Текст книги "Мольер. Его жизнь и литературная деятельность"

Автор книги: Михаил Барро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Глава II «Блистательный театр»

Театральные общества. – Королевский указ 1641 года. – Жозеф Бежар. – Мадлена Бежар – актриса театра Маре. – Встреча ее с графом Моденом. – Знакомство с нею Жана-Батиста Поклена. – Отказ его от права на звание обойщика. – «Блистательный театр». – Молодой Поклен – актер. – Его театральное имя. – Гнев и убеждения отца. – Жорж Пинелъ. – Помещение «Блистательного театра». – Роль Мольера среди коллег. – Мольер в Руане. – Начало спектаклей в «Блистательном театре». – Неудачи. – Герцог Орлеанский. – Новые неудачи. – Театральные покровители. – Ногаре де Ля Валетт. – Мольер в тюрьме. – Леонар Обри. – Крушение театра. – Сценический и житейский опыт Мольера. – Отъезд в провинцию.

Еще во времена мистерий и мираклей среди бюргеров Парижа и других городов сложился обычай составлять общества с целью представления названных пьес. Указ Карла V в 1402 году, монополизировавший за парижским «Братством Страстей Господних» право выводить на сцене Бога, Деву Марию и святых, красноречиво свидетельствует о том, что соперников у этого братства было достаточно. Между тем времена изменились, мистерии и миракли отошли в прошлое, уступив место более жизненному репертуару, но маленькие театральные общины продолжали существовать и множиться. Правда, духовенство не смотрело уже благосклонным оком на комедиантов и комедианток; но нужда, а часто и страстное влечение к театру заставляли мириться с этим неудобством, в надежде на милосердие Бога и неполную компетентность духовенства в делах неба. Скюдери в своей «Comédie des Comédiens»[3]3
  «Комедия комедиантов» (фр.)


[Закрыть] рассказывает, между прочим, об одном бароне, который разыскивал своего без вести пропавшего племянника и вдруг, найдя его среди актеров одной театральной труппы, сделался сам коллегой своего племянника. В полной треволнений цыганской жизни актеров была своего рода чарующая прелесть… Иногда подобные превращения вызывались внезапным увлечением смазливым личиком какой-нибудь актрисы, как это случилось, например, с графом де Сигоньяком у Теофиля Готье или с Андре Мольера в его «Шалом». Но чаще на подмостки театра приводила суровая необходимость: ремесло комедианта с течением времени сделалось одним из средств борьбы за существование. Наконец, в 1641 году королевский указ вывел актера из его опального положения. Конечно, буква закона в значительной степени оставалась буквою, особенно в глазах духовенства, но для колеблющегося в своем намерении выступить на сценическом поприще это был голос, разрешавший сомнения в утвердительном смысле. С этих пор, под вымышленными прозвищами, на театральных афишах все чаще и чаще стали появляться имена детей «бедных, но благородных родителей».

Такова была Мадлена Бежар, одна из актрис в театре Маре, или, как их называли, demoiselles du Marais. Ее отец Жозеф Бежар был один из парижских судебных приставов. Многочисленная семья и неуменье жить довели его до неоплатных долгов, и, чтобы спастись от них, его вдова должна была отказаться от наследства. Жозеф Бежар умер в 1643 году. Но еще раньше его смерти Мадлена покинула родительский дом и сделалась актрисой. У нее была счастливая наружность и довольно значительный сценический талант; ее деятельность не замедлила поэтому увенчаться двойным успехом актрисы и женщины. Заслуживая симпатии зрителей своею игрою, Мадлена в то же время покорила сердце графа Модена, камергера герцога Орлеанского. Их отношения вскоре сделались очень близкими. Молодая девушка мечтала, может быть, веря словам своего аристократического возлюбленного, о законном браке как финале ее связи, и летом 1638 года родила дочь, а по другим сведениям – сына. В это время она уже не была актрисой в театре Маре. В 1640 году граф Моден примкнул к восставшим против короля и, осужденный на смерть, бежал в Брюссель. Таким образом прекратилась его связь с Мадленой. Впоследствии он был помилован и возвратился в Париж; тем не менее его отношения с девицей Бежар не возобновились в прежней форме: он сохранил с нею лишь дружбу. Да и сама Мадлена помнила, разве что, лишь обещания графа, сердце же ее не раз принадлежало другим. В числе этих счастливцев оказался со временем и Жан-Батист Поклен. Вероятно, наслышавшись о таланте Мадлены, а также лично удостоверившись в этом, он решился познакомиться с этою театральною звездочкой. Говорят, он явился к ней с рукописью в руках, без сомнения, с «Фиваидой», этим первым плодом своей музы, навеянным драмами Пьера Корнеля. Сотоварищ Сирано де Бержерака по комедии «Осмеянный педант» еще не знал своей истинной дороги, но делал уже первые попытки творчества.. Мадлена Бежар родилась в 1618 году; таким образом, она была старше Поклена на четыре года. Ему шел двадцать второй, когда они встретились. Прекрасные большие глаза молодого поэта, конечно, понравились Мадлене несравненно больше, чем его тяжеловесная «Фиваида». Автор же драмы начинал уже забывать свое произведение в присутствии красивой актрисы, и вскоре граф Моден был забыт еще раз, и на этот раз для Поклена. Но кроме этой сердечной привязанности встреча с Мадленой Бежар имела для Поклена другое, более важное значение. Его мечты о сценической деятельности, взлелеянные им еще в коллегии под шумок речей его недалеких наставников, начинали сбываться. Он был уже на пороге к этому делу, и развязка предшествующего периода его жизни не замедлила наступить. По выходе из Клермонской коллегии молодой Поклен поселился отдельно от семьи отца. Около 1643 года он жил на улице Жарден-Сен-Поль. 6 января этого года, как видно из бумаг его отца, Жан-Батист Поклен отказался от своего наследственного права на должность королевского обойщика и камердинера и получил при этом 630 ливров «как в счет того, что приходилось на его долю из имущества его матери, так и в виде аванса в счет причитающейся ему части из будущего наследства от отца». Так говорилось в расписке Поклена-сына, выданной им Поклену-отцу. 31 декабря 1643 года число парижских театров увеличилось еще одним, носившим громкое на звание «Блистательный театр» («L'Illustre théâtre»). Завзятым городским театралам состав новой труппы большею частью был уже знаком. Мадлену Бежар, Мадлену Маленгр и Катерину Буржуа они знали по театру Маре, там же видели они и талантливого Бейса в качестве актера и драматурга. Новичками являлись для них двое других Бежаров, Женевьева и Жозеф, сестра и брат Мадлены, и, наконец, некто Мольер; этот некто был Жан-Батист Поклен.

Чем руководился он в выборе театрального имени, где заимствовал его – неизвестно. В Париже знали в то время двух Мольеров, романиста Франца и танцора-музыканта Луи. Некоторые биографы склонны думать поэтому, что Поклен воспользовался знакомою парижанам фамилией одной из этих личностей, другие же ищут его театральное имя за стенами столицы Франции, в провинции Ле-Керси, где насчитывалось несколько местечек под названием Мольер и где у Покленов могли быть родственники или друзья с такою фамилией. Все это, конечно, одни догадки. Что же касается причины, заставившей Поклена переменить имя, то он сделал это или по примеру других актеров, или вследствие нежелания обижать отца профанацией родового имени.

Бывший владелец «Павильона обезьян» на улице Сент-Оноре, несмотря на королевский указ от 16 апреля 1641 года, считал актера достойным всякого презрения, и велик был его гнев, когда он узнал о решении своего сына поступить в число этих несчастных лицедеев. Долго увещевал он его отказаться от этого намерения, обещал купить ему какую угодно должность, если стоимость ее не превысит его средств, – все было напрасно. По рассказу Шарля Перро, автора «Знаменитых людей», убедившись в бессилии своих просьб, не понимавший сына, несчастный отец послал к Жану его бывшего учителя чистописания Жоржа Пинеля. Почтенный наставник, вероятно, славился своим красноречием среди пользовавшихся его услугами. Но и эта миссия успеха не имела. На советы своего бывшего учителя отказаться от сцены Жан-Батист Поклен ответил такою страстною речью в защиту избранного им поприща, так ярко изобразил возможность служить обществу и на театральных подмостках, что посол его отца смутился и, забыв цель своего прихода, сам поступил в актеры труппы «Блистательного театра», где пробыл до 1645 года, а потом скитался по провинциям в другой труппе.

Существует еще иной рассказ, возбуждающий великое негодование клерикальных врагов Мольера, рассказ о том, что роль отцовского посла исполнял не Жорж Пинель, а какой-то благочестивый монах, который тоже не устоял перед красноречием молодого Поклена и, сбросив рясу, сделался актером. Разгневанный непокорностью сына, Поклен-отец послал ему свое проклятие. Очень может быть, что ничего подобного не было. Много лет спустя, когда Мольер праздновал свою свадьбу, в числе присутствовавших при венчании находился и его отец; но в родословной Покленов, относящейся к этой эпохе, имя Жана-Батиста Поклена было пропущено. Мы тоже будем называть его в дальнейшем изложении не Покленом, а Мольером.

Небольшие театральные труппы обыкновенно давали свои представления в залах для игр – jeu de paume. «Блистательный театр» избрал одно из подобных зданий в Сен-Жерменском предместье. Оно принадлежало некоему Галлуа и находилось в довольно плачевном состоянии, но так как владелец обещал произвести необходимый ремонт и переделки, если ему дадут время для этих работ, то другого не искали, и 12 сентября 1643 года заключили с Галлуа контракт. Пока Галлуа готовил помещение, труппа «Блистательного театра» дебютировала в Руане. Это было в ноябре 1643 года. Рассчитывая на тароватость провинциальной публики и ее нетребовательность, молодые актеры, вероятно, хотели пополнить сборами свою небогатую кассу, с другой стороны, спектакли в Руане были для них своего рода репетицией. Кто был главным руководителем этой труппы – мнения биографов в этом случае расходятся. Одни склонны приписывать главную роль Мольеру, но гораздо вероятнее предположение, что эту роль он получил впоследствии, по мере того как все ярче и ярче обнаруживался его талант; в начале же сценической деятельности он занимал в «Блистательном театре» второе, если не третье, место. Главенство принадлежало там Мадлене Бежар и Бейсу. Мадлена была уже опытной актрисой, а Бейс сверх того и писателем.

Из слов Тальмана де Рео можно даже заключить, что «Блистательный театр» образовался до вступления в него Мольера. «Она, т. е. Мадлена Бежар, – рассказывает в своих „Historiettes“ Тальман де Рео, – играла в Париже в 1655 году, но в труппе любителей, бывшей в столице некоторое время. Какой-то юноша по имени Мольер оставил ради нее школу, долго был влюблен в нее, давал советы ее труппе и наконец сам поступил туда. Это чудный актер, но только в комических ролях». Сообщение Тальмана де Рео, представляя прекрасную характеристику Мольера как актера в самый ранний период его сценической деятельности, совершенно неверно в том, что касается времени поступления Поклена в труппу Мадлены Бежар. Находясь в Руане, труппа выдала доверенность для побуждения Галлуа к скорейшему окончанию работ по театру, и под этой доверенностью, помеченной 3 ноября 1643 года, подписались все члены труппы, в том числе Жан-Батист Поклен. Очевидно, он был в числе основателей «Блистательного театра». Та же доверенность раз решает и вопрос, кому принадлежало главенство в этом театре. Она ясно показывает, что организация его участников представляла собою товарищество, где все были равны и равно отвечали своими кошельками. Что же касается главенства, то оно, по безмолвному согласию всех, принадлежало наиболее талантливым и опытным.

Работы Галлуа по устройству театра, откуда Мольер начал свой трудный путь к славе великого писателя, подвигались очень медленно, и еще до окончания их приходилось выдавать векселя в обеспечение уплаты за разные поделки и, между прочим, вексель в 200 турских ливров (4 тысячи су) мостовщику Леонару Обри. Услуги Обри понадобились для улучшения подъезда к театру, так как актеры «Блистательного театра» рассчитывали на знатную публику. Наконец 31 декабря 1643 года новый театр открыл свои двери. Плата за вход была самой незначительной, всего пять су: товарищество надеялось привлечь посетителей общедоступностью зрелищ. Но почти с первого же дня надежды его не оправдались. Напрасно, желая поразить свежестью своего репертуара, оно приобретало у авторов нигде не игранные еще пьесы, например, «Сцеволу» у Тристана и «Смерть Криспа» у дю Рийе, – это влекло за собою только новые, ничем не вознаграждавшиеся издержки, а зрительный зал по-прежнему оставался пустым. В скором времени труппа задолжала всем своим поставщикам: сперва свечнику, потом декоратору и торговцу бельем. Здесь на помощь молодым актерам пришел известный уже нам граф Моден. Он был в это время в Париже, и благодаря его стараниям брат Людовика XIII, Гастон, герцог Орлеанский, пригласил Мольера и его коллег дать представление в Люксембургском дворце. Казалось, счастье начинало, наконец, улыбаться «Блистательному театру». Зная любовь герцога Орлеанского к балету, труппа прихватила с собою еще танцовщика Палле из театра акробата Гарделена и по ставила в Люксембурге «Живую воду» и «Панфусскую сивиллу». Игра актеров понравилась герцогу, он разрешил им в награду называться его придворною труппою и дал щедрое пособие. Это была едва ли не единственная светлая страница в истории нового театра. В 1644 году герцог Орлеанский уехал к армии в Пикардию и среди военных тревог забыл о своих артистах. Для труппы опять настали тяжелые дни. В это время из ее среды выделяется Мольер. До сих пор он был как бы на втором плане, и его судьба исчезала от глаз исследователя в неясной истории «Блистательного театра», но мало-помалу он начинает занимать здесь первое место. С одной стороны, сценический опыт и неудачи доказали товарищам Мольера его энергию и быстро растущий талант – припомните слова Тальмана де Рео, – с другой, – сам бедняк, среди бедняков товарищей он оказался все-таки самым богатым и, вероятно, наиболее готовым пожертвовать всем ради искусства и его жрецов. И вот имя Мольера начинает встречаться при всех финансовых затруднениях труппы.

Очевидно, в эпоху, когда розовые надежды основателей театра начинали рушиться, он один хлопотал о его спасении. Он продолжал изредка получать от своего отца небольшие суммы в счет своего наследства от матери, а в ожидании этих получений занимал деньги у ростовщиков и расплачивался с кредиторами театра. Но дела последнего шли все хуже и хуже. Публика по-прежнему оставалась равнодушной к «Блистательному театру», несмотря на то, что его блеск удвоился титулом артистов герцога Орлеанского.

Некоторые биографы утверждают, что в это тяжелое время Мольер и его товарищи еще раз посетили Руан и, между прочим, пытались заслужить там внимание обоих Корнелей, но безуспешно. А между тем в Париже в их отсутствие хозяин их театра Галлуа отказался наотрез терпеть в своем здании безденежную труппу, и тот самый Обри, который в долг мостил улицу перед театром, а впоследствии сделался преданным другом его актеров, должен был в одну ночь перенести их театральный инвентарь в другое помещение, на противоположном берегу Сены. Представления возобновились здесь в 1645 году. Но и на новом месте дела труппы были по-прежнему плохи. Еще раз обманываясь надеждою привлечь к себе публику новизною репертуара, товарищество купило пьесы у Маньона и Дефонтама и, в расчете на поддержку высокопоставленных лиц, приобрело благосклонность Ногаре де Ла Валетта и герцога де Гиза; но и это не помогло. Знакомство с герцогом де Гизом оказалось, впрочем, небесполезным…

По мере того как драматическое искусство все более и более завоевывало симпатии общества, среди представителей аристократии вместе с тем установился обычай покровительствовать той или другой театральной труппе. Это меценатство далеко не всегда было данью талантам ради талантов; напротив, очень часто причины подобной благосклонности коренились за кулисами, в уборных актрис, но как бы то ни было, оно входило в моду. В числе таких покровителей был в свое время даже кардинал Ришелье. Знаменитый государственный человек имел слабость считать себя поэтом и, кроме плохих стихов, написал еще бездарную комедию «Мирам». Отсюда его симпатии к театру, где он чувствовал себя не совсем посторонним лицом; симпатии его выразились, между прочим, подарком богатого костюма, в котором Бельроз блистал в «Лжеце» Корнеля. Таким Ришелье для «Блистательного театра» был герцог де Гиз, подаривший этой труппе часть своего богатого гардероба. Несмотря на эту помощь, в марте 1645 года положение Мольера и его товарищей обнаруживало уже все признаки полного разорения. В конце этого месяца Мольер заложил у торговки Леве часть герцогского подарка, две шитых золотом и серебром ленты, и получил за них около трехсот турских ливров. Итак, чтобы продлить свое существование, театр начал поедать самого себя. Его зал во время спектаклей, как прежде, оставался пустым, немногими же зрителями большею частью были друзья, знакомые и родственники, скрывавшие своим присутствием от посторонних глаз печальную истину – равнодушие публики и близкое падение театра. Игра артистов, в полном смысле слова, не стоила свеч. 2 августа 1645 года Мольер был посажен в тюрьму Шателэ по претензии свечника Фоссе. Правда, его скоро выпустили оттуда, уважив его заявление, что он не один отвечает за долги труппы; но, кроме Фоссе, надо было еще платить Помье, Жеро и другим.

В эти тяжелые дни «Блистательному театру» еще раз помог Леонар Обри. Этот прекрасный человек, любитель искусства и по некоторым данным сам немножко артист, взялся удовлетворить кредиторов злополучной труппы, обещав уплачивать им по сорок ливров в неделю. Есть сведения о том, что Мольер не забыл услуг Леонара Обри и, когда достиг наконец успеха, выхлопотал для сына своего спасителя звание мостовщика Его Величества.

Вероятно, и владелец нового театрального здания смотрел на молодых артистов глазами Галлуа, по крайней мере «Блистательный театр» скоро перебрался от него на старое место, в Сен-Жерменское предместье, на улицу Бюси. В это время в Париж по приглашению Мазарини прибыла итальянская труппа, и вскоре ее спектакли привлекли к себе внимание двора и общества. Число посетителей мольеровского театра сократилось еще более. Для всей труппы стала наконец очевидной невозможность дальнейшей борьбы с равнодушием публики и необходимость прекратить представления. При помощи родственников артистов и, между прочим, отца Мольера труппа уплатила свой долг Леонару Обри, и «Блистательный театр» закрыл свои двери. Печальная история его существования не прошла для Мольера бесследно. Он получил здесь свое артистическое крещение, а борьба с житейскими неудачами и столкновения с людьми дали богатый материал для его наблюдательности. Сколько раз приходилось ему в эту пору вести разговоры с ростовщиками, образчик которых он с таким искусством изобразил в «Дон-Жуане» и где, конечно, сказался опыт, вынесенный им из встреч с его кредиторами – Фоссе, Помье и другими. Его герои постоянно страдают от безденежья, этой вечной преграды на их пути к успеху, и в этих затруднениях героев несомненно сказываются былые затруднения самого автора. Это – эхо его прошлого, непрерывной борьбы с нищетою и ее последствиями. Крушение театра должно было натолкнуть Мольера на мысль: верна ли избранная им дорога? Его первые мечты так жестоко разбились! Не прав ли был отец, предостерегавший его от увлечения сценой? Но гений молодого писателя говорил иное. Успехи труппы в Руане ясно показывали ему дорогу, на которой он может завоевать симпатии общества, и Мольер решил пуститься в этот дальний и туманный путь, чуть освещенный рассказами прибывавших в столицу провинциальных актеров. В 1647 году, а по другим сведениям в 1646 году, в благоприятный для путешествия день из Сен-Жерменского квартала, держа путь к югу, потянулся ряд повозок. Пассажирами были актеры «Блистательного театра»: уже известные нам Бежары, Бейс, Мольер и другие. Мостовая Парижа скоро сменилась мягким грунтом окрестностей, и наконец великий город потонул в тумане. Так началось двенадцатилетнее странствование Мольера по французским провинциям.

Глава III. Мольер в провинции

Странствующие труппы, их театр. – «Комический роман» Скаррона. – Значение его в биографии Мольера. – Мольер в Нанте и Бордо. – «Фиваида». – Поездка Мольера в Париж. – Мольер в Лионе. – Фарсы Мольера. – «Шалый». – Поворот в судьбе Мольера. – Конти. – Куапо. – Сердечная жизнь Мольера. – Мольер в Пезене. – Новые знаки расположения Конти. – Мольер как наблюдатель нравов. – Пребывание в Безье. – «Любовная досада». – Отъезд из Лангедока. – Мольер опять в Лионе. – Минъяр. – Новый маршрут. – Мольер в Руане. – Дю Круази присоединяется к Мольеру. – Братья Корнели. – Мольер и его труппа – актеры Его Высочества.

В XVII веке французские провинции уже разделяли со столицей увлечение театром. В важнейших городах: Лионе, Бордо и Руане, – имелись для этого особые помещения и постоянные труппы, в городах же поменьше довольствовались спектаклями странствующих актеров. Замки феодалов, смирившихся перед все возраставшей королевской властью, но державшихся вдали от двора, ярмарка то в том, то в другом городе или съезды местных властей по делам округа, – все это были места, куда, перекочевывая из одного пункта в другой, направлялись странствующие труппы. Во времена Мольера их насчитывали от двенадцати до пятнадцати.

Путешественники этой эпохи часто встречали на своем пути пестрые караваны таких актеров, ряд телег, нагруженных декорациями, костюмами и другими принадлежностями сцены. Актеры побогаче ездили в своих повозках, победнее – возили только свой инвентарь, а сами шли пешком в качестве погонщиков лошадей и охранителей своего каравана. Иногда города, желавшие послушать игру артистов, высылали им навстречу подводы, но это случалось сравнительно редко. Незатейлива была сценическая обстановка странствующей труппы. Зал для игры, если он имелся, какое-нибудь самое обширное помещение в городе, а то и просто сарай на время очищались от своего обычного содержимого и отдавались в распоряжение актеров. На скорую руку устанавливали они ряд скамеек для зрителей, при помощи нескольких досок сооружали сцену, – и театр был готов. Декорации были очень просты, они устанавливались один раз на всё представление и соединяли в себе все площадки, где должно было происходить действие пьесы. Во время представления «Folie de Cidamont», приблизительно в 1619 году, задний план сцены представлял дворец, левая сторона – море и на нем корабль, а правая – красиво убранную комнату, в отворенную дверь которой виднелась кровать. В комедии Ротру «L'Hipohondriaque», девятью годами позже, средняя часть декорации изображала усыпальницу, а боковые – одна сторона дворец, а другая – лес и в лесу пещеру. Актеры начинали игру у той из декораций, которая относилась к месту завязки действия пьесы, и потом, по ходу представления, перемещались к другим.

Полную юмора, несколько шаржированную, но не лишенную правды картину жизни странствующих актеров дает Скаррон в своем «Комическом романе».

«Шел уже шестой час, – так начинается повествование Скаррона, – когда небольшая тележка вдруг въехала под деревянные аркады Ле-Манса. Ее везли четыре очень тощих вола, впереди которых запряжена была еще лошадь; жеребенок, точно бесноватый, шнырял все время вокруг. Тележка была полна сундуков, чемоданов и больших связок раскрашенного холста; все это образовало собой как бы пирамиду, на самом верху которой восседала барышня, одетая не то в городское платье, не то по-деревенски. Молодой человек, бедный одеждою, но богатый выразительностью лица, шел рядом; на лице его красовался большой пластырь (наивный способ гримировки, употреблявшийся тогда на сцене), покрывавший один глаз и половину щеки; он нес на плече большое ружье, которым умертвил несколько сорок и галок. Они тут же висели на нем в виде перевязи, под которой болтались курица да еще какая-то птица, очевидно, добытая в малой войне. Вместо шляпы на нем был ночной колпак, перехваченный несколькими разноцветными подвязками и образовавший что-то вроде тюрбана, еще не вполне доделанного. У пояса болталась длинная шпага. На ногах были дырявые чулки с привязанными наколенниками, которые актеры надевают, изображая античных героев; античные же туфли, забрызганные грязью по щиколотки, служили обувью. Рядом с ним шел старик, одетый несколько лучше, хотя тоже очень дурно. На ходу он всё сгибался, так что издали напоминал толстую черепаху, шествующую на задних лапах».[4]4
  Из статьи А. Веселовского «Мольер – сатирик и человек»


[Закрыть]

Актеры имели несколько растерзанный вид людей, внезапно застигнутых бедою и спасавшихся бегством в чем попало. Они давали перед этим путешествием представление в Туре, и привратник их театра, защищавший театральные двери от натиска любителей бесплатных зрелищ, в избытке усердия убил человека. Испуганная труппа принуждена была бежать, пользуясь туманною ночью и едва успев разобрать сцену и снять декорации. Чтобы вернее спастись от преследования, ее члены раз делились, уговорившись сойтись в Алансоне; таким об разом, только часть злополучной труппы прибыла в Ле-Манс, и в самом жалком виде. Как только их телега показалась на пыльных улицах маленького городка, весть о прибытии актеров с быстротою молнии разнеслась среди его обитателей. Вокруг актеров вскоре образовалась густая толпа любопытных: уличных праздношатаев, провинциальных франтов, разубранных лентами, и даже представителей властей Ле-Манса. Один из них, полицейский чиновник, с достоинством осведомился у прибывших об их звании и роде занятий. Блюститель порядка отлично знал, с кем имел дело, но так как он имел право задавать такие вопросы, то молодой человек в недоделанном тюрбане ответил ему, что он и его спутники – комедианты, что его зовут Ледестен (le Destin), старшего товарища – Ларанкюн (la Rancune), a сидевшую на возу барышню – Лакаверн (la Caverne). Измученные скукою монотонной жизни представители горожан Ле-Манса сейчас же попросили было актеров показать им свое искусство; но одно обстоятельство приводило в смущение любителей театра – это малочисленность труппы. Они никак не могли представить себе, каким образом эти три актера, считая и девицу Лакаверн, могут изобразить какую-нибудь большую пьесу. Но тут выступил Ларанкюн. Он был антрепренером труппы; старый актер, с течением времени превратившийся в ремесленника, он заботился только о барышах, не стесняясь добывать их и кражей, хотя в то же время он был лучшей актерской силою труппы. Ларанкюн сейчас же объяснил жителям Ле-Манса, что незначительное число актеров не представит никакого затруднения для спектакля: их могло быть и меньше. Однажды он один играл целую драму, где исполнял одновременно роль короля, королевы и чужеземного посланника. Как король он надевал корону, садился на трон и принимал важный вид; как королева он говорил фистулой; и как посланник снимал корону и, положив ее на трон, говорил, обращаясь к короне. Этот рассказ старого актера рассеял сомнения у его слушателей, и они просили дать им представление. В награду Ларанкюн выговорил для труппы проводника, уплаты трактирных расходов и две телеги для выезда. Условия были приняты, и вечером того же дня назначили представление. Сцену устроили в самой большой комнате трактира, где остановилась труппа, отделили ее от зрителей вместо занавеса грязным разорванным платком и поставили несколько скамеек. Играть решили знаменитую комедию Тристана «Мариамна». Здесь требовалось много действующих лиц, но этим фактом, как уже сказано, не затруднялись, зато возникало другое, более важное затруднение. Спасаясь из Тура, труппа лишилась своего гардероба. Но Ларанкюн нашел выход и здесь. Рядом с трактиром, где приютилась труппа и воздвиглась импровизированная сцена, находился зал для игры в мяч. Там двое молодых людей, увлекшись игрою, оставили без присмотра свои сюртуки; Ларанкюн сейчас же заметил эту оплошность, и сюртуки заменили труппе недостававшие ей костюмы. Занавес взвился. Ледестен лежал на матрасе с корзиною на голове вместо короны и в сюртуке одного из неосторожных игроков. Он изображал Ирода, проснувшегося в ужасе под влиянием страшного сна. Старая актриса Лакаверн играла роль невинной Мариамны и вместе с тем коварной Саломеи. Оставалось еще десять ролей. Они отчасти были выброшены, отчасти изображались «всесторонним» Ларанкюном в другом украденном сюртуке. В самый разгар представления в театре появляются владельцы похищенных сюртуков; они сейчас же узнают свою собственность на плечах жестикулирующих актеров и поднимают шум. Шум скоро переходит в драку, среди которой блестяще отличается царь Ирод…

Мы оставим здесь героев Скаррона. «Комический роман» появился в 1651 году, и некоторые исследователи думали, что автор этого произведения имел в виду труппу Мольера. На самом деле это не так. С 1638 года Скаррон постоянно страдал от неизлечимой болезни, которая свела его в могилу, и, таким образом, прикованный к постели le malade de la Reine, как звала Скаррона Анна Австрийская, ничего не знал о приключениях Мольера. Тем не менее в судьбе его комических героев немало того, что выпало на долю Мольера и его спутников в провинциальных скитаниях; да иначе и быть не могло при тех средствах, с которыми выступили они на новом поприще и при тогдашних взглядах на актера как на человека, лишенного, некоторым образом, покровительства законов. Это в особенности относится к первым годам провинциальной жизни Мольера, годам, протекавшим среди тяжелой борьбы с нуждой в новой, большей частью совершенно незнакомой обстановке, среди мелких успехов и крупных неудач, о чем можно отчасти догадываться по тому мраку, которым окружены эти первые годы скитаний Мольера: за его пологом скрываются, без сомнения, невеселые страницы биографии знаменитого писателя.

В 1648 году бывшие артисты «Блистательного театра» прибыли в Нант и получили разрешение давать здесь спектакли. В бумаге, выданной при этом городским магистратом, Мольер называется актером из труппы Дюфрена. Очевидно, и в эту эпоху он не занимал еще первого места среди своих товарищей. Обосновавшись в Нанте, труппа давала также представления и в его окрестностях. По приглашению герцога Эпернона, уже знакомого нам Ногаре де Ла Валетта, актеры перебрались затем в Бордо. Это было в 1649 году. Здесь Мольер впервые выступил в качестве драматического писателя. На сцене его труппы была разыграна известная нам «Фиваида». Говорят, драма не имела успеха, но все-таки пребывание Мольера в Бордо было своего рода Мысом Доброй Надежды в его долгом путешествии. Покровительство герцога Эпернона привлекало к труппе внимание и других высокопоставленных лиц и тем обеспечивало ее успех. В конце 1649 года герцог покинул Бордо, вслед за ним, покидая страну, охваченную волнениями Фронды, потянулись оттуда и повозки Мольера с его товарищами. В 1650 году Мольер посетил Лимож, где его освистали. Он вспомнил потом об этом в своем «Пурсоньяке», но вполне добродушно. В 1651 году, как видно из расписки, помеченной 12-м апреля этого года, Мольер на короткое время приезжал в Париж и получил от своего отца две тысячи ливров. Дела его труппы все еще не были блестящими. Следующие два года Мольер провел в Лионе.