Текст книги "Крестовый поход на Русь"
Автор книги: Михаил Бредис
Соавторы: Елена Тянина
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
«Свои поганые». Литва под властью Полоцкого княжества в XI—XII вв.
Литза въ ту пору дань даяше княземъ Полотцкымъ, а владома своими гетманы.
1069 год. Уже четвертый год пылал пожар феодальной войны между Киевской Русью и Полоцком. Неугомонный Всеслав-Чародей, коснувшийся «стружием златого престола киевского», а затем изгнанный не только из Киева, но и из самого Полоцка, не хотел уступать. В глухих окраинах своей земли, куда не дошли войска южнорусских князей, скопил он новую рать и неожиданно появился в новгородских владениях. В помощь пришедшей с ним дружине он навербовал противников Новгорода вожан, и с жаждой отомстить свои обиды устремился на Новгород. Но вновь удача обошла стороной полоцкого князя: Глеб Святославич с новгородцами наголову разбил его рать в битве на р. Гзени, близ
Новгорода, а самого князя едва не взял в плен, но отпустил, по словам летописца, «мира деля». Это – летописный рассказ. Но есть еще один интересный документ – донесение лазутчика, найденное на одной из боярских усадеб древнего Новгорода – берестяная грамота № 590. Как положено в разведке, ни имени отправителя, ни адресата, лишь короткий текст: «литва въстала на корелоу». Историков сначала он поставил в недоумение: где и как столь далеко живущие друг от друга народы могли встретиться? Но после уточнения датировки по стратиграфии культурного слоя (60—70 годы XI века) академик В. Л. Янин справедливо отнес грамоту к событиям похода Всеслава на Новгород 1069 года[19]19
Янин В. Л. Берестяная грамота № 590 // Средневековый Новгород. М., 2004. С. 144.
[Закрыть]. Финно-угорский народ водь жил на Ижорском плато. Там же проживала и южная часть карел, отселившаяся сюда в X веке, а в XIV получившая имя ижоры. Вероятно, карелы выступили на стороне Новгорода, что и вызвало интересующий нас конфликт.
Но откуда взялись литовцы? Они могли прийти только в составе дружины Всеслава. Краткое донесение новгородского лазутчика помогает выяснить, куда бежал Всеслав после изгнания из Полоцка. Если он собрал дружину из литовских воинов, то логично предполагать, что и скрывался он в Литве. Но вряд ли полоцкий князь стал бы искать поддержки в совершенно чужой ему, или даже враждебной земле, какой обычно представляется Литва. А вот если изгнанный из столицы князь был принят своими верными вассалами, оказавшими ему военную помощь и согласившиеся идти за ним в неведомые края, то все становится на свои места. И наше коротенькое донесение – свидетельство того, что Литва уже в 60-х годах XI века была под рукой Полоцка. Куда бежит Всеслав, потерявший дружину на Гзени и едва избежавший плена? Очевидно, что назад в Литву. И, очевидно, что литовцы вновь не оставляют его своей поддержкой: через два года после казалось бы окончательного поражения он возвращает себе полоцкий стол. У нас слишком мало источников, чтобы однозначно утверждать, что все действительно было так. Но и позже мы видим литовские отряды в составе дружин полоцких князей, защищающих их интересы, участвовавших в усобных войнах и международных конфликтах на их стороне.
Любопытен и другой момент. Легендарная история первых князей Литвы и происхождения литовской государственности, записанная в поздних московских сводах, донесла до нас историческую память об этом времени. Она сообщает, что «Литва въ ту пору дань даяше княземъ Попотцкьшъ, а владома своими гетманы», то есть при наличии вассальной зависимости от метрополии, литовцы управлялись собственными князьями, имели особый статус в составе Полоцкого княжества. Все другие территории, включая латгальские Ерсику и Кокнесе, управлялись полоцкими наместниками, а впоследствии удельными князьями из династии Рогволожичей. Вполне возможно, что этот особый статус Литва получила за заслуги в годы той феодальной войны 1066—1071 гг., когда изгнанный Всеслав нашел здесь пристанище и военную помощь для возвращения себе «от-него стола».
То же легендарное «Сказание о первых князьях литовских» связывает появление самостоятельного Литовского княжества со временем войны Полоцка с Мстиславом Владимировичем и последовавшей за ней византийской ссылки полоцких князей. При этом оно даже пытается вывести литовских князей из династии Рогволожичей, вернувшихся из этой ссылки. Это, конечно же, не соответствует действительности. Литовская династия была местной, о чем говорят имена князей, много раз упоминаемые в источниках XIII века. К тому же литовские князья вплоть до 1387 года официально были язычниками, а сложно себе представить православных уже два века Рогволожичей, вдруг вернувшихся к язычеству, причем даже не к вере своих славянских предков, а к язычеству литовскому. Но примечательна сама связь происхождения первых литовских государей с этой войной, едва не сокрушившей полоцкое государство. Описывая победоносное шествие русских дружин по Полоцкой земле, захват и сожжение ее крепостей, киевские летописи ничего не говорят о литовцах, хотя их военные отряды вполне могли быть в составе защищавшихся в неравной борьбе полочан. О них вспоминают только после поражения полочан и захвата Полоцка киевским князем. Под 1131 годом, ровно через два года после ссылки Рогволожичей, летопись сообщает: «Ходи Мьстиславъ на Литву с сынъми своими и съ Лговичи и съ Всеволодомъ Городненьскимъ и по-жгоша я, а сами ся расхорониша, а Кианъ тогда много побита Литва, не втягли бо бяху с княземъ, но последи идяху по немъ особе»[20]20
ПСРЛ Т. II М., 1998. Стб. 292.
[Закрыть] Упомянутый здесь поход на первый взгляд был обычным грабительским набегом. Но наличие в коалиции князей не только сыновей Мстислава, но и принадлежавших к другому княжескому роду черниговских Ольговичей, приоткрывает истинные цели киевского князя. Приведя на Литву огромную рать, огнем и мечом разорив дотла литовские земли, Мстислав явно добивался покорности от бывших вассалов Полоцка. Но, как видно из сообщения, могущественный киевский князь не смог распространить свою власть на вассальные Полоцку прибалтийские земли, которые немедленно «отложились» от новых правителей метрополии. Его военное предприятие фактически потерпело крах. Литовцы не просто не были сломлены морально, а даже осмелились напасть на «королевскую рать» киевского князя и разбить отставшее от нее боярское ополчение. После возвращения Рогволожичей литовцы начинают играть все большую роль во внутренней политике полоцкого государства. Первое свидетельство этому – их участие в усобной войне Рогволода Борисовича с Ростиславом Глебовичем, где они, можно сказать, сыграли решающую роль в судьбе полоцкого стола. Из летописного рассказа мы видим, что литовцы заняли в конфликте сторону Ростислава, а точнее его брата Володаря, имевшего стол в Гродно. Говоря о перемирии после первой осады Минска Рогволодом, летописец отметил, что князь Володарь Глебович «не целова креста там, оже ходя под литвой в лесехъ»[21]21
ПСРЛ.Т. И... Стб. 496. 2 Там же. Стб. 519.
[Закрыть]. О значении этой странной фразы летописца можно догадаться из следующего сообщения на ту же тему. В 1162 г. после окончательного замирения с Ростиславом, Рогволод с полочанами двинулся к Городцу (Гродно) на Володаря, но тот «не да ему полку в ден, но в ночи выступи на нь из города с литвою и много зла створиша в ту ночь, одних убиша, а другие руками изымаша, множество паче избиенных»[22]22
Там же. Стб. 519.
[Закрыть]. Именно с этого поля битвы Рогволод так и не вернулся в Полоцк. Что означала загадочная фраза летописца «ходя под литвой в лесехъ»? Что за особые отношения были между гродненским князем и литовцами? Почему они служат именно в его дружине? Ответ прост. Граница расселения литовцев в середине XII века проходила гораздо юго-восточнее современной литовско-белорусской границы. И археологические, и лингвистические данные свидетельствуют о том, что земли Гродненского княжества в указанное время были населены литовцами и родственными им ятвя-гами, подвергшимися славянской ассимиляции уже в позд-несредневековое время. То есть Гродно XII века было опорным пунктом полоцкой власти в Литве, аналогично Ерсике в Латгалии. Княжеский стол в Гродно возник, вероятно, после возвращения Рогволожичей из византийской ссылки и как раз Володарь был первым гродненским князем. Минский стол он получил лишь временно от старшего брата, когда тот закрепился в Полоцке. После возвращения в Полоцк Рогволода Володарь вновь уступил Минск Ростиславу, а сам вернулся в Гродно. И вполне понятной становится и литовская дружина гродненского князя, и странная фраза летописца о причине его неучастия в переговорах.
Из летописного сообщения о взаимоотношениях Володаря с литовцами видно, что именно литовцы были против перемирия своего князя с Рогволодом, которое означало признание его лествичного старшинства. А Володарь был вынужден подчиниться решению своей дружины. Такие случаи, когда дружина фактически заставляет князя, готового пойти на уступки, дать противнику сражение, в истории русских усобных войн нередки. Но во всех случаях это либо личная дружина князя, либо ополчение города, в котором он занимает стол. То есть в истории с Володарем речь не может идти о наемниках, приведенных из-за пределов полоцкого государства. Литовцы составляли костяк личной дружины гродненского князя, что неудивительно, если они составляли большую часть населения княжества. Поражение Рогволода фактически означало, что Гродно и Литва остаются вне сферы влияния Полоцка. Это помогает истолковать дальнейшие скудные свидетельства о взаимоотношении Литовского княжества с метрополией.
Имени этого князя не знают летописи, но ясно, что речь идет о брате полоцкого князя Всеслава Васильковича. Автор «Слова» ставит стычку с литовцами, в которой погиб Изяслав, в один ряд со злополучным походом Игоря, что говорит о схожести ситуаций и позволяет гипотетически реконструировать события. Изяслав, как и Игорь отправляется в грабительский рейд в Литву в одиночку, не предупредив братьев Брячислава и Всеволода (о которых «Слово» упоминает дальше). Он терпит поражение и погибает в бою. Неудачный поход Изяслава вполне вписывается в военно-политическую ситуацию в Полоцке после вокняже-ния его третьего брата Всеслава, основной задачей которого было укрепление полоцкой государственности. Литовское Гродненское княжество после разгрома Володарем полочан представлялось основным и наиболее сильным противником, и приведение его вновь под руку метрополии могла стоить Всеславу многих сил и лишений, в том числе и потери брата. Нельзя установить точно дату этого сражения, но к 1180 году Всеслав уже овладел Литвой. В этом году литовцы вновь выступают как вспомогательная сила в войске полоцкого князя в походе соединенной полоцкой рати против Давыда Смоленского. А 80—90-е годы становятся временем резкого усиления военной активности литовцев, вдруг начавших совершать далекие рейды в глубь русских княжеств.
Литовские историки напрямую связывают начало этой активности с процессом сложения литовского государства. И в том, что удельное княжество в составе Полоцкой земли обретает все большую силу и значение в регионе, спорить с ними нельзя. Но для объяснения столь резкой военной активности этого недостаточно. Взаимоотношения Литвы с метрополией в последней четверти XII века вряд ли резко изменились. Направления дальних военных рейдов литовцев традиционны для внешней политики Полоцка. Это, прежде всего, это владения Новгорода, с которым Полоцкое княжество конфликтовало со времени своего возникновения. Показательна и география литовских рейдов.
Совершать такие походы литовцы могли только проходя через земли Полоцкого княжества, причем непосредственно через Полоцк и его ближайшую округу. Сложно представить, что они делали это без ведома полочан, а значит, вряд ли инициатива этих набегов принадлежала им самим. Собственно Литовское княжество не имело интересов в этом регионе. Торговые связи Литвы, как показывают археологические находки, были в основном ориентированы на Галичину, Подунавье и через них, на Византию, то есть в южном и юго-западном направлении. Истинные причины литовских походов 80—90-х годов XII века на новгородское по-граничье помогает выяснить Новгородская I летопись, сообщающая под 1198 г. «Той же весне преставистася у Ярослава сына 2: Изяслав бяше посаженъ на Лукахь княжити и от Литвы оплечье Новугороду и тамо преставися.... На ту же осень придоша попочяне сь Литвою на Лукы и пожгоша хоромы, а лучане устерегошася и избыша въ городе»[24]24
ПСРЛ. Т. III С. 44.
[Закрыть].
Из этого сообщения становится ясно, кто реально стоял за военной активностью Литвы. Литовские дружины, как и в прежние годы, состояли на службе у полоцких князей и совершали набеги на новгородские земли по их приказам. Усиление их военной активности говорит лишь о том, что в годы правления Владимира они начинают играть более значительную роль в полоцком войске, чем играли прежде. Не зря еще Н. М. Карамзин высказал предположение, что Владимир Полоцкий был сыном Володаря Гродненского. Такая гипотеза очень хорошо объясняет, что резкий выход литовцев на историческую арену довольно точно совпал с приходом к власти в Полоцке этого князя. Положение литовских дружин на службе полоцким князьям вплоть до вхождения Полоцка в состав Литвы было схожим с положением дружин черных клобуков (т. н. «своих поганых») в Киеве. Кочевники, присягавшие киевским князьям, несли службу по охране рубежей Киевской земли и участвовали в походах. Этот особый статус позволил им с середины XII века играть большую роль в политической жизни Киева, в частности, в призвании на стол того или иного князя их голос часто становился решающим. Литовские дружины, видимо, приносили «роту» Полоцку по той же схеме и на тех же условиях несли военную службу. Эта «рота» шла еще со стародавних времен, когда Всеслав-Чародей водил литовскую рать на Новгород. Из поколения в поколение литовские князья приносили ее Полоцку, даже смуты и усобицы не смогли изменить этого положения вещей. И участие Литвы в военно-политических событиях в Прибалтике в начале XIII века определилось не столько ее собственными интересами, сколько верностью древней клятве предков.
«Варварская конфедерация». Структура Полоцкого государства во второй половине XII века.
Вначале 1180-х годов умер Всеслав Василькович, чье двадцатилетнее княжение стало для Полоцка не менее успешным, чем княжение его великого тезки и пращура Всеслава-Чародея. На полоцкий стол взошел известный по немецким хроникам князь Владимир, возможно носивший отчество Володаревич. От своего предшественника он получил страну, вступившую в пору своего второго расцвета. Полоцкое государство распространило свою власть на значительную часть Прибалтики. Ему подчинялись южная Латгалия, Селия, Литва и часть Ливонии. Можно сказать, что к моменту прибытия в Полоцк монаха Мейнхарда держава князя Владимира была главенствующей силой в регионе. Лишь только земгалы продолжали успешно сопротивляться распространению полоцкого влияния. Что же представляло собой государство, оставленное в наследство Владимиру?
Ответить на этот вопрос помогает процитированное выше сообщение о походе 1180 года и некоторые другие данные. Сам список князей – участников похода на Друцк говорит о том, что политическая консолидация при Всеславе происходит уже на новой основе. Полоцкое княжество в этот период представляет собой сильно децентрализованное образование с сохранением лидерства метрополии как места княжения «старейшего», аналогичное Киевской Руси XII века. Но в отличие от Киева сам политический центр государства Полоцк приобрел черты феодальной республики с практикой приглашения князей и высокой ролью управляемого боярами веча. Из приведенного выше списка князей обращает на себя внимание то, что имя витебского князя Брячислава стоит впереди имени его брата, правившего метрополией. Это может указывать на то, что реально Брячислав Василькович был старше своего брата, и что «старейший» в Полоцком княжестве определялся не классическим лествич-ным правом, основанным на родовом старшинстве, а решением полоцкого веча, получившего право на приглашение и изгнание князей. Помимо старых уделов, возникших после раздела 1101 года, в этой своеобразной конфедерации имелись и иноплеменные княжества: латгальские Кокнесе и Ерсика, управляемые князьями из династии Рогволожичей, имевшее собственную династию Литовское княжество и относительно зависимая земля ливов. Разнородность культур этих земель говорит о самостоятельности их внутренней жизни, но в то же время эта, казалось бы, аморфная форма государства на деле оказалась довольно прочной как раз по причине своей гибкости. Как показывает описание событий, среди причин неудачи Полоцка в борьбе за Прибалтику не видно внутренней слабости государства, как, к примеру, в причинах упадка Киевской Руси. Просто Владимиру пришлось столкнуться с более сильным противником, за которым фактически стояла вся католическая Европа во главе с императором Германии и папской курией.
Наиболее сложную политическую структуру мы наблюдаем в Латгалии. В латгальском Подвинье располагались два вассальных Полоцку княжества – Кокнесское и Ерсикское.
Небольшое княжество Кокнесе было воротами «конфедерации». Ниже по течению Даугавы, где начинались земли ливов, полоцких опорных пунктов больше не было. Княжество занимало подчиненное положение, о чем свидетельствует терминология Хроники Генриха Латвийского. В отличие от обычного именования русских князей «королями» (гех), князь Кокнесе везде обозначен автором словом «regulus» (букв, «маленький король», «королек»). Это говорит о том, что он имел более низкий политический статус в сравнении не только с полоцким великим князем (magnus гех), но и правителями крупных удельных княжений, таких, как Витебск или Ерсика.
Кокнесский замок имел небольшую площадь, 2000 кв. м, был обнесен валом с мощными деревянными стенами, в которых археологами обнаружены остатки ворот. Площадка городища была густо заселена. Здесь находилась резиденция князя-наместника и его дружины, а также многочисленные жилые и хозяйственные постройки ремесленных и купеческих дворов. Укрепленную часть поселения окружал посад, где также жили ремесленники и торговцы. Известно, что в Кокнесе уже с XII века функционировала паромная переправа через Двину, о чем свидетельствует археологическая находка приспособления для натягивания паромного каната. Население Кокнесе было смешанным. Латгалы и селы жили вместе со славянами, как за крепостными стенами, так и на посаде. О значительном присутствии древнерусского населения свидетельствуют и находки фундамента православного храма. При раскопках были открыты нижние части кладки на известковом растворе, сложенной в традициях древнерусского каменного строительства, и остатки ступеней, ведущих в здание. Наиболее тесные связи были, конечно же, с метрополией и другими русскими землями. Через Кокнесе купеческие суда из Полоцка и Смоленска проходили в Балтийское море, на Готланд и в северогерманские города, уже тогда стоявшие на пороге создания Ганзейского союза.
Княжество Ерсика, несомненно, было полноценным членом «конфедерации». Оно занимало практически всю территорию подвинской Латгалии и Селии. Ерсикское городище было в три с половиной раза больше Кокнесе – 7600 кв. м. С трех сторон оно имело крутые склоны, с четвертой, напольной, было защищено дугобразным валом. К началу XIII века замок удельного князя уже превратился в настоящий средневековый город. У подножия укреплений возник обширные посад, в которых жили купцы и ремесленники. Подобно Кокнесе, население Ерсики было смешанным, латгальско-селонским с большой долей восточных славян. Кроме того, известно, что на службе ерсикского князя состояли литовцы. К началу XIII века в Ерсике было уже две православные церкви, остатки которых обнаружены при раскопках[25]25
Археология СССР. Финно-угры и балты в эпоху средневенковья. М., 1987. С. 357—358.
[Закрыть].
Хроника Генриха сохранила имена лишь последних князей Кокнесе и Ерсики Вячко (Vecteke) и Всеволода (Vissawalde). Споры историков об их происхождении ведутся по сей день. Одни считают их потомками Давыда Смоленского, другие Рогволожичами, третьи – местными латгальскими князьями. И вопрос этот очень важен, так как от его решения зависит взгляд на всю политическую историю латгальских княжений. Вряд ли Vetseke и Vissawalde имеют отношение к смоленским князьям, так как в указанное время они еще не занимали полоцкий стол. Записанная В.Н. Татищевым легенда о Святохне, на которую обычно ссылаются ее сторонники, всего лишь легенда, к тому же связь ее персонажей с реальными прибалтийскими князьями очень спорна. Утверждение же о местном происхождении князей Кокнесе и Ерсики противоречит многим известным фактам. По данным археологов, в обоих центрах по-двинских княжеств имеется значительное древнерусское и православное присутствие. Причем остатки храмов свидетельствуют о том, что они построены в традициях русского каменного храмового зодчества. Храмы датируются XII в., между тем основная часть латгальско-селонского населения княжеств оставалась язычниками вплоть до прихода крестоносцев. И странной бы выглядела картина языческого края, чьи князья, выходцы из местной знати, уже более полувека исповедуют православие и приглашают русских зодчих для строительства храмов. По неоднократному свидетельству Хроники Генриха, в Кокнесе и Ерсике проживали русские (ruthenos). Не являются доказательством местного происхождения кокнесского и ерсикского князей попытки вывести значения их имен из латышского языка. Князь Вячко именно с этой формой имени упомянут в Новгородской первой летописи. А латинская передача имени Vissawalde вовсе не свидетельствует о начальной латгальской форме Visvaldis. Точно такая же транскрипция славянского имени Всеволод (Vissawald) встречается в скандинавских сагах. Скорее всего, и Вячко Кокнесский, и Всеволод Ерсикский были представителями династии полоцких Рогволожичей, близкими родственниками великого князя Владимира. А значит, латгальские княжения Полоцка управлялись подобно другим удельным княжествам Полоцкой земли, где столы занимали представители местной династии. При этом, конечно же, существовали и латгальские, и селонские князья, согласно феодальной лестнице, бывшие вассалами Всеволода и Вячка.
Обычно принято считать, что к моменту прихода в Прибалтику немцев прибалтийские народы еще не достигли уровня ранней государственности и находились на поздней стадии распада родоплеменного строя. В доказательство этому обычно приводят отсутствие единовластного правителя и обычное именование в латиноязычных источниках политических лидеров прибалтийских народов словом «senior», что традиционно переводится как «старейшина», то есть племенной вождь догосударственного образования. Однако так ли все просто? Отсутствие единовластия вовсе не есть прямое свидетельство отсутствия государственных институтов.
В средневековой истории Европы известны и другие формы государственной власти, достаточно вспомнить Новгородское государство, управляемое боярским вечем, или Киевскую Русь XI—XII веков, управляемую съездами князей. А перевод слова «senior» историческим термином «старейшина» и вовсе некорректен, так как в средние века это слово было одним из ключевых понятий феодально-рыцарского права, означавшее знатного покровителя, которому рыцарь приносил клятву на верность, причем далеко не обязательно короля или другого главу государства. Потому этот термин мог употребляться хронистом в значении как правителя или сюзерена, так и просто знатного человека, имеющего вассалов и челядь. И в этом случае неопределенное senior латинских текстов наиболее близко к средневековому русскому понятию «боярин», чем историческому термину «старейшина».
Выяснить политическую организацию можно лишь в том случае, если к этому общему термину хронистом добавлено что-то еще, указывающее на особое положение того или иного лица. В этом плане особенно интересен титул, которым хронист наградил правителя ливов Каупо. В Хронике Генриха он назван «quasi гех et senior Lyvonum» («как бы король и старейший в Ливонии»). Если понимать под этим титулом вождя догосударственного образования, то непонятно, зачем хронисту понадобилось столь длинно и путано определять титулатуру Каупо, а не использовать традиционный для латинских текстов титул «dux» – «вождь». В то же время уже само присутствие в титуле слова «гех» – «король», употребляемого только для правителей государств, говорит в пользу описания более высокой формы организации власти, чем военная демократия с выборными вождями. Остается выяснить, что имел в виду хронист под определением «quasi» – «как бы», «наподобие»? Здесь речь может идти о правителе, власть которого по статусу приближена к королевской, но все же по сравнению с ней носит ограниченный характер (то есть не является полностью единоличной и безусловно наследуемой).
Наиболее ярким примером подобной формы организации власти являлось лествичное право Киевской Руси, сложившееся в XI в. Лествицей (лестницей) называлась иерархия родового старшинства внутри правящей династии Рюриковичей. Поначалу каждой ступени лествицы соответствовал определенный удел (стол), а великий князь владел киевским столом. После Любечского съезда 1097 г. уделы были закреплены за князьями в качестве вотчин, а право родового старшинства превратилось в преимущество при занятии князем киевского стола. При этом киевский князь был «старейшим» («senior» в титуле Каупо), а подчиненные ему удельные князья, соответственно, «молодшими». Внутри уделов формировалась аналогичная иерархия, где старший в роду владел центром удела, а младшие – пригородами.
При этом «старейшим» в роду вовсе не обязательно был старший по возрасту, учитывался счет поколений, а также старшинство самой княжеской ветви по отношению к другим. Власть великого князя киевского по лествичному праву была существенно ограничена княжескими съездами, на которых принимались важнейшие политические решения (например, о войне и мире). Фактически именно съезд был верховным органом власти, а великий князь лишь претворял в жизнь его решения и являлся гарантом стабильности и мира внутри страны (например, при княжеских усобицах). В его полномочия также входила организация совместных военных походов, которые он возглавлял сам либо назначал («посылал») кого-то из удельных князей. При этом уклонение удельного князя от похода или, напротив, военное предприятие без воли киевского князя резко осуждалось.
Лествица не давала права «старейшему» закрепить великий стол за своими наследниками, что также сильно отличало его власть от королевской. Власть великого князя передавалась по горизонтали следующему «старейшему по лествице». Лествичное право сохранялось и во Владимиро-Суздальской Руси даже после признания ею вассалитета Орды, когда ярлыком на великое княжение стал распоряжаться хан. Сами ханы старались не нарушать принятые в вассальной стране правила наследования. Иными словами, и киевского князя XII в., и владимирского XIII в. вполне можно было именовать «qiasi гех et senior». Еще более близкий территориально и хронологически пример зафиксирован в Литве. В договоре с Галицко-Волынским княжеством 1219 года (Ипатьевская летопись) упомянуто 19 князей, первым среди которых назван «старейшей» князь Живнобуд. К той же, старшей, ветви князей отнесены еще четыре имени, однако решение о заключении союза принимается всеми князьями на съезде. Рифмованная хроника приводит описание аналогичного княжеского съезда у жемайтов. Князья («die kunige») на совете принимают решение о прекращении перемирия с орденом и организации военного похода, один из них также назван «старейшим» («eldeste»). Исходя из приведенных примеров, есть существенные основания считать, что титулование Каупо «quasi гех et senior Lyvonum» фиксирует ту же самую систему власти. Она отличается от королевской правилами наследования и коллегиальностью принятия решений, однако не является более примитивной по отношению к ней, а лишь представляет другой путь развития ранней государственности. Фиксация этой формы власти и у прибалтийских финнов – ливов, и у балтов – литовцев и жемайтов, скорее всего, свидетельствует о традиционности ее для всего региона.
Другим широко распространенным мифом является утверждение, что прибалтийские народы до прихода русских и немцев были сборищем дикарей, что постоянно враждовали между собой и не давали покоя цивилизованным странам своими грабительскими набегами. Этот тезис, возникший во многом для оправдания военных экспансий, широко вошел в историческую литературу. Но так ли это? Утверждение о постоянных племенных войнах в Прибалтике до XIII века ни на чем не основано, прежде всего, потому, что о внутренней политической жизни края мы ничего не знаем. У самих прибалтийских народов не было летописей и хроник, а соседние державы вспоминали о них, лишь во время военных конфликтов. Археологические данные по этому вопросу могут дать немного, но все же могут. Исследования основных прибалтийских городов показывает, что уже с XI века их население, в основном, было многоэтничным. На городищах Ерсике и Кокнесе еще до прихода полочан жили латгалы и селы, в Даугмале соседствовали земгалы и ливы. На берегах Балтики были фактории и со скандинавским присутствием. Чем ближе крепость находилась к торговым путям, тем более пестрым было ее население. Да и уже сам факт функционирования торговых путей прямо свидетельствует о том, что уже в «дописьменный» период Прибалтика была настоящим проходным двором для купцов и странствующих ремесленников, а не диким краем, заселенным враждующими мелкими народцами. Никто не станет посылать торговые экспедиции сквозь ватаги режущих друг друга дикарей, об этом свидетельствует вся практика функционирования средневековых торговых магистралей. Появление в том или ином месте дикого племени, не втянутого в торговые отношения, немедленно вело к перекрытию коммуникаций.
О значительных контактах народов Прибалтики между собой свидетельствуют и единообразие украшений прибалтийских народов (хотя и имевших собственные излюбленные формы для каждого племенного союза), и многочисленные языковые заимствования проживавших совместно финно-угров и балтов, и этническое смешение, говорящее о брачных связях. Регион был открытым как для внутре-них, так и для внешних связей, и нет никаких причин утверждать, что отношения между населявшими его народами были враждебными. Что же касается утверждения о непрекращающихся грабительских набегах на «цивилизованных соседей», то письменные источники самих этих стран рисуют прямо противоположную картину. Соседние державы всегда первыми начинали военные походы в Прибалтику с целью грабежей или обложения населения данью, сеяли вражду, ссорили покоренных с непокорными и получали вражду в ответ. К примеру, говоря о страданиях Руси конца XII – нач. XIII вв. от набегов литовцев, обычно забывают прежние подвиги киевских князей, которые, начиная с Владимира I, грабили и жгли этот край не единожды.
