Текст книги "Таблоид: Учебник желтой журналистики"

Автор книги: Михаил Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– А прочие установления шариата? Реально ли, живя в наших краях, пять раз в день молиться? Или иметь нескольких жен?

– Помолиться всегда можно! Даже если ты работаешь на конвейере. Отойди в сторонку, поклонись. Аллах услышит!

А жены… По шариату можно иметь не более четырех жен. И то, если человек в состоянии их обеспечить. Ко всем женам нужно относиться одинаково справедливо.

Жаль, что в России этот обычай нельзя узаконить. Поэтому так много мужчин и заводят себе любовниц, – а ведь это грех! Впрочем, даже одна жена – это очень хорошо!

– То есть состояние нравственности в Петербурге вас не удовлетворяет?

– Какое там удовлетворяет! Шариат запрещает на людях показывать стыдные места. А у женщины – это все места, кроме лица, кистей рук и стоп ног.

Подробностей фигуры видно быть не должно. А ваши женщины даже платки перестали носить! Друзья из Саудовской Аравии прислали нам в подарок нарядные мусульманские одежды. Мы раздаем их горожанам.

В таких платьях женщина и выглядит наряднее. А тех, кто ходит в мини-юбке, обязательно со временем изнасилуют.

– У вас налажены связи с зарубежными единоверцами?

– Нас поддерживает несколько мусульманских фондов. С Ближнего Востока присылают в основном книги. Очень хорошие книги на русском языке, призывающие к единству мусульман.

Нескольких молодых людей мы смогли послать учиться в университет в Мекку. Пусть учатся! Знающие люди нам здесь нужны!

– Зачем?

– У нас много работы. Очень много! И главное, после долгих утрясок мы получили наконец разрешение на строительство большого мусульманского городка возле станции метро «Купчино».

Нам отвели землю, на которой мы построим красивую мечеть, культурный комплекс, медресе, гостиницу для паломников, клинику для обрезаний, исламскую библиотеку и много чего еще…

Название нашей общины – «аль-Фатх». Так называется глава Корана, в которой идет речь о всемирном торжестве религии ислам.

Будем приближать этот миг!

-

До недавнего времени у входа в Соборную мечеть висело коряво, от руки написанное объявление:

«Вход на территорию в шортах, юбках, рубашках с короткими рукавами, с сигаретами и пивом запрещен! Уважайте религию Корана!»

Пережив коммунистов с меньшими потерями, чем, например, православные, мусульмане сегодня являют собой коллектив сплоченный и многочисленный.

Самой известной исламской политической силой на территории экс-СССР долгое время была Исламская Партия Возрождения (ИПВ). Одно время она имела все шансы на то, чтобы встать у власти в Таджикистане, Узбекистане и некоторых регионах Кавказа.

Помимо ИПВ, известны узбекская партия «Исламское воинство», Татарский Общественный Центр и казахская партия «АЛАШ», лидер которой как-то высказался в том смысле, что если тюрки-мусульмане сплотятся, то вполне могут сформировать супергосударство от пустыни Гоби до Карпат.

Такие вот планы.

В канцелярии муфтия (настоятеля мечети) мне сообщили, что в одном только Петербурге сегодня живет более ста тысяч мусульман не менее чем пятнадцати национальностей.

Между прочим, такая цифра означает, что в северной столице живет ВДВОЕ больше мусульман, чем в Риме, считающемся самой исламизированной столицей Европы.

Священников в христианском смысле у мусульман нет. Имам – это не отец прихожан, облеченный властью от Бога, а просто член общины, выполняющий определенные административные функции.

Имама петербургской Соборной мечети звали Жофяр Пончаев. Крупный седеющий мужчина. Строгий и немногословный. Такой, каким и подобает быть предстоятелю правоверных.

На стенах его кабинета висели фотографии исламских святынь и ковры. Родом Жофяр Насибуллович оказался из-под Пензы. В Петербурге живет больше двадцати лет.

– Мой день начинается рано. Когда в четыре утра, когда в полпятого. День мусульманина четко поделен между пятью молитвами. Первая из них приурочена к восходу солнца. Летом, когда белые ночи, поспать удается от силы часа четыре.

Весь остальной день тоже сверяетс

я по ходу светил. Главная служба сегодня, например, начнется в 2.20 пополудни. Знаете почему? Потому что на широте Петербурга именно в эту минуту солнце стоит прямо над головой и деревья не отбрасывают тени.

– Откуда такая точность?

– Чтобы молиться в строго предписанное время, мы поддерживаем постоянные отношения с Пулковской обсерваторией. По нашей просьбе астрономы высчитывают точное время восхода и захода солнца. Составляют лунный календарь.

– Чем занимаетесь после утренней молитвы?

– Много времени отнимает ремонт: восстанавливаем храм. Денег из-за границы никто нам не пришлет. А только на восстановление уникального купола нужно несколько сотен тысяч долларов.

Еще я езжу по домам. То ребенок родится – нужно дать имя. То умер кто-то – провожаем в последний путь.

– У мусульман эти услуги платные?

– Платные конечно. Но недорогие. Беру только, чтобы окупить бензин.

Мне хотелось о многом порасспросить имама. Меня интересовало его мнение насчет того, сможет ли мусульманин в ближайшее время стать Президентом России, и то, что за музыку он слушает в машине, и то…

Стрелки часов приближались к 2.20. Имам сказал, что интервью окончено.

Облачившись для молитвы (на голове небольшая белая чалма, в руках Коран, на ветру развевается зеленый, цвета ислама, плащ…), Жофяр Пончаев прошагал в мечеть.

Я попробовал пройти следом.

Старичок-привратник по-отечески строго спросил, мусульманин ли я. Узнав, что так и есть, я НЕ мусульманин, дальше идти запретил.

Я стоял у порога и смотрел, как прихожане (человек семь, из них двое – негры), на ходу надевая тюбетейки, проходили в мечеть. Мужчины шли прямо. Женщины – направо, за занавеску.

Огромный, как футбольное поле, пол был до сантиметра застелен коврами. Ходить по ним разрешалось лишь босиком. Для удобства прихожан у входа висел сапожный рожок.

Время подошло. Тени от минаретов исчезли. Молящиеся встали плечом к плечу и устремили взгляды на темную арку в самой дальней стене мечети.

Арка указывала направление строго на восток.

Туда, где под ослепительным аравийским солнцем своей непонятной жизнью живет древний город Мекка.

Родина пророка Мухаммада.

Глава 5
Интервью

Сперва хочу рассказать вам о самом коротком интервью в своей жизни.

На тот момент я работал в журнале, в котором постоянно возникали проблемы с тем, чье лицо следует ставить на обложку. Для очередного номера выбрали певицу Линду. Ее концерт как раз должен был проходить в клубе «Candyman».

Я разыскал телефон ответственного за Линдины гастроли и позвонил. Парень сказал, что проблемы нет. Встречаемся завтра в полдень в клубе, и можно снимать.

Помню, я еще удивился: какой, на хрен, полдень? Она небось спать ложится в девять утра. Но все равно приехал в клуб к назначенному времени. Привез с собой фотографа, две машины фотоаппаратуры, стилиста, визажиста и всех, кого положено привозить на съемки.

Звонили в дверь мы долго. Потом нам открыл заспанный охранник. Он удивился: Линда? какая Линда? Клуб пуст. Внутрь мы все равно прошли.

Часов до трех мы просто сидели и всей компанией скучали. Потом начали появляться работники клуба, и фотограф предложил выпить пива. Все равно сидим, почему не выпить?

Мой вчерашний собеседник появился около шести вечера. Он был похмелен, помят и чувствовал себя виноватым. Парень сказал, что это его вина и, раз он выволок нас всех в такую рань, то пусть, пока не приехала певица, нам дают пиво в баре бесплатно.

Это было стратегической ошибкой.

К полуночи стилисты-визажисты окончательно потерялись, а мой фотограф уснул за столом. Я тоже был пьян, но нашел в себе силы наорать на организатора гастролей по поводу того, что съемка срывается.

Тот успел опохмелиться, пришел в себя и сказал, что хрен с ней, со съемкой. Раз так получилось, брат, просто возьми у Линды интервью, а снимешь ее завтра, идет? Я сказал «Идет!» и выпил с ним на брудершафт.

Концерт начался в два ночи. Кончился в полпятого утра. За истекшие часы я успел два раза перейти с пива на водку и обратно.

После концерта возле гримерки певицы толпилось не меньше взвода журналистов с диктофонами и минимум три телекамеры. Мой собутыльник кричал: «Не все сразу!»

Он раздвинул толпу плечом, запихнул меня внутрь и сказал, что десять минут я могу разговаривать спокойно, а потом он, наверное, не сможет сдерживать толпу. Стараясь не боднуть качающиеся во все стороны стены, я зашел и увидел Линду.

Певица на меня посмотрела. Я посмотрел на певицу.

Только в этот момент до меня дошло, что диктофона у меня с собой нет. Что там диктофона! У меня не было ни ручки, ни бумаги… ни одного заготовленного вопроса… ни единой мысли насчет того, зачем я сюда приперся.

Я икнул. Пошатался. Попробовал собрать вместе разбегающиеся глаза. Сказал: «Sorry» и вышел вон.

Следующий номер журнала появился без Линдиного лица на обложке.

Впрочем, бывали в моей практике интервью и поудачнее. Накопленным опытом спешу поделиться с вами.

Прежде всего: не парьтесь. Интервью – это не страшно.

Начинающие журналисты много переживают: а как им следует себя вести? как бы сделать так, чтобы никто не догадался, что они – именно начинающие журналисты?

Можете быть уверены: человек, предупрежденный о том, что к нему придут ИЗ ГАЗЕТЫ, сам пребывает в состоянии стресса. Любой ваш понт он воспримет как должное.

Можете прийти на интервью пьяным в сосиску или одетым в семейные трусы вместо брюк. Контрагент решит, что именно так и должна вести себя пресса.

Другое дело, что за текст у вас получится на выходе. У меня вот с Линдой фокус не удался.

Вообще интервью бывают двух разных видов. Каждый из них требует особого подхода. Забыть об этом отличии – главная причина неудачи.

Во-первых, бывают интервью со звездами. Звезду можно спрашивать о чем угодно. Раз вы сумели попасть на эксклюзив к Майклу Джексону, то, даже если единственные слова, которых вы добились, были словами «Пшел вон!» – интервью удалось.

Все, что говорит звезда, – интересно само по себе. Режим дня, любимые сорта одеколонов и пива, детские воспоминания – каждое лыко в строку.

Во-вторых же, бывают интервью с не– или малоизвестными персонажами. И вот от них вы должны добиться уже сногсшибательных историй.

Если ваш собеседник – Вася Хренсбугров, то рассказывать Вася должен о том, как занимался сексом с мумией или, на худой конец, на дирижабле летал вокруг света. Иначе не стоит тратить пленку в диктофоне.

Конечно, оптимален третий вид интервью: когда вы говорите со звездой, а она, звезда, открывает вам какие-нибудь секреты. Типа того, что известный политик мечтает переспать с 9-летней девочкой или бородатый поп-идол является незаконнорожденной дочерью Григория Распутина.

К сожалению, более распространен ублюдочный четвертый вариант. Газеты лопаются от умничанья никому на свете не известных Васей, которые (подумать только!) любят холодное пиво и не любят скрежет вилкой по тарелке.

В качестве иллюстрации к сказанному предлагаю вам два интервью собственного изготовления.

Первое – с нынешним митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Владимиром. Но сперва расскажу, как это интервью было взято.

В конце 1995-го скончался питерский митрополит Иоанн (Снычев). Я встречался с владыкой несколько раз. Встречи происходили в резиденции митрополита.

Она располагалась на Каменном острове, среди особняков звезд и политиков. Внутри серого гранитного здания были обитые дубовыми панелями стены, много картин и мебель под XVIII век. Еще при резиденции имелась собственная церковь.

Последние месяцы владыка выглядел плохо. Было видно, как он болен. Одно из интервью мне хотелось зажать, какое-то время не публиковать и, дождавшись момента, выдать текст за последнее предсмертное интервью митрополита.

Посоветовавшись с совестью, я не стал так поступать.

Прибытие же нового владыки я отслеживал с самого начала. После заседания Синода, на котором отец Владимир получил новое назначение, я позвонил в его бывшую епархию, поговорил с теми, кто знает батюшку лично.

Потом поприсутствовал на последней литургии, отслуженной епископом, замещавшим умершего митрополита Иоанна. Позже ходил на вокзал встречать нового митрополита с поезда.

Такие штуки полезны. К интервью стоит готовиться: выяснить биографию собеседника, набросать план вопросов, навести справки о том, каков он в общении.

Можно и не готовиться. Не удивляйтесь в таком случае, что чувствовать вы себя будете, как полный кретин.

Как только митрополит обустроился на месте, я стал звонить его пресс-секретарю насчет личной встречи. Тот повторял, что владыка не хочет отвлекаться на глупости. Я настаивал. Потом пресс-секретарь сдался.

Секретарь приехал с митрополитом из самого Краснодара. Подозреваю, что прежде он был приходским священником. Где-нибудь в глубинке.

Само по себе это не плохо. Плохо то, что специфики работы с прессой он не представлял даже приблизительно.

Когда я дожал батюшку насчет интервью и пришел в канцелярию митрополита, то обнаружил, что там сидит уже человек пятнадцать журналюг-конкурентов.

То есть вы понимаете, да? Я договаривался о встрече. Под эксклюзив с владыкой в моей газете была отведена громадная полоса. А пресс-секретарь думал решить вопрос разом и предлагал вместо эксклюзива пресс-конференцию. Которая не нужна ни мне, ни журналюгам.

Интервью – дело интимное. Интимнее, чем девушек целовать. А пресс-конференции – самый отстойный способ получения информации. Настоящие reporters сюда не ходят.

Я орал. Я даже толкал коллег в грудь. И я победил. После получаса скандала было решено, что вместо общей пресс-конференции владыка станет принимать прессу по очереди. Каждому отводится пятнадцать минут.

Сев за стол, отец Владимир положил перед собой часы. Я аккуратно прикрыл их листком бумаги. Каждый вопрос после второго я начинал со слов: «И последнее!» Тактичный митрополит так и не выставил меня за дверь.

Вместо пятнадцати минут я разговаривал с владыкой два часа двадцать минут. Тоже немного, но все-таки…

Иногда озверевшие коллеги засовывали в кабинет головы. Я не обращал внимания. Одному, самому доставучему, подойдя к двери, я сказал, что подкараулю после и сломаю нос.

Кстати, тот день закончился тем, что после интервью я, выжатый и убитый, мечтающий только о холодном пиве, пришел в редакцию, а мне позвонили из Законодательного Собрания и сказали, что в Мариинском дворце депутаты сегодня встречаются с Далай-ламой.

Вместо пива я купил новую кассету в диктофон и побежал во дворец.

Упоминаю об этом, лишь чтобы вы представляли, в каких условиях приходится работать.

Как бы то ни было, вот текст получившегося интервью:

Митрополит Владимир в городе святого Петра

В коридоре, который ведет к приемной петербургских митрополитов, висит тридцать один портрет. Словно предки в старинном рыцарском замке, со стен смотрят лица тех, кто занимал Петербургскую кафедру на протяжении двух с половиной столетий.

Недавно здесь повесили тридцать второй портрет.

Митрополит Владимир прибыл в епархию совсем недавно. Тем не менее трудно найти в городе человека, который бы о нем не слышал.

Мирское имя владыки – Владимир Саввич Котляров. Ему скоро семьдесят. Новый владыка располагает к себе даже внешностью: невысокий, коренастый, с пушистой седой бородой.

Коллеги-священники отмечают работоспособность владыки. Интеллигенция – начитанность и умение аргументированно объяснить свою точку зрения. Женщины – природное обаяние.

В общем, едва появившись в городе, митрополит Владимир уже успел его покорить.

– Давайте начнем с самого начала: с вашей семьи.

– Я родился в 1929-м в Северном Казахстане. Мои предки были крестьянами. В те края они перебрались при моем дедушке, во времена столыпинских реформ.

Отец с детства пел в церковном хоре. У него был очень красивый голос – альт. Когда еще мальчишкой, по большим праздникам он читал «Апостол», барыня за голос давала ему каждый раз рубль. Это в те времена, когда корова стоила три рубля!

Со временем отец стал регентом, псаломщиком, затем его рукоположили в дьяконы, а умер он уже священником.

В семье было шестеро детей. Я самый младший. Двое детей умерли еще в младенчестве. Остальные живы до сих пор.

Брат у меня живет в Москве. Он военный, полковник запаса. Одна сестра работала учительницей. Сейчас она живет в Майкопе. Вторая жила в Киеве. Много лет пела в хоре киевского Владимирского собора. У нее, как и у отца, прекрасный голос. Сейчас она на пенсии. Вместе со мной сестра приехала в Петербург.

– И вся семья – верующие?

– Мы с детства воспитывались в вере. Другой разговор, что, пока мне не исполнилось тринадцать, я и не догадывался, что отец – священник. Такие были времена.

Отцу приходилось скрывать сан. За ним охотились работники госбезопасности. Мы много переезжали. Документы о рукоположении отец хранил в тайнике.

Сам я, когда решил стать священником, сначала приобрел гражданскую специальность. Я считал, что она может пригодиться мне в лагере.

В 1948 году я окончил Джамбульский техникум статистики. То есть по образованию я бухгалтер.

Когда после войны стали открывать храмы, я начал посещать службы. Пел в хоре. Мне все это очень нравилось. В девятнадцать лет я уехал из Алма-Аты в Москву – поступать в семинарию.

Отец меня благословил. Но когда я ехал в поезде, то помню свои ощущения: я боялся даже загадывать, что со мной станет дальше.

Обычно тех, кто не принимает монашества, рукополагают в священники годам к 30-35. Я упросил тогдашнего митрополита рукоположить меня почти сразу после семинарии.

Я был необыкновенно молодым священником.

– А дальше?

– После семинарии я приехал в Ленинград. В здешней Духовной Академии был такой преподаватель – протоиерей Александр Осипов. Он преподавал Ветхий Завет.

В 1959 году он отрекся от веры, написал в «Правду» статью, в которой открыто похулил Бога, и стал ездить по стране с атеистическими лекциями. Меня попросили вести курс вместо него.

Ветхий Завет – очень трудная тема. Я отказывался. Хотя и недолго. А уже в 1962 году я принял монашество.

– Лично мне очень интересно: что чувствует человек, решающийся на такой шаг? Все-таки стать монахом… полностью изменить жизнь…

– Что сказать? Конечно, у монахов свои обеты, более строгий пост. Монахам необходимо читать «правило» – особые ежедневные молитвы. Но изменило ли это мою жизнь?

Понимаете, в детстве я перенес тяжелую травму. У меня был сломан позвоночник. Я долго и очень серьезно болел. Последствия сказываются до сих пор.

Так что жениться я, в общем-то, и не собирался. Думал: заведу жену, детей, а сам не выдержу. Семья будет страдать. Я не хотел осложнять чью-то жизнь. Решил, что лучше оставаться одному.

Так что жизнь почти не изменилась. У меня даже имя осталось прежнее.

Обычно, когда человек становится монахом, он получает другое, монашеское, имя. А я не хотел, чтобы в паспорте у меня значилось «Владимир Саввич», а люди звали бы меня… «владыко Пантелеймон»… или, скажем, «Амникодист».

Меня постригали в монахи в Троице-Сергиевой лавре. По традиции этой лавры, заранее были написаны три записки с разными именами: «Никон» (имя, предложенное настоятелем лавры), «Константин» (имя, предложенное патриархатом) и «Владимир» (имя, которое я предложил сам).

Постригавший меня ленинградский митрополит Никодим вытащил одну записку и громко прочел: «Брат наш… Владимир».

Я почувствовал, что по лицу у меня расползается улыбка.

– Правда ли, что у православных монахов какое-то особенно строгое постное меню?

– Не люблю, когда мне задают такие вопросы. Я ведь не спортсмен, не музыкант, чтобы кого-то интересовали подробности моей личной жизни.

– И все-таки?

– Хорошо. Я отвечу. Есть я стараюсь поменьше. Образ жизни у меня сидячий. Калорий расходуется мало, а толстеть не хочется.

С утра – очень легкий завтрак. Салат или каша. Вечером я почти никогда не ем. Разве что немного орехов. Просто чтобы не принимать лекарства на голодный желудок.

Когда несу послушание в монастыре, то там пост, конечно, строже. Недавно жил при Псково-Печерском монастыре. Решил себя испытать и десять дней голодал. Не ел вообще ничего.

Чувствовал себя превосходно! Восстановил свой нормальный вес: 75 килограммов. Ровно столько я весил в пятьдесят лет. Нормализовалось давление.

Организм так очистился, что в комнату вносили гвоздики, и я чувствовал их запах. А ведь считается, что гвоздики не пахнут.

Сейчас времени заниматься собой нет. Ничего этого я, конечно, не чувствую.

А вообще, вы поймите: я никогда не был приходским священником. Или монахом, служащим в монастыре. Я очень рано попал в особую рабочую струю и начал много работать за границей. Выполнял задания, наполовину церковные… а наполовину… скажем так, – дипломатические.

– Вы помните свою самую первую поездку?

– Прекрасно помню. При Хрущеве границы СССР немного приоткрылись. В 1961-м за рубеж отправилась первая большая делегация Русской Православной Церкви.

Сложилось так, что в эту делегацию попал и я.

Мы ехали в Нью-Дели, на конференцию Всемирного Совета Церквей. Есть такая организация. Ответственность – жуткая!

Все понимали: случись что, и это моментально отразится на отношении советского правительства к Церкви. А с другой стороны, мы разговаривали с людьми, видели, что им безумно интересно, но на самом деле люди уверены, что все приехавшие священники – агенты КГБ.

Приходилось доказывать, что мы представляем не Кремль, а именно Церковь.

Вставали затемно. Прямо в номере отеля служили литургию. Потом шли на заседания. Опыта никакого не было. Но мы старались изо всех сил, пытались представлять Православие в мире.

– Насколько я знаю, за тридцать лет вы успели побывать от Парижа до Индии…

– Да. Успел.

– Какой город запомнился больше всего?

– Иерусалим. Когда я был заместителем начальника Духовной миссии в Святой земле, нас там было всего трое. А иностранных посольств, миссий, представительств – больше сорока.

Я прожил там полгода. Начальник Миссии каждый вечер шел на один дипломатический прием, эконом – на другой, а я – на третий.

А еще мне, разумеется, запомнилась поездка 1962 года в Рим на II Ватиканский Собор, когда я встречался с Папой Иоанном XXIII. Я был там наблюдателем от Русской Православной Церкви.

То, что я увидел в Ватикане, меня потрясло!

– Потрясло?

– Все, что меня окружало, было таким величественным… сам этот громадный ватиканский Собор св. Петра… Вы, кстати, знаете, что наш петербургский Казанский собор – его уменьшенная копия?

На одном только заседании там могли присутствовать 90 кардиналов! Три тысячи епископов! И это в те годы, когда на весь громадный Советский Союз было 40-50 епископов!

– Было обидно за державу?

– И это тоже. Но главное, именно в Ватикане я впервые увидел, чем может стать Церковь, если ей не мешать нормально развиваться.

Огромное количество процветающих монастырей! Прекрасно функционирующие учебные заведения! Организации мирян, с которыми не могут не считаться правительства!

Вы даже не представляете, насколько это прекрасно работающая система! Ватикан отлаживал ее две тысячи лет. Сегодня Церковь на Западе – это могучая общественная сила!

В Ватикане я увидел, какой могла бы быть Русская Православная Церковь. И очень сожалел, что у нас эти возможности не используются.

Мы могли бы приносить пользу. Стать объединяющей, организующей, мобилизующей силой общества. А вместо этого…

– Раз вы сами об этом заговорили, давайте перейдем к политике.

– Политика меня очень интересует. То, чем я так долго занимался за границей, представляя там нашу Церковь и защищая интересы государства – это ведь тоже политика.

Я слежу за тем, что происходит в мире, с большим интересом. Читаю газеты, обязательно смотрю новости. Недавно вот нашлись благодетели, поставили мне в резиденцию особую антенну. Теперь могу принимать целых двадцать новостных каналов.

Чаще всего смотрю «Вести» по РТР, но, бывает, переключаю и на западные новости. Я изучал английский, французский и немецкий. Правда, толком ни на одном языке так и не говорю.

Многое из того, что я вижу, меня лично очень задевает. Недавние французские ядерные испытания в Тихом океане, например. Впрочем, вряд ли кого-нибудь заинтересует мое мнение по этому предмету.

– Когда в прошлом году в Польше проходили президентские выборы, польская Католическая церковь заняла четкую позицию. Было объявлено, кого и почему она поддерживает. Священники просили прихожан голосовать за определенных кандидатов.

– Я понимаю, о чем вы. Мы никогда не отдаем предпочтение определенным кандидатам. Мы поддерживаем тех, кто выступает за нравственное единство народа.

Церковь – не политическая партия. Наша политика – это Евангелие. Мы не хотим кого-то отталкивать. Православные христиане есть практически в каждой партии, в каждом движении.

– А лично вам можно ходить на выборы?

– Почему нет?

– И за кого вы голосовали на последних парламентских выборах?

– За… скажем так… за достойных политиков.

– Такие есть?

– Ну хорошо. Я попробую ответить. Разумеется, как и все нормальные люди, я просто не могу поддерживать тех, кто говорит, что наши солдаты станут мыть сапоги в Индийском океане.

Зачем нам это?

Мы, конечно, северяне. У нас очень сильна тяга к теплой воде. Но при чем здесь сапоги? Для России было бы куда полезнее, если бы все граждане были в состоянии съездить к Индийскому океану как туристы. Покупаться, позагорать… А не нацепив солдатскую каску.

– Приведу цитату. Во время теледебатов с Григорием Явлинским лидер КПРФ Геннадий Зюганов сказал: «Мы отказались от воинствующего атеизма. Русская идея, на которую мы опираемся, подразумевает уважение к духовно-нравственным основам жизни».

– Всем понятно, что это просто предвыборные трюки.

– Тогда каково ваше отношение к тому, что сегодня абсолютно все ведущие политики успели сфотографироваться на фоне православных куполов со свечкой в руках?

– Я не верю, что руководство КПРФ и прочие коммунисты так быстро изменились. За свою жизнь я видел много неверующих людей, атеистов, которые были хорошими людьми. Но безбожная идеология не может быть «хорошей».

То, что сегодня происходит в стране, – результат правления коммунистов. Все лучшие специалисты были вынуждены бежать из страны: инженеры, интеллигенция, цвет общества.

Кого из великих россиян ни коснись, – у каждого искалеченная судьба. Бродский вот умер в Америке. А Шаляпин, Бердяев, Рахманинов, Булгаков?..

– Булгаков? Вам, православному митрополиту, нравится «Мастер и Маргарита»?

– Очень нравится! Удивительно талантливая книга. Ну, а Воланд… Это ведь просто литературный прием…

– Как строится ваш рабочий день?

– С тех пор, как я приехал в Петербург, у меня очень напряженный график. Выходных до сих пор еще не было.

Просыпаюсь я обычно около шести. Привожу себя в порядок, вспоминаю, что у меня на сегодня запланировано. Некоторое время мне требуется, чтобы помолиться.

После этого сразу уезжаю из резиденции. Еду смотреть, что происходит в городе. Например, сегодня был в швейной мастерской на Березовой аллее. Там шьют облачения для священников и епископов. Я поговорил с женщинами: какие проблемы? чем нужно помочь?

Много проблем у монастырей. Традиционно отшельники селились в местах суровых. Для жизни не приспособленных. И когда вокруг складывались общины, то жить они могли только на то, что пожертвуют благодетели. А сегодня пожертвований почти нет.

Или недавно в одном женском монастыре пробурили скважину, чтобы качать воду. А в воде почти 20 % железа! Пить такую воду нельзя. Пока возим с ближайшего вокзала.

Такими вопросами занимаюсь где-то до обеда.

– А потом?

– Потом приезжаю в епархию. И уж тут сижу до позднего вечера. Много приглашений приходит от православных братств, общественных организаций. Все хотят познакомиться, просят отслужить у них литургию.

Считается, что когда человеку исполнилось сорок пять, после обеда он должен прилечь. Часик отдохнуть. У меня времени не хватает не только на всякие coffee-break, но даже чтобы исполнить то, что с утра запланировал на день.

Домой приезжаю часов в восемь-девять. И сразу сажусь разбираться с бумагами. Спать иду за полночь.

Хочется и почитать, и толком просмотреть газеты, но врачи говорят, что с моим здоровьем спать меньше, чем шесть-семь часов, просто опасно.

– Вы стояли во главе 11 епархий. Петербургская – двенадцатая. Позади больше сорока лет работы. Была ли она плодотворной? Что главного… настоящего вы сделали в жизни?

– Что я сделал – не мне оценивать. Я старался ко всему, чем занимаюсь, относиться как к главному… А насчет того, что лично я считаю важным…

Знаете, в свое время мне удалось поучаствовать в защите Святогорского монастыря, где похоронен Пушкин. Отстоять его. Не дать уничтожить.

Раньше там был музейчик. С такими, знаете, самодельными экспонатами. А теперь каждую неделю служится панихида по Александру Сергеевичу.

Для потомков… для России удалось сохранить замечательное место. В этом есть и моя заслуга тоже. Может быть, это и было главным.

На что здесь хочется обратить ваше внимание?

Прежде всего: не старайтесь воспроизвести речь собеседника дословно. Вам платят совсем не за это. Плевелы стоит безжалостно отбраковывать.

Одного из наиболее высокопоставленных иерархов Католической церкви в России я спросил о его детстве. Иерарх отвечал минут сорок. Очень подробно и старательно, с множеством дат и имен.

В интервью его монолог уложился в три абзаца:

– В молодости я готовился стать приходским священником в Прибалтике. Для того чтобы изучить язык, я смотрел литовское телевидение. Хотя и ни слова не понимал.

Когда на экране появлялся диктор, он все время говорил одну и ту же фразу. Я решил, что это что-то вроде «Здравствуйте». Впервые оказавшись в Литве семинаристом, я приветствовал этой фразой прихожан. Те дико удивлялись.

Оказалось, что фраза означает «Уважаемые телезрители!»

Еще сильнее я переработал речь следующего интервьюируемого. Из-за чего, кстати, имел потом проблемы.

Герой интервью стажировался в Шаолиньском монастыре. Прочитав интервью уже в газете, он остался крайне недоволен. Прибывший от него парламентарий предложил мне съездить в спортзал, где со мной хотят… ну, типа, не парься, брат… типа, просто поговорить.

Сути обещанных мне неприятностей я не понимал, но заранее боялся. Одно дело, когда тебе угрожают бандиты. Это бывает даже скучно. Другое – когда расправу сулит настоящий шаолиньский ниндзя.

Именно поэтому в приводимом ниже тексте настоящего имени героя не называю.

А само интервью вот:

Будда-Моден, или Все тайны Шаолиня

Когда к назначенному часу я пришел в назначенное для встречи место, то застал собеседника за привычным занятием. Собеседник наносил чмокающие удары одетым в черные кимоно противникам. Те, словно кегли, валились на пол.