Текст книги "Шахта"

Автор книги: Михаил Балбачан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Когда столы были вынесены и бумаги на них разложены, вперед выдвинулся десяток наркоматовских спецов. Аванесов же отошел в сторону, безучастно разглядывая окрестности. За его спиной выжидающе застыл Михаил Петрович.

Градом посыпались вопросы: «Какая длина очистной линии забоя? Сколько подземных участков на шахте? А сколько всего? Сколько навалоотбойщиков? Каковы вскрытые запасы?» Отвечать взялся Зощенко. Это он умел. Внезапно Аванесов подскочил к Евгению и заверещал пронзительным фальцетом:

– Как твоя фамилия?!

– Слепко…

– Ты, Слепко, все эти цифры обязан наизусть знать, так что подними тебя ночь за́ полночь, ты и тогда должен без запинки их декламировать! А я лучше тебя знаю, что на твоей гребаной шахте творится!

И он выкрикнул несколько цифр, верных цифр, ясно показывавших всю серьезность ситуации, – без сомнения, результат работы Холмского. Наркоматско-трестовская толпа одобрительно загудела.

– Я прекрасно все это знаю, товарищ замнаркома. Разрешите доложить, какие меры для выхода из прорыва мы наметили в первую очередь?

– Да ты и фамилии своей не помнишь, чего ты там еще намечать можешь? Меры они наметили, разгильдяи! Скажи лучше, когда план выполнять будешь? – разносился по окрестностям визг Аванесова.

– Товарищ замнаркома, мы стараемся, но…

– Стараетесь! Вижу, как вы стараетесь, мандавошки сонные! Никогда у вас ничего не выйдет, тут напор нужен, натиск, пыл! Ты понимаешь, я тебя спрашиваю?! Нет, ничего ты не понимаешь! – волосатый кулак Аванесова мелькал перед самым носом Евгения. – Слюнтяи! Работнички! Распустились вконец! Я вас приведу в чувство, добыча как по маслу пойдет! Прорыв у него… Это ты у меня прорыв! Расселись тут и животы себе чешут! Напор нужен, понимаешь? Штурм! Чтобы сейчас же всех в лаву! Все как один! Поголовно! Понятно тебе, да? И чтоб план у меня был! А если не хватает чего… Знаю, что не хватает, чем сможем – поможем. Только без нахрапа у меня! И чтобы план был! Понял?!

Вдруг, словно потеряв всякий интерес к Евгению, замнаркома повернулся, пнул сапогом подвернувшийся стул и широко зашагал к своей машине. Через минуту во дворе остались только Слепко и Зощенко. Несколько листков из рассыпавшихся папок порхало в сером мареве.

После подобных налетов Аванесов устраивал закрытые ночные совещания, на которых его приближенные подробно разбирали ситуацию на очередной шахте и определяли, какое воздействие требуется применить в смысле материальной помощи и административных выводов. Специальная группа немедленно воплощала принятые решения в пункты приказа по наркомату, который таким образом непрерывно дорабатывался, с тем чтобы уже из Москвы ударить, подобно пучку разящих молний.

Невыспавшийся Слепко, придя на следующее утро в контору, обнаружил там Михаила Петровича, не столь любезного, как прежде, но настроенного скорее саркастично.

– И когда же вы намерены выполнить указания товарища Аванесова? – поздоровавшись, спросил он.

– Извините, не понимаю, о чем речь.

– Давая вам вчера характеристику, Карен Саркисович оказался, как всегда, прав. Вам были даны совершенно четкие указания. Надлежит немедленно мобилизовать всех, кто бездельно болтаются тут по поселку, и – в лаву! Дополнительно вам будут приданы сотрудники аппарата треста и управления общественного питания. Чтобы завтра все они были под землей. Позаботьтесь об организации работы, инструменте, спецодежде и прочем. Фонари задействуйте, какие есть, еще немного подошлем к вечеру. Не забудьте только поставить их на зарядку. И перестаньте вы, наконец, спать!

– Но какой во всем этом смысл?

– Как это какой смысл? Выполнение и перевыполнение государственного плана!

– Ну хорошо, положим, сейчас мы план выполним, а что завтра? Не могу же я все время держать в лаве сотрудников общепита!

– Вы, Евгений Семенович, человек в целом неглупый и сами должны все понимать. На вашей шахте налицо проблемы, накопившиеся за годы расхлябанности. Капитальные выработки требуют срочного ремонта, оборудование изношено, дисциплина не на высоте, и рабочих не хватает. В результате штурма вы увидите, чего можно добиться даже в таких сложных условиях. Да, через пару недель прикрепленный персонал вернется на свои обычные места. Но для вас на этом штурм не закончится, и не дай вам бог, если выработка вновь снизится!

– Но как?

– А как хотите! Что реально нужно будет – дадим. Канат там у вас на Восточном заменить нужно, лесу малость подбросим. Но вы и все ваши подчиненные должны работать так, как требуется, а не так, как привыкли, иначе – пеняйте на себя!

После ухода Холмского Слепко приуныл. Что такое штурм, он представлял себе очень хорошо и ожидал самых катастрофических последствий. Еще несколько дней назад, он рассчитывал, что за полгода, самое большее – за год, проведет реконструкцию, которая позволит не просто подтянуть на время добычу, но, так сказать, поставить шахту на рельсы устойчивого развития. Теперь все шло насмарку, и не с кем было посоветоваться. «Телеграмму послать Федору в Москву? Глупо. Не писать же, в самом деле, что комиссия во главе с самим замнаркома пытается угробить шахту, обвиняя при этом меня в разгильдяйстве. Какая жалость, что Климова нет!» Вернувшись летом из Москвы, Слепко узнал, что сменилось все областное руководство, в том числе и у них в районе. Шептали всякое. Что до Климова, то его как раз повысили: перевели вторым секретарем в обком. Обращаться к нему, как прежде, запросто, стало неудобно. Обычно его очень выручали разговоры с женой, но в производственных вопросах она помочь не могла. Вконец изведясь, Евгений решился переговорить с Зощенко. Тот сидел в своей заваленной бумагами норе и методично проверял разнарядку на следующий день. О грядущем штурме он уже знал.

– Что же я могу вам сказать, Евгений Семеныч? Вы и сами все прекрасно понимаете, не впервой, – развел он руками, выслушав сбивчивые откровения молодого начальника.

– Именно что понимаю! Понимаю, что это безобразие! Раньше, когда еще десятником был, думал, что это вы во всем виноваты, что штурмы эти – махровое проявление вашей неспособности и непрофессионализма!

Зощенко расхохотался, неожиданно легко и беззаботно:

– А теперь кто-то подумает то же самое о вас!

– Спасибо, утешили. Вам смешно…

– Что же еще делать остается? Мой вам совет: отнеситесь к происходящему философически, как к природной катастрофе, что ли, вроде землетрясения. Рубакин с Кузьминым целых три года уберегали нас от этой напасти, но теперь все так сошлось… Аванесов этот…

– Рубакин с Кузьминым? Да что вы такое говорите?

– Довольно толковые ребята, несмотря ни на что. Не судите по всей этой буффонаде и свистопляске. Их положение гораздо опаснее, чем у нас с вами. Можно сказать, на канате танцуют. Хотя, конечно, канатоходцы они знатные.

– Я как-то не привык рассматривать свое положение с точки зрения большей или меньшей опасности! – покривил душой Евгений.

– Привыкайте, – улыбнулся Зощенко.

Еще затемно из города начали прибывать грузовики, под завязку набитые привлеченными, по большей части женщинами. Никто из них в шахту никогда прежде не спускался. Не без нервотрепки удалось переодеть их в робы и вооружить инструментом – кайлами и лопатами. Зощенко лично провел инструктаж по технике безопасности, сведенный, в основном, к требованию никуда в одиночку не ходить и руками ничего не трогать. Молодой инженер Шевцов показал, как пользоваться аккумуляторными фонарями. Многие женщины не умели держать кайло в руках, а некоторые едва могли приподнять это самое кайло. В конце концов основную массу направили на погрузку угля, а мужчины пошли на крепеж. Слепко чувствовал себя отвратительно. Философического отношения к этому безобразию у него так и не возникло, его просто-таки мутило от злости на всех и вся.

– Видимо, сдаю, – прошептал он и отправился докладывать в трест. Вместо обычных трехсот двадцати человек он спустил под землю шестьсот пятьдесят. Впрочем, из-за множества неувязок вовремя отпалить все восемь забоев не удалось, и погрузка угля началась с большим опозданием. Порожняка, естественно, не хватило. В довершение ко всему, на Северном «полетел» привод главного конвейера. Начальники участков, десятники, механики и бригадиры, взмыленные, носились по выработкам, хрипло орали и матерились безбожно. Наступил хаос. Еще через час-полтора в этой дикой неразберихе сам по себе, без участия начальства или, лучше сказать, несмотря на его участие, начал прорисовываться какой-то новый порядок. Забои все-таки отпалили, подшипник на приводе заменили, вагонетки как-то нашлись, и уголь пошел. В атмосфере всеобщей истерической приподнятости, при утроенном числе навалоотбойщиков темп добычи круто рванул вверх. Груженые составы один за другим громыхали по штрекам и квершлагу. Натужно ворочался рудничный двор. Каждые сорок секунд четырехтонный скип опрокидывался в бункер. Шестидесятитонные «углярки», тяжкими рывками перемещаясь под погрузочными желобами, принимали грохочущую лавину в свои ненасытные утробы.

– Всегда бы так, – проорал Евгений начальнику Восточного участка Романовскому, чуть сослепу не сбившему его с ног, – каждый день, каждую смену!

– Пошло, Женька, пошло! Это ж, …, совсем другое дело! – крикнул Романовский и исчез во мраке.

Слепко решил наведаться на Западный участок, где трудились трестовские. Любопытно было посмотреть, что там и как. Уже по переполненному конвейеру на главном бремсберге он понял, что там все нормально. Женщины, большей частью молодые, стояли вперемешку с кадровыми рабочими в седьмой лаве. Лопатами они махали на удивление споро. Мужики остервенело грузили, упираясь изо всех сил. Ревнивый задор распалил и тех и других. Взгляд Евгения привлекла ладная бабенка, работавшая с краю. Чем-то она показалась ему знакомой, несмотря на совершенно черное, лоснящееся лицо. Длинная прядь волос, слипшаяся от пота, выбилась из-под небрежно повязанной косынки. Завидев начальника, она выпрямилась, опираясь на лопату, и широко, белозубо улыбнулась. Евгений, слегка приобняв ее, крикнул:

– Давайте лопату, я поработаю, а вы пока отдохните!

– Коли охота пришла, возьмите лучше другую и становитесь рядом, товарищ начальник!

Она ловко вывернулась из его рук и продолжила грузить.

Евгению пришлось взять свободную лопату и встать рядом. Рукавиц у него не было. Первые броски, легкие и свободные, доставили ему одно только удовольствие. Но уже через полчаса поясницу непереносимо ломило, на руках вздулись пузыри, а лопата, казалось, потяжелела раз в десять. Он старался не подавать виду, стиснул зубы и продолжал. А молодка, как ни в чем не бывало, валила полными совками, не выказывая ни малейшего признака усталости.

– Черт знает что такое, барчуком стал, отвык, – бормотал он себе под нос.

А проклятая девка еще и крикнула ехидно:

– Держись, начальник! Перетерпится, потом легче будет, увидишь!

Оставалось только скрипеть зубами. У него имелось, конечно, множество совершенно неотложных дел, но бросить лопату вот так, у всех на глазах, было невозможно. Через два часа все казалось ему как в тумане, но спина и руки действительно перестали болеть, а лопата двигалась как бы сама, по собственной воле. И он дотянул до конца смены, когда уголь вдруг закончился и конвейер остановился. Они веселой гурьбой зашагали к клетьевому стволу. Тут только Слепко изумленно понял, где он раньше видел эту девушку. Это была «прекрасная Лариса», вечно наманикюренная и благоухающая дорогими духами секретарша Рубакина.

Замнаркома уехал, прислав напоследок, уже с поезда, зубодробительную телеграмму в трест «для поднятия духа». Сразу же вслед за этим привлеченных отозвали, и добыча резко упала. Во время штурма подготовительные работы, само собой, не велись, несколько лав отработались подчистую. На Западном подрезали даже предохранительный целик конвейерного штрека. Все выработки, шедшие по углю, оказались опасно расширенными из-за хищнической отпалки бортов и, как нарочно, в наиболее подозрительных местах. Там срочно требовался дополнительный крепеж. Ко всему, два конвейерных привода и одна лента пришли в полную негодность, а заменить было нечем. То есть непонятно было, за что хвататься. Тут рабочие обнаружили, что их заработки за штурмовые дни упали вдвое, – деньги пришлось разделить с гостями. Резко возрос процент прогулов, многие ударились в запой, кое-кто уволился. Евгений и сам не мог избавиться от хандры. Он часто теперь ловил себя на том, что сидит без дела и смотрит в одну точку. То же происходило на других шахтах, все ощущали безысходность, словно над бассейном нависла свинцовая туча. И гроза разразилась. Из наркомата прибыл фельдъегерь с многостраничным приказом, подводившим итог выводам приезжавшей комиссии. Ситуация на каждой шахте была досконально разобрана, и оргвыводы сделаны. Рубакина сняли. Вместо него временно исполняющим обязанности назначен был Кузьмин. Также уволена была почти треть начальников шахт. Слепко получил «строгача с занесением» – «за провал плана добычи первого полугодия, срыв подготовительных работ и развал трудовой дисциплины». Сперва он просто не мог поверить в такую несправедливость, в глазах потемнело и защипало. Ему, руководившему шахтой едва больше месяца, испоганили личное дело! За что? За то, что надрывался как проклятый? Правда, план действительно был провален, но что же он мог поделать? Нехватка рабочих, частые аварии, износ механизмов… Безвольно забыв о старой неприязни, он побежал к Кузьмину.

Сильно разжиревший за последнее время врио управляющего принял его холодно. Выслушав с кислой миной и не глядя в лицо путаные реляции начальника двадцать третьей шахты, он заявил, что не намерен вытаскивать из болота неумелых горе-руководителей и вынужден официально предупредить, что если ситуация в самое ближайшее время не нормализуется, таких руководителей придется снимать. Слепко, чтобы только не быть одному, поплелся к Зощенко. Когда он вошел, Петр Борисович сидел за своим столом и напряженно вглядывался в дождь за окном. Евгений уже не раз замечал за ним эту привычку. На приход начальника главный инженер даже не обернулся. На проникновенный же вопрос: «Что теперь делать?» ответил весьма уклончиво и самыми общими фразами. Причем меланхолично заметил, что перед штурмом план добычи стабильно выполняли на девяносто четыре процента, а штат рабочих укомплектован был на девяносто три процента. Следовательно, все нормально, потому как против арифметики не попрешь, и нужно только побыстрее исправить причиненный штурмом вред. Прежде Слепко, наверное, наорал бы на него, кулаком бы по столу постучал, а теперь просто хлопнул дверью. Он очень беспокоился за жену, ходившую на четвертом месяце.

В парткоме толпился народ. Казалось, там ожесточенно спорили, но едва вошел начальник шахты, все умолкли.

– О чем шумим? – бодро поинтересовался Евгений. Присутствовавшие замялись.

– Вот, товарищ начальник, пришли эти гады с заявлениями на расчет, – прохрипел парторг. Евгений опешил. Вокруг стояли опытные трезвые работники, что называется, золотой запас.

– Товарищи, в чем дело, вы почему уходить решили? – стараясь говорить уверенным тоном, спросил он.

– Потому решили, что нельзя больше здеся! – закричал один. – Почему я должен всю жисть на восьми метрах со всей фамилией помещаться? А теперя вообще концы с концами свести не могем, на черный хлеб и воду перешли! – мужик заплакал, размазывая сопли кепкой. Заговорил другой:

– Тут и до тебя, пацан, начальнички всякие бывали, это верно! Только такого бардака, как сейчас, я не упомню! Ты, б…, выслуживаешься, штурмы устраиваешь, цирк бим-бом московскому начальству кажешь, а шахту вконец за месяц развалил, рабочий класс голодовать заставил! Ну, ничего, посмотрим еще… Разберется советская власть со всякими вредителями, которые тут производство портят, разберется! – рабочий отвернулся и сплюнул на пол.

Евгений почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он, не попрощавшись, вышел, привалился к стенке в коридоре и услышал, как тот же рабочий забасил в ответ на какие-то слова парторга:

– А он что, нуль без палочки? Не виноватый он? А я говорю – виноватый! Потому как его начальником тут поставили. Без его согласия небось никаких штурмов не было бы!

Увы, зерно истины тут имелось: «строгача» можно было схлопотать безо всякого штурма.

Наутро Слепко, прихватив парторга, поехал в райком. Второй секретарь Поспелов, сдобного вида человек со сладким, но непроницаемым выражением лица, внимательно выслушал монолог о концентрации всех сил, совете со старыми рабочими и решении проблем всеобщими усилиями. Пока Евгений не выговорился, он кивал, улыбался и быстро записывал в блокнотик. Парторг, кадровый пролетарий, добавил от себя пару криво срубленных фраз. Но Поспелов сказал только:

– Вот и прекрасно, идите товарищи, работайте!

– А как вы относитесь к нашей идее насчет совещания? – пролепетал Евгений.

– Нечего совещаться, работать надо, прозаседались уже до опупения. А не можешь – так прямо и скажи, замену быстро найдем!

Евгений отправил на своей машине пожилого парторга, а сам пехом зашлепал по подернутым ледком лужам. Спешить ему было некуда. Он брел по проселку, по-стариковски шаркая ногами, и думал о том, что он бредет на эту чертову шахту по грязному проселку, шаркая по-стариковски ногами. А на хрена это все ему сдалось? Что это за жизнь у него такая? По дороге он промочил ноги и отправился прямо домой, рассчитывая хорошенько выспаться, но вместо того до света провертелся в койке без сна. Как обычно, он встал по гудку, пришел на шахту, сел за свой стол, спросил чаю и… ничего делать не стал. Все было бессмысленно.

Дни побежали за днями, на рысях приближалась зима, и рутинная текучка вновь закрутила, заморочила его. Текучка – это великая сила. Через месяц-другой последствия штурма как-то сами собой затянулись. Там удалось домашними средствами подлатать конвейерную ленту. Здесь нашли где-то лесоматериалы и кое-как закрепили, казалось, окончательно загубленный штрек. А решением крупных проблем, в конечном итоге, должен был заниматься трест.

Как-то выйдя подышать на сон грядущий, Слепко ужаснулся бессмысленности своего существования и решил начать с утра новую жизнь, чего с ним давненько уже не случалось. Первым делом он спросил Зощенко о судьбе черновых наметок модернизации шахты, которые передал тому для доработки полгода назад. К немалому удивлению Евгения, оказалось, что, в полном соответствии с его руководящими указаниями, ведомством главного инженера подготовлен обширный проект, который Зощенко как раз сам собирался представить на его рассмотрение. Слепко заперся, чтобы не мешали, у себя в кабинете с объемистым томом, переплетенным в синий коленкор. Положение оказалось еще хуже, чем показала наркоматовская проверка. Фактически нужно было вновь восстанавливать всю шахту. На это требовались годы. Впрочем, проект намечал некий первоочередной этап, куда вошло все, что при крайнем напряжении сил можно было сделать сравнительно быстро. Новая надежда забрезжила перед Слепко. Главными жизненными задачами для него стали: перемещение участковых подстанций к очистным забоям, ликвидация канатной откатки и устройство «пассажирских» подъемников на уклонах. Кроме того, требовалось заменить весь высоковольтный кабель, смонтировать новую сигнализацию и решить множество других, сравнительно мелких задач. Заброшенный было под шкаф «План первоочередных мероприятий» оброс вычерченными тушью схемами, расчетами, дополнениями и исправлениями, после чего заново отпечатан в трех экземплярах. Значительную часть работ шахта могла выполнить своими силами, кое-что из оставшегося уже было твердо обещано трестом. Но немало требовалось сверх того, включая остродефицитные материалы – тот же кабель, например.

Николай Антонович Кузьмин был, как и Зощенко, человеком старой формации, но выглядел он гораздо моложе, современнее. Ему удалось благодаря острому аналитическому уму прекрасно вписаться в новый расклад. В стесненных и чрезвычайно опасных условиях того времени, будучи довольно грамотным инженером, Николай Антонович старался по возможности обеспечивать нормальную работу треста, привычно прячась за широкую спину Рубакина. Тот в горных науках не смыслил ничего, поскольку не имел никакого образования, но был зато выдающимся стратегом и тактиком, собаку съевшим в аппаратной игре. Теперь же Рубакина выбили из седла, а на место Климова, мужика неглупого и опасного, но имевшего свою ахиллесову пяту – наивный большевистский романтизм, поставили Поспелова, от одной мысли о котором у Кузьмина сосало под ложечкой. Тут чувствовался настоящий волчий оскал. Трезвый анализ ситуации показал, что сидеть нужно тихо, как можно тише, чутко реагируя на самые слабые дуновения сверху и немедленно, без задержки, спуская эти самые дуновения на шахты, тогда как любые инициативы снизу, напротив, решительно пресекать. Лозунг текущего момента был: «Осторожность, осторожность и еще раз осторожность».

Отправив с нарочным свой «План первоочередных мероприятий» в трест, Слепко первые пять дней дисциплинированно ждал звонка оттуда. Следующую пятидневку он регулярно названивал туда сам, но прояснения ситуации не добился. Пришлось скрепя сердце жаловаться Поспелову. Как ни странно, это возымело немедленное действие, и в тот же вечер Кузьмин позвонил сам. Любезно справившись о семействе и здоровье, он как бы в шутку заметил:

– Какой вы, оказывается, склочный человек, товарищ Слепко. Не успели прислать свой фундаментальный труд, как уже ябедничать начали.

– Никто не ябедничает! Мы разработали важнейшие технические мероприятия, а вы как главный инженер треста обязаны их рассмотреть, а не держать целый месяц под спудом!

– Важнейшие мероприятия, говорите? Это как еще поглядеть. Может быть, вместо того чтобы грамотно решать свои вопросы, вы просто пытаетесь переложить их на нас?

– Я прошу вас рассмотреть только то, что относится к компетенции треста. Пожалуйста, дайте резолюцию!

– Хорошо, на той неделе посмотрим.

– Прошу уточнить!

– Ах, какой вы настырный. Ну, если настаиваете, сообщите нам телефонограммой удобную для вас дату. А мы, со своей стороны, соберем на этот день совещание руководства шахт и рассмотрим вопрос коллегиально.

То есть Кузьмин хотел стравить Слепко с другими начальниками шахт, а сам при этом остаться в тени. Но делать было нечего. Совещание назначили на конец недели. Все было как обычно. Табачный дым, длинный стол в президиуме, за которым на фоне знамен сиротливо скучал Поспелов. Кузьмину теперь по должности положено было опаздывать. Впрочем, он не стал злоупотреблять традициями и задержался всего на пять минут. Слепко развесил маркшейдерские планы и начал излагать суть. Каждое его требование подкреплено было расчетами. Врио все более мрачнел. Когда Евгений перешел к обоснованию замены канатной откатки ленточными транспортерами, Кузьмин не вытерпел:

– Распрекрасно это у вас выходит, товарищ Слепко, подвели высоконаучную теорию под свое систематическое невыполнение.

Поспелов ухмыльнулся, в зале возник шумок.

– Это не теория, а самая что ни на есть сермяжная практика!

– Как же так? Во время стахановских дней, когда мы с товарищами из наркомата установили жесткий контроль, вы тогда, помнится, умудрились чуть ли не два плана выдать без этих метрополитенов и ленточных транспортеров?

– А то вы не знаете, что мы те два плана сделали тройным составом рабочих? И уголек шел с предохранительных целиков?

Вслух произнесено было то, о чем говорить считалось совершенно неприличным, и где? – на официальном совещании, в присутствии секретаря райкома. Кузьмин скривился, как от дурного запаха. Его прежде сравнительно высокое мнение об умственных способностях Слепко упало до точки замерзания.

– Так вы, выходит, к тому же еще и очковтиратель? Ну что ж, ответите, значит, по всей строгости!

Пока Слепко лихорадочно соображал, как бы ему половчее ответить, неожиданно взбунтовался зал:

– Не знал он! Фу-ты ну-ты, красна девица! Больно хитрый!

Того страха, который вызывал Рубакин, к врио никто не испытывал. Поспелов помалкивал, быстро перебирая пальцами.

– Сами нам руки выкручивали, а теперь не знаете ничего, ваша хата с краю! – орали с мест.

Когда все немного успокоились, Слепко просто продолжил чтение. Кузьмин больше не перебивал. Но едва докладчик умолк, он, прикрыв глаза, спросил негромко:

– Вы тут назвали много разных чисел, а сколько это все в сумме будет?

Наступил решающий момент. Евгений набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул:

– Один миллион шестьсот пятьдесят тысяч рублей.

– Сколько вам дополнительно рабочих потребуется?

– Двести пятьдесят человек на четыре месяца.

– Ну вот и всё, товарищ Слепко, этого вполне достаточно. Вы тут немного пофантазировали, мы вас с удовольствием послушали, а теперь идите и работайте! Совещание закончено, товарищи, все свободны!

Поспелов сладко улыбнулся и поднялся, шумно отодвинув стул. Собравшиеся тоже зашевелились. Евгений был раздавлен. Тогда на сцену взобрался Карпов, бывший его подчиненный, а теперь начальник крупнейшей, самой современной шахты в бассейне. Он, никого не спрашивая, пошел на трибуну.

– Чего вам, товарищ Карпов? – все еще спокойным тоном поинтересовался Кузьмин.

– А то, что я с таким решением не согласен! – закричал Карпов. – Товарищ Слепко представил нам дельный план, такие мероприятия следует провести везде, а не только на двадцать третьей. Да, людей и средств не хватает, но что из этого следует? Только то, что мы не можем провести реконструкцию на всех шахтах одновременно. Давайте сконцентрируем усилия и сделаем это последовательно. Я считаю, мы должны подробно разобрать предложения товарища Слепко, с тем чтобы незамедлительно их принять!

Зал загудел на одобрительных нотах. Поспелов вновь улыбнулся и сел.

– Товарищ Карпов! – запоздало взвился Кузьмин, – вам я вообще слова не давал! Пожалуйста, вернитесь на место, идите, совещание закончено!

– Нет, не закончено! – заорали из зала. – Правильно Карпов сказал! Обсудить! По очереди проводить! Правильно!

Пришлось продолжать. Было много споров, ругани и взаимных обвинений. Секретарь райкома быстро, как опытный стенографист, записывал все в свой блокнот. План Слепко был принят и утвержден к немедленному исполнению. Растрепанному, может быть, впервые в жизни Кузьмину пришлось уступить. «Возможно, оно и к лучшему, – меланхолично подумал он, – посмотрим. Следует все же признать, что реконструировать по очереди – это мысль».

Начальник Восточного участка Романовский проснулся, как водится, затемно и, вспомнив о пользе физзарядки, поприседал и помахал осторожно ручищами и ножищами у кровати, где уютно посапывала спящая жена. После шумного умывания над обледенелой кадкой в сенях Феликс Иванович примостился на кухонной табуреточке и смачно позавтракал краюхой черного хлеба, луковицей и полукольцом вонючей краковской колбасы, присланной накануне посылкой от родственников. Всё запил хорошим жбаном выстуженного молока. Натянул сапоги, вышел и бодро двинул вдоль палисадов. По пути ему в голову пришла гениальная мысль. Близился Международный женский день, а с ним – два общих выходных. Целых сорок восемь часов без добычи, значит, можно будет чинить оборудование совершенно свободно, всем наличным составом, да еще, может, выпросить дополнительных рабочих. С начальником шахты они вроде как покорешились. Имелся, правда, политический риск, но Романовский был завзятым оптимистом. Он отправился в партком, дождался секретаря и выложил тому свою идею «встречи праздника ударной вахтой» с перечислением заработанных денег в помощь английским «братьям по классу», как раз, по обыкновению, бастовавшим. Секретарь долго ерошил седые усы, но по существу возразить не посмел и сдался окончательно после предложения поставить вопрос на ближайшем бюро как почин снизу. Тут влетел запыхавшийся Слепко и объявил, что у него родилась отличная мысль – отметить праздник днями ударной работы, причем заменить канатную откатку ленточным транспортером, а заработанные деньги перечислить на укрепление обороны страны.

– Может, например, истребитель построят имени нашей шахты, это ж здорово! А ты чего тут гогочешь, не согласен, что ли? – набросился Евгений на трясущегося в углу Романовского, от которого к тому же сильно несло несвежей колбасой.

С рабочими договорились без проблем. Начальник шахты произнес хорошую речь насчет всемерного укрепления обороны, после которой никто особенно не вякал, – люди как-то подобрались за последнее время, да и «вякальщиков» немного уже осталось. Только со стороны переносчиков послышалось какое-то неясное ворчание, но Слепко встал и захлопал, и все в зале тоже встали и захлопали – в общем, нормально все прошло. А когда на доске объявлений, у ламповой, вывесили приказ о внеочередной премии в честь Международного дня солидарности трудящихся женщин, тут уж расцвели все лица. В райкоме приняли почин на ура и занялись распространением его на другие шахты, дела с выполнением плана обстояли в тресте по-прежнему паршиво. Оказалось, что многие коллективы по всей стране выступили с такими же точно починами.

Оставалось самое трудное – выбить необходимые фонды. Все знали, что лента, приводы, кабель и многое иное на базе треста имелось, но куда проще было раздобыть жар-птицу. Слепко начал с того, что поручил Зощенко поговорить по душам с начальником отдела снабжения Зосимовичем. Разговор по душам получился, но никакого результата он не дал. Зощенко только руками развел, заметив, что Абрам Григорьевич человек очень большого ума. Формальная попытка договориться по-хорошему была предпринята, и Евгений с чистой совестью приступил к реализации основного плана, заключавшегося в том, чтобы натравить на Кузьмина секретаря райкома. Тогда по логике вещей врио должен был, в свою очередь, надавить на собственный отдел снабжения. Иных шансов справиться с Зосимовичем не было. Зощенко предложил подключить также Горнотехническую инспекцию, для чего следовало подобрать все акты об аварийном состоянии канатных откаток за последние несколько лет.

Начальник горнотехнической инспекции Ивасик, сутулый светловолосый великан с вечно потными руками, серым лицом и красными кроличьими глазками, любой разговор, даже самый отвлеченный, сразу же переводил на вопрос безопасности подземных работ и начинал брызгать слюной и грозить собеседнику жесточайшими карами, среди которых простой расстрел не выглядел особой неприятностью. Правда, дальше ругани он никогда еще не заходил. То же вышло и на сей раз. Ивасик дружелюбно поприветствовал Зощенко, с которым водил некоторое знакомство на почве игры в преферанс, но стоило тому упомянуть об актах по откаткам, немедленно впал в истерику. На всю комнату из трубки разносилось, что именно будет сделано с вредителями, сознательно ставящими советских рабочих в условия не просто опасные, но неизбежно гибельные. Вошедший парторг побледнел и бухнулся, как куль, на диван. Дав Ивасику вдоволь накричаться, Зощенко ловко перевел беседу в нужное русло. Решено было, что горнотехническая инспекция направит официальное представление на имя Кузьмина. В этой части замысел, кажется, удавался. Только парторг, которого попросили обработать Поспелова, чуть было все не испортил. Впечатленный воплями Ивасика, старик понес околесицу о том, что так дальше нельзя, что нужно еще разобраться, кто все это подстроил, и так далее. Слепко силой вырвал у него трубку и в ясных словах объяснил второму секретарю, что трест зажал оборудование, необходимое для «ударной вахты», вследствие чего последняя может быть сорвана. Поспелов обещал проследить. Судя по всему, он все понял и озаботился. Можно было звонить Кузьмину. Тот сразу прервал патетическую речь начальника двадцать третьей шахты, бросив: «Приходите завтра, подпишу!» И дал отбой.