Текст книги "Когда говорит кровь"

Автор книги: Михаил Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Куда изволите направиться, хозяин? – спросил его старший раб.

Джаромо немного задумался, осматриваясь по сторонам. Кроме трех исполинских зданий, на площади Белого мрамора возвышалась огромная бронзовая статуя царя Эдо Ардиша, прозванного Великолепным. А сразу за ней, от выложенной белоснежными мраморными плитами площади, шла самая широкая и торжественная улица, именуемая Царским шагом. Не так далеко отсюда протекавшая через город река Кадна делала большой изгиб и в ее излучине и по восточному берегу, располагалась самая богатая и престижная часть Кадифа, называемая Мраморным городом, который, в свою очередь, делился на три квартала. К северу от площади располагался Палатвир, к югу Авенкар, а восток занимал Таантор. Он стоял в самом центре Кадифа и был волен отправиться куда угодно.

– Домой,– Джаромо развернувшись на каблуках сапог, зашагал прочь от Синклита. Хотя у него ещё были дела в городе, они могли и подождать.

Немного пройдя по Царскому шагу, вдоль гранитовых стел с бронзовыми барельефами, возведенными в честь великих побед прошлого, и выложенных мрамором водоемов, в которых в тени высоких кипарисов плескались пестрые рыбки, они свернули на улицы Палатвира – самого престижного и благородного квартала Кадифа.

Хотя большинство сановников жило в Авенкаре, где располагались все семь палат, а Таантор был известен как квартал самых богатых палинов, Джаромо предпочитал им Палатвир. И дело было даже не в роскоши или в престиже. Сама жизнь среди ларгесов даровала ему особое, ни с чем несравнимое удовольствие.

Они, потомки благородных семей, что четыре сотни лет назад основали государство и с тех пор правили им, невзирая на все перемены, вынуждены были безмолвно терпеть «джасурского выскочку» в своем изолированном мирке. И не просто терпеть – многим из них приходилось изображать дружбу и лебезить, выпрашивая для себя какие-нибудь мелкие и смешные блага у Великого логофета и правой руки Первого старейшины. И он всегда помогал им. Всегда оказывал услуги, принимал подарки и выслушивал пышные благодарности, рассыпалась в восхвалениях их родословных, свершений или выдуманных добродетелей. И эта изящная игра никогда ему не надоедала.

Вместе с рабами он пошел по ровным мостовым, которые украшали многочисленные статуи героев, правителей и богов, а также фонтаны, чаще всего выполненные в виде морских чудовищ или причудливых рыб. Джаромо вспомнил, что когда впервые приехал в столицу, то был просто поражен числом резных фонтанов и статуй. Ему казалось, что на каждые десять горожан приходится как минимум по каменному изваянию, а на каждые пятьдесят по фонтану. Конечно, подсчеты его были неверны – фонтанов, к примеру, в городе было около полутра тысяч – но странное пристрастие кадифцев к памятникам не переставало его поражать даже спустя многие годы столичной жизни.

Почти все здания Палатвира были трех или четырех этажными особняками, построенными из белого камня и мрамора. Чаще всего их крыши покрывала красная или оранжевая черепица, следуя безусловной традиции тайларов, но некоторые из них венчали отделанные бронзой купола. Все особняки благородных семейств скрывались за высокими стенами и утопали в зелени садов. Хотя Кадиф и так был весьма зеленым городом, именно в Палатвире буйство всевозможных растений ощущалось особо сильно. Каждый ларгес словно стремился придать своему городскому дому атмосферу родового имения, в которых пышный сад был очень важным местом. Ведь именно там, возле алтаря с богами, по традиции проводились все семейные обряды, приносились жертвы богам, давались клятвы и благословения.

Дом Джаромо почти не отличался от окружающих – это был двухэтажный особняк из крупного белого камня, со стенами, поросшими диким виноградом. Вокруг него, прячась за высокой оградой, был разбит сад с персиковыми деревьями и аккуратными цветниками, окружавшими два фонтана в виде больших чаш. Пожалуй, единственным исключением в его жилище было полное отсутствие статуй – множить их и без того неприличное количество ему совершенно не хотелось.

Войдя в ворота, которые открыли для него рабы, он сразу отправился в большую каменную беседку. В теплые дни Джаромо предпочитал работать в саду и, бывало, весь день не заходил внутрь дома. Свежий воздух позволял его голове сохранять свежесть, а небо и солнце точно напоминали о времени.

Стоило ему сесть в кресло возле большого резного стола, с ножками выполненными в форме вставших на задние лапы ящеров, как рядом появился старший раб и управитель его дома Аях Митэй – высокий и худой мужчина средних лет с выбритой наголо головой и смуглой кожей. В руках он держал серебряный поднос, на котором, помимо большого кубка, лежало несколько свитков, стопка листов папируса и тройка чистых глиняных табличек со стилусами из слоновой кости.

Джаромо взял с подноса кубок и отхлебнул холодного отвара из сухих фруктов и ягод. Вина он не пил, предпочитая держать голову ясной.

– Распорядиться ли хозяин подать ужин? – проговорил раб. Его тайларен был чист и почти не выдавал сэфтиэнского происхождения.

– Да, изволю распорядиться. На какие яства богат наш стол сегодня?

– Баранина, тушенная в вине и финиках, рябчики в отваре из медовых слив с тимьяном и душицей и суп из моллюсков.

– Рябчиков, пожалуй. Но только не больше двух штук. Излишняя сытость пагубна для беглости мысли.

Аях Митэй повернулся к стоявшему на отдалении рабу и жестом отдал приказ.

– Уготовил ли этот день что-нибудь важное или срочное? – Джаромо кивнул в сторону свитков.

– По большей части нет, хозяин. В основном тут письма от ларгесов с просьбами, угрозами и предложениями. Как всегда, примерно в равных пропорциях. Есть пара жалоб от купцов, прошение о должности и несколько докладов от наших соглядатаев в Каришмянском царстве и Саргуне.

– Им удалось добыть нечто ценное и будоражащие?

– Увы, но нет. По крайней мере, ничего такого, что и так не было бы вам известно. Молодой каришмянский царь Арашкар Пятый совершил паломничество на священную гору Мангир где ослепленные прорицатели нарекли его наследником Каришидов и предрекли ему семь великих побед и семь раз по семь лет благоденствия и процветания. Вернувшись в столицу, он приказал придать мечу всех саргунских сановников и послов как предателей царского венца и сейчас собирает армию для похода, чтобы «подавить мятеж недостойных».

– Как мы и ожидали. Я полагаю, война обещает стать затяжной и неудачной?

– С высокой долей вероятности, хозяин. В донесениях из Саргуна говорится, что Совет Старших заручился поддержкой племен Фагаряны и царя Хардусавы, а каришмян готовы подержать Чогу, при условии, что их независимость будет подтверждена на священных клятвах.

– Но каришмяне на это не пойдут и оскорбленные Чогу, помогут Саргуну. Разумеется, словами и совершенно неприличными по своей незначительности сумами.

Великий логофет прикрыл глаза, сложив ладони домиком.

Как и его покойный отец, юный каришмянский царь был редкостным дурнем, взгляд которого туманили сказания о славном и великом прошлом. По очень старой и негласной традиции, он верил только в те пророчества, что сулили ему вечную славу и власть над давно погибшим государством, и абсолютно не умел извлекать хотя бы малейший опыт из уроков истории. А невыученные и не понятые страницы прошлого имели свойство повторяться.

Так, к примеру, его отец, правитель каришмян Арашкар Четвертый унаследовал, кроме полуострова Каришад и полоски побережья на востоке Внутреннего моря, всю долину Айрукмак. Но некий пророк, бывший на самом деле обычным юродивым в столичном городе Маштари, начал прорицать, что к нему, дескать, приходила по ночам богиня Аймуле и рассказывала, что вскоре все бывшие земли Каришидов вновь соберутся в единое целое под рукой праведного каришмянского царя. Наслушавшись таких речей, Арашкар Четвертый отправился в поход, дабы исполнить свое предназначение. По началу дела его складывались даже удачно – он захватил Саргун и глубоко продвинулся в земли Хардусавы, но тут чаша весов качнулась в иную сторону. Порядком перепугавшись от успехов по реставрации государства Каришидов, Чогу, Аяфа и Фагаряна заключили союз и совместными усилиями разбили войска каришмян, потерявших по итогам войны долину Айрукмак, превратившуюся в царство Аркар.

Джаромо взял глиняную табличку и сделал пару пометок, в основном касавшихся увеличения пошлин на вывоз оружия и железных заготовок, а также встреч с послами, которых как всегда нужно было заверить, что Тайлар не станет вмешиваться в склоки за Айберскими горами и ко всем сторонам отнесется с равной доли уважения.

– На мой взгляд, наибольший интерес у вас должны вызвать вот эти два свитка,– продолжал тем временем раб.– В них представлены отчеты торговой палаты, запрошенные вами два дня назад. Их составили подробно, но весьма грубо, прошу заметить.

Джаромо взял свитки и пробежался по колонкам цифр. Это был перечень торговых сделок с государствами Фальтасарга за последние полгода. Как и говорил Аях Митэй, составлены они были весьма грубо и небрежно. Он с ходу нашел четыре ошибки, два несоответствия и ещё парочку расхождений разной степени важности. Но общую картину все же передавали весьма подробно: вот уже почти месяц купцы из Корсхаяр, Белраима, Урчетлара и Масхаяра скупали зерно и масло в огромных количествах и поток судов с такими грузами рос день ото дня. Судя по всему, фальтские купцы даже особо не пытались сбить цену и покупали все: пшеницу, ячмень, просо, даже рожь и овес, которыми в этих странах обычно брезговали.

Похоже, прогнозы Великого логофета начинали сбываться – по ту сторону Внутреннего моря, в землях Фальтасарга, назревал голод. И учитывая прошлогоднюю засуху и три неурожайных года в Косхояре и Ирусхаяре, он обещал быть продолжительным.

Сановник с улыбкой, взял ещё одну табличку и записал на ней пару инструкций для сановников торговой палаты, после чего протянул ее Аях Митэю.

– Пусть это перепишут и доставят в Великую и Торговую палаты, а также в казначейство. Мы вводим запрет на продажу зерна купцам из государств Западного Фальтасарга.

Аях Митей поклонился и передал табличку тут же появившимся рядом с ним рабу.

Джаромо ещё раз просмотрел цифры в свитках, не сдерживая улыбки. Год только начался, а уже обещал стать самым удачным за последнее десятилетие.

Конечно, торговый запрет нужно было ещё подтвердить в Синклите, но пока будет составлена и подана жалоба, пока она дойдет до рассмотрения старейшин и пока они ее обсудят, на черном рынке начнут брать по пятьсот ситалов за амфору пшеницы или ячменя. А тогда запрет и так можно будет снимать, а вывозную пошлину увеличить в два раза.

Голодные фальты всегда хорошо платили, а купить необходимое количество зерна кроме как в Тайларе им было просто не у кого. Ведь именно поля Латрии, Малисанты, Людесфена, Касилея и Кадифара кормили все цивилизованные государства Внутреннего моря.

Великий логофет откинулся на спинку кресла и заметил, что Аях Митей по-прежнему стоит рядом с ним.

– Есть что-то ещё, о чем я должен знать, Аях?

– Боюсь что да, хозяин. Пока вас не было, мы поймали двух рабов предававшихся любовным утехам в винном погребе. Вы не давали им разрешения на подобные забавы и более того – они его даже не спрашивали. А посему я уже распорядился их высечь и теперь жду вашего решения насчет их дальнейшей судьбы.

– И кто же эти рабы?

– Младший садовник Лок Текор и кухарка Айпур Секей.

Джаромо рассмеялся.

–Боги, да она же старше его в два раза, а толще так точно в три! Как по мне так уже одно это было достойным наказанием для молодого Лока. По сколько ударов они получили?

– Десять ударов розгами по пяткам каждый.

– Ты суров и безжалостен, Аях. Если кто и виноват в этом «происшествии», так только я, ибо проявил себя как недальновидный и незаботливый хозяин. Сегодня же купи двух новых рабынь для общих утех.

– Слушаюсь, хозяин. И все же я рекомендовал бы вам наказать от своего имени провинившихся. Дабы остальные рабы не сочли, что за непочтительность теперь полагается награда.

– Ладно, будь по-твоему. Только придумай что-нибудь сам, и обойдись без избыточной строгости.

– Тогда, с вашего позволения, Лок получит ещё десять ударов, а Айпур в течение месяца будет разрешено съедать не более одной миски ячменной каши в день.

– С Локом ещё ладно, но Айпур. Не перегибаешь ли палку? Они же всего лишь занимались любовью, а не украли вино или разболтали секреты этого дома.

– Все это во благо моего хозяина, что в доброте своей не задумывается о том, как просто рабы забывают отведенное им место.

– Для того чтобы думать о таких вещах у меня есть ты, Аях Митей.

Старший раб поклонился и пошел в сторону дома. Джаромо хорошо знал, что с наказаниями он предпочитал не медлить, приводя их в исполнение незамедлительно.

В этот момент появился другой раб, принесший серебряную миску в которой лежали сверкающие маслом маленькие птички, окруженные сухими фруктами. Поставив его перед своим хозяином, он тут же исчез, но почти сразу вернулся с кувшином фруктовой воды, ложкой и двумя поджаренными лепешками. Джаромо быстро и ловко разделался с рябчиками, собрав с тарелки остатки пряного сока половиной лепешки. Все же его повар Илок Регой был истинным мастером своего дела и одинаково прекрасно готовил и тайларские и джасурские и самые экзотические блюда.

Как и все его рабы, он был уроженцем юго-восточной приморской провинции Сэфтиэны. Сэфты, по наблюдению Великого логофета, из всех внутренних рабов, были наиболее цивилизованы, но при этом покорны и услужливы. В отличие от многих других, попавших в рабство этриков.

После своей небольшой трапезы, Джаромо все же прочитал донесения соглядатаев. В целом Аях Митэй пересказал все весьма точно. В Айберу начиналась новая большая война, которая обещала затянуть в себя всё бывшее государство Каришидов, а возможно и некоторые сопредельные страны. К примеру, основанный кочевниками-мурейдианами на реке Сапар у границы Вечной пустыни Наршадем, или фальтский Айдумми. А учитывая назревавший в Фальтасарге голод, восточная его часть вполне могла сыграть на опережение и попытаться набить свои пустеющие амбары за счет сцепившихся соседей. В прошлый раз они поступили именно так.

Следом за донесениями Джаромо Сатти ради приличия пробежался по личным письмам и презрительно бросил их на пол. Все они были мусором, недостойным и крупиц его внимания. Достав последнюю глиняную табличку, он записал пару указаний для Аяха Митэя и, встав из-за стола, отправился в дом. Поднявшись на второй этаж, в спальню, и скинув сапоги, он прилёг на большую кровать, погрузившись в размышления.

В этот момент дверь в его спальню слегка приоткрылось, и в комнату вошел крупный черный кот. Неспешно дойдя до кровати с поистине царской важностью, он запрыгнул на нее, улёгшись на живот Джаромо, настойчиво ткнувшись мордочкой в его руку и слегка прикусив её зубками.

– Опять вымогаешь ласку? – кот с недоумением уставился на своего хозяина и требовательно мяукнул.– Ну, конечно же, я тебя почешу, Рю.

Великий логофет сначала поскреб подбородок кота, а потом запустил руку в толстый меховой живот, отчего пушистый зверь зашелся громким урчанием, выгибаясь и подставляя то один, то другой бок под пальцы.

Уже через месяц армия юного Тайвиша должна была вернуться из своего похода, и за оставшееся время нужно было все организовать для празднования. Конечно, обычно триумфы проводились на четвертый месяц лета, уже после мистерий, но сейчас ждать было нельзя. Лико должен был занять пост Верховного стратига, а для этого просто необходим был праздничный и обожающий его Кадиф. Первый сановник невольно начал просчитывать, сколько ткани, красок и сушеных лепестков нужно будет закупить для украшения города, где лучше организовать бесплатную раздачу вина и хлеба, где представления актеров, музыкантов и жонглёров, а где аукционы по продаже первых рабов. Но тут же вытряхнул из головы столь мелочные мысли. Они небыли его заботой. В отличие от того, во сколько обойдется праздник и кто именно за него заплатит.

Мысли ползли все медленнее и запутаннее и Джаромо сам не понял, как задремал, провалившись в темную пустоту. Проснулся он от деликатного покашливания Аяха Митэя.

– Закат, хозяин.

Джаромо кивнул, умыл лицо в ледяной воде из принесенного рабом медного таза, и надел сапоги. Аях Митей достал гребень и зачесал назад растрепавшиеся волосы Великого логофета.

– Сопровождающие уже ждут вас у ворот, хозяин. Могу ли я спросить, куда именно вы намерены отправиться?

– В городскую коллегию. Да, сегодня я вернусь довольно поздно, но желаю перед сном принять горячую ванну. Организуй ее для меня, Аях Митей.

– Как изволит мой хозяин.

Джаромо почти бегом спустился на первый этаж и покинул свой дом в сопровождении двух крепких рабов. Пройдя по уже опустевшим улицам Палатвира, они углубились в Авенкар. Большая часть местных домов были трех и четырех этажными и построенными из камня. Они жались друг другу, формируя строгие коридоры улиц, среди которых очень редко попадались островки зелени.

На центральной площади квартала находились семь дворцов, в которых располагалась великая сила государства, чернильная кровь, что наполняла его вены от Кадифа до самых дальних рубежей: сановники. Великая палата, торговая палата, палата угодий и стад, военная палата, палата дорог и почт, палата имущества и казначейство. Это были места удивительной силы, в которых протекала большая часть жизни Джаромо Сатти. Но сегодня путь Великого логофета огибал сосредоточение государственной бюрократии и лежал в центр близкой, но все же иной власти. Власти над городом – в Коллегию.

Она располагалось у самой набережной, в высоком круглом здании под резным куполом, увенчанным острым шпилем, сиявшим багрянцем и золотом в последних лучах заходившего солнца. Увидев Джарому Сатти стоявшие у массивных, обитых бронзой врат стражи тут же с поклоном их отворили, пропустив первого сановника внутрь. Сопровождающие его рабы как всегда остались снаружи – все государственные здания были местом доступным только для свободных людей, и невольникам не позволялось осквернять их своим присутствием.

Коллегия к этому часу уже была пуста, и Джаромо сразу свернув в коридор налево, поднялся по винтовой лестнице наверх в большой и просторный зал городских заседаний. Уже больше двух лет он пустовал, закрытый на ремонт и правители Кадифа были вынуждены проводить свои собрания в палате просителей на первом этаже.

Сейчас внутри просторного зала не было ни трибуны, ни сидений для коллегиалов. Зато стены его украшали свежие фрески с полной историей столичного города. Только восточная стена пока ещё оставалась белой и нетронутой. Как раз напротив нее в окружении нескольких городских сановников, стоял, опираясь на трость с набалдашником в виде головы льва, эпарх Кадифара. Он был одет в длиннополую тунику из синего шелка, вышитую золотом и сапфирами, высокие черные сапоги, и длинный плащ, который он носил, перекинув через левую руку. Эпарх был чуть выше среднего роста, крепко сложён, а его худые щеки покрывала густая, наполовину седая борода. Только глаза были у него точно такие же, как у его старшего брата – большие и светло-серые.

Увидев Джаромо, правитель города и провинции тут же что-то шепнул сановникам и они поклонившись поспешно покинули залу.

– Как думаешь, что должно быть на этой фреске? Я все никак не могу решить. Повествование в переплетающихся между собой картинах ведется так ровно, так последовательно, что малейшая ошибка может в миг погубить весь замысел художника. А ведь тут изображена вся история нашего великого города. Вся, с самых первых дней,– он провел рукой, показывая на панораму.– Вот Эдо Великолепный осаждает джасурскую крепость и гавань Каад, что стали последним прибежищем для правителей Западного царства, и на месте руин закладывает новый город. Далее мы видим, как строится Кадиф, превращаясь в столицу могучего государства. Как множатся и ширятся улицы города, а цари и полководцы ведут сквозь него побежденных врагов – вулгров, мефетрийцев, арлингов, сэфетов и дуфальгарцев. Великие горести, как же удались их лица, полные страха, отчаянья, покорности. Воистину мастер Лиратто Эви остается лучшим художник из ныне живущих! Как прекрасен каждый мазок его кисти, как точно передает он суть минувших времен! А вот уже царь Убар Алое Солнце перестраивает город во имя своей безумной веры в Животворное Светило, превращая его из кирпичного в мраморный. Только посмотри, как прямо на наших глазах возводятся дворцы и храмы той странной веры, театры и даже великий ипподром, а рядом с ними тысячи и тысячи людей предаются мучительным казням за отказ следовать новому учению или ослушание грозного царя. Все же, как бы мы не хотели называться городом Великолепного Эдо, мы – город Убара Алого Солнца. Тот самый Город-солнце, о котором он так грезил. Ведь это именно он, ограбив и вытянув все до последнего авлия у провинций, превратил нашу столицу в истинное чудо мира и мастер Эви очень точно смог это передать.

Эпарх с видимым трудом сделал пару шагов в сторону дальних фресок.

– А вот, сразу после смерти тирана, упившегося на смерть во время пира, от рук собственной гвардии гибнет его единственный сын и наследник Эдо, так и не успевший примерить порфиру, и следом начинается охота на Ардишей, известная как Венценосная резня, а следом и расправы над жрецами Животворящего светила – Светородными. И вот уже взявшие власть старейшины наделяют Синклит всей полнотой власти, но оказываются не в силах договориться между собой и толкают страну в пучину хаоса и смуты. И по городским улицам вновь бредут толпы, но уже толпы бездомных, толпы беженцев, толпы обездоленных, голодных и обезумевших. И повсюду тайлары льют тайларскую кровь. Вот они – ужасы смуты, ужасы восстаний, ужасы войны партий и хаоса! Но всякая напасть не может быть вечной и вот в городе силами моего брата и моей семьи вновь устанавливаются мир и порядок. Посмотри, как сразу меняется Кадиф, каким светлым и чистым он делается! А лица? Эти лица горожан просто светятся возвращённой им радостью и достоинством. Это прекрасная и полная история, которая, без сомнений, будет веками вдохновлять людей. Вот только последняя белая стена бросает мне вызов, на который я никак не могу придумать достойного ответа. Быть может, стоит оставить тут некий задел на будущее? Или запечатлеть город таким, каков он стал сегодня? А может просто нарисовать карту? Что скажешь, Джаромо? Ты всегда давал самые ценные советы.

Джаромо беглым взглядом окинул незавершенную фреску. Хотя профессионализм и не дюжий талант живописца в ней, безусловно, чувствовался, эпарх явно ее перехваливал. Все же два года с небольшим были слишком уж ничтожным сроком для столь монументального замысла. Да и во многих местах чувствовалась работа подмастерьев. Лишь один фрагмент по-настоящему поразил Джаромо. Пробрав почти до дрожи, тут же плотно впечатавшись в память: мятеж милеков.

С начала на фреске было изображено, как изгнавшие Синклит сановники, по большей части дажсуры, укрывают плечи порфирой и возлагают золотой венец на чело юного Келло Патариша – дальнего и, вероятно, последнего прямого родственника Ардишей. Потом уже сотни людей несут его на троне по улицам Кадифа, а тысячи тянут к нему руки, пытаясь дотронуться до края его одежды, сливаясь в единый и бесконечный поток. Горожане видят в нем надежду, видят избавление от тягот смуты и гражданской войны, от голода и разорения, но сам он испуган и одинок, а на лице его нет ничего, кроме отчаянья и обреченности. И вот следующий сюжетный поворот – войска Эйна Айтариша разбивают милеков, и они, спасаясь бегством, штурмуют последние корабли, даже не замечая, как затаптывают в грязь своего самодержца.

Всё же произошедшие больше тридцати лет назад события, которые иногда называли «джасурским мятежом», до сих пор будоражили людей его крови. Особенно таких, как Лиратто Эви. Поэты, музыканты, художники и философы никак не могли забыть, что все движение милеков, весь период их краткого правления в Кадифе, были вдохновлены одним единственным человеком – джасурским поэтом Шентаро Миэди. В своих стихах он создал удивительный по силе и яркости образ справедливого царства и воспевал самодержавие, как единственно верную форму правления, а служение и долг – как главные человеческие добродетели. Увы, как и положено романтику, своей смертью он опроверг многие постулируемые им идеалы. Когда началось Кадифское сражение и стало ясно, что милеки его проигрывают, Шентаро Миэди, что вдохновлял солдат, читая им стихи о торжестве человеческого духа над страхом и смертью, бросился к кораблям, где почти сразу был заколот дезертиром.

Пройдясь вдоль всей неоконченной фрески Великий логофет, остановился возле побелки.

– Возможно, тут как раз осталось место для дел грядущих, но весьма скорых. Для наших дел.

Эпарх заулыбался.

– Триумф и гавань… Даже в таких тонких материях как искусство, Джаромо Сатти ставит дела на первое место.

– Всё так, драгоценный Киран, а посему, предлагаю чуть ближе прикоснуться к их исполнению.

– Ну что же, раз они не ждут, то пройдем в малую залу. Там нас точно никто не потревожит, а ещё, там можно присесть. От осмотра работы мастера у меня что-то совсем разболелась нога.

Прихрамывая и опираясь на трость, он пошел к дальней двери, за которой находилось небольшое помещение, с переливающимся фонтаном, лежанками и вечнозелёными растениями в больших расписных горшках по краям комнаты. С явным мучением, эпарх Кадифа уселся на одно из лож и начал потирать левое колено.

– Боль так и не отступает?

– Боюсь, она стала даже сильнее, чем раньше. Но хуже всего, что теперь к левой, решила добавиться и правая нога. Проклятая подагра. Говорят, она может пожрать все суставы. Знаешь, Джаромо, многие люди убеждены, что за деньги можно купить все. Любые блага, удовольствия, счастье, обожание, дружбу, преданность. Даже любовь. Но за время своей болезни я сильно разуверился в этой житейской мудрости. Сколько бы я не платил лекарям, лучшим лекарям, что имеют славу чуть ли не чудотворцев, легче мне так и не становится. Да и по большей части вся их помощь сводится к советам отказаться от вина, соли и мяса, при регулярных растираниях какой-то пахучей гадостью. Так какой тогда прок от всех денег, если я не могу купить избавление от боли? Чем я отличаюсь от уличного попрошайки, что сидя в канаве, скребет язву кусочком битой черепицы?

– Хотя бы тем, что свои муки ты переносишь во дворце и в окружении сотни готовых выполнить любой твой каприз рабов. Все же страдание в роскоши и страдание в канаве полной нечистот, суть несколько разные формы страданий, дорогой Киран.

– И вновь я повержен твой проницательностью, Джаромо. Конечно, ты прав. Болезни богача и болезни нищего невозможно сравнивать. И в отличие от нищего, у меня и правда есть шанс на исцеление. Ведь мне доступно всё и может есть в этом мире лекарь, который изгонит из моего тела подагру. Но могу же я немного пожаловаться тебе на свой недуг?

– Безусловно! И в твоём распоряжении не только моё внимание, но и любая возможная и невозможная помощь, кою я могу тебе предложить.

– О да, Джаромо. Ты любишь помогать. А потом требовать должок. И требовать так, что ещё ни одному твоему должнику не удалось избежать назначенной расплаты.

– Ты слишком жесток и предвзят ко мне Киран! Многим я помогал безвозмездно и лишь по зову долга и собственного сердца!

– Вероятно, их время платить просто не настало. Или же они расплатились с тобой и не подозревая об этом. Как, к примеру, глубокоуважаемый господин Айтариш, да смилостивятся над ним все боги разом. Говорят, он покинул-таки свой пост. Кстати как его здоровье?

– Увы, весьма и весьма плохо. И сам он, вероятно, уже стоит у порога смерти. Печальной и скорбной. Но всё же, как бы не был тяжек недуг многоуважаемого и горячо любимого нами Эйна Айтариша, он счастлив и весь пронизан пылким желанием отправиться в свое новое приморское имение.

– Есть ли у него там шанс на исцеление?

– Боюсь, что он уже безнадежно упущен. Этот храбрейший и прославленный полководец слишком затянул со своей… болезнью, и кажется, она уже приняла необратимый характер.

– Жаль, он был действительно выдающимся полководцем и воином в своё время. Но он прожил яркую и довольно долгую жизнь, а своими поступками и так обеспечил себе вечную славу и бессмертие в человеческой памяти.

– И скорбь наша будет безмерна, когда последний вздох слетит с его губ, а дух его отправится в страну теней.

– Да, безмерна и глубока. Я даже буду ратовать перед коллегией об объявлении траура, когда этот день настанет и лично пожертвую для похоронной церемонии, ну… скажем двадцать белых быков.

– Весьма щедрый жест, милейший Киран, который, безусловно, по достоинству будет оценен его семьей и друзьями в Синклите. Но боюсь, что судьба достопочтенного господина Айтариша уже отщепилась от наших насущных и первостепенных забот.

– И вновь я должен с тобой согласиться. Как бы не был приятен наш разговор, у меня, да и у тебя тоже, ещё есть дела, не терпящие отлагательств. И так, по вопросу празднования. Город сможет покрыть примерно четверть затрат на триумфальное возвращение моего племянника. В частности коллегиалы согласились полностью организовать раздачу вина и хлеба, но оливковое масло, брынзу и сухие фрукты придется покрыть либо за счет казны, либо за наши деньги, либо от них отказаться. Тоже касается и выступлений. А вот организацию площадок и укрощение их и Царского шага, город готов разделить. Ну, а что касается памятной стелы – то все расходы на его изготовление уже взяла на себя семья Туэдишей и Северный купеческий союз. В качестве благодарности за новые рынки и столь долгожданную победу над харвенскими дикарями.

– Это крайне приятные новости. Тогда я могу заверить, что все финансовые вопросы касающиеся украшения города, оставшихся затрат на угощения горожан, а также на ритуальные жертвоприношения казна возьмет на себя.

– Хм, и что, ни казначей, ни старейшины не будут против? Синклит выступал против этой войны.

– Он выступал против войны, но не против победы. К тому же, милейший Киран, старейшины удивительно плохо умеют считать деньги, если они, конечно, не падают в их личные сундуки. А что до казначея, то он обязан мне столь многим, что если я прикажу ему открыть передо мной сокровищницу и завязать себе глаза, единственное, о чем он спросит, так это не принести ли мне мешок побольше.