Текст книги "Правь же девяносто девять лет (СИ)"

Автор книги: Михаил Боровых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Боровых Михаил
Правь же девяносто девять лет

Правь же девяносто девять лет.

Пролог.

Каждый день перед сном Эхин шептал слова своей старой детской клятвы. И каждое утро повторял их. Если кто-то был рядом и мог случайно подслушать его, то Эхин произносил клятву про себя. Но обычно он старался шевелить губами. Пусть думают, что он молится.

Но Эхин не молился. Он не взывал к Небу или к дедовским богам. Он раз за разом шептал. "Брат мой Тэвиш, клянусь, я отомщу за твою смерть. Я убью Карраса, и брата его Адара, и сыновей его, и дочерей его. Пока я не убью их, я не буду знать покоя. Спи, брат мой Тэвиш. Настанет день, когда я пролью для тебя кровь Карраса, сына Конана. Клянусь в том старыми богами".

Такова была клятва Эхина.

Прошло пятнадцать лет с тех пор, как он впервые прошептал ее губами, на которых запекалась кровь Тэвиша. Но, увы, Эхин так и не приблизился к ее исполнению за долгие годы. Ни разу он не находился на расстоянии вытянутой руки от великого кагана, и не имел возможности обратить свой меч против него. Одно время он мечтал застрелить Карраса из лука, но того слишком хорошо охраняли даже во время охот.

У Карраса, с гордостью носившего свое прозвище Жестокий, было великое множество врагов. Среди них были могущественные люди, не чета одиночке Эхину, который был простым копейщиком в тысяче под началом Кайрана.

Долгое время Эхин мечтал поступить в личную стражу Карраса, чтобы приблизиться к своей цели, но то ли Каррас что-то чувствовал и нарочно держал его на расстоянии, то ли это было простым совпадением. Но несколько раз, обращаясь с просьбами о вступлении в ряды названных, он всякий раз получал отказ. Эхин был храбрым воином, и ему предлагали возглавить сотню, но он отказался от этой чести. Сотник – это большой человек. У сотника не может быть свободного времени. Сотник получает жалование и большую долю с добычи. От богатства сердце зарастает жиром. Став сотником, Эхин мог бы захотеть жениться, поставить собственный шатер. Расхотелось бы умирать во исполнение старой клятвы, сказанной в детстве.

Эхин отказался от возвышения. Он был беден, почти нищ. Даже доспехи его не принадлежали самому Эхину. Ночевал он в теплое время года под открытым небом, а зимой – вместе с молодыми воинами, которые вповалку спали в шатре, рассчитанном на десяток.

Сам Эхин в свои двадцать шесть лет уже не был юношей. Он провел в войнах больше десяти лет, получил много ран, весь высох и потемнел на палящем степном солнце. Высокий, длиннорукий и длинноногий, Эхин выглядел пугающе из-за своей худобы и лихорадочно блестящих, светло-серых глаз. Он был настолько равнодушен ко всему в этом мире, что в свои годы так и не познал женщин. Вина он тоже не пил. Даже еда не была для него важна. Конская кровь с молоком, иногда заправленная мукой, а иногда и нет – этим он мог обходиться подолгу.

Эхина считали сумасшедшим, и это было близко к истине. Долгие годы взращиваемая в себе ненависть к Каррасу и страх быть разоблаченным сожгли, испепелили изнутри его душу. Не осталось ничего, кроме ненависти и ожидания смерти.

Но час расправы все не приходил.

Каррас жил и правил, у него подрастали сыновья.

Одно время Эхин думал убить молодого Конана. Но это стоило бы ему жизни, а главный враг остался бы невредим.

Видимо, клятву суждено будет исполнить только частично. Если он убьет Карраса – ему не жить. Но Эхин был готов к смерти.

Быть может единственным чувством, помимо ненависти к Каррасу, которое Эхин еще способен был испытывать, оставалась тень его детской дружбы с Иргали. Память об Иргали удерживала Эхина от окончательного впадения в безумие.

Иргали.

Иргали, которого сейчас зовут Тэвиш.

Иргали, который живет жизнью, которая должна была принадлежать Тэвишу.

Эхин ненавидел Иргали, но и тосковал по нему.

"Где же ты, брат мой Иргали?" – иногда в отчаянии, сжимая кулаки до того, что ногти вонзались в ладони, повторял про себя полубезумный Эхин. – "Неужели ты забыл о клятве, брат мой? Неужели жизнь оказалась для тебя важнее чести и важнее слов, которые мы шептали тогда, над остывающим телом Тэвиша?".

Чтобы лучше помнить свою клятву, Эхин часто вспоминал тот день, когда его отец сделал свой выбор, свой невообразимый, страшный выбор.

Охота на дичь чистой крови.

Когда над Каганатом воцарился Каррас, сын Конана, то на землях, подвластных киммерийцам, начались восстания податных племен.

Когда-то Конан разгромил оюзов, вырезал кумалов и смирил много вождей гирканских племен. Другие откочевали в далекие, прежде безлюдные степи.

Мир менялся, народы срывались с места, продвигались на сотни и тысячи лиг, сливались воедино, дробились, возвышались и впадали в ничтожество.

Еще совсем недавно, в дни ранней юности кагана Конана, гирканские орды вторгались в Старую Киммерию. Но в старости сам Конан правил обширными землями на восточных берегах Вилайета.

Завоевание просторов Гирканской Степи малочисленным киммерийским племенем удалось благодаря полководческому дару старого кагана и его свирепой жестокости. Но, безжалостный в дни войны, в дни мира Конан хотел быть милостивым правителем. Он был справедлив, так, как он понимал справедливость, будучи сыном Запада, будучи сыном Киммерийских гор.

Но чтобы править Степью – надо быть степняком.

Конан то ли не понимал, то ли отказывался понимать то, как устроена жизнь к востоку от Вилайета.

Конан заставил склониться перед собой многих степных ханов, иных убил, иных изгнал. Но само устройство жизни подвластных ему гирканцев он не тронул. Ими по-прежнему правили их урожденные ханы. Гирканцы любили родословные. Едва ли не единственное, что они писали своими странными квадратными рунами, были генеалогические древа их владык. Их ханы возводили родословие к древним богам и героям. Вековая традиция, а также милости, которые они оказывали своим подданным в дни засухи или джута, делали их власть несомненной.

Конану подчинялись только ханы, боявшиеся его закованных в бронзу и вываренную кожу всадников, сметавших гирканскую конницу, как смерч сносит стог сена. Но во внутренних делах своих племен ханы оставались полновластными господами. Стоило им молвить лишь слово, и, верные своим законным повелителям, гирканцы бесчисленных племен, обратили бы свое оружие против киммерийцев.

Их вообще ничто не связывало с новыми повелителями Степи.

Конан не успел изменить этот порядок, или не знал, как это сделать

И все же он был слишком грозным воителем, чтобы против него, пока он был полон сил, смели возвышать голос, или поднимать меч.

Старея, Конан все реже предпринимал карательные походы против непокорных.

Власть Каганата слабела на глазах, хотя со стороны он выглядел грозной державой.

Конан передал власть сыну, и, воспользовавшись этим, гирканцы подняли большой мятеж.

Тогда в Степь устремились отряды тяжело вооруженных киммерийских всадников. Они громили восставших в битвах, сжигали их становища, отгоняли стада лошадей и скота. Но смута все не прекращалась. Единого вождя это восстание не имело, и обездвижить змею, лишив ее головы, было невозможно.

Потерпев поражение в бою, гирканские ханы охотно валились в ноги грозному великому кагану, приносили все новые клятвы, отдавали в заложники сыновей...

А потом, только отъехав от ставки своего повелителя, вновь начинали интриговать, подбивать к бунту простолюдинов, искать поддержки у других царей Степи – у массагов или у аваханов, в Старом Иранистане или даже в Па-Те-Ни.

Быть может, Конана им и удалось бы обмануть мнимым смирением.

Но корону великого кагана носил теперь Каррас.

Каррас, сам был наполовину оюз, внук Гуюк-хана, он с молоком матери впитал истинно гирканские коварство и жестокость.

Потому Каррас недолго гонялся по просторам Степи за ханами-изменниками. Он сделал вид, что подался на их уловки, и вернулся в коренные владения киммерийцев, где кочевала сама Орда.

Там Каррас предался разгулу и пьянству, празднуя свои победы.

По всему выходило, что Каррас храбрый, но пустоголовый человек.

Среди гирканских ханов тогда возникла мысль, что они смогут использовать его в своих целях, что теперь не они будут подчиняться Орде, а глупый владыка Орды будет сражаться в их войнах.

И, как будто подтверждая эти мысли, Каррас действительно послал брата своего Адара, чтобы тот разграбил пограничные крепости массагов, с которыми воевали тогда керты.

Через три года правления Карраса, когда события первого года его царствования казались едва ли не давно минувшей стариной, Каррас нанес ответный удар.

Вычислив нужное количество священных "девяток" (девятьсот девяносто девять дней прошло после того, как он принял корону), Каррас назначил великий праздник.

К главной ставке Карраса, расположенной в устье великой реки Разадан, съехалась вся киммерийская знать.

Прибыли так же послы от сопредельных правителей.

Из-за моря Вилайет приплыли западные киммерийцы, еще помнившие о былом родстве.

Пиршество было неслыханным.

Не было числа зарезанным баранам, козлам, коням и верблюдам. Столы текли жиром и мясным соком. Мясо домашних животных, дичь и рыба, фрукты и белый хлеб, рассыпчатый рис и мед с горных лугов были столь изобильны, что даже закованным в колодки рабам и даже собачьему народу доставались сочные куски.

Рекой лилось вино, пиво и хмельной черный кумыс.

Люди объедались и опивались до одурения, до того, что самых утомленных бражничеством и обжорством верные слуги бесчувственных относили в шатры.

Несколько дней шли состязания борцов и лучников, скачки и гонки на колесницах.

В другое время пирующих развлекали танцоры и жонглеры, фокусники, музыканты и сказители.

Так пировал Каррас восемь дней. За это время выпил он немыслимое количество кумыса, выслушал множество славословий и принял множество клятв верности.

На девятый день, собрав всех крупнейших гирканских ханов с семьями и приближенными, Каррас долго пировал с ними, слушал их хвалебные речи, обнимался и целовался, как с равными.

А потом вдруг встал, вмиг посуровевший, протрезвевший, угрюмый и страшный.

И произнес только два слова.

– Хан харрадх! – рыкнул тогда Каррас.

Тут со всех сторон на пьяных и беззаботных ханов набросились телохранители Карраса, киммерийские полукровки, люди без семьи, без родовых имен и без собственных боевых кличей. Они служили Каррасу как верные псы.

И в тот день великий каган приказал им "рубите их".

Взмыли в воздух тяжелые киммерийские мечи и опустились на непокрытые головы, на беззащитные шеи, на выставленные в тщетной попытке спастись, руки.

Гирканскую знать избивали молча и безжалостно. Убивали и древних старцев, и не бреющих бороды юнцов. Убивали тех, кто в прошлом открыто бунтовал против Карраса и тех, кто хранил ему верность. Убивали, не разбирая роду и племени. Больше полутора сотен человек было убито в тот день, ни один не спасся.

Говорили, сам Каррас рубил головы, подводимых к нему людей кривой гирканской саблей.

От бешеного гнева, или от того, что жертвы сопротивлялись, он иногда промахивался и не срубал головы, а раскраивал их. Под конец не только сапоги и штаны, но и весь халат его был забрызган кровью и мозгами, и лицо и руки его были в крови.

Так Каррас нарушил древний запрет на пролитие ханской крови.

По старинному степному обычаю были казнены лишь несколько самых родовитых гирканцев. Их положили на живот и переломили им хребты, пригнув ноги к затылку.

Остальных изрубили в куски.

Каррас велел обезглавить всех убитых и головы их насадить на колья, которые выстроили вдоль дороги, ведущей в его ставку. Тела несчастных побросали в реку.

Но кровожадность Карраса не насытилась этой расправой над крупными ханами и их семьями. Он начал настоящую охоту на гирканскую знать.

По всей Степи три долгих года рыскали его верные люди и без жалости и промедления резали знатных гирканцев. Простолюдинов же почти не трогали. Их убивали, только если они сражались за своих законных господ. Если же они выдавали своих знатных сородичей, то могли занять их место, или просто получить полные меры серебра и золота, скота и зерна.

Счет убитых шел на многие сотни – у гирканцев большие семьи, а знатные роды иногда насчитывали тысячи человек. Щадили или самых худородных, или тех, кто доказывал свою верность великому кагану, принеся отсеченную голову родича.

Головы эти складывали в особые пирамиды.

В резне Каррасу помогали племена с Востока, прежде лишь платившие нерегулярную дань. Это были в основном гирканцы восточной ветви, люди с широкими скуластыми лицами, тогда как расправа шла над "бородатыми" гирканцами Запада.

Некогда племена степного Запада, считавшие себя много выше одетых в волчьи шкуры восточных народов, презирали их как дикарей и оборванцев. Теперь они были повержены в прах.

Шатры из белого войлока горели, расшитую золотом и серебром одежду, еще запятнанную кровью, примеряли на себя новые союзники кагана Карраса.

Каган пригласил из-за моря множество своих киммерийских родичей, которые услышав обещание богатых земель, охотно снимались с места целыми родами. Они прибывали сотнями – отлично вооруженные, закаленные десятилетиями больших войн и малых стычек, которые раздирали западные царства варваров. Каррас щедро одаривал их богатой добычей.

Реки крови лились по Степи, смешиваясь с реками слез.

Ужасная жестокость Карраса превышала все, что знала Степь, и без того жестокая. Каррас не щадил ни малых детей, ни почтенных стариков. Только молодых женщин он раздавал своим людям или брал себе наложницами. Старух же и почтенных матерей убивали без сомнений.

Дорого заплатила гирканская знать за своеволие, за прежнее непокорство.

Отцы и матери плакали, когда Каррас и его люди насиловали дочерей рядом с трупами их мужей и братьев. Потом и самих родителей убивали. Женщин, обнаженных, рыдающих от боли и унижения, гнали кнутами через толпу хохочущих воинов. Женщина доставалась тому, кто успевал ее схватить за косы.

Если женщина оказывалась беременной, ей позволяли родить, а ребенка потом убивали.

Сначала гирканцы еще были способны сопротивляться, сплотив вокруг себя верных людей. Были сражения, стычки, осады крепостиц и караванов.

Но своим приказом щадить простолюдинов и платить им за головы знати, Каррас разрушил вековое единство между племенными ханами и их людьми. Все больше людей покидало своих некогда законных владык.

Под конец великой резни не было уже битв.

Была охота на людей.

Беглецов вытаскивали из всех убежищ и схронов. Из горных гнезд и лесных урочищ, из затерянных в степи пастушьих юрт и из шалашей на речных островах. Некоторые прятались чуть ли не под землю, в курганы предков и родовые сокровищницы.

Но у Карраса было слишком много соглядатаев. Всегда находился тот, кому плата или мстительное удовольствие отдать своего прежнего хозяина в руки его врага, развязывали язык.

Каррас говорил, что достанет проклятых гирканских князей даже из под камней, где они теперь прячутся вместе с мокрицами и жуками.

Сам великий каган при каждом удобном случае лично казнил врагов.

За это его и прозвали Каррас – Кровопийца.

Ужасные сцены разыгрывались тогда в Степи.

Наконец, когда почти никого из прежде облеченных властью родов, не осталось в живых (счет убитым шел на тысячи, потому что рабов и челядь воины Карраса так же не щадили), Каррас оставил жизнь последним уцелевшим. Это было не милосердие я презрение. Он оставил жить самых робких, и потому для него не опасных.

Но участь их была хуже рабства.

Каррас приказал посадить трех племенных ханов на цепь. Они влачили жалкое существование у кухни, питаясь объедками. Иногда во время пиров их приводили, чтобы поглумиться, порадоваться их унижению. Тогда в несчастных бросали кости и корки хлеба, пинали их и катались на них верхом.

От такого изнурительного существования двое очень скоро умерли, а третий сошел с ума и только безумием облегчил свою участь. Цепь с него сняли, и он бродил по становищу, побираясь.

После великого избиения гирканской родовой знати Каррас полностью изменил характер власти в коренных землях Каганата. Все племена, чьи вожди с семьями были перебиты, Каррас раздал своим верным людям, киммерийцам и полукровкам.

Так же пригласил переселиться с западного берега Вилайета еще два киммерийских рода, каждый из которых насчитывал не меньше пяти тысяч шатров.

Одним из этих западных киммерийцев был отец Эхина.

Слово киммерийца.

Брайден был конным копейщиком, командиром двух дюжин всадников и главой небольшого клана. В древние времена таких называли "ри". Ко времени переселения за Вилайет слово это уже выходило из употребления, но положение главы большой семьи оставалось столь же почтенным.

Брайден прослужил Каррасу больше десяти лет и уже как будто понял, как устроена жизнь к востоку от Вилайета. Но оказалось, это не так.

Много размышляя о том, что случилось той страшной ночью, Эхин пришел к мысли, что во всем была виновата старая традиция, которой киммерийцы придерживались на протяжении веков. Но под палящим солнцем Великой Степи нельзя было хранить верность закону туманных гор.

Дело было в разгар весны, когда племена, как подвластные Каррасу, так и вольные, перегоняли свои стада на летние пастбища.

Брайден тоже перекочевывал в предгорья. В то время не было больших войн, охота на гирканцев знатной крови почти закончилась, и Каррас распустил большую часть своего воинства по родным становищам. Брайден вернулся после трехлетней отлучки. Он привез большую добычу, пригнал стадо пегих коней в три десятка голов. Про свои подвиги он рассказывал мало.

Медленно передвигаясь по цветущим равнинам, большая семья Брайдена, больше трех десятков человек, чувствовала царящий вокруг праздник жизни.

Эхин помнил, как заливались в небе птицы, как цветочный ковер шелестел под ногами коней и колесами повозок. Дни были полны повседневных трудов, но и радость тоже была – люди Брайдена пели песни, забавлялись борьбой и скачками, плескались во встречных реках.

Даже те несколько невольников, которыми владел Брайден, как будто сбросили с себя тяжесть своего положения. Весной счастливы все, кто до нее дотянул, так говорили степняки.

Они двигались к месту большого сбора киммерийских кочевников, к горным отрогам.

Там будут большие праздники, жертвоприношения в честь богов и торг. Мужчины будут искать себе невест. Юноши будут соревноваться в искусстве верховой езды, стрельбы из лука и в борьбе.

Приближались радостные дни.

Одиннадцатилетний Эхин и его семилетний брат Тэвиш были счастливы видеть отца.

Находившийся на пороге возмужания Эхин уже оставил детские игры, усердно упражнялся с деревянным мечом и небольшим луком. Много лет не видевший отца, он почти забыл его. Сейчас, после нескольких недель с Брайденом, снова ощутил сильнейшую привязанность к этому немногословному, но не казавшемуся угрюмым, высокому темноволосому человеку.

Брайден был еще молод, около тридцати лет, и у него было две жены и трое детей. Но вторую жену и ее дочь он будто не замечал, а вот Эхин и Тэвиш были ему дороги. С ними он становился необычно мягок, для киммерийского воина.

Подрастающего Эхина он с удовольствием учил стрелять и рубить на скаку, рассказывал ему истории их рода. В общем вел себя с ним почти как со взрослым, лишь иногда позволяя шутку или случайную ласку, вроде того, чтобы взъерошить тщательно зачесанные волосы сына.

А вот маленького Тэвиша отец баловал и опекал так, что даже самого Тэвиша это смущало. Он был еще маленький, но уже не такой, каким отец оставил его, уходя на войну. Он умел держаться в седле и тоже стрелял из своего детского лука. Он приносил с охоты сурков и считал себя уже мужчиной и воином, хотя конечно, это было не так. Тэвиш еще боялся темноты и змей, не умел плавать и боялся большой воды. Он верил в любые сказки и потому, если перед сном слушал истории о чудовищах, ночью непременно видел во сне мангасов-людоедов.

Он был смелый и стойкий мальчик, но все же ему было только семь лет.

Кроме жен Брайдена в его семью входили два его младших брата, с женами и детьми, и другие родичи. Семеро были взрослыми мужчинами, готовыми взяться в любой миг за оружие.

Тем вечером, когда мир Эхина рухнул, семья остановилась на берегу небольшого ручья. Должно быть, в летнюю жару этот ручей и вовсе пересыхал, но сейчас, во время весеннего цветения по белым камням с журчанием бежала прозрачная, чистая вода.

Было уже темно, и угли небольшого костерка, на котором варили похлебку, уже подернулись пеплом. Пора было идти спать, но Брайден и его сыновья сидели у гаснущего костра. Отец рассказывал им легенду о древнем воине по имени Конан. Песен про Конана киммерийцы знали бессчетное множество и были они самые разные. Одни были мрачными и кровавыми, а другие – веселыми. Казалось невероятным, что этот Конан в своей жизни пережил все, что ему приписывали.

– ... а потом с неба обрушилось чудовище и поглотило безумного колдуна Хандемира. После того, как смерть Бартатуи-кагана стала известна, войско гирканцев рассыпалось, и Согария осталась стоять непокоренной. Такой она и оставалась до времен Тогака. А Конан-Скиталец отправился на поиски новых приключений. Говорят, вскоре он покинул Гирканию, и больше его здесь не видели.

– Расскажи про Тогака, отец! – попросил Тэвиш, горящими глазами глядя на Брайдена.

– В другой раз.

– А ты был в Согарии, отец?

Брайден не успел ответить на этот вопрос. Он услышал топот копыт и поднялся, привычным движением схватив меч, который всегда держал под рукой.

– Да пребудет над вами благословение Вечного Неба. Опусти меч, киммирай! – раздался тихий, слабый голос. – Я не враг тебе, к тому же я слишком слаб.

Говоривший подъехал ближе. Это был худой человек, бородатый, остролицый и горбоносый. На своем тонконогом коне он сидел лишь потому, что был привязан к седлу. Из плеча его торчало древко стрелы. Правое бедро сочилось кровью. Должно быть были еще какие-то раны. Поперек седла его лежало легкое копье, но не похоже было, что этот гирканец способен метнуть его хотя бы на три шага.

Брайден крикнул своих невольников, чтобы они помогли раненому спуститься с седла и увели коня. Он так же велел позвать старую женщину, которая ведала лекарское дело, чтобы она осмотрела раны гостя.

Гирканец с трудом сделал несколько шагов и тяжело опустился рядом с костром.

Эхин и Тэвиш принялись подбрасывать в огонь прошлогодний репейник, который в этих краях вырастал ростом выше человека и прочный, как настоящее дерево.

Израненному гостю поднесли молока. Он напился и поблагодарил.

– Кто ты? И кто напал на тебя? – спросил, наконец, Брайден.

– Зовут меня Булат. – ответил гирканец, закашлялся и сплюнул кровью. – Когда-то я звался Булат-хан. Но нет у меня больше ханства и сам я изгой. Ты киммирай, я угадал верно?

– Да. Я Брайден, сын Эхина, копейщик. Служу великому кагану, под бунчуком Коди.

– Ты говоришь иначе, чем они.

– Я из тех киммерийцев, что недавно прибыли из-за моря.

Булат тяжело вздохнул.

– Если хочешь убить меня – убей и отнеси мою голову Каррасу, сыну Конана. Это его люди гнали меня точно зверя и ранили меня.

Брайден усмехнулся.

– Немного чести убить воина, который на ногах не стоит от ран. Ты пришел к моему огню, выпил молока от моих кобылиц. Нет, Булат, который раньше был ханом, я не буду убивать тебя. Сейчас время мира.

– Каррас не знает, что такое мир. – ответил Булат.

– Каррас великий воин и мой господин. Не говори о нем плохо, это оскорбит мой дом.

– Прости, киммирай. У меня и в мыслях не было оскорбить тебя. Я говорю тебе спасибо за твое гостеприимство.

Пришла старуха и в свете разгоревшегося пламени осмотрела раны Булата.

– Если вытащить стрелу – он тут же умрет. – сказала она.

– А если не вытащить?

– Тоже умрет, но позже.

Булат тихо рассмеялся. Кровь снова пошла у него изо рта.

– Такова вся наша жизнь. – сказал он, вытирая кровь. – Видимо не суждено мне увидеть следующий рассвет.

– Такова воля богов.

– Я знаю это, и не боюсь смерти. Мне она кажется лишь избавлением от боли. Последние три года были страшными для меня. Ты понимаешь, о чем я говорю, не так ли, Брайден-копейщик?

– Вы прогневали великого кагана, и он обратил против вас оружие. Вы нарушили закон, а Каррас – это меч закона.

– Все так. – согласился Булат, который раньше был ханом. – Мы объявили войну и проиграли. И все же жалко, что целые роды стерты с лица Матери-Земли. Теперь Степь принадлежит вам, киммирай. Но лишь Небо знает, как долго вы сохраните свою власть.

Брайден ничего не ответил.

– Я умираю, Брайден. Скажи мне, человек из-за моря, в твоем сердце есть место милосердию?

– Я ничего не могу сделать для тебя, Булат. Но я могу предать тебя погребению по вашим обычаям, и принести над твоей могилой жертву.

– Речь не обо мне. – ответил бывший хан. – Ты кажешься мне человеком чести, и у тебя самого есть сыновья. Спаси жизнь моего сына, не отдавай его Каррасу. Он еще ребенок, ему всего семь лет. Я велел ему спрятаться в балке, к востоку от вашего лагеря и поехал вперед один. Ответь мне, ты спасешь ему жизнь?! – последние слова Булат скорее выдохнул, чем произнес. Жизнь утекала из него вместе с кровью.

Брайден долго не отвечал. Непросто было пойти на то, что предлагал ему Булат.

– Сын знает, где я и мой отец, схоронили наши сокровища от Карраса. Больше трех пудов серебра и золота иранистанстанскими и вендийскими монетами! – прошептал Булат.

– Да как ты смеешь?! – рявкнул Брайден. – Не вздумай купить меня!

– Ты все же не ответил мне, киммирай. Ты спасешь моего сына?

Если бы бывший хан не упомянул о серебре, но Брайден скорее всего отказался бы. Но сейчас была задета его гордость. Гордость, а вовсе не алчность.

– Я сохраню жизнь твоего сына, Булат! И я сделаю это не ради твоего серебра, а ради того, что принял тебя у своего костра. Закон одной дороги, ты слышал о нем?

– Да, киммирай.

– Ты был на одной дороге со мной, а скоро ты уйдешь на последнюю тропу. Я клянусь тебе, Булат, что сохраню жизнь твоему сыну, чего бы мне это не стоило. Клянусь тенью моего отца и старыми богами моего народа.

– Благодарю тебя, киммирай. Пусть с тобой будет благословение Неба.

Брайден послал своего брата и еще двух мужчин туда, куда указал Булат. Они вскоре вернулись, и привели с собой мальчика лет семи. Темнолицый, красивый, большеглазый, он совсем не походил на своего отца. Но все же увидев Булата, устремился к нему и обнял его. Отец с сыном обменялись несколькими словами на языке, которого ни Брайден, ни его люди не поняли.

А потом Булат откинулся на спину, и очень скоро просто перестал дышать.

Сын его заплакал. Маленький Тэвиш тоже не смог сдержать слез. Брайден и Эхин растерянно смотрели на тело бывшего хана и его заплаканного сына.

– Твой отец ушел на последнюю тропу. – по-киммерийски сказал Эхин, но мальчик его понял. Он поднял заплаканные глаза на Эхина и ответил.

– Теперь я последний в нашем роду.

После этого он заплакал еще горше.

– Ты не хан. – сказал Тэвиш.

Сын Булата ничего не ответил.

– Ты гость в моем становище. – сказал Брайден. – Я поклялся твоему отцу, что сохраню тебе жизнь. Отныне мой шатер – твой шатер. Ты станешь мне как сын.

– Я не хочу быть сыном киммирая! – неожиданно воскликнул мальчик, но Брайден сказал ему.

– Это была воля твоего отца.

– Я Иргали. – сказал сын Булата. – Когда-нибудь я стану ханом.

– Нет, ханом ты не станешь. Если ты не прекратишь говорить глупости, то я не смогу спасти твою жизнь.

– Но я стану ханом! – опять возвысил голос Иргали.

Брайден не стал спорить с ребенком.

– Это мои сыновья. Старшего зовут Эхин, а младшего Тэвиш. Они будут твоими братьями. Ты голоден, Иргали?

– Нет. – всхлипнул ребенок.

В самом деле, кто сможет есть, проводив на последнюю тропу отца, который истек кровью у тебя на глазах.

– Эхин. – повернулся Брайден к старшему сыну. – Проводи Иргали в вашу палатку. Сними с него эту одежду и спрячь ее. Выдай ему что-нибудь попроще.

Эхин так и сделал. Он велел безвольному Иргали снять дорогой, хорошего сукна, кафтан, остроносые сапоги и красные штаны, и дал ему простую длинную рубаху и штаны до колен.

– А сапоги? – удивился Иргали.

– Ходи босиком. – ответил Эхин, и сын хана неуверенно поплелся за ним – сухая трава и камушки кололи непривычные ноги. Такой же босоногий Тэвиш шел рядом, никакого неудобства не выказывая.

Утро еще не расцвело, когда в становище Брайдена услышали топот копыт, какой может издавать только большой отряд на тяжелых боевых конях. В предрассветном тумане с востока выплыл первый всадник.

Это был могучего сложения киммерийский воин в доспехах. Он сидел на коне столь огромном, что тот больше походил на странного длинноногого буйвола. Всадник поднял копье, но, увидев, что перед ним соплеменник, воткнул его в землю.

Следом за гигантом из тумана один за другим возникали другие воины на всхрапывающих лошадях.

– Я Кайран, тысячник, правая рука великого кагана. – сказал великан. – По велению нашего господина мы разыскиваем предателя и врага Золотого Шатра, гирканца по имени Булат. Ты видел его, всадник?

– Да, господин. Он ночью прискакал в мое становище. Я дал ему напиться.

– Это хорошо. – усмехнулся Кайран. – Веди его сюда.

– Не могу, господин.

– Почему же? Он покинул твой лагерь?

– Можно и, так сказать. Он умер от ран.

Кайран на миг помрачнел.

– Это плохая весть. Великий каган, да правит он девяносто девять лет, хотел допросить его.

Кайран тяжело спрыгнул на землю. С ним спешилось еще два воина.

– Покажи мне тело.

Брайден подвел его к бездыханному Булату, которого завернули в старый вытертый ковер и положили около телеги.

Кайран наступил на край ковра, потом пнул тело, и ковер развернулся.

– Да, это он. – кивнул тысячник и коротким жестом отдал приказ одному из своих людей.

Тот вытащил тяжелую кривую саблю и хотел отсечь голову мертвого Булата. Но Брайден протестующее вскинул руку.

– Не надо! Ты видишь, что он мертв, этого довольно. Я обещал, что похороню его согласно обычаю.

Кайран пожал плечами.

– Как скажешь. Обычно мы рубим головы, но моего слова будет достаточно.

Потом он резко повернулся к Брайдену.

– Где его сын?

От неожиданного вопроса Брайден вздрогнул, как от удара.

– Я помню тебя, Брайден-копейщик. – сказал тысячник. – Ты храбр, бросаться на врага с копьем, но слишком уж милостив к побежденным. У Булата есть сын, и этого сына он вез с собой, когда убегал от меня. Где его сын? Говори! Ты тоже что-то пообещал умирающему Булату? Ты знаешь, где его сын, так? Ты спрятал его, я вижу это!

Брайден молчал. Он думал, что сейчас Кайран прикажет своим всадникам начать обыскивать его лагерь. Брайден готов был вступить в бой с людьми Кайрана. Он – человек Карраса, но в своем становище он полновластный господин.