Текст книги "Кушать подано (СИ)"

Автор книги: Михаил Горелик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  **-** 20**

  По ночам я слышу далекие гудки поездов и храп Полковника. Если случается наложение, побеждает храп.

  Здесь не лают собаки, не кричат птицы, не крадутся сквозь заросли кошки, не ездят машины и не живут люди.

  Получается, что мы с Полковником – единственные млекопитающие на всю округу. В какой-то степени – также единственные пернатые, земноводные, пресмыкающиеся (мы пресмыкаемся гордо!) и даже членистоногие.

  Вот такие дела.

  Можете считать это записками натуралиста, дневником бесноватого Робинзона – да хоть просто бредом. . Мне плевать. Я вообще не уверен, что сия писанина попадется кому-то на глаза. Но если попалась -не обессудьте.

  Да, вот еще. Где-то там меня как-то звали. Здесь это не имеет значения. Здесь я Лейтенант. Хотелось бы, конечно, подняться по служебной лестнице, но пока дело идет с большим скрипом.

  Нет, все-таки нужно объяснить, что я вообще тут забыл. Или нашел.

  Неделю пребывания в этих чудесных местах я бы приравнял годам к семидесяти обычной, размеренной жизни. Ладно, округлим до ста.

  В таком случае, около сотни лет назад я появился здесь, имея при себе (на себе) здоровенный рюкзак, каковой набил всем, что счел нужным. Разумеется, не учел и не рассчитал.

  Рюкзак вольготно расположился у меня на спине, елозил по лопаткам и постукивал по заду. Я возненавидел его практически сразу, казалось, что это не я куда-то собрался, а он собрал меня в дорогу и ткнул в спину: иди.

  Нас останавливали дважды, и оба раза из-за него – в метро и на вокзале.

  Справедливости ради замечу, что второй досмотр, возможно, спровоцировал я сам.

  Когда мы встретились глазами с потным, багроволицым сержантом, я был устал, зол и не скрывал этого. Сержант понял меня превратно и приступил к исполнению служебного долга – с полагающимися расспросами, недоверчивым похмыкиванием и тщательным осмотром содержимого.

  Изнасилованный рюкзак долго отказывался принимать обратно то, что было из него так безжалостно извлечено. Я пихал, надавливал, вкручивал, а с кончика носа одна за другой стекали капли пота. Сержант стоял рядом, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Моя возня его забавляла.

  Электричка (разумеется, уже не та, на которую я планировал сесть), потом автобус, у которого дрожали, стучали и скрипели все возможные сочленения. Потом я приехал...

  А знаете, что? Выберите, как говорится, из предложенного списка:

  Вариант А. Я давно этого хотел. Уехать. Исчезнуть, раствориться где-то во времени и пространстве. Нет, не насовсем, конечно – насовсем пока рановато. Неделя, две, месяц. Выключить телефон и заставить себя не включать его. Потом узнаю, кто меня искал и зачем. Не обливаться холодным потом, случайно назвав женщину К. именем женщины N. или наоборот. Не вздрагивать, когда начальство дружески похлопывает по спине. Не отвечать на десятки идиотских вопросов, не пялиться на экран, где то орут друг на друга под сатанинские усмешки ведущего, то скачут козлами и разевают рты под фанеру, не... Наверное, достаточно. Вам ведь тоже иногда этого хочется, или я ошибаюсь?

  Методика проста. Берем карту, тыкаем в условно случайную точку. Нам ведь не хочется оказаться за сотни километров в какой-нибудь дальней глуши? У нас и поближе найдется, в пределах часа-двух езды от города. Так что тыкаем случайно, но аккуратно.

  Я сделал именно так.

  Вариант В. Суть контракта: мне указывают место и срок пребывания. Я прибываю, пребываю и описываю. Записки публикуются на Интернет-портале N. Эксклюзив. Гонорар. Слава.

  Вариант С. Последний покемон. Всех остальных я уже нашел, Еще немного – полная победа, мой блог в топах, друзья в восторге ( в смысле, отчаянно завидуют, но делают вид, что очень за меня рады).

  Вариант D. Прячусь от тех, с кем лучше бы вообще не встречаться. Надежда на положительный исход очень невелика. Но если скроюсь на время, да так, чтобы никому в голову не пришло, где я, возможно, пронесет. Возможно, но...

  В автобусе нас было трое: я и два печальных узбека. Они молча сидели рядом, обхватив здоровенные пакеты. На одном из поворотов ближайший к проходу пакет временно вышел из-под хозяйского контроля и выплюнул на пол несколько упаковок «Доширака». Я было пожалел узбеков, но сразу вспомнил, что как минимум треть моего рюкзака занимают такие же упаковки.

  А может быть, они были совсем не печальные., просто очень уставшие. Возвращались с какой-нибудь стройки в какое-нибудь временное жилище, молча наблюдали за изгибами дороги и привычным узором трещин и ухабов. Может быть... Да какая мне, в сущности, разница?

  Остановившись там, где я попросил, водитель бросил на меня удивленный взгляд. Мол, мужик, ты в себе? Ты точно именно здесь хочешь выйти?

  Выходя, я кивнул ему, улыбнулся, кивнул за компанию и узбекам.

  Автобус постоял еще с минуту, словно приглашал меня вернуться, но я не принял приглашения. Не понял намека, не заметил предостережения – так или иначе, унылое транспортное средство отползло от обочины и затрюхало дальше. Две черные головы на фоне освещенного салона были видны еще долго. Потом автобус одолел поворот и исчез.

  Белые ночи уже ослабли и почти сдались, а черные еще не набрали достаточно сил. Истекло время исполнения одних обещаний, но еще не наступило время других.

  У художника, который в тот вечер расписывал небо, было скверное настроение.

  Помните такую детскую книжку «Что я видел»? Не помните – и ладно, помните – тоже ничего страшного. Итак,вот что я видел:

  По обеим сторонам дороги на некотором отдалении – как бы деревья. То есть, настоящие деревья, но какие-то выморочные, лишние что ли. Впрочем, деревьям так не казалось – росли себе, то сгрудившись так, что между ними не было просвета, то разойдясь на пару метров,,подворовывали друг у друга воду и скудное пропитание. Из-за деревьев тот тут то там высовывались некие постройки. Они давно умерли, так и не осознав своего предназначения.

  Деревья и все, что находилось за ними, были надежно защищены от посягательств. Обочины наглухо заросли живой, непроходимой стеной. Огромные листья с острыми вырезами, высокие, толстые стебли с мощными соцветиями – десятки тысяч безмолвных воинов образовали строй длиною в километры. Щиты сомкнуты, мечи наготове. Кто хочет рискнуть, кто посмеет не то чтобы пройти – приблизиться?

  Еще метров сто вперед по асфальту, и мне нужно направо – вежливо сообщил навигатор. Спасибо, родной. Мне-то, положим, нужно, да кто же меня пропустит?

  Я прошел эти сто метров, и строй расступился. Слава тебе, о Навигатор, знающий все окрестные тропки!

  На самом деле, тропка оказалось не такой уж узкой, а когда-то была шире и даже носила, наверное, звание дороги. Omnia transeunt (выпендриваюсь).

  По краям тропки высились два ряда все тех же растений-воинов. Щиты нависали над головой, некоторые почти касались меня.

  Страшно? Это не то слово. Привычная, городская версия, страх-лайт, прицепилась ко мне еще в самом начале пути, благодарно ухмыльнулась сержанту, который ковырялся в моем рюкзаке, и удобно расположилась вдоль позвоночника.

  Когда я садился в автобус, немедленно загрузилась свежая версия – та была какая-то колкая, жесткая и холодновато-скользкая.

  Здесь же, на темной тропе, неспешно ползущей сквозь заросли, я испытал совершенно иное чувство. Как будто влили в меня холодный, густой и тошнотворный напиток, влили насильно и неожиданно. И он растекся по всему телу, добрался до каждой клеточки и наполнил ее тоскливой беспросветностью, медленным ядом, останавливающим любое живое движение.

  Это я сейчас какие-то слова нахожу. Отбираю те, что покрасивее, поточнее. Пытаюсь понравиться. А тогда просто чуть не помер.

  Не убивайте меня, дяденьки. Я вам все отдам: и «Доширак», и курево, и мобильник, и деньги – все, что есть, отдам. Хотите, буду по земле ползать, выть и умолять, хотите, еще что-нибудь хорошее или не очень для вас сделаю. Только не убивайте.

  Слева возникла проплешина, а в ее центре – нечто недостроенное полутораэтажное. Черный зев входного проема, выеденные временем глазницы окон. Ишь ты, «выеденные временем»... Никто их не выедал – как бросили, так и осталось.

  Здесь никто никогда не жил и даже не пытался. Человек пришел, разрыл, привез, высыпал, посуетился, поковырялся, плюнул и исчез.

  Навигатор слабеющим, прерывающимся голосом предупредил меня, что до искомой точки осталось триста метров. Потом пропала сеть (странно, что она вообще столько продержалась). Зарядка была практически на нуле.

  Все. Связь с внешним миром прервалась. Для него я исчез.

  Этой ночью не видно ни зги.

  В темноте каблуками стуча,

  Ты идешь и считаешь шаги,

  Чтоб хоть чей-нибудь голос звучал.

  Стынут ветки, готовясь к зиме.

  Тени щерят беззубые рты.

  Кто бесстрашно шагает во тьме?

  Это ты. Это ты. Это ты.

  Негорящих ночных фонарей

  Перезревшие гроздья висят.

  Снежных мартов, гнилых ноябрей

  Двадцать пять, сорок пять, пятьдесят...

  Сединой по твоим волосам

  Беспощадное время течет.

  Как нелеп и смешон небесам

  Этот счет, этот счет, этот счет!

  Ухмыльнется беды полынья,

  Содрогаясь до жадного дна -

  Как безумна надежда твоя,

  Как слаба и тщедушна она!

  Но ты вряд ли оставишь ее,

  Ибо сам с незапамятных дней

  Доверяешь дыханье свое

  Только ей, только ей, только ей.

  Шепчешь, пот вытирая со лба:

  «Как-нибудь. Как-нибудь. Как-нибудь...»

  А по следу крадется судьба,

  Чтоб тебя невзначай не спугнуть.

  Я решил считать шаги. Вслух. Оказалось, что это очень страшно. Когда идешь один, в хищно клубящихся сумерках, лучше молчать. Молчать и вслушиваться, вслушиваться... Откуда этот шорох?! Что это за тень – вон там? Она движется... Ты должен слышать все, быть готовым ко всему. Ты должен...

  «Раз. Два. Три...» – начал считать я, и сердце глухо заухало в такт. «Четыре. Пять, Шесть.» О, да у нас голос дрожит! Красота. Мы очень, очень смелые ребята. Мы считаем все громче, мы печатаем шаг, как римские легионеры – уверенно, спокойно. Расступитесь, тени! «Семь. Восемь. Девять». А как там у римских легионеров в штанишках? Не чувствуют ли они некую сомнительную влажность? Нет, не чувствуют пока? Ну и славно. «Десять. Одиннадцать. Двенадцать.»

  В общем, я как-то втянулся.. Где-то в района ста девяноста впереди обозначилось нечто.

  Около двухсот пятидесяти подумалось, что я подхожу к какому-то поселку. Еще через сто – сто двадцать шагов стало ясно, куда я попал.

  Самострой. Кладбище убогих, давно заброшенных домиков.

  Много лет назад в никому не нужную, неплодородную почву посадили дощатых уродцев. Их любили. Их, можно сказать, принесли на себе – по досочке, по оторванной откуда-то фанерке, по украденному или подобранному где-то листу железа. Их растили, аккуратно прибивая свежепринесенное к притащенному ранее, аккуратно выпрямляли ржавые гвозди. Потом отходили в сторону, окидывали взглядом – хорошо!

  Рядом с домиками вырастали парники, сколоченные из ольховых стволов.

  Скупой на питательные вещества суглинок неохотно делился ими с кустами и цветочками. Местные сорняки тоже предъявляли претензии и по возможности душили новых поселенцев.

  Но люди были упрямы. Они победили. Точнее, им так казалось.

  А потом этих людей победили другие люди – или обстоятельства, что, в сущности, почти одно и то же.

  Брошенным домикам закрыли глаза, заколотив их шершавыми досками. А некоторым и глаза не стали закрывать – так бросили.

  Домики погоревали год, два и умерли.

  В одном из них мне предстояло какое-то время жить.

  Мило.

  – Пошел на фуй. – отчеканили сумерки. Голос был громкий, с хрипотцой.

  Я похолодел.

  Прямо поперек тропы лежало тело – вполне себе живое, только вдрыз пьяное. Тело всхрапнуло и не открывая глаз снова послало кого-то на фуй. Меня?

  Я замер.

  – Не хочешь на фуй? Как скажешь. Третий дом слева не занимать.

  Обойти тело не представлялось возможным, по обе стороны тропки дежурили хищные растительные твари с зазубренными листьями. Пришлось переступать.

  Так я познакомился с Полковником.

  Утро следующего дня просунулось в разбитое оконце халупы на самом краю самостроя. Нет, что вы, никакого «облюбовал»! Какое там – кривое, косое чудовище из неструганых досок, со щелями толщиной в палец. Зато единственное, в которое я смог попасть. Все предыдущие попытки, числом девять, потерпели неудачу. Двери не открывались, доски не отдирались,темнело, а с тропы периодически звучали месседжи одинакового содержания.

  Единственный перемещаемый предмет мебели – трехногий табурет – я использовал в качестве замка. Сам же сбросил рюкзак и плюхнулся на кучу волглого тряпья, предварительно ощупав ее на предмет острого и выступающего. Спал без снов – провалился и ушел на самое дно.

  **-** 20**

  Продолжаю...

  Хмурое утро явилось мне в обличье Полковника – собственно, это его голова осторожно просунулась в разбитое окно и не отрывала от меня своих подпухших глаз.

  – Рота, подъем! – гаркнула голова и весело осклабилась. – Сколько можно дрыхнуть-то? Давай открывай. Знакомиться будем. А то ведь я могу и в окно влезть.

  Черт возьми, он был прав! Об этом я как-то не подумал. С трудом выдернув ножку табурета из дверной ручки, я впустил гостя. Или хозяина?

  Ниже среднего роста. Сухощавый. Удлиненное лицо, нос с горбинкой, глубокие складки вокруг тонкогубого рта. Из тех, чей возраст после сорока определить почти невозможно. Брюнет, ни одного седого волоса. Кожа темноватая, как будто слегка прокопченная, под глазами мешки (а что вы хотели?!). На голый торс наброшен полковничий китель. Кстати, китель-то по фигуре! Похоже, свой, не краденый. Погоны, конечно, потускнели, орденские планки сняты (а ведь были – явные следы остались), но в целом – ничего себе. Очень даже.

  – Ну ты выбрал... – голос оказался высоким, резким, с неприятной дребезжинкой. – Забирай свое барахло, пойдем устраиваться. Если ты, конечно, не собираешься сразу на фуй отсюда. Как я вчера предлагал.

  Я не собирался.

  – Как тебе этот? Мой рядом. – Полковник указал на крохотный домишко, сохранивший на удивление приличный вид. – Там чисто. Я проверял.

  – А что же сами-то...

  – Мой еще лучше. – отрезал он. – Марш заселяться или шагай отсюда. Больше повторять не стану.

  – Слушаюсь! – чуть было не гаркнул я, но ограничился коротким кивком.

  Полковник был прав. Внутри было чисто, и даже имелась кое-какая обстановка: небольшой стол, два табурета, полка на стене, топчан в углу. Но самое главное – буржуйка. Рядом с ней лежала кучка аккуратно напиленных сухих досок.

  – Тебе. На первое время. Лето холодное. – буркнул Полковник. – Если не сбежишь сегодня же. Жратва есть?

  Я молча развязал рюкзак и начал выкладывать на стол запасы – в шеренги, как на строевом смотре. Когда последний рядовой – пятнадцатая пачка «Доширака» – занял свое место в третьей шеренге, Полковник подошел к столу, оглядел строй и поджал губы.

  – Этим даже закусывать не советую. Вот что. Колбасу и консервы оставь, остальное спрячь. Увижу, что ты это жрешь, погоню отсюда *саными тряпками. Вернусь через полчаса. Приберись пока. Да, вот еще. Можешь называть меня просто Полковником.

  Дверь за ним закрылась, а я так и продолжал тупо стоять у стола. Прибраться... Да, пожалуй, надо хотя бы подмести. Черт, я уже ему подчиняюсь! Получаса не прошло. OK. Is there a fucking веник? Yes, there is!

  «Дорогая Лидочка! С днем рождения! Будь счастлива, будь здорова и скорее приезжай к нам!»

  Эх, Лидочка, Лидочка... Добралась ли ты до Коктебеля? Что-то мне не верится. Почему? А вот не верится, и все.

  Старая открытка с видом Коктебеля была выметена из-под топчана последней. Я несколько минут смотрел не отрываясь и все жалел неизвестную Лидочку.

  Потом вздохнул – философски так, со стороны должно было выглядеть внушительно – и погнал кучу мусора к порогу. Куча нехотя переползала в указанном направлении и в конце концов уперлась в сапоги Полковника. Надраенные до блеска...

  – Мог бы побыстрее. – Полковник был явно не слишком доволен увиденным. – И почище. Ладно, на первый раз сойдет. Это на стол.

  Кастрюлька. Закутанная в тряпку. Горячая – еле донес. Рядом с кастрюлей на столе утвердилась бутылка с мутноватой жидкостью.

  – Самогон. Нормальный. Сорок пять градусов. – прокомментировал Полковник. – Консервы открой. Колбасу нарежь.

  Я молча повиновался. Более того, выполнял приказы быстро, четко и с неожиданной охотой. Полковник извлек из кармана брюк стакан и ложку, я достал из рюкзака ложку и кружку. Разливал Полковник.

  – За новоселье. – первый тост тоже прозвучал как приказ.

  Самогон обжег, ошеломил и медленно потек вниз, наполняя благодарный организм теплом и покоем. Полковник осторожно распеленал кастрюлю и приподнял крышку. Господи... Так пахла жареная картошка, которую продавали на станциях. Я с детства помню этот запах, я его никогда и ни с чем не спутаю. Густой, сытный, с ноткой чеснока и укропа... Это она. Она!

  – Жри давай, не принюхивайся. – буркнул Полковник и налил по второй. – За знакомство. Как зовут?

  Я открыл рот..

  – Не нужно. Здесь имен нет. Только чины и должности. Будешь младшим лейтенантом. Понял?

  – Так точно.

  – Молодец. До дна, Младший.

  До дна так до дна. Это мы можем. Кажется...

  Полковник встал и молча вышел. Через минуту снаружи что-то с грохотом упало, потом, очевидно, было поднято под аккомпанемент комбинаций из фуя и его производных.

  Наконец в дверь просунулся фанерный прямоугольник приличного размера.

  – Принимай. – приказал Полковник. Прислони пока к стене. Не переворачивать без команды. Теперь следующий. И еще один.

  Три одинаковых куска фанеры занимали слишком много места, смысл их пребывания здесь был не ясен, но я просто молчал и ждал.

  – По третьей, Младший. . – Полковник махнул полкружки самогона не поморщившись. – Пей давай. И закуси хоть картошкой, что ли, а то окосеешь.

  Он слегка раздвинул фанерные прямоугольники.

  – Подарок к новоселью. Тут больше одного все равно нормально не поместится, так что выбирай. Вслепую будешь или подсказать?

  – Подскажите, – бодро произнес я и вдруг почувствовал, что закусывать надо было после первой. Я окосел, как и предвидел Полковник.

  – Подсказываю. Лев Николаевич, Николай Никитович, Виталий Иванович. Ну?

  Нет. Только не Лев Николаевич. При всем уважении «Филипка» я ему никогда не прощу! М-м-м... Пожалуй...

  – Ну, скажем, Николай Никитович.

  – Отвечать надо уверенно. Повтори.

  – Николай Никитович. – отчеканил я.

  – Получите. Товарищ Слюньков Николай Никитович, член политбюро ЦК КПСС. Фотографический портрет.

  Полковник перевернул фанерный лист.

  – А тех двух можно посмотреть?

  – Можно.

  Зайков Л.Н. Воротников В.И. Ух ты, свезло-то мне как!

  – Ну что, берешь Слюнькова, или кто другой больше по душе пришелся?

  У Слюнькова злое лицо настоящего хозяйственника. У Воротникова – бесстрастный лик чиновника. Он вообще когда-нибудь улыбался? Вот Зайков улыбается, берите пример с товарища Зайкова! Только улыбка какая-то больно натренированная...

  – Слюньков. – твердо сказал я. – А что с ним делать?

  – На стену повесить. Вот сюда прямо. Видишь?

  Там, куда указывал палец Полковника, на стене красовалось огромное сырое пятно. Как я его сразу-то не заметил?

  – Отсыревает,. – пояснил Полковник. – Прикрыть надо. Была бы голая баба нужного размера, принес бы тебе бабу. Но есть только члены.

  Он засмеялся, и смех показался мне неприятным. Лающий. Недобрый.

  – Молоток и гвозди получишь у каптера, то есть у меня же. Но позже. Сейчас по четвертой. Закусывать обязательно.

  Потом была пятая и, кажется, шестая. Дальше не помню.

  *__* ____ 20**

  – Фуевый из тебя собутыльник, Младший.

  Опять утро?! Да, похоже. Боже мой, я был уверен, что стоит мне оторвать голову от подушки (точнее, от моей свернутой куртки), и она отвалится, скатится чугунной болванкой на пол и проломит его.

  – Подъем. Дел много. На завтрак и сборы – 20 минут.

  Какой там завтрак! При одной мысли...

  Я кое-как собрал свой измученный организм, хотя во время сборки обнаружились лишние детали, и направился к двери. За нею меня атаковал безжалостный свет и больно ударил по глазам.

  – Зажмуриться ты еще успеешь. – голос у Полковника был недовольный. Одет он был во что-то поношенное, серовато-сизого цвета. Никакого кителя, никаких звезд на погонах.– Шевели ногами, тут недалеко.

  Мы вышли на дальнюю границу самостроя – туда, где начинались владения изрезанных листьев и толстых, самодовольных стеблей. Десятки, cотни тысяч. Ядовитое море.

  Полковник остановился. На земле валялась старая коса, а рядом – нечто прорезиненное, похожее на комбинезон.

  – Я тут уже начал. – Полковник указал на небольшой выкошенный участок, как будто врезавшийся в сплошную зеленовато-лиловато-бурую толщу. – Теперь твоя очередь. Костюм надеть, очки тоже, сапоги. Не снимать, голыми руками ничего не трогать. Косить...

  – От забора и до обеда. – вяло пошутил я.

  – Да хоть до ужина. Кстати. Можешь вообще не начинать. Дорога на фуй тебе известна, я тут силой никого не держу.

  – Я никуда не собираюсь. Пока. Разрешите вопрос, Полковник?

  – Один и коротко.

  – Зачем?!

  – Позже поясню, если сам не догадаешься. Ни пуха, ни пера, Младший.

  Я с удовольствием послал Полковника к черту, посмотрел ему вслед (похоже, к шоссе направился) и начал натягивать резиновое облачение.

  Господи. Какая мука. Грудь тут же сжало, все тело начало исходить потом, в глазах стоял туман. Коса показалась мне сначала невероятно тяжелой, но буквально через минуту стало ясно, что для боя с этими тварями она, наоборот, легковата. Да и косарь из меня тот еще. Идиот с бодуна, вооруженный ржавой, тупой косой, что ты тут забыл?!

  Я буквально убивал их, рубил каждую тварь в несколько приемов. Они сопротивлялись, хватались за меня своими листьями, отвратительно поблескивали стеблями, но с хрустом рушились, падали к моим ногам!

  Не знаю, сколько прошло времени. Наверное, совсем немного. Показалось, что теряю сознание. Воды бы... В домике было немного – то, что на всякий случай захватил с собой из города.

  Пришлось стягивать прорезиненные доспехи, ползти домой (ого, уже домой!). На столе стояла полупустая бутылка минералки. Я бы ее в один присест, родимую, но нужно экономить. Где тут воду вообще берут, и какая она?

  Потом был еще один бой, и еще один. И последний, после которого я рухнул на землю и провалялся с полчаса. Там меня и нашел Полковник.

  – Ты еще здесь?! Не ожидал.Думал, свалишь. На, попей.

  Должно быть, я выхлебал половину пятилитровой канистры. Глотал до тех пор, пока вода не запросилась наружу. Вкуса ее не чувствовал, помню, что была тепловатая.

  Полковник оглядел поле боя.

  – Для начала неплохо. – пожевав губами, проговорил он. – Косу ты, конечно, отбивать, не умеешь? Ладно. Научу. Завтра вместе пойдем.

  – Пойдем... – я позволил себе более свободную формулировку, чем «так точно» или слушаюсь". – Только у меня вопрос...

  – Какой в этом смысл? – сощурился Полковник. – Простой и очевидный. Делай, что должен. Если можешь, конечно. Когда кругом го*но, расчисти хоть клочок земли. Понятно излагаю?

  – Так точно. – отчеканил я.

  Следующие три или четыре дня мы с Полковником попеременно мочили тварей. Чем шире становился выкошенный участок, тем обширнее казалась территория,занятая врагом.

  Вечерами мы на полчаса проваливались в сон, потом Полковник исчезал на пару-тройку часов. А я сидел дома («дома» – ну надо же!) и потихоньку записывал впечатления в тетрадку, которую взял с собой. Есть у меня такая слабость... Собственно, то, что вы сейчас читаете, есть прямое ее следствие.

  Полковник приходил заполночь, приносил что-нибудь пожрать, а иногда и выпить. Боже мой, я никогда в себя столько не заливал и, наверное, никогда не буду. Полковник же пьет, как будто оборону держит. Упорно, яростно, жестко. При этом сохраняет спокойствие и, в некоторой степени, человеческое лицо.

  Где он все это достает? Откуда у него деньги?

  **-** 20**

  Иногда мне кажется, что я прожил здесь всю жизнь. Могу уйти в любой момент, но... не могу. Как будто заколдовали, честное слово.

  За все это время Полковник ежедневно навещал меня, но ни разу не пригласил к себе. Странно, скажете? Не буду спорить, но и напрашиваться в гости не стану. Субординация, опять же.

  Где он служил? Воевал? Ничего не рассказывает.

  По ночам ужасно храпит, но ни разу не слышал, чтобы он кричал во сне, звал кого-то. Получается, кошмары его не мучают? А может быть, он просто плачет, но очень тихо. Ну– не буду же я всю ночь подслушивать! Нафига мне это сдалось.

  Однажды ночью я вскочу и закричу.

  Метнется кто-то, в жухлых листьях шелестя.

  Я закричу, что уходить я не хочу,

  И может быть, меня услышат и простят...

  *__* ____ 20**

  Настал день, когда меня произвели в лейтенанты.

  Утро не предвещало ничего особенного. Полковник на разводе (участников двое – я и он) поставил задачу, выдал мне тщательно отбитую косу и обещал прибыть к вечеру.

  Два ранее выкошенных участка были разделены широкой полосой, каковую занимал враг. Какой-то особенно омерзительный, жирный и высокий. Видно, оказался в особо благоприятных условиях, не иначе. Убивать его было вдвойне тяжело, но я старался, и освобожденная территория постепенно расширялась – этак к вечеру два фронта Сил Света встретятся.

  Запах дыма проник в ноздри в тот самый момент, когда я победно оглядывал поверженных, раскрошенных, изуродованных. Горело где-то у нас, в самострое.

  Вообще-то я не очень быстро бегаю, но в этот раз поставил личный рекорд.

  Долговязая фигура в черной куртке отделилась от дома Полковника и кинулась наутек. Только в этот момент я осознал, что ору – утробно, страшно – и размахиваю косой.

  Гнаться за ублюдком было некогда – дверь уже горела вовсю. Я отшвырнул косу, сорвал с себя резиновые доспехи и начал яростно сбивать огонь. Воды бы...

  Вода, слава богу, имелась. В здоровенной яме, которую кто-то, когда-то и зачем-то вырыл, может быть, как раз из противопожарных соображений.

  Мутная жижа стояла на дне, я зачерпывал ее ржавым ведром, которое имелось в моем домашнем хозяйстве. Зачерпывал, носил, выливал, снова и снова.

  Огонь удалось остановить, хотя дверь теперь выглядела ужасно.

  Я плюхнулся на землю и закрыл глаза. Итак, у Полковника есть враги. Кто? Почему? Сколько?

  Кто? Почему? Сколько? Кто? Почему? Ско... Честно говоря, я просто уснул. Это было не только глупо, но преступно – заснул, можно сказать, на посту, да еще и после нападения противника.

  – Какого фуя?! – Полковник орал так, что проснулся бы и мертвый. – Фуй ли ты тут дрыхнешь? Почему, плять, дверь вся обгорелая?!

  Я вскочил на ноги и доложил. Получилось сбивчиво, но в целом понятно.

  Так... – Он помрачнел. – Фуйня творится. Младший. Смиррно!!!

  Я вытянулся в струнку. Можно сказать. Рефлекторно.

  За проявленное мужество, смекалку и оперативность повышаю вас в воинском звании. Произвожу в лейтенанты. За последующий проступок назначаю взыскание. Потом придумаю. Поздравляю, Лейтенант. Вольно.

  Он похлопал меня по плечу.

  Вот что, Лейтенант. Ты сейчас к себе иди. Я попозже к тебе загляну. Кое-что принес, кстати.

  Голос его звучал устало, да и сам Полковник как будто сжался, а лицо приобрело сероватый оттенок.

  Я поплелся к себе. Оглянувшись, увидел, как он стоит, слегка сгорбившись, у своей обугленной двери – как будто не решается войти.

  В тот вечер Полковник пришел поздно, при полном параде, но выглядел как-то смято и печально.

  – Принимай. – буркнул он, вытаскивая из полиэтиленового пакета пузырь и закуску. – Посидим напоследок.

  – Почему напоследок?!

  – Потому что не фуй тебе тут больше делать. Помог немного – и на том спасибо. А с этими я сам справлюсь. Как-нибудь.

  Он налил себе полный стакан и тут же опрокинул его – я вот так, целый стакан одним глотком, не могу. Это для меня высший пилотаж, высот которого, надеюсь, никогда не достигну.

  – Кто это был? Откуда они знают, что Вы здесь живете?

  – Живу? – с горечью переспросил Полковник. – Ну да, живу. Кто, зачем, чем я им насолил – не знаю. И знать не хочу. Придет еще раз – убью на фуй и в борщевиках закопаю.

  Он говорил уверенно и твердо, но почему-то я не поверил. Знает он, кто это. И почему дом поджечь хотел, тоже знает.

  – Так что, Лейтенант,, собирай завтра свои манатки и вали. А пока – еще по стакану. Возражений не принимаю.

  Мне показалось, что за эти пару часов Полковник постарел.

  Мы посидели еще с полчаса. Я окосел окончательно, он, кажется, тоже, хотя старался держаться.

  – Все. – выдохнул Полковник, тяжело поднимаясь из-за стола. – завтра утром уйду рано. Когда вернусь – чтобы тебя тут не было. Считай это последним приказом ст-т-арршего по званию.

  Я тупо кивнул. Полковник, пошатываясь добрел до двери, почти вывалился наружу, и это последнее, что я помню.

  В ночь и темноту влекомый,

  Брови горестно горбя,

  Окликаю незнакомых,

  Так похожих на тебя.

  Возвращаюсь без надежды -

  Тени маются в углу.

  Дождь выстукивает «Где ж ты?»

  По оконному стеклу.

  Слышишь, где ты? Вышли сроки -

  Сотни раз считал до ста!

  Прожигают злые строки

  Плоть бумажного листа.

  Время, ты помочь должно бы,

  Намотав за кругом круг...

  Намертво прилипло к небу

  Сладко-горькое «А вдруг...»

  *__* ____ 20**

  Утром у меня отвалилась голова. Я поднял этот тяжелый чугунный шар и кое-как приладил его на место. Во рту обосновалась пустыня Гоби. Или Сахара... Там было не просто безводно – там трескалось, слипалось, образуя непроглатываемый ком.

  Господи... Действительно, пора уходить. Что бы меня сюда ни привело – хватит!

  Через полчаса я покинул Самострой. Оставалось пройти несколько сотен метров, и пожалуйста: дорога-автобус-поезд-дом. Простите, Полковник.

  – Значит, Щуплого кончаем здесь. Дождемся, пойдет мимо, прямо тут и замочим. Потом пи**еныша его, если найдем.

  – Так что, будем тут до темноты сидеть? Жрать охота, да и горло бы смочить.

  – Жрать ему... Не ссы, все есть. И пожрать, и смочить.

  – Ну, тогда лады.

  Двое. Прячутся в той недостроенной халупе. Эх, не зря мне в первый вечер показалось, что там кто-то может быть. Не зря. И что с этим делать?!

  Лучше всего – сбежать. Тихо, незаметно.

  А Полковник?!

  А что Полковник?!

  Я ему никто. Он мне никто.

  И приказ есть соответствующий!.

  Да, я трус. Мне не хочется умирать – и вообще, и в особенности здесь. Никто ведь не найдет, никто не узнает. Пусть я трижды пи**деныш – НЕ ХОЧУ!

  Я сбегу, обязательно сбегу, вот только как? Мимо халупы не проскочишь, там ждут. Другой дороги нет – за Самостроем одни борщевики, не прорвешься. Можно, конечно, прокосить тропку. Километров этак на пять...