Текст книги "Владыки бескрайних просторов (СИ)"

Автор книги: Михаил Боровых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Боровых Михаил
Владыки бескрайних просторов

Владыки бескрайних просторов.

А некоторые киммерийские кланы ушли на восток,

на ту сторону высохшего внутреннего моря, и спустя несколько веков,

приняв в себя гирканскую кровь,

вернулись на запад под названием скифов.

Роберт Говард "Хайборийская эра".

Слушай, внук мой, я расскажу тебе о том, как далеко на Востоке, среди бескрайних степей, где говорят, земля стала бурой, столь напиталась она кровью павших, в битвах, походах и тяжких трудах родился наш народ.

Я говорю так, потому что хотя во мне течет чистая кровь пришедших с Запада горцев, вокруг меня уже сплошь потомки смешанных браков. Воистину, исчез киммерийский род ротай, ведший свою родословную от Темных Веков, но исчезло и племя оюзов, столь жестоко враждовавшее с ним.

Наш нынешний вождь Каррас – мой сын и твой отец, родился через год после великой битвы, что положила конец нашей вражде с оюзами.

Его мать приходилась дочерью хану Гуюку, с которого я содрал кожу, что бы повесить ее как знамя.

О, помню, что первое время, ложась спать, я связывал мою Арзу покрепче, чтобы она не перерезала мне горло. Да, несколько раз она пыталась так сделать. Но прошло не так уж много времени, Каррас еще не начал ходить, и между мной и Арзу воцарилось полное согласие.

Мы прожили больше дюжины лет, пока лихорадка не забрала мою Арзу, и после ее смерти я взял себе другой жены.

Прости меня, внук, я стал стар и видимо, слишком чувствителен!

Конечно, ты же хочешь послушать о великих битвах, славных поединках, грандиозных осадах городов, а не воспоминания старика о давно покинувшей его жене. Всему свое время.

Мне почти восемьдесят лет. Насколько я знаю – я последний, кто родился в Киммерийских Горах и помнит их. Было еще несколько стариков, но за последние годы всех их унесла смерть.

Говорят, еще жива старая Айрис, но она ведьма. Она была стара уже в те годы, когда я был юн.

Я родился в год величайшего сражения, которое сотрясало Киммерийские Горы. Когда я был маленьким, то еще видел груды костей, заржавленного оружия и истлевающих дорогих одежд.

Только они и остались от гирканской орды, что вторглась на нашу древнюю родину. Мой отец был там, и по его словам, никогда больше он не дрался в сражении столь долгом и жестоком.

Гирканцев вел великий вождь, чье имя на многие годы стало чем-то вроде страшного проклятия для всех народов нашего мира и без того истерзанного войнами. Он пришел с Востока, и принес гирканцам новую веру.

Он звал себя Тогак, но были у него и другие имена.

До самых Киммерийских Гор грозный Тогак и его воинство не знали поражений. Но там, в долине окруженной заснеженными пиками гор, его ждал крах. Мой отец говорил, что грохот сражения, крики гибнущих людей и лошадей было слышно на много лиг вокруг.

Гирканцы не смогли использовать конницу, как они привыкли, наши предки дрались, как будто каждый из них был одержим.

Тогак пал в бою, а остатки гирканцев бежали с позором, бросая обозы и своих раненых.

В тот день, на том истоптанном поле, на миг родилось, чтобы потом снова развеяться по ветру, киммерийское единство. Воины десятков кланов хоть на несколько дней, стали единым народом, мощь которого потрясла их самих.

Мой отец назвал меня Конаном в честь древнего воина, столь славного, что имя его пережило столетия. Конан стал королем Аквилонии, на троне задушив ее прежнего деспота и правил долгие годы, наводя страх на своих врагов.

Хотя почти всю жизнь тот Конан прожил вне родной Киммерии, его помнили и почитали, а иные говорили, что настанет день, когда древний герой вернется, что бы помочь своим потомкам победить в великой битве.

Моя юность пришлась на времена, которые можно назвать мирными, если мерить привычной киммерийской мерой. Не было ничего, кроме стычек на границах, в которых юные воины, и я среди них, искали славы и добычи.

Но когда с севера, спасаясь от наступающих великих льдов, хлынули, подобно реке, асы и ваны, мы не могли им противостоять так, как противостояли гирканцам. Мне было семнадцать лет, и я уже убил трех врагов, когда киммерийцы вынуждены были покинуть родные горы, оставив там могилы праотцов, дома, поля и пастбища.

Так из оседлого народа мы превратились в вечных странников.

Мы устремились на юг, сметая последние остатки старого Хайборейского Мира.

Когда-нибудь я расскажу об этом, но сегодня моя история будет об оюзах и нашей с ними вражде.

Тогда мы не были единым народом, который вел какой-то один вождь. Но мы были киммерийцами, чтили одних и тех же богов и героев, и хотя временами племя по-прежнему шло на племя, а клан на клан, некая смутная общность держала нас вместе. Тысячи лет, проведенные в горах, нельзя было разом забыть, выйдя на равнины.

Сначала нашими врагами были пикты, малорослый бронзовокожий народ, что всего два поколения назад разрушил Аквилонскую Империю. Но какими свирепыми ни были бы пикты, мы прорубались сквозь них, как сквозь густой подлесок.

Что-то случилось с нами в те годы. Прежде нас интересовали только свои пастбища, да неприкосновенность своих границ. Редкие набеги на ближайших соседей за славой и добычей мало что меняли в веками устоявшейся жизни горцев, и были делом тоже по-своему привычным и рутинным.

Но бесконечные просторы и богатства мира, в который мы вышли, постепенно поселили в душе неуемную жажду. То была не просто жажда добычи или могущества. Будь это так, еще во времена молодости моего отца, мы осели бы на отбитых у пиктов аквилонских равнинах, засеяв их рожью, пустив своих коз и овец по их лугам. И через два или три поколения превратились в народ земледельцев, охраняющий свои угодья от кочевников.

Но видимо слишком долго киммерийцы провели в туманных горах, слишком голодны были их сердца и глаза. Можно насытить живот, но никогда – сердце.

С каждым годом из народа, вынужденно сорвавшегося с места, мы все больше обращались в кочевников. Мы шли вперед лавиной, но эта лавина придерживалась определенного порядка.

Прежде мы сражались в основном пешими, а сейчас будто приросли к спинам лошадей.

Прежде мы годами держались своих родных ущелий, теперь каждый год становились на стоянку на новом месте. Мы запахивали землю, пускали пастись скот, а потом снимали урожай, и шли дальше, гоня перед собой растущие стада.

Но это было не мирное кочевье в безлюдной бескрайней степи, какие ты, внук мой, должно быть помнишь по дням своего отрочества. Нет, каждый шаг давался с боем. Мы рассеивали перед собой хайборейцев и пиктов, которые над ними властвовали, а за нами следом шли асы и ванны.

Ты никогда не увидишь ничего подобного.

Величественные города прошлого были заброшены или лежали в руинах. Среди древних храмов и дворцов разбивали свои лагеря наши вожди.

Не все хайборейцы сгинули без следа, часть их смешалась со своими завоевателями. Но если сами хайборейцы и не погибли, то погиб мир, который они построили до того. Люди забывали имена своих старых богов. Среди них почти не осталось мудрецов-книжников.

Я помню их, этих людей, которые уходили в прошлое, даже будучи живыми и полными сил. Они оставались позади, среди остатков своего мира, становясь призраками до того, как переставали биться их сердца.

А мы, киммерийцы, все шли вперед.

Мы разбили пиктов, пройдя огнем и мечом то, что прежде было сердцем Аквилонии.

Но, не останавливаясь, мы повернули на Восток.

О, если я начну перечислять те сражения и вспоминать имена вождей, что вели нас, этот рассказ станет бесконечным! В другой раз, внук мой, в другой раз.

Когда мне было тридцать лет, мы опрокинули новую гирканскую орду на землях, что некогда были древним королевством Бритуния.

И опять пошли дальше.

Говорят, во все времена народы Востока стремились на Запад, что бы увидеть море, в которое садится Солнце.

И это, конечно, правда.

Но правда и то, что народы Запада всегда мечтали увидеть место, где Солнце рождается.

Конечно, и сказочные богатства городов Востока манили нас, когда мы, перевалив горные хребты старой Заморы, обрушились на Туран.

Прошло не так уж много времени – одно поколение успело сменить другое, а киммерийцы, что дрались с армией Тогака, не узнали бы в тех людях, что вышли к Султанапуру, своих сородичей.

Мой отец в то время уже давно был мертв, пал в бою где-то в Гандерланде и я стал главой семьи. Но времена изменились, и от главы семьи теперь требовалось не только следить за неприкосновенностью семейного пастбища и капища, улаживать ссоры между родичами и резать во время пиров запеченную тушу барана.

Нет, теперь нам нужны были пленники и добыча, пиры сразу для сотен воинов, кровавые игрища в честь наших павших героев. Мы все еще были киммерийцами, несли с собой наши законы чести и имена наших богов, которые тогда будто проснулись, требуя все больше золота и крови.

С тех пор, как мне исполнилось тринадцать, я не хотел ничего кроме славы.

А когда мне исполнилось тридцать, я обрел ее больше, чем рассчитывал. У меня было три дюжины всадников, которые считали меня своим вождем. У меня было больше дюжины наложниц. Когда я ставил шатер, в нем могло поместиться больше полусотни человек, хотя для этого и приходилось потесниться.

Мое знамя тогда составляла почти сотня вражеских скальпов и лошадиный череп.

Я принадлежал клану ротай, который еще во времена нашего затворничества в горах отличался любовью к лошадям и умел сражаться конным. Сейчас, на бескрайних просторах Востока мы стали с конями единым целым. Не помню, кто и когда принес первую жертву лошадиному богу. Но потом я сам зарезал не одного пленника, чтобы окропить его кровью выбеленный череп, призывая себе удачу в бою.

Ты, должно быть, бывал в городах Турана.

Теперь они лишь тень себя прошлых.

Султанапур продержался все лето и осень, но в день зимнего Солнцестояния мы взобрались на стены и устремились внутрь.

Резня была страшной, а добычи мы набрали столько, что колеса наших повозок зарывались даже в сухую каменистую землю.

Потом случилось что-то совсем уж необычайное.

Наши вожди заключили временный союз с асами и ванами, и этого удара гирканцы, бывшие прежде повелителями половины мира, уже не перенесли. Они бежали, снимаясь с насиженных мест, и оставляя за собой руины и горы трупов. Их вожди приказывали сжигать свои же селения и резать старых рабов и раненых пленных, которые задерживали орду в пути. Мы преследовали их до северных пределов Вилайета, но зима застала нас в пути, и тогда решено было остановиться.

Наступила весна, но продолжения похода не последовало.

Говорят, все началось с того, что поссорились вождь асов по имени Виле и вождь киммерийского рода сыновей льва, Эйнгасс. Они сошлись в поединке, Эйнгасс отрубил руку Виле. Казалось, все идет к резне между асами и киммерийцами, но на самом деле и в нашем стане уже не было единства. Слишком долгий поход, слишком много добычи, слишком много павших.

Мы увидели море, в котором, как считали раньше, рождается Солнце.

Мы устали хоронить не переживших дороги детей.

Пока мы двигались вперед, единство сохранялось. Но стоило остановиться, наши вожди тотчас перессорились друг с другом и со своими союзниками. Кто-то считал, что нужно остаться на этих землях, разделив их по справедливости. Кто-то мечтал о продолжении похода.

Первыми снялись с места сыновья льва. Они всегда были сами угрюмыми, самыми замкнутыми, самыми верными дедовским обычаям. Везя на копье отрубленную руку Виле, Эйнгасс выступил во главе своего племени, и путь его лежал обратно, на Запад.

Одни говорили, что он сошел с ума, другие, что ему явился сам Кром, обычно молчаливый грозный бог, которого наш народ почитал как творца вселенной, и приказал вернуть отеческие земли.

Больше никто возвращаться не захотел, видимо Кром никого больше не посещал во сне. Мы принялись делить между собой туранские города и равнины, заморийские рудники и бритунские пастбища.

Воцарилась усобица, в которой все дрались со всеми. Киммерийцы с асами и ванами, и между собой, асы и ваны между собой и с киммерийцами. Род шел на род, клан на клан, семья на семью, а случалось, и кровные родичи оказывались по разные стороны линии щитов.

Нашим вождем тогда был Диармайд, молодой, моложе, чем я, отважный и полный странных идей.

Однажды он собрал нас, своих названных воинов и сказал, что хочет идти дальше на Восток. Да, там неизведанные земли, таящие возможно, страшные опасности, и именно туда мы изгнали гирканцев, которые растворились в заснеженных северных степях, уводя с собой рабов и пленников.

Но разве могут степи за Вилайетом оказаться неприветливее, чем наши родные горы, жарче, чем пустыни Хаурана и скрывать ужасы, которых мы еще не видели в заморийских мертвых городах?

Разве мы уже не били гирканцев?

И разве мы не сможем повернуть назад, если поход окажется уж слишком опасным?

И не было человека, который уверенно возразил бы вождю. И причиной тому был не страх перед ним и даже не уважение.

В тот миг мы все думали так же.

Ты не устал еще слушать, внук мой? Хорошо, если нет, потому что все это лишь вступление к той истории, которую я хочу тебе поведать.

Плесни мне еще этого странного напитка, который вы научились делать из молока.

Да, ты мой внук по крови и по духу, но ты уже не киммерийский горец, ты сын степи, киммирай, всадник, мечу предпочитающий копье и лук, и требы ты приносишь иным богам.

Я последний, кто помнит родные горы.

Последний кто помнит, кем мы были до того, как пришли в степи оюзов.

Меня не станет и некому будет рассказать о тех днях.

Потому слушай.

Нашему племени привычно было сниматься с места и отправляться в долгий поход. Но до того мы шли вместе со всеми своими соплеменниками, теперь же были одни. С нами увязались около трех тысяч ванов, отчаянных сорвиголов, которые когда-то жили на самом севере Ванахейма, ныне захваченном льдами. Раньше их домом было море, они были прекрасными мореходами и корабельщиками. Думаю, если бы мы решили в полной мере положиться на ванов с их кораблями, путь наш был бы много быстрее, хотя и нельзя сказать, безопаснее ли.

Море Вилайет превратилось в такое же место войны всех со всеми, как и остальной мир. Корабли бесчисленных мелких правителей и просто разбойников сновали по его водам, топили и грабили друг друга, разоряли прибрежные селения, захватывали, продавали и снова перепродавали рабов. Нам же море было совершенно чуждо, мы боялись и не знали его. Ваны сколотили несколько небольших кораблей, которые шли вдоль берега и везли самый тяжелый груз.

Мы двинулись в путь как обычно, весной, когда только стали подниматься степные травы. На много лиг растянулся наш караван, в котором ехали и шли тысячи людей, мужчины в полном рассвете сил, каким я был в те дни, старики, женщины, дети.

Наш путь всюду был отмечен могильными курганами, которые мы насыпали над умершими. Много жизней взяла сухая степь, которая очень скоро раскалилась под немилосердными солнечными лучами.

Часто мы шли по костям, которые остались белеть среди просторов северного Турана после великого исхода гирканцев. Некоторые из тел еще не успели обратиться в настоящие скелеты, сохраняя на себе остатки иссохшей плоти и изорванные, выцветшие одежды. Порой мне казалось, что вот-вот и эти мертвецы встанут и замашут на нас своими тонкими, похожими на прутья руками, пробуя остановить от дальнейшего путешествия.

Тогда умерла моя Флавия – сероглазая красавица, которую я отбил у пиктов еще в начале нашего похода. Я похоронил ее где-то там, в степях у северных берегов Вилайета.

Хотя у меня было много наложниц, до Арзу мое сердце оставалось пустым.

Флавия умерла не одна, рядом с ней в могилу положили крошечный трупик моего только что родившегося сына.

Нас преследовали не только тяготы пути. На нас нападали разрозненные и немногочисленные, но свирепые, горевшие жаждой мести, гирканцы, которые не решились или не успели уйти за своими сородичами на Восток. Однажды передовой наш отряд во главе с самим вождем, попал в засаду, которую подстроили странные жители побережья. Низкорослые, почти карлики, с уродливо большими головами, они жили в скалах у моря, но боялись воды, собирали моллюсков на прибрежном песке, а когда не хватало этой скудной пищи, по жребию выбирали жертву среди своих, и поедали ее.

Так же они занимались разбоем, грабя караваны, и разбившиеся суда. Это были жалкие и малочисленные люди, которые вели уродливую жизнь и постепенно вырождались от кровосмешения и нездоровой пищи, но их врожденное коварство и беспечность нашего предводителя, позволили им чуть не одержать верх над полусотней храбрых воинов.

Диармайд и его дружинники едва вырвались из узкого ущелья, где на них со всех сторон летели камни, стрелы, горящие факелы.

Но вернулись не все, кто пошли вместе с вождем. Едва ли треть уцелела.

Мы вернулись при свете дня, и принялись за этих уродливых людей уже всерьез. Мы выкуривали их из нор, разводя костры перед входами в пещеру, и безжалостно рубили тех, кто искал спасения от едкого дыма, не разбирая, кто перед нами, воин или женщина. Потом несколько отчаянных воинов пошли внутрь, но вернулся только один, весь покрытый кровью, и кажется, чуть помешавшийся.

Поняв, что больше сделать ничего нельзя, мы завалили входы в пещеры самыми большими камнями, которые могли сдвинуть с места, а потом устроили плотину и отвели русло небольшой реки, что бы оно навек скрыло под водой обиталище этих мерзких тварей.

Это задержало, но не остановило нас.

Осенью весь род ротай вместе со своими союзниками рыжеволосыми ванами, уже достиг тех крутых, таящих в себе множество опасностей, гор, в которых не так давно исчезли гирканцы, уходившие на Восток.

Был выбор – подождать до весны в северной степи, или попробовать идти через горы. Тогда киммерийцы еще считали себя горцами, большая часть из нас родилась среди покрытых туманом вершин старой родины, и считали, что нет таких скал, что надолго нас задержат.

Но это были чужие, незнакомые горы, и ни один переход ни до, ни после, не стоил племени стольких сил и стольких жизней. Мы обмораживались и срывались в пропасть, теряли лошадей и скот, которые гибли от холода и голода, нас ждали камнепады и снежные лавины.

Там тоже были местные жители, горцы, как и мы, которые не привыкли, чтобы на их землю ступала нога чужака. Они нападали на небольшие отряды и угоняли скот, ломали повозки и увечили нам лошадей. Мы убивали их безо всякой жалости, а если кто-то попадал в плен, то участь его была ужасной. Диармайд словно обезумел тогда. Видимо этой казни он научился у гирканцев – на нашем пути остались колья, на которых корчились еще живые горцы.

Как и в степи, всюду в горах нас встречали следы гирканского исхода. Только здесь трупы не иссохли под палящим солнцем, а замерзли, и превратились в немые указатели. Снова и снова мне казалось, что сейчас один из таких мертвецов откроет глаза и заговорит, и слова его будут "остановитесь, безумцы, что вам нужно там, на Востоке".

Мы шли узкой тропой вдоль моря, от которого тянуло невыносимым стылым холодом, и налетали настоящие ураганы, приносившие сначала дождь, затем град, а затем и снег.

Этот переход отнял немало жизней, но когда весной мы ступили на равнины Гиркании, которые ваны тут же окрестили Травяным Морем, нам показалось, что мы обрели райские кущи.

Всюду, куда хватало глаз, тянулась зеленая степь. Была весна, и трава и еще не поднялась в полную силу, видно было, что наш валящийся с ног скот очень скоро нагуляет бока. Мы пересекли несколько небольших рек. То там, то здесь встречались перелески.

Гирканцев как будто не было видно, хотя следы их остались на земле.

Через несколько дней вернулись передовые отряды, и рассказали, что видели огромные стада диких быков и лошадей, и еще каких-то тварей, похожих на ослов. Молодые воины отправились на большую охоту, после которой все племя несколько дней пировало свежим мясом.

Мы были столь измотаны годом в пути, который обошелся нам во множество жизней, что тут же приняли решение остановиться. На год, а может быть и навсегда.

То зерно, что не съели зимой, бросили в черную, жирную землю. Стада паслись на сочной, высокой траве. В реках в изобилии водилась рыба. Чуть позже к берегу подошли корабли ванов, что переждали зиму в бухтах у западного берега. Они принесли новости о жестокой войне, которая охватила все западное побережье, и мы радовались, хлопали друг друга по плечам, поздравляя с тем, какое удачное решение приняли, послушав своего вождя.

Посевы только поднялись на три дюйма от земли, когда одному из наших охотничьих отрядов повстречались, наконец, оюзы.

Ты, конечно, знаешь, кто такие оюзы, в тебе самом течет их кровь.

А для нас, хотя мы и прошли уже много лиг по степи, и сами почти стали степняками, это был новый и совершенно незнакомый враг.

Говорят, что первым оюзом, который заговорил с киммерийцем был Сылчак, богатырь и певец, частый гость в шатре хана Гуюка. Тем киммерийцем, к которому он обратился, был Ридерх, названный воин Диармайда, прославленный поединщик. Они никогда не поняли бы друг друга, но у Сылчака был раб, который сносно знал язык ванов, а Ридерх, как и все мы, понемногу освоил ванское наречие за проведенные вместе месяцы.

Ридерх говорил, что Сылчак сразу же начал с угроз, а потом пустился в рассказы о могуществе и жестокости своего покровителя, хана Гуюка. Он сказал, что если пришельцы с Запада не покинут земли, принадлежащие его хану, то "очень скоро степные волки будут играть вашими костями". Позже мы узнали, что оюзы почитают волков, считают их священными животными, что совсем не мешает им охотиться на волков ради теплых шкур и всевозможных амулетов из зубов и когтей.

Ридерх ответил, что если оюзы в самом деле столь могучи, то пусть придут с оружием в руках и докажут это. И что неизвестно, чьи еще кости останутся белеть в степи.

Сылчак выхватил меч и бросился вперед, но Ридерх выбил его из седла и перерезал Сылчаку горло. Два юных воина, сыновья Сылчака, поддались страху, увидев, как быстро чужеземец расправился с их могучим отцом. Они поскакали прочь. Ридерх отрубил Сылчаку голову, и забрал ее с собой, а обезглавленный труп оставил лежать в степи.

Рабы Сылчака, общим числом трое, бросились Ридерху в ноги, умоляя взять их в услужение. Оюзы убьют их мучительной смертью, если они посмеют вернуться.

Ридерх позволил им ехать с собой. Позднее эти люди очень сильно помогли нам, поведав многое об оюзах.

Днем позже сыновья Сылчака, устыдившись своего страха, вернулись за телом отца, которое уже сильно погрызли волки, и отвезли его в родное становище. Говорят Гуюк, когда увидел обезглавленное тело своего певца, от горя вырвал клок волос из бороды и поклялся отомстить страшной местью.

Но Гуюк был хитер.

Через несколько дней приехали послы от оюзов. Они сказали, что их хан не держит зла на чужеземцев, раз Сылчак пал в честном бою один на один. Так решили боги, чтобы чужак оказался сильнее, а значит Ридерх не совершил никакого преступления, кроме глумления над телом. Послы Гуюка потребовали вернуть голову убитого богатыря для достойного захоронения, что бы мать и жены смогли оплакать убитого. Они обещали, что оюзы не станут мстить.

Степь велика и места хватит для всех, говорили оюзы, но надо обсудить условия. Пусть ваш вождь поговорит с нашим ханом. У двух таких славных народов как киммирай и оюзы нет причин для войны.

Не думаю, что Диармайд был столь наивен, что поверил всем посулам оюзов. Но он хотел мира, потому что нас сильно измотал последний переход.

Диармайд взял голову Сылчака, нескольких названных воинов (Ридерха среди них не было) и поехал к оюзам для переговоров.

Но оюзы не чтили неприкосновенность посланников.

Во время пира они захватили киммерийцев в плен, и после этого подвергли ужасным пыткам. С наших людей сдирали кожу, выворачивали им суставы, выкалывали глаза и вырывали языки, вырезали из тела полосы мяса, которые тут же жарили и ели.

Так отомстили оюзы за Сылчака.

Все это мы узнали от пленных оюзов потом.

А сейчас одинокий оюз привел к нашему лагерю коня, нагруженного содранной кожей, и тут же поскакал с такой скоростью, что никто не смог его догнать.

Тогда мы собрались на совет. Раз Диармайд был мертв, мы провозгласили новым вождем Ридерха.

И Ридерх на своем мече поклялся, что не сложит оружия, пока жив хоть один оюз. Мы собрали три сотни самых сильных воинов, взяли самых выносливых коней, и отправились в степь.

Мы все еще не знали, сколь многочисленны наши враги, быть может, это небольшой клан кочевников, а может быть огромная орда, но собирались нанести быстрый удар по становищу, и повернуть обратно.

Я был в том отряде, внук мой.

Мы застали степняков врасплох, многие из них были до безобразия пьяны и не могли сражаться. Тем сильнее была наша ярость. Думаю, в тот день мы перерезали не меньше пяти сотен человек. Мы валили и поджигали шатры, рубили и кололи бегущих, не разбирая, где сильный воин, а где женщины и старики. Жажда мести была столь велика, что мы резали всех без разбора. Даже те из них, кто мог держать в руках оружие, были слишком растеряны и разрознены, и потому сопротивление их было яростным, но обреченным.

Оставшихся в живых мы согнали в толпу, осыпая их ударами бичей.

Ридерх искал Гуюка и его приближенных. Был уже рассвет. И только тут мы поняли, что напали на другое племя. То были не коренастые, чернобородые, с бронзовыми лицами, оюзы, а какие-то другие, светловолосые и тонкокостные степняки.

Многие тогда испытали раскаяние, но мертвых было не вернуть, а живые будут мстить, если их пощадить. Степь не ценит благородство, а милосердие считает оскорблением. Молодых женщин решили оставить себе, а всех прочих порубили здесь же.

После этого наш отряд разделился. Примерно сотня отправилась обратно, с добычей и пленницами, а остальные, в числе которых был и я, двинулись дальше в Травяное Море, в поисках наших врагов.

И в первый же день мы действительно встретили оюзов. Но не беспомощное становище, а воинский отряд почти втрое больше нашего.

Будто сейчас вижу, как они двинулись нам навстречу. Одежда из шкур, кривые тяжелые клинки, звериные маски и ужасные личины демонов под шлемами, бунчуки из конских хвостов и знамена из человеческой кожи.

Тогда я еще не знал, что рукояти их мечей отделаны костью врагов, что колчаны их сделаны из кожи, заживо снятой с рук и ног пленников, что некоторых пленников они варили заживо в больших котлах.

Вид их был столь чужд и звероподобен, что они напомнили не гирканцев, с которыми мы уже сражались прежде, а пришельцев откуда-то из легендарной древности. Но все это пришло мне на ум потом.

А тогда я перехватил копье и, воззвав к своим богам, поскакал навстречу врагу.

Мы врезались в середину их строя, опрокидывая коней и сбивая всадников с седел.

Оюзы были храбрыми бойцами, но они не привыкли драться так, как дрались мы. Мы не стали маневрировать, перебрасываясь стрелами и ругательствами, а сразу же пошли на таран.

Множество оюзов пали тут же, другие в панике подались назад, опрокидывая своих соплеменников. Я пронзил копьем троих или четверых, пока древко не перерубили топором, тогда я взялся за меч. Одного оюза я ударил в лицо, попал в рот и выбил все зубы, другому отсек вооруженную руку, третьего полоснул по лицу.

Все это время мой верный конь шел вперед, кусая вражеских коней за морды и за уши, лягая их копытами и тараня головой.

Подавшись назад, оюзы пробовали перестроиться и начать свой излюбленный бой на расстоянии, но мы уже знали эту манеру степняков, и преследовали их, раз за разом развеивая по степи. Мы уже потеряли много своих, большинство из нас были ранены, и я в том числе. Но силы наши были еще не на пределе. Еще три, или четыре раза атаковали мы оюзов, прежде чем они обратились в бегство, настоящее, а не притворное, имеющее целью заманить врага.

Мы валились с седел от усталости, попросту сползали на землю, истоптанную, изрытую копытами наших коней, и напитавшуюся кровью.

Когда мы посчитали павших, то поняли, что потеряли три дюжины человек убитыми, и еще столько же были так тяжело ранены, что не смогут завтра сражаться. Но степь вокруг устилали тела примерно двух сотен убитых оюзов.

Раненых быстро добили – долгие пытки, и изощренные смерти не были для нас привычным делом. Взяли кое-какие трофеи, прежде всего оружие и коней.

Ридерх рвался и дальше преследовать врага, но его отговорили, большинство из нас понимали, что дальше нам могут встретиться бесчисленные множества оюзов, а преимущества внезапности у нас уже нет.

Мы взяли тела своих павших и отправились назад. Первый день нас никто не преследовал. На второй день с вершины невысокого холма можно стало разглядеть на горизонте стремительно надвигающуюся конную лавину.

Поздно ночью мы на спотыкающихся от усталости конях, сами едва держась в седле, вошли в свой лагерь, где нас встретили как героев. А к полудню орда оюзов окружила нас со всех сторон.

Их было очень много, не меньше пяти тысяч всадников.

Те же звериные маски, шкуры, кривые клинки и знамена из человеческой кожи.

Мы уже дрались с ними и били их.

Только теперь они пришли всем племенем, каждый мужчина, способный держать оружие, был в седле. Они пришли во главе со своим ханом, со своими прославленными богатырями.

Оюзы пришли, что бы уничтожить нас.

Гуюк сам выехал перед воинством.

Сейчас он стал почти героем из сказок. Всего одна жизнь прошла, а прошлое уже кажется таким далеким... что ж он был воистину великий воин и грозный правитель и достоин, чтобы его помнили.

И правда, что внешность его лучшим образом соответствовала его славе.

То был человек сложения столь могучего, что его могла нести не каждая лошадь. Руки его были так длинны, что казалось, он мог поднять что-то с земли, не нагибаясь. У него была длинная, почти до живота, черная борода, в которую он вплел кости сраженных им воинов. Огромная голова его была наголо обрита, с одним лишь клоком волос на темени. Лицо его было одновременно красивым и зверообразным.

Таков был хан Гуюк.

Он грозил нам страшной смертью, обещал немыслимые мучения за то, что мы ступили на его землю и убили его людей. Он вытащил содранную с Диармайда кожу и размахивал ей, как знаменем.

То было страшное зрелище.

Но мы разгромили их. Три дня и три ночи длилось сражение. То одна, то другая сторона брала верх. Иногда воины столь уставали, что валились спать там же, среди тел убитых товарищей. Говорят, что ниже по течению река стала алой от крови. Мы уперлись в землю, в невысокие лесистые холмы и берега реки, которые уже считали своими, мы использовали как укрытия и телеги и поваленные тут же деревья, и даже тела павших врагов. В воздухе царило немыслимое зловоние. Смерть была повсюду.