Текст книги "Мой Демон"
Автор книги: Михаил Болле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 8
Санкт-Петербург, Невский проспект, 1837 год
Всю ночь бушевала метель, поэтому к утру главный подъезд голландского посольства оказался завален снегом. За одним днем светских интриг следовал другой, и так продолжалось долгие месяцы, о которых у барона Геккерена остались самые тяжелые воспоминания. За последнюю осень и зиму он немало всего испытал, но теперь ему казалось, что все пережитое кануло куда-то в безвозвратную вечность, подобно морским волнам под полуночным черным небом: пусть они еще набегают, но все вокруг окутано мраком, и поэтому нельзя разглядеть их очертаний и проследить, где начинают вздыматься их гребни и куда они низвергаются вслед за тем.
Барон сидел в своем кабинете за письменным столом, накинув на плечи шерстяной плед, и перечитывал письмо, написанное им по-французски:
«Милостивый Государь! Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обращаюсь к виконту д’Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, с просьбою выяснить, точно ли письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени переходит всякие границы возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности послания. Вы, по-видимому, забыли, Милостивый Государь, что вы же сами отказались от вызова, который сделали барону Жоржу Геккерену и который был им принят. Доказательство того, что я здесь утверждаю, существует, оно написано собственно вашею рукою и находится в руках секундантов. Мне остается только предуведомить вас, что виконт д’Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккереном, и предупредить вас, что встреча не терпит никакой отсрочки. Я сумею позже, Милостивый Государь, научить вас уважению к званию, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны оскорбить не может. Остаюсь, Милостивый Государь, Ваш покорнейший слуга, барон Геккерен».
Потерев озябшие руки, барон позвонил в колокольчик. Дверь открылась, и на пороге появился дворецкий.
– Пригласите ко мне Жоржа.
– Но его сейчас нет.
– Ничего страшного, я подожду. Пошлите за ним в казармы, он должен быть там.
Дворецкий поклонился и вышел, а барон встал и приблизился к зеркалу, стоявшему позади стола. Недавно он любовался элегантным Жоржем, примерявшим перед этим же зеркалом белый мундир и сияющую как золото кирасу кавалергарда. Поправив собственную прическу и галстук, барон, словно бы обращаясь к вчерашнему отражению, тихо произнес:
– Ах, Жорж, знал бы ты, как страстно я люблю тебя и как сильно ревную к этой глупышке Гончаровой!
Затем, не зная, чем себя занять, барон сел поближе к камину и взял в руки том недавно изданных в Англии воспоминаний еще живых очевидцев Великой французской революции, которую прекрасно помнили его родители…
«Началась весна, и со всех сторон понеслись слухи о голодных бунтах. Король издал несколько указов против спекуляции хлебом, но на улицы уже вышли оборванные, нищие и… пьяные толпы! Есть опасения, что толпы разбойников в лохмотьях и с дубинами вот-вот доберутся до Парижа.
Новости следуют одна ужаснее другой. Семидесятичетырехлетнего старика Фулона, генерального контролера и суперинтенданта, ненавидимого за дороговизну и большие налоги, а больше всего за жестокую фразу, брошенную им в свое время по поводу голодающих, – «Пусть народ жрет траву!» – выдали его же слуги. Разъяренные крестьяне схватили его в окрестностях Парижа, привязали на спину символическую охапку травы, надели на шею гирлянду из крапивы и колючек и в таком виде на веревке привели обратно в город. Он жалобно молил о пощаде, но его подтащили к уличному фонарю, расположенному на углу улицы Ваннери, которая выходит на знаменитую Гревскую площадь, и кое-как повесили. Первые две веревки оборвались под тяжестью тела, – а несчастный старик все продолжал молить своих палачей! – и лишь на третьей веревке казнь свершилась. Но даже после этого, чтобы сполна насытиться местью, его тело волоком таскали по улицам, а голову, набив рот травой, воздели на острие пики!
Испуганная аристократия начала повальное бегство за границу…»
Посланный слуга нашел Дантеса в казармах кавалергардского полка, однако тот выслушал просьбу приемного отца безо всякого энтузиазма. Более того, когда он подошел к лестнице, то вдруг споткнулся и едва не загремел вниз. Эта примета, печально знаменитая еще со времен Юлия Цезаря, круто изменила умонастроение Жоржа.
– Передай барону, что сегодня мне нездоровится, но я обязательно навещу его, как только смогу, – сказал он слуге, после чего надолго задумался.
Сегодняшняя примета напомнила ему другой эпизод. Примерно месяц назад он споткнулся в собственной квартире, наводя порядок накануне прихода своей тайной любовницы.
В тот день он ходил по спальне в одной ночной рубахе и периодически судорожно покашливал. Несмотря на неизменные советы врачей постоянно носить теплое белье, он этого не делал. Его лицо было помято подушкой, но это не портило молодого красавца, а лишь придавало его чертам детскую непосредственность. За последнее время Жорж сильно исхудал и побледнел, что, впрочем, в глазах петербургских дам не только его не портило, но даже придавало особый шарм. И если раньше он был этаким упитанным и озорным молодым самцом, то теперь превратился в задумчивого, меланхоличного и весьма романтического героя.
Периодически потягиваясь и зевая, Дантес пытался навести здесь минимальный порядок. Однако чем больше он перекладывал вещи с места на место, тем менее убранной представала его спальня. Отчаявшись от бесплодности своих усилий, Дантес споткнулся о ковер и едва не упал.
– Merde! – вскричал он и тут же прикусил язык, услышав за дверью стук каблуков, шорох платья и женщину, разговаривавшую с его прислугой. Дантес судорожно огляделся по сторонам, быстро стащил с себя длинную шелковую рубаху и, чуть заметно усмехнувшись, встал перед комодом абсолютно обнаженным, опершись на него локтем и подбоченившись.
Через секунду в комнату без стука зашла привлекательная молодая особа в шляпе и коротком меховом манто. Высокая и стройная, она остановилась в дверях, жадно рассматривая нагое мужское тело. Черные глаза ее заметно расширились, а ноздри чувственно затрепетали.
– Так торопилась, что не успела раздеться? – первым заговорил Дантес.
– Так ждал, что не успел одеться? – игриво спросила женщина по-русски, захлопывая за собой дверь.
Дантес сделал удивленное лицо, не поняв смысла вопроса, после чего его гостье пришлось продолжить разговор по-французски:
– Я по тебе очень соскучилась.
С этими словами она бросилась в объятия Дантеса, невольно поежившегося от холодного прикосновения ее запорошенного снегом манто. Через несколько мгновений из женских глаз полились слезы.
– Я тебя так люблю, – прошептала она, страстно вздыхая.
– Тогда зачем же ты плачешь? Я тоже тебя люблю и скучаю, когда долго не вижу. Раздевайся, любовь моя…
Ни один их поцелуй до этого не был таким откровенным и возбуждающим. Для них, оглушенных собственными вздохами, вдруг наступила томительная сладострастная тишина. И весь мир оказался отгорожен от них призрачно-упругой пеленой времени, по одну сторону которой была холодная петербургская ночь, а по другую – мягкий шелест сбрасываемой одежды, соленые от слез поцелуи да странный уголок неутолимой нежности посреди целого города, заиндевевшего от мороза.
– Милая, я люблю тебя, но не знаю, как сделать так, чтобы мы не расставались…
– Я понимаю, но, может быть, все еще как-то образуется?
– Будем надеяться на это и молить Бога, чтобы он дал нам силы и не лишал надежд…
И вновь трепетание туго натянутых нервов звенит острейшим приливом сладострастия, перемежаемого полустонами-полувздохами. О, это мужское упоение – впитывать то слабые, то громкие стоны любимой женщины! О, эта горячая упругость обнаженного женского тела, открывающегося навстречу обезумевшим поцелуям! О, эти неистовые содрогания посреди мягкого портьерного полумрака, который кажется недолгим приютом двух смятенных душ в ледяном аду! Только великий Эрос способен был дать короткое и неожиданное успокоение, столь необходимое из-за тупых ударов безжалостной судьбы…
– Ты снова плачешь? – первым заговорил Дантес, когда они оба успокоились.
– Нет-нет, что ты? Тебе это показалось…
– Тогда что это за звуки?
– То стон услады…
Дантес удивленно приподнялся и лег на бок, оказавшись на самом краю кровати. Вволю полюбовавшись на красивую грудь своей возлюбленной, он слегка дотронулся мизинцем до налитого упругой спелостью соска и поинтересовался:
– Мне кажется, что они стали больше. Не так ли?
– Не знаю. Может, и так. Тебе виднее.
– Да неужели? – И он продолжил расспросы, нежно проводя ладонью по заметно увеличенному животу. – Ну и как поживает наша картошка? Сильно ли выросла?
– Как видишь, все идет своим чередом. Тем не менее я сильно волнуюсь.
– Ты опять за свое?
– А как быть? Ты и сам знаешь, что мое положение не из завидных…
– Все образуется, любовь моя. И мы обязательно узаконим наши отношения.
Наступила долгая пауза. Любовники смотрели в глаза друг друга с разным выражением: она – с любовью и преданностью, хотя в глубине ее взгляда таились тревога и надежда; что касается Дантеса, то его взгляд был привычно лукав и самоуверен. Так и не найдя в этом взгляде того, что ей так хотелось увидеть, молодая женщина решила сменить тему разговора:
– Ты знаешь, как Пушкин называет Nathalie?
Услышав этот вопрос, Дантес стал сам не свой. Ведь в его душе по-прежнему жила нестерпимая надежда обладать Nathalie, и быть может, это чувство было лучше, нежели само обладание ею. Но Жорж не хотел думать об этом, он, едва сдерживающий свои чувства, резко спросил:
– Как?
– «Моя косая мадонна»!
– Знаю, Коко, знаю… – немного помедлив, ответил Дантес и опечаленно отвел глаза.
Глава 9
Санкт-Петербург, Приморское шоссе, 2004 год
Дачу, принадлежавшую родителям Лизы, так сильно замело, что сугробы почти достигали окон. Со стороны Финского залива потягивало слабым бризом. Единственная тропинка, только что протоптанная гостями, вела к низкому обледенелому крыльцу. Не без труда открыв висячий замок и оставив привезенные с собой вещи в доме, Сергей, Наташа, Никита и Лиза прыгали как зайцы и играли в снежки. Окончательно извозившись в снегу и раскрасневшись на морозе, они зашли в дом.
Полчаса спустя им удалось разжечь высокий французский камин специально приготовленными березовыми поленьями, которые, сгорая, с треском выстреливали искрами, словно бенгальские огни. Пока Никита, присев перед огнем, поправлял кочергой головешки, Сергей разувал Наташу, отряхивая ее шерстяные носки от набившегося в сапожки снега. Деловитая Лиза уже вовсю суетилась по хозяйству, выполняя роль гостеприимной хозяйки дома и готовя романтический ужин при свечах. Для этого ей пришлось открыть высокий сервант, сделанный из черного африканского дерева, и выставить на круглый старинный стол не менее старинную посуду – еще с царскими вензелями.
Наконец все хлопоты были закончены, и настало время первого тоста.
– Давайте выпьем за этот замечательный дом, – первым предложил Серж.
– Завидуешь? – поддела его Наташа, а Никита снисходительно улыбнулся:
– Ничего, старик! Станешь знаменитым актером – и у тебя такой же будет!
– Если вам так нравится мой дом, – здраво заметила Лиза, – то почему бы нам всем не остаться здесь на ночь?
– Увы, детка, – виновато улыбнулся ее дружок, – ты забыла, что у нас что ни вечер – то репетиция.
– И даже пропустить нельзя?
– Да как пропустишь, если мы в этом спектакле главные! – поддержал друга Сергей. – Как говорится в одной старинной французской пословице, без приговоренного казнь не начнут. Нет уж, давайте лучше прикатим сюда после премьеры и останемся на целую неделю. Разумеется, если хозяйка будет не против.
– Еще как не против! – лукаво улыбаясь, подтвердила Лиза. – Попаримся в сауне, а потом голые поваляемся в снегу.
– Я – за! – согласилась Наташа и тут же смутилась от жадного и какого-то чересчур развратного взгляда Никиты, который словно бы предвкушал ее обнаженной.
Тот понял это и отвел глаза, заявив:
– Давайте не будем забегать вперед, а сначала отыграем премьеру. Знаете, что я обнаружил в Интернете?
– Что ты там обнаружил? – наперебой спросили все трое его собеседников.
– В том типе, который будет играть священника, я узнал одного московского актера по имени Эдуард Донцов и решил кое-что проверить… Так вот, оказалось, что этот самый актер таинственно исчез двенадцать лет назад и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу!
– Ну и что? – первым спросил Сергей.
– А то! Хотя в разговоре со мной он категорически утверждал, что не знает никакого Донцова, в Интернете плавает его фотография. Это он, клянусь тенью отца Гамлета!
– Да пусть себе хранит инкогнито, – благодушно заметил приятель, – а мы лучше выпьем и потанцуем…
Пока он включал музыку, Наташа вдруг ни с того ни с сего вспомнила о Евгении.
– Вот кто меня по-настоящему интересует, – заявила она, – и девушка какая-то странная, и все время как-то загадочно молчит, словно бы знает нечто важное, но не хочет нам об этом поведать. А ведь по пьесе мы с ней сестры, поэтому уж со мной-то могла бы пооткровенничать!
– Когда начнешь репетировать с ней свою сцену, то наговоритесь вдоволь, – вяло заявил Сергей, беря невесту под руку, чтобы вывести ее в центр каминного зала.
– Кстати, а зачем ты приволокла ее с нами в ночной клуб? – спросила Лиза, положив руки на плечи Никите. – Надеялась напоить и выведать ее тайну?
– Я ее не волокла, – возмутилась в ответ Наталья, – это она сама напросилась, узнав, что мы идем танцевать.
– Возможно, у нее просто нет парня, вот и захотела с кем-нибудь познакомиться, – равнодушно предположил Никита, обнимая Лизу за талию.
– А ты заметил, что она всю ночь не спускала с тебя глаз? – томно прищурившись, поинтересовалась она.
– Конечно заметил, – уверенно кивнул Никита, в первый раз об этом узнавший. – А знаешь, почему она так делала?
– Почему?
– Потому что я неотразим!
– Зато я страшен как черт… или Пушкин, – с улыбкой заявил Сергей, обращаясь к Наталье. – Впрочем, оно и к лучшему – тебе не придется беспокоиться о том, что меня у тебя уведут.
– А если я сама захочу от тебя избавиться? – с весьма кислой улыбкой на устах поинтересовалась она, ловя на себе как бы случайный взгляд Никиты.
– Тогда тебе придется меня тайно отравить или застрелить в спину! – уверенно заявил жених.
Эта шутка вызвала натянутые улыбки у всех присутствующих. Музыка кончилась, и Сергей направился к полке выбирать новый диск. Наташа ему помогала.
В это же время, оставшись посреди зала рядом с Никитой, Лиза плотно прижалась к нему и заговорщически шепнула на ухо:
– Я заметила, что тебе нравится Наташа.
– Ну и что? – так же шепотом спросил он. – Ведь тебе она тоже нравится?
– Очень.
– В таком случае соблазни ее первой, а я потом к вам присоединюсь. Только будь осторожна, чтобы она не разболтала обо всем Сержу. Этот полоумный ревнует ее даже к телеграфному столбу!
– Но ведь он твой друг.
– И что?
– Ты и ему готов рога наставить?
– Это тут ни при чем, – досадливо поморщился Никита. – В конце концов, я же не собираюсь уводить его невесту. Просто мне чертовски хочется узнать ее поближе… Да потом, она сама со мной флиртует – ты же видела.
В этот момент Наталья повернулись к ним обоим, и Никита лукаво ей подмигнул. Она вспыхнула и тут же отвернулась, но Лиза успела заметить, как загорелись ее глаза.
– Только не слишком увлекайся, иначе я тебе такое устрою, – снова шепнула она, больно ущипнув Никиту за руку.
Когда танцы окончательно надоели, присутствующих потянуло на интеллектуальную беседу. Вчетвером они расположились на длинном кожаном диване. Никита лег, положив голову на колени Лизы, а Сергей сел рядом с Наташей и скрестил руки на груди.
– А что такое «новая хронология»? – наморщив лоб, неожиданно заинтересовалась Лиза. – Про нее такие смешные вещи рассказывают…
– Теорию «жидомасонского заговора» знаешь? – первым делом спросил Сергей.
– Ну, в общих чертах…
– Так вот, «новая хронология» – это модифицированная версия данной теории, ее своеобразное продолжение и развитие.
– Объясни поподробнее и попроще, – попросил Никита.
– Согласно теории «жидомасонского заговора», некие «сионские мудрецы» когда-то составили грандиозный план, рассчитанный на много веков вперед, – без особого воодушевления начал рассказывать Сергей, – финальная цель которого – установление мирового сионистского господства. При этом главным препятствием на пути его осуществления якобы является великая Россия. Естественно, что эту самую великую Россию надо всеми способами принизить, а то и изничтожить. Но изничтожить не удавалось, поэтому начиная с XVIII века ее якобы всячески пытаются принизить.
– Как принизить? – спросила Наташа.
– А вот с этим борется «новая хронология». Способ самый простой – надо переписать историю в таком свете, чтобы скрыть от русского народа его истинное величие, внушив ему рабские чувства. На самом деле, – уверяют нас эти новые «хронологические мудрецы», – никакого монголо-татарского ига не было, а была великая российско-татарская империя – Татария Магна, как они вычитали на какой-то средневековой европейской карте. И не было никакого монголо-татарского ига, а Куликовская битва – это всего лишь междоусобная стычка между русскими князьями. Более того, эта империя была самой грандиозной в истории человечества, оставив свой след буквально повсюду. Достаточно сказать, что «хронологи» всерьез уверяют, будто Рим был основан русскими, да и египетские пирамиды, кажется, тоже наши предки построили.
– Но ведь им же около четырех тысяч лет! – удивилась Лиза.
– Это согласно официальной хронологии, – усмехнулся Сергей, – а на самом деле им якобы не более шестисот. Знаете, друзья мои, – с досадой добавил он, – мне довольно скучно пересказывать этот бред, тем более что я не знаю, зачем вам это нужно…
– Продолжай! – вразнобой, хотя и довольно вяло попросили собеседники, и он нехотя повиновался.
– Согласно каким-то там математико-астрономическим псевдорасчетам, основанным на солнечных затмениях, подлинная история человечества якобы короче на целую тысячу лет – то есть четыре года назад нам надо было праздновать не две, а всего лишь тысячу лет со дня рождения Христа. Вообще говоря, метод этих доморощенных «историков» до изумления прост – они находят аналогии между описаниями различных исторических персонажей и событий, после чего немедленно делают вывод об их тождестве. Например, Батый – это, если не ошибаюсь, Батя, то есть Ярослав Мудрый, ну и так далее. Честно сказать, больше всего меня поражают авторы подобной галиматьи. Они математики, следовательно, должны были бы мыслить максимально строго и логично – но ничего подобного и в помине нет! Их мышление не просто нелогично, но я сказал бы – алогично и дологично. Если Тамерлан говорил, что действовал как казак, то они тут же делают вывод, что он и был казаком, а следовательно, русским.
– Интересно, что бы они сказали, если бы он сравнил себя с тигром? – улыбнулся Никита.
– Но ведь их же как-то опровергают? – заинтересовалась Наташа.
– Эх, любовь моя! – только и вздохнул Сергей, нежно погладив ее по волосам. – Опровержению поддаются лишь такие теории, которые в принципе допускают существование противоречащих им фактов. То есть настоящая научная теория всегда указывает на факты, которые могут ее опровергнуть! Здесь же для любого противоречащего факта имеется однотипное объяснение: «это – результат целенаправленного переписывания истории в угоду тогдашним идеологическим соображениям». Сказки, знаешь ли, опровергнуть в принципе невозможно – и этим они отличаются от научных концепций. Да вот вам еще один пример – эти господа всерьез уверяют, что никакой Древней Греции и Древнего Рима, какими мы их знаем, не было, и все потому, что до нас не дошли подлинники исторических источников! Более того, в те времена даже живописи якобы не было, поскольку до нас не дошли картины древнегреческих или древнеримских художников.
– Но ведь за столько лет и холсты, и папирусы просто истлеют! – изумилась Лиза.
– Разумеется, – кивнул Сергей. – Но наших «типа историков» ничто не смущает. Им вынь да положь рукопись, написанную самим Платоном или Аристотелем, да еще заверенную графологической экспертизой, а иначе они отказываются верить в существование этих философов или делают их чуть ли не современниками Ньютона. Ну что вас еще интересует?
– Насколько я понял, главная идея этой «новой хронологии»… – начал было Никита.
– Точнее сказать – «хренологии», – съязвил Сергей.
– … состоит в том, чтобы максимально возвеличить российскую историю?
– Совершенно верно. Россия – родина слонов, Тамерлана, основателей Рима и много кого еще. И эти «хренологи» даже не задумываются над тем, что великую историю России творили эфиопы и грузины, татары и хохлы, евреи и немцы, однако правом на гордость они хотят владеть монопольно!
– Ага, – с наигранной задумчивостью пробормотал приятель. – Ну, тогда мне, кажется, ясен основной мотив данного преступления…
– Какого преступления? – удивился Сергей. – Которое совершают против здравого смысла авторы этой «хренологии»?
– Нет, я говорю об убийстве Пушкина. На самом деле это был жидомасонский заговор с целью лишить Россию ее самосознания…
– И оставить без ничего! – первой уловив иронию в нарочито серьезном тоне своего возлюбленного, воскликнула Лиза. – Ведь «Пушкин – это наше все»…
Как ни странно, ей никто не ответил: Сергей уже упоенно целовался с Наташей, а Никита смотрел на их ласки странно застывшим взглядом…
Тем вечером в театре было настолько холодно, что у актеров шел пар изо рта. В центре сцены стоял красный диван, а незамысловатая декорация из высоких полок с книгами представляла собой интерьер пушкинского кабинета. Пушкин-Сергей лежал на диване, накрытый клетчатым пледом, а подле него сидел Данзас-Андрей.
– Как жена моя и что она делает? – тихо спросил Сергей.
– Она занята с посетителями. Много добрых людей принимают в тебе участие – зала и передняя полны с утра до ночи.
– Кто именно приходил ко мне?
– Жуковский, Вельегорский, Вяземский, Тургенев… Да весь Петербург здесь.
Сергей застонал, но тут же зажал себе рот ладонью, чтобы не было слышно за дверью. Андрей покачал головой и сочувственно произнес:
– Друг ты мой любезный, не стыдись боли своей. Стони, если тебе от этого будет легче.
– Нет, не могу, – тихо, почти шепотом отвечал Сергей, – нельзя стонать; а то жена услышит. Да и смешно, чтобы этот вздор меня пересилил; не хочу…
После этой фразы режиссер направил свет своей настольной лампы в сторону сцены и громко спросил:
– Александр Сергеевич, вам больно?
– Ну да… – И Сергей растерянно приподнял голову.
– Ах, «ну да»! – раздражился Воронцов и направился к сцене. Подойдя к лежащему перед ним Сергею, он глянул на него с высоты своего роста, а потом вдруг со всей силы ударил в живот. Не ожидавший этого «Пушкин» скрючился и застонал так, что смог бы разжалобить даже настоящего Дантеса. Возмущенная Наташа хотела было вскочить со своего места, но ее удержал Никита, шепнув на ухо:
– Воронцов прав. Серж плохо и совершенно неубедительно играет умирающего Пушкина.
– Но ведь он ударил его так, что Сергей и на самом деле может умереть!
Воронцов заметил их перешептывание и громко сказал:
– Я же просил во время репетиций не комментировать события, происходящие на сцене! Наталья Николаевна, будьте любезны подойти ко мне!
Наташа поднялась и пошла на сцену, чувствуя спиной раздевающий взгляд Никиты. Сергей перестал стонать, но его физиономию по-прежнему искажала гримаса боли.
– На колени перед умирающим мужем! – властно приказал режиссер.
Наташа повиновалась, в то время как Данзас-Андрей отошел в сторону.
– Ты веришь в то, что ему больно? – продолжал свирепствовать Воронцов.
– Да, верю…
– Так почему же он нам этого не показывает, а?
Наташа недоуменно пожала плечами.
– Почему, я тебя спрашиваю?
И тут Наташа вдруг поднялась с колен и негромко, но очень отчетливо заявила:
– Да вы просто садист!
– Что? – взбеленился Воронцов.
– Вы садист, а не режиссер! – громко крикнула Наташа и взяла Сергея за руку.
– Ах, я садист… Ну а вы, господа хорошие, хреновые актеры, которым я должен объяснять самые элементарные вещи. Все, на сегодня репетиция закончена! Все вон!
И, шумно спрыгнув со сцены, Воронцов направился к своему столу. Усевшись за него, он раскрыл тетрадь и принялся что-то записывать. Растерянные и недоумевающие актеры стали переглядываться и перешептываться. Режиссер положил ручку, глянул на сцену и заорал, громко стуча кулаками по столу:
– Я же сказал – все вон! Репетиция переносится на завтра!
Все, кроме Донцова, принялись быстро собираться. Затем актеры молча направились к выходу, и тут Воронцов негромко приказал:
– Дантес, задержитесь.
Никита вернулся к столу, а Донцов медленно поплелся в глубину сцены. Наконец режиссер с Никитой остались наедине.
– Жорж, мне нужна ваша помощь.
– В чем именно?
– Чтобы это хорошенько объяснить, начну издалека. Как вы помните, прекрасная Nathalie, повинуясь желанию умирающего супруга, носила траур по нему два года. Затем она вернулась в свет и в сорок четвертом году вышла замуж за Петра Ланского. Брак их был очень счастлив и многодетен. Я вижу, вы все еще не понимаете, к чему я клоню?
– Нет, не понимаю, – покачал головой Никита.
– Мой наивный мальчик, одно из главных заблуждений всех времен и народов есть глупая недооценка женщины, существа по природе своей коварного и злопамятного. И Наталья Николаевна не была исключением из правил. Ведь именно ей удалось сотворить из милой светской мухи, озабоченной исключительно собственной персоной, буйного африканского слона, готового идти на смерть ради, прошу прощения, банальной ревности!
– Но ведь она ежегодно, – тут же возразил Никита, – проводила день смерти Пушкина в глубоком посте и молитве…
– И вы не догадываетесь почему?
– Наверное, считала себя косвенно причастной к его смерти? – не слишком уверенно предположил «Дантес».
– Косвенно?! – воскликнул Воронцов и раскатисто засмеялся. – Косвенно! – повторил он, вытирая выступившие в уголках глаз слезинки, после чего продолжил: – А ты не так прост, как кажешься, а гораздо проще…
– Не совсем понимаю…
В этот момент в дверях появилась Наташа, забывшая на стуле свой шарф, но, увидев увлеченно беседовавших режиссера и Никиту, стоявших к ней спиной, она не решилась нарушить их разговор и тихо подошла к стулу.
– А я объясню. – Воронцов дружески обнял Никиту за плечи и перешел на «ты»: – Тебе, как Дантесу, то есть человеку, безумно влюбленному в Натали, необходимо знать следующее: она никогда не была простушкой, хотя и не прочь была таковой прикинуться. Но при этом она действовала на редкость целенаправленно и последовательно. Как ты думаешь, почему Натали, постоянно кокетничая с Дантесом, жаловалась мужу на своего поклонника – и вновь продолжала кокетничать?
– Хотела раззадорить.
– Прекрасно! Выходит, что после первой несостоявшейся дуэли, предотвращенной женитьбою Дантеса на Екатерине, Наталья Николаевна вновь сближается с Дантесом и в который уже раз жалуется мужу на дерзости кавалергарда, только чтобы его раззадорить?
– Ну да…
– Великолепно! А как ты объяснишь мне следующий факт: на отчаянную просьбу барона Геккерена-старшего написать Дантесу и уговорить того отказаться от дуэли она ответила однозначным отказом? Опять хотела раззадорить мужа, не так ли?
Никита неуверенно пожал плечами, а Воронцов, повернув его перед собой и возбужденно глядя ему в глаза, продолжал свой саркастический допрос:
– А почему, наконец, в злосчастный день дуэли Наталья Николаевна, уже предупрежденная Александриной, знавшей о письме Геккерену и даже о месте дуэли, встретив экипаж мужа на Дворцовой набережной, не только якобы не узнала его и Данзаса, но и загородила от него детей?
– Каких детей?
– Своих, естественно! Она везла их домой от княгини Мещерской, дочери Карамзина.
– Вот это номер!
– Номер что надо! Уже потом, рыдая на приеме у Николая и ссылаясь на свою близорукость, она заявила, что они просто «не разглядели друг друга»! Что скажешь?
– Даже не знаю… Запутанная история.
– И в конце, прикинувшись тяжелобольной от глубоких огорчений, наша «мадонна» просила государя письмом дозволить Данзасу проводить тело ее мужа до могилы, так как она не могла исполнить этого сама! Гениально! Мигрень, видите ли, замучила!
– Да уж…
Здесь Наташа, стоявшая с шарфом в руках, развернулась и вышла так же тихо, как и вошла. На лице она уносила отпечаток неприятного разочарования.
– Ладно, тогда давай вернемся к тому, что ничто человеческое нам не чуждо, – продолжал Воронцов, оглянувшись на дверь через секунду после того, как за ней исчезла Наташа.
– То есть?
– Вот то и есть, мой просвещенный друг. Перейдем к дням сегодняшним и поговорим по делу. Можете ли вы приударить за нынешней Натальей Николаевной, причем сделать это так, чтобы об этом узнал ее жених?
– Зачем это? – поразился Никита.
– Необходимо, чтобы между вами и Пушкиным возникла конфликтная ситуация, которая послужит фундаментом для выстраивания нужных отношений на сцене. А для этого он должен приревновать к вам свою невесту.
– Вы хотите, чтобы мы друг друга возненавидели?
– Больше чем возненавидели! – оживился Воронцов. – Я хочу видеть вас на сцене кровными врагами. Вспомните, что было во время настоящей дуэли. Соперники дрались насмерть, и примирение для них было невозможно! Пушкин хотел или убить соперника, или погибнуть сам… Ну что? Попробуете создать реальный конфликт?
Никита замялся.
– Понимаете, приударить за Наташей несложно, но стоит ли из-за одноразового спектакля все усложнять?
– Стоит, молодой человек, еще как стоит! И вы сами это поймете в самом ближайшем будущем. Ну так что?
– Ладно, я что-нибудь придумаю.
– И чем скорее, тем лучше. Слишком мало времени осталось до премьеры.
– Сегодня же и начну.
– Удачи вам, Жорж. И простите за ошибочное впечатление, которое поначалу создалось у меня о вас как об актере и творческой личности.
– Что вы имеете в виду? – в очередной раз удивился Никита.
– Не юлите, Дантес, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю, – покачал головой Воронцов.
– Нет, не понимаю.
– Разве Наташа не передала вам мои сомнения относительно ваших сценических возможностей?
– Нет, она ничего такого не говорила! – упрямо солгал Никита, сам не зная зачем.
– Замечательно! – неожиданно улыбнулся режиссер. – Вот теперь я вижу, что вы самый настоящий Дантес, сын Геккерена. Только подобные люди умеют так нагло лгать и получать от этого удовольствие! Кстати, Пушкин передал мне ваш разговор в ночном клубе.
