда что берется – я ползу сам, по борозде, проложенной раненым писарем. Уже преодолено порядочное расстояние, когда сзади раздается:

– Прощай, Миша!..

Это Таранников. Стиснув зубы, ползу на голос. Вот и Саша. Уже приставил к виску пистолет. Хватаю его за руку. Сил у меня совсем мало, но и у Таранникова их не больше. После короткой борьбы отнимаю пистолет.

– Умереть… всегда… успеется, – говорю, с трудом глотая воздух. – Надо… живым… остаться…

– Нет, Миша, – отвечает Таранников, – отвоевался я. Расскажи обо всем Аньке.

Анька – жена его. Оказывается, Саша ранен. Разрывная пуля ударила в ягодицу.

Заставляю Таранникова ползти. И сам рядом, время от времени подтягивая друга за рукав полушубка.

Вообще было трудно понять, кто кому помогал. Я ранен, Таранников и писарь – тоже, Степочкин обморозил ноги. Заползли в густой ельник. Прижались друг к другу, лежим. Слышно каждое движение товарища и, конечно же, малейший шорох поблизости. Нервы и слух напряжены до предела. Нужны силы, а их нет. Ведь мы уже, кажется, больше десяти дней всерьез не ели, и раны нас ослабляют. А тут еще такой мороз.

И вдруг до слуха доносится: Хру-уп!.. Хру-уп!.. Кто-то идет. Идет с востока, от наших. Толкаю локтем Таранникова, тот Степочкина, Степочкин – солдата-писаря. Все четверо приготовились к встрече. Как только красноармеец поравнялся с нами, в голос закричали:

– Стой!

От неожиданности он даже присел. Но быстро изготовил винтовку к бою.

– Кто такой? – спрашиваю.

– Связной первой роты лыжного батальона, – отвечает.

– Вот что, дружище, доставь-ка нас побыстрее в свой лыжный батальон.

Боец убежал. И вскоре возвратился с товарищами. Через полчаса мы уже были на командном пункте лыжного батальона, километрах в полутора юго-западнее деревни Гороховки. Комбат не стал долго мучить расспросами – отослал в медсанбат своей дивизии. А когда сделали перевязки, я стал упрашивать переправить всех в медсанбат 154-й стрелковой.

– Понимаете, там ведь всех ждут, кто выходил из окружения…

Нам выделили сани, лошадь. В дивизии нас действительно ждали. Хирург Хапов сделал мне операцию, извлек из живота пулю. Прооперировали и моих товарищей. Потом всех отправили в Тулу. Там, в госпитале в школе № 20 по улице Ленина, через несколько дней нас с Таранниковым подготовили к отправке в Алма-Ату. Я решительно отказался. Не хотел отставать от полка. Врачи уступили.

Перед самым выходом из госпиталя получил письмо от девушек из санроты нашего полка:

«Ваш друг Снегурочкин был тяжело ранен, и мы его отправили в медсанбат в район Юхнова, деревня Мочалово».

Язык фронтовиков было не трудно понять: ехать в район Юхнова, в деревню Мочалово. Там найду свой 510-й стрелковый полк.

Вышел из госпиталя апрельским днем. В кармане – направление на сборный пункт облвоенкомата. Там мне сразу сказали:

– Слушай, Воробьев, ты еще довольно плох. Оставайся пока работать у нас.

Но как я мог без своего полка! Без своей дивизии!

– Ладно, езжай, – сжалился военком.

Я сел на московский поезд. Из Москвы легче добраться до любого места фронта – не было еще такого, чтобы в столице возвращавшиеся из госпиталя не встречали кого-нибудь из своих дивизий. Повезло и мне. На Киевском вокзале, готовясь перебегать улицу, заметил совсем рядом нашу дивизионную машину. Я бы узнал ее среди тысяч других: у видавшего виды грузовика рядом с номером был нарисован белый конверт!

Оказалось, шла колонна из десяти машин. Я поднял руку. Головной грузовик резко затормозил. Распахнулась дверца кабины, выскочил высокий стройный офицер и заключил меня в объятия. Целуя, приговаривал:

– Да откуда ты здесь взялся, дорогой мой! Вот не ожидал.

Не ожидал и я. Это был полковник Б. Н. Воронин, в ведении которого находилось дивизионное тыловое хозяйство. Борис Никанорович – коренной москвич.

– Сейчас сдадим груз и заедем ко мне, – говорил он, продолжая обнимать меня своими мощными ручищами. – А к вечеру тронемся до дому.

Да, для солдата даже родной дом не дом. Настоящий дом – это его дивизия.

Бориса Никаноровича в дивизии любили, считали замечательным человеком. И не менее замечательным снабженцем. Для него не существовало безвыходных положений, и я, к слову сказать, многому у него научился. Вот и сейчас полковник Воронин привез в Москву 30 тонн мяса убитых при артобстреле и бомбежке лошадей. И 40 процентов от их веса (12 тонн) получил свежей колбасы.

Борис Никанорович рассказал о событиях, свидетелем которых мне не довелось быть.

Из окружения дивизия вышла очень поредевшей, но боеспособной. Занимала она оборону юго-западнее Юхнова, освобожденного нашими войсками 5 марта. Пострадал город сильно, уцелевших домов оставалось не больше десяти.

Город стоял на стратегическом направлении, и немцы атаковали его почти беспрерывно. Потери в дивизии были большие. Но оставшиеся отчаянно дрались – каждый за десятерых.

* * *

16 апреля 154-я стрелковая выводится в Малоярославец на доукомплектование. Там включается в состав 58-й резервной армии. Дни до предела заполнены хлопотами об обмундировании и обучении прибывающего пополнения.

Первое мая для меня было вдвойне радостным: друзья в этот день поздравили с очередным воинским званием – майора.

А вскоре дивизия опять на новом месте, севернее Тулы. В составе другой армии – 3-й танковой. Командовал ею генерал-лейтенант П. Л. Романенко.

Дивизию стали доукомплектовывать на этот раз по штатам значительно большим, чем обычная стрелковая. Особенно много получили новой техники. Понимали, не зря уделяется такое внимание. Были уверены: готовят нас для больших дел. Только вот куда направят?

Подразделения снабжались всем необходимым. Руководители партийных и советских организаций, трудящиеся Тулы помогали во всем. Часто приезжали делегации туляков, давали концерты артисты.

У 510-го стрелкового полка были и свои особые шефы – жители поселка Лаптево. Того самого, который мы обороняли в ноябре сорок первого года. Слишком многое связывало нас. Военное лихолетье сроднило, совместно пролитая кровь сцементировала дружбу. Да и новым комиссаром полка был уроженец Лаптево Павел Захарович Мусатов.

Днем и ночью шла боевая подготовка. В основе – испытанный суворовский принцип: тяжело в ученье – легко в бою.

Каждый лень приходили тревожные сводки Совинформбюро: бои уже на подступах к Сталинграду, в тисках жестокой блокады Ленинград…

В один из августовских дней дивизию в полном составе построили на лагерном стадионе. В форме, что называется, «с иголочки», замерли ряды пехотинцев, саперов, артиллеристов, медиков. Все уже знают: снова приехала делегация трудящихся. На этот раз, чтобы вручить Красное знамя Тульского обкома ВКП(б) и облисполкома – за бои в дни обороны Тулы.

Принимая знамя, комдив Я. С. Фоканов сказал:

– Стойко билась 154-я стрелковая дивизия в дни героической обороны славного города Тулы. Готова она громить врага до полной победы! Готова отстоять свободу и независимость нашей Родины!

Мимо трибун – на них представители партийных и советских организаций Тулы и области, командование дивизии и командующий 3-й танковой армией генерал-лейтенант П. Л. Романенко – парадным шагом проходят роты, батальоны, полки…

Командующий говорит Фоканову:

– А хорошо идут, комдив, хорошо! Выправка, опрятность. Хорошо!

И вдруг сдвигает брови.

– Генерал Фоканов!

– Да, товарищ командующий, – отзывается комдив.

Но на лице командарма уже веселые лучики смешинок.

– Что это за «кот в сапогах»?

Фоканов смотрит туда, где проходит сейчас санрота 510-го стрелкового полка. И не знает, то ли смеяться, то ли возмущаться: в шеренге медиков идет, с трудом поднимая ноги в больших сапогах, маленькая наша фельдшерица Соня Латухина. Заметив, что смотрят на нее, девушка по-своему оценивает внимание. И старается показать свою выправку. Это вызывает улыбку у всех на трибуне.

Соня Латухина член партии, добровольцем пошла на фронт. В свои 22 года много пришлось ей вынести. Вместе с дивизией, формировавшейся на ее родине, в Горьком, военфельдшер Латухина попадает в окружение, выходит из него. В Туле остатки дивизии вливаются в нашу 154-ю. Соня становится фельдшером медпункта 510-го стрелкового полка. И уже забегая вперед, скажу, дошла с этим полком до Берлина.

У девушки был славный характер и громаднейшая сила воли. Бывало, после изнурительного боя всего тебя тянет к земле, а запоет Латухина, и – прочь усталость у всех.

С того случая на стадионе Соню так и стали звать «кот в сапогах». Но сапоги все же ей перешили – с сорок первого размера на… тридцать третий!

Двое суток провел в нашей дивизии генерал-лейтенант П. Л. Романенко. Побывал не только в полках и батальонах, но и в ротах, разговаривал с солдатами, интересовался их подготовкой, настроением. Во все вникнул, все проверил до мелочей. Замечаний у генерала было немного – мы исправляли их буквально на ходу.

В день отъезда командарм собрал офицеров:

– Дивизией я доволен, – сказал, – и вашей работой тоже.

Такой отзыв генерала приятно было слышать.

В свой полк я возвращался вместе с майором Шугаевым. Василий Минаевич после излечения стал командиром полка. Я у него теперь был заместителем.

– Ну, Миша, уже недолго ждать, – радостно-возбужденно говорил Шугаев. – Попадем обязательно на ответственный участок.

Он как в воду глядел. 17 августа ночью дивизию подняли по тревоге, погрузили в железнодорожные эшелоны, и оказались мы в районе Козельска. Туда, как стало известно, прорвалась мощная немецкая группировка, которой командовал фельдмаршал фон Клюге.

В «Военном дневнике» начальника генерального штаба гитлеровских сухопутных войск генерал-полковника Франца Гальдера есть такая запись, сделанная им 14 августа 1942 года: «Операция «Смерч» развивается довольно успешно». Но буквально через несколько дней, 22-го, он вынужден признать, что «наступление по плану «Смерч» из разряда решающих переводится в категорию сковывающих». И дальше следующая строка – об оценке положения теми, кто «наверху»: «Уже понимают, что достигнуть ничего не удастся».

Запись примечательная и имеет непосредственное отношение к нашей дивизии.

20 августа 154-я стрелковая прибывает в район Новогрынь, Чернышино, Мешалки, Воронов, Калининский и занимает исходное положение для контрнаступления. В этот же день, вечером, боевой разведкой начинаем активные действия. 510-й полк выходит к Сметским Выселкам, стремительной атакой занимает одну из высот, имевшую важное тактическое значение.

На следующий день части дивизии очищают от противника леса северо-восточнее населенного пункта Мызин. А в 8 утра 22 августа после мощного артиллерийского удара идут в решительное наступление. Противник ожесточенно сопротивляется, против одной нашей дивизии действуют его 26-я и 56-я пехотные, усиленные двумя артиллерийскими полками и различными спецподразделениями. Наконец он вводит в дело до пятидесяти танков. Активизируется вражеская авиация. Но и это не могло остановить нас!

СЫН ПОЛКА

«Выдела я Сережу в киножурнале… Для меня это было так неожиданно, что не выдержала и вскрикнула на весь зал: «Сережа!» А потом уже опомнилась».

Из письма однополчанки В. Яковлевой, г. Псков

«В музее Обороны Волгограда одна из фотографий привлекла особое внимание. На ней запечатлен бывший воспитанник 142-го гвардейского стрелкового полка Сережа Алешков. Он прошел с полком весь его боевой путь. А сейчас живет в Челябинске…»

Из письма учительницы К. Бессоновой в газету «Челябинский рабочий»

Ему бы сидеть с мамой на крыльце их дома в маленькой тихой деревеньке Грынь. Мама бы гладила по головке, перебирала его реденькие, выгоревшие на солнце русые волосенки и рассказывала сказку. Она их знала множество и умела так рассказывать, что рядом на крыльцо усаживался старший брат Петя, подходили и совсем взрослые братья Иван и Андрей.

А сейчас у Сережи никого не было. Папка уже давно умер. Ушли на войну Иван с Андреем. Потом эта война пришла в их село вместе с чужими злыми солдатами. Они схватили брата Петю и убили на глазах у всех. Кто-то из взрослых сказал тихо: «Партизанский разведчик». А мама билась в руках тети Насти, та ее уговаривала, плача: «Не надо, не надо, голубушка Анисея Ивановна».

Но мама вырвалась, побежала с криком: «Петенька, сынок!..» Сережа – за ней. Она уже добежала до Пети, когда выстрелил из автомата солдат в железной каске, с цепью и круглой бляхой на груди. Мама упала. Сережа ухватился за ее руку, заплакал. Он ведь был еще маленький – чуть больше пяти лет – и не понимал, что на войне люди часто падают, чтобы уже никогда больше не подняться. А солдат в каске подошел к Сереже и пинком кованого сапога отбросил его в сторону.

Уже теряя сознание от чудовищной боли, увидел он, как подбежала к нему тетя Настя, схватила на руки. Потом куда-то бежали много-много людей, в них стреляли и люди падали.

С разных сторон запылали избы в деревне, когда Сережа с тетей Настей уже были в лесу. Но и там все еще стреляли. Тетя Настя держала Сережу за руку, он еле поспевал за ней. А потом вдруг остался один. Куда девалась тетя Настя, односельчане, малыш так и не мог вспомнить. Он плакал и звал их. Потом уже и звать перестал – обессилел.

Провел он в лесу не одну ночь. Когда его нашли разведчики капитана Мещерякова, был совершенно голый, чудом только сохранилась на голове кубанка, весь в коростах и истощен настолько, что и говорить стоило ему больших усилий.

Ему было 6 лет.

Сережу принес в блиндаж мой ординарец Вали Шаяхметов. Он разворачивал попону, в которую был завернут мальчик, словно бинты с раны снимал – и осторожно, и медленно. А по щекам солдата катились и катились слезы.

Я и не подозревал, что Вали может быть таким. В дивизии Шаяхметов от самого Брянска. Был он сначала в транспортной роте. Когда я после госпиталя возвратился в родной полк и не нашел своего старого ординарца Бузулукова, попавшего тоже в госпиталь, – взял в ординарцы Шаяхметова. Был он смелым и решительным, никогда не размагничивался. А тут… Но когда я сам увидел, что вышибло слезы у бывалого солдата, стоило неимоверного труда взять себя в руки.

Сережа едва стоял на своих тонюсеньких ножках и смотрел испуганно, умоляюще. В блиндаже все словно онемели. Хотелось ринуться туда, к линии окопов, чтобы вцепиться в горло первому же попавшемуся фашисту.

Я подошел к нему, погладил по головке и спросил:

– Как же звать тебя?

– Сережа.

– Сергеем, значит, – я старался говорить с ним, как со взрослым. – И фамилию помнишь?

– Алешкины мы, – подумав, ответил он.

Под этой фамилией мальчик долго и значился у нас. Пока через односельчан не удалось установить, что он совсем не Алешкин, а Алешков.

Мальчик все больше нравился своей серьезностью, рассудительностью. Он уже почти «оттаял», как выразился Вали. Но вот я задал неосторожный вопрос:

– Где же мамка твоя?

И малыш расплакался. Не враз его успокоили. Потом Сережу покормили. Шаяхметов снова завернул его в жесткую попону и унес к медикам. Утром я поинтересовался у Вали:

– Как Сережа?

– Хорошо, товарищ командир, – ответил ординарец и засмеялся. – Едва-едва не всю зеленку и йод потратили на него. И портной всю ночь не спал. Теперь Сережа совсем солдат. Гимнастерка? Есть! Брюки? Есть! Пилотка? Есть! Сапоги из плащ-палатки шьют.

Я постарался перед боем повидаться с Сережей еще раз. Солдаты славно экипировали его.

У мальчика, как и говорил Шаяхметов, была полная форма – гимнастерка, брюки, пилотка, сапоги. Но все это пока аккуратно сложено рядом с постелькой. Сережа еще очень плох. Я, как можно бодрее, спрашиваю:

– Как дела, герой?

– Хорошо, – оживился мальчик.

– О, да ты даже улыбаться научился.

А малышка вдруг тихо и очень серьезно проговорил:

– Я ждал вас.

Я присел перед постелькой на корточки, обнял мальчика. Потом много раз ругал себя за нерешительность. Вот уже, кажется, приготовлюсь отдать распоряжение отправить маленького Алешкова в тыл, но вспомню его слова: «Я ждал вас», – и духу не хватает расстаться. А ведь судьбу ребенка надо было решить как можно скорее. Здесь его нельзя оставлять. Сегодня мы уже отбили восемь атак противника.

Слух о найденыше распространился по всему полку. И пока Сережа отлеживался у медиков, кто только не навестил его! Солдаты, офицеры – все тянулись к малышу. И вызывали ответное чувство. Но по-настоящему он привязался, пожалуй, ко мне и к старшине медицинской службы Нине Бедовой. Я видел, что он с нетерпением ждал моего прихода.

А я все больше и больше скучал по нему. И решился. В очередную встречу так и начал:

– Вот что, Сережа. Хочешь быть моим сыном?

– А это можно? – у него радость плясала в глазах, худенькое тельце так и вытянулось. Сережа только ждал одного моего слова.

И я произнес его:

– Можно.

Он бросился мне на шею и так вцепился… Лишь спустя некоторое время смогли мы сравнительно спокойно продолжить разговор:

– Только как мы с тобой, сынок, жить будем? Мы мужчины, а тебе еще мама нужна, ты же пока маленький.

Он словно готовился услышать именно это.

– А я нашел, – сказал он и хитро взглянул на меня.

– Что нашел? – не понял я сразу.

– Да маму нашел! – мальчик даже ручонками всплеснул от избытка чувств.

– Какую маму? – все еще не доходило до меня. Я подумал: «Может, слухи о гибели Сережиной матери не подтвердились?»

Но мальчик как уже раз и навсегда решенное объявил:

– В мамы мы возьмем старшину Нину.

– Так вон ты о какой маме! – вырвалось у меня удивленное и радостное. – Но это не так просто, Сережа. Мы ведь еще не знаем, захочет ли старшина Нина стать твоей мамой.

И на это у названого сына был заготовлен ответ:

– А ты прикажи ей, товарищ майор.

– Эх, сынок, тут я не волен приказывать, – вздохнул я…

А Сережа был всеобщим любимцем. О нем уже знали и в дивизии. В дивизионной газете «Красный воин» даже появилось стихотворение, так и названное: «Сережа».

Стихотворение принадлежало офицеру В. С. Денисенкову, ветерану дивизии. Сережина судьба его настолько взволновала, что и спустя много лет Василий Семенович не забудет о сыне полка. В 1972 году он напишет книгу «Шестилетний гвардеец».

Дети войны… Им выпала на долю трудная жизнь.

В полку Сережа ни для кого не был обузой. Он нашел для себя занятие – взялся разносить письма и газеты.

Было это на хуторе Чеботаревском незадолго до Сталинградского наступления. Сережа помог распространить в подразделениях газету «Красная звезда» с приказом Верховного Главнокомандующего. «Недалек тот день, – говорилось в нем, – когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии». Как это поднимало настроение солдат!

Мы должны были сменить на позиции 14-ю гвардейскую дивизию. Условия – строжайшей секретности. А газету с приказом Верховного ждут…

Вот тут и появился Сережа. Шестилетнего малыша с высоты самолетной едва ли заметно. А он ползком, ползком. И так нужный документ оказался в каждом батальоне, роте, взводе, отделении.

Вечером в штабе хвалю Сергея. К разговору подключается командир взвода артразведки младший лейтенант А. Зак:

– Товарищ майор, а Сергей сегодня помог нам обезвредить вражеских лазутчиков.

А ведь Сергей об этом – ни слова. Аркадий Зак рассказывает:

– Пришел Сережа к артиллеристам и говорит, что видел двух мужчин, которые прятались в скирде соломы. Решили проверить. И действительно, вырыли из соломы двух гитлеровцев с рацией! Они должны были корректировать огонь своих батарей.

– Молодец! – погладил я мальчика по головке.

Но маленький солдатик сердито отстранился. Он вообще не терпел ласку на людях. Был не по годам серьезен. Но и по-детски тщеславен. Считал себя не просто сыном заместителя командира полка, но и его адъютантом. А поскольку все адъютанты – офицеры, то Сережа и для себя потребовал офицерское звание. В шутку мы «произвели» его в младшие лейтенанты, выдали потом и соответствующие погоны по форме, когда они были введены. И мой названый сын каждое утро исправно являлся в штаб: докладывал, что прибыл для несения службы. А раз на службе, то – различные, посильные для него поручения. При выполнении одного из них Сережу и ранило в ногу.

Было это во время бомбежки. Мальчика перевязали в медпункте. Держался юный солдат мужественно. Маруся Васильева, Таня Добрыгина и Вера Головина, девчата из санроты, старались как-то отвлечь раненого от боли.

– Ты, наверно, удирал, Сергей, – шутили они. – Почему осколок попал тебе в пятку?

«Адъютант» так объяснил:

– Когда уже немецкие летчики отбомбились и собрались улетать, один вдруг увидел идущего по дороге офицера – вот он развернулся и сбросил на меня бомбу…

Прошло несколько месяцев. Я уже был командиром полка. Однажды, как всегда явившись «на службу» в мой блиндаж, Сережа встретил комдива – генерала Ф. А. Осташенко, сменившего генерала Я. С. Фоканова, ставшего командиром корпуса.

Мальчик не растерялся. Попросив у комдива разрешения, он обратился ко мне:

– Товарищ гвардии майор, какое сегодня дадите задание?

И спустя годы Федор Афанасьевич еще сомневался, не разыграли ли его тогда.

В боях гвардейцы поизносились, а дивизионное начальство не очень-то было щедрым. Но в ту минуту я совсем не думал о каком-то «дипломатическом» ходе. Просто как-то вырвалось само собой:

– Отправляйтесь в пулеметную роту, проверьте состояние обмундирования и снаряжения.

Вечером уже все знали, как мой «адъютант» выполнял «приказ».

Пулеметчики были на отдыхе. Сережа обратился к их командиру Александру Мещерякову:

– Постройте бойцов для проверки.

Комроты хотел было все обратить в шутку. Рассмеялся, ласково привлек маленького солдата за плечи. Но Сережа решительно отстранился:

– Я выполняю приказ командира полка.

Рота была построена. Сережа скомандовал:

– У кого рваные сапоги – три шага вперед!

Вышли вперед многие. Стольких не запомнишь. «Адъютант» достал из планшета блокнот и карандаш, подошел к правофланговому. Чтобы никто не слышал, тихо спросил:

– Скажи, ты писать умеешь?

Получив утвердительный ответ, приказал бойцу:

– Запиши фамилии…

Когда Сережа возвратился, генерал Осташенко еще был у меня. Посмеялся, оказавшись свидетелем рапорта «адъютанта» командиру полка. А перед уходом все же сказал:

– Давай, майор, свою заявку на обмундирование, так уж и быть подпишу.

А 27 апреля 1943 года Федор Афанасьевич Осташенко вручил солдату Алешкову медаль «За боевые заслуги» – за спасение жизни командира полка.

…Случилось так, что, когда мы с Сережей шли на КП, неожиданно налетели «юнкерсы».

– Сережа, быстро в щель! – скомандовал я. А сам перебежками – к блиндажу. Только заскочил в него, как прямое попадание бомбы.

Это, оказывается, видел Сережа. Самолеты еще не отбомбились, а он уже был на КП. Попробовал сдвинуть балку, преградившую вход, но было не по силам. Сережа бросился к саперам.

– Там, – еле переводя дух, крикнул он, – папа!..

Саперы откопали меня, я был ранен и контужен.

Принимая награду, гвардеец Алешков четко произнес:

– Служу Советскому Союзу!

Шел ему тогда седьмой год.

Расстался с родным полком Сережа уже в Польше, на Магнушевском плацдарме.

По случаю вручения Сталинградской армии генерал-полковника В. И. Чуйкова гвардейского знамени был в частях торжественный обед. Были тосты, песни и отчаянные пляски. К нам в полк приехал командарм. В разгар веселья увидел Сережу, подошел.

– Что же спляшем с тобой, герой? – спросил, улыбаясь.

– Сесетку.

Он еще плохо выговаривал отдельные буквы. Но плясал тогда чечетку с прославленным генералом, по нашему общему мнению, отменно.

Об этом они – Маршал, дважды Герой Советского Союза и сын гвардейского полка – вспомнили при встрече, состоявшейся уже через двадцать восемь лет. Тогда Сергей приехал из Челябинска в командировку в Москву. И решил навестить Василия Ивановича Чуйкова. Маршал, оказывается, не забыл его. Крепко обнялись, расцеловались. А потом долго беседовали. О том, как плясали тогда, в сорок четвертом, «сесетку», как командарм подарил юному гвардейцу маленький браунинг системы «вальтер» и, к великому огорчению сына полка, распорядился послать его в Тульское суворовское училище. Но приемная комиссия училища не допускала Сережу до занятий, найдя его здоровье слабым. Пришлось снова вмешиваться Василию Ивановичу Чуйкову.

После суворовского Сергей учился в военном училище, затем закончил юридический институт. Из суворовского училища он часто писал мне на фронт. Вот одно из писем:

«Дорогой папа! Учусь я хорошо. Преподаватели довольны. Очень скучаю без Вас. Здесь много таких, как я, детей офицеров. Папы у некоторых погибли на фронте. Мы дружим между собой. Ваши письма читаем вместе. Вслух. И всегда очень ждем фронтовых вестей. Расскажите о последних битвах подробнее. Привет Вам от моих товарищей».

И пусть времени было в обрез, ему всегда отвечал аккуратно. Я знал, как педантично точен Сергей во всем, за что ни брался. Это помогло ему в условиях походной жизни довольно быстро научиться читать и писать. Да и о фронте у воспитанника гвардейского полка представление не книжное. Затяни с ответом, что может подумать мальчонка?

И в Тулу уходили от меня настоящие письма-отчеты. Сергей мне недавно показал последнее фронтовое. Вот его текст (с некоторыми сокращениями):

«Дорогой Сережа!

Выполняю твою просьбу и подробно сообщаю о последних фронтовых новостях.

Я уже рассказывал тебе, как дивизия форсировала Одер, при свете мощных прожекторов прорывала вражескую оборону, штурмовала Зееловские высоты. Сегодня же с радостью сообщаю, что война для нас закончилась.

Утром 2 мая на участке Ивана Афанасьевича Власенко (ты его должен помнить) в качестве парламентера линию фронта перешел начальник штаба обороны Берлина полковник Дуфвинг. Он сообщил, что Гитлер покончил жизнь самоубийством, поэтому немецкое командование просило о перемирии. Ему ответили, что речь может идти только о безоговорочной капитуляции. Полковник заявил, что он доложит об этом командованию, и попросил назвать пункты, где немецкие войска могут сосредоточиваться для сдачи в плен. Такие пункты были установлены.

Дуфвингу разрешили вернуться в свой штаб с тем, чтобы он мог доложить о решении Советского командования.

Через некоторое время немцы сообщили, что они готовы сложить оружие. С первыми подразделениями сдался и командующий Берлинским гарнизоном Вейдлинг…

Сегодня мы осматривали город. Все улицы, ведущие к центру, перекрыты баррикадами. Сейчас эти завалы разбирают сами же немцы. Теперь в городе тишина. Почти из всех окон вывешены белые флаги. Война, как видишь, закончилась там, откуда пришла…

Мы расписались на рейхстаге, побывали в имперской канцелярии и бункере Гитлера, осматривали уцелевшие памятники. Фотографировались. Снимки я тебе потом пришлю.

Поздравляю тебя с Победой. Ты ведь тоже внес свой вклад. Желаю тебе успехов в учебе.

Привет от однополчан. Целую. Папа».

…На прощание Маршал и Сергей сфотографировались. На одной из фотографий Василий Иванович написал:

«Сыну полка Алешкову. В. Чуйков».

На прощание Маршал и Сергей сфотографировались.

А еще на одной фотографии появились такие строки:

«Пионерам школы № 19 г. Челябинска от Маршала Советского Союза Чуйкова Василия Ивановича и бывшего сына полка Алешкова Сергея Андреевича».

В этой школе есть пионерское звено имени Алешкова.

Есть такие звенья и отряды в Козельске, Калуге, Туле и Волгограде.