Текст книги "Тропою волка"
Автор книги: Михаил Голденков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 6 Остроумные планы
Всего три дня по прусской почтовой линии шло письмо Михала до Тикотина, радзивилловского городка на польской границе, к западу от Белостока, стоящего среди болотистых берегов реки Нарев. Да, теперь сюда в Подляшье, в хорошо укрепленный Тикотинский замок, утыканный пушками, перебрался Януш Радзивилл, отослав жену с дочкой в Пруссию. Попрощался со своей Алесей и Кмитич. Девушка не хотела расставаться, просила взять ее с собой или же хотя бы обвенчаться. Александра первой заговорила об этом, хотя, как бы Кмитич от нее ни скрывал, ей стало известно, что ее возлюбленный спешно оформляет развод с предыдущей женой. Как только пани Биллевич об этом узнала, ее щеки вспыхнули алым радостным цветом. Она все поняла: ее Самуль собирается сделать ей предложение. Но война вносила свои коррективы в планы молодых людей, и свадьбу пришлось отложить.
– Считай, что мы обручены, – улыбнулся Кмитич своей Алесе, – ну, а пока я должен быть рядом с гетманом, ближе к войне, а ты от нее подальше.
За день до отъезда из Кейданов Кмитич уговорил гетмана отпустить на волю Володыевского.
– Сам откроешь и выпустишь, – буркнул Януш, отдавая ключи от камер полковнику. Он абсолютно не горел желанием отпускать «маленького рыцаря», который мог еще немало бед причинить ему, Великому гетману ВКЛ. Правда, гетман знал, что неприятностей скорее нужно ждать от вчерашних друзей, чем от открытых соперников, таких, как Володыевский.
– Дзякуй тебе великий, – сказал на прощание Юрий Володыевский Кмитичу, полагая, что оршанский князь самовольно отпускает его из камеры, – уходи тоже, пока не поздно, от гетмана.
– Не могу. Да и ты не держи на него зла. Ему очень нелегко, когда все его предали.
– Он сам предал короля и Речь Посполитую.
– Но и Речь Посполитая бросила нас, литвинов, в беде. Пойми, любый мой пан Юрий, – Кмитич положил свою широкую ладонь на узкое плечо Володыевского, – сейчас не те времена, что были. Вот вы, шляхта русская, воюющая за короля польского, как рассуждаете: король польский – гарант наших прав и свобод. А иные смотрят на шведского короля, который еще больше прав и свобод обещает, да маентков добавить под чей-либо шляхетский герб. Ты полагаешь, что Януш, имеющий все, о чем можно только пожелать, вдруг предал короля Яна Казимира? Так ведь нет, любый мой пан! Януш смотрит на Княжество и видит поток литвинской крови и громыхающей стали московитской. Он не думает, сколько поместий ему отстегнет по королевской милости Карл, он думает, как спасти Отчизну, Батьковщину нашу милую! А тут Ян Казимир нам явно не помощь! Жестоко поступает гетман с великим князем? Возможно. Но и единственно возможно в тех условиях, в которых оказалась его страна. Моя страна.
Володыевский пристыжено зыркнул на Кмитича снизу вверх. Но уступать и прощать гетмана, похоже, подольский князь не собирался.
– А разве не гетман повинен в том, что армия не готовилась к нападению царя? – спросил он. – Разве не он до последнего не верил в войну с Московией?
Кмитич хмурился и молча кивал:
– Тут ты прав, княже. Проморгал Януш московитов.
Что касается письма Михала к Кмитичу, то младший Рад-зивилл взывал о помощи, звал защитить святыню, почитаемую не только католиками и православными, но и многими протестантами, убеждал Кмитича и создать конфедерацию вокруг Януша Радзивилла с помощью своих товарищей. Он писал:
«Уменя есть тан. Точнее, вначалеуменя был сон. С четверга на пятницу. Будто бы ты, в шведской форме, приехал к нам на помощь и разбил огромным молотом одну за другой все эти ужасные пушки. Мюллер после этого снялся и уехал из-под наших стен. Я проснулся и подумал, что сон этот вещий. Ведь ты, в самом деле, беспрепятственно, как человек шведского короля, можешь приехать в лагерь Мюллера и на законном основании взорвать эти убийственные пушки, которые через пару недель камня на камне не оставят от наших стен. Работа чуть рискованная, но именно для тебя, и тебя никто не заподозрит как человека со шведским образованием офицера артиллерии. Я понимаю, что Карл Густав для тебя сейчас твой король. Но я не призываю тебя воевать против него. Всего лишь против этого идиота Мюллера, немецкого наемника, потерявшего разум и все христианское. Спаси нас, спаси Деву Марию, и тебе воздастся! Как тебе мой дерзкий план?»
«План хорош, – усмехнулся заинтригованный Кмитич, читая письмо, – тем более что и форма шведского офицера лежит в сундуке еще с Риги. Только вот как же я брошу гетмана? Как я ему скажу, что и я пошел на сторону поляков? Нет, исключено!» Михал также достаточно неплохо набросал в своем послании изображение тяжелой пушки Мюллера. Кмитич узнал сию пушку, эти орудия он изучал по картинкам во время курсов в Риге. Шведский инспектор рассказывал тогда, что такие пушки, слишком громоздкие и трудно транспортируемые, были в Швеции признаны малоэффективными из-за редкого режима огня. К тому же эти двадцатичетырехфунтовые громадины при стрельбе быстро разрушают лафет и плохо банятся даже специальными введенными для них щетинными банниками, отчего могут происходить самопроизводные выстрелы. Шведы продали эти махины в Пруссию. И вот этот Мюллер, возможно, сам из Пруссии, притащил эти пушки под стены Ченстохово. Судя по листу Михала, ядра этих орудий весьма разрушительны, и шведы, вероятно, зря так уж наотрез отказались от собственного же изобретения.
Михал нарисовал подробный план крепости и ее стен, которые по форме напоминали перевернутую корону с тремя острыми зубцами. Михал отметил на рисунке все тайные ходы, где можно поддерживать связь с защитниками, указал, где находятся обе пушки, что, в принципе, было необязательно. С этим Кмитич разобрался бы сам. Кмитич чувствовал, что засиделся с Янушем, он хотел бы поехать к Михалу, но решил, что правильно будет показать лист гетману. Что скажет гетман, так он, Кмитич, и сделает.
В тот же самый момент Януш Радзивилл ломал голову над тем, как бы отправить Кмитича в Польшу, в лагерь Са-пеги и Гонсевского. У гетмана созрел не менее остроумный план. Он решил, что, пока не запятнано доброе имя Кмитича службой ему, «предателю», Самуэля нужно срочно отсылать в противоположный лагерь. Там Кмитич, по мысли гетмана, должен будет собрать конфедерацию, переманить людей от Сапеги и Гонсевского и двинуться на соединение с Богуславом Радзивиллом, который со своей стороны постарается привлечь шведов к походу на Литву. Главные силы Московии отошли от Вильны. Самое время отбить столицу у врага.
Кмитич полагал, что Януша, скорее всего, расстроит лист его кузена, но гетман, напротив, просиял, когда дочитал до конца.
– Вот оно! – помахал он листом в воздухе. – Сама Матерь Божья тебя призывает ехать в Польшу! Лучшего случая и не придумаешь! Я тебе грамоту отпишу: мол, лучший в Литве специалист артиллерии, доверенное лицо губернатора Ливонии! Комар носа не подточит! Ну, а как ты там эти пушки попортишь, сам разберешься, на месте.
– Пан гетман, – вздохнул Кмитич, – ну а вы как? Только Юшкевич у вас из полковников и остался! Но я постараюсь очень быстро вернуться. Это плевое дело – взорвать две пушки.
– А вот этого не надо, – нахмурился гетман, – тебе возвращаться в Тикотин не стоит. Ты должен остаться там, поехать к Сапеге и Гонсевскому и создать конфедерацию.
– С этими изменниками?! Никогда!
– Так, пан полковник! – чуть ли не рявкнул гетман. – Хоть с самим чертом садись завтракать, коль нужно для дела! Учти, Сапега своим длинным тонким носом очень-очень хорошо чует, откуда сила идет, куда свой зад пристроить. Не зря его герб «Лис» называется. Лис он и есть! Если этот хитрый полоцкий лис там, в Польше, значит, там и собирается большая сила. Ты не должен здесь сидеть со мной в этих болотах. Кто такой Януш Радзивилл нынче? Политический мертвяк! Вот кто! Меня лучше бы сейчас вообще всем забыть! Через неделю или две, вот увидишь, Пашка Великим гетманом будет.
– Добре, – опустил светло-русые космы Кмитич, – будь по-твоему, пан гетман. Мне тогда собираться надо в дорогу. Там, у Михала, похоже, каждый день на вес золота. Я эти пушки знаю.
– И вот еще! – остановил Радзивилл своего полковника. – Расстаться мы должны как враги.
Кмитич молча уставился на Януша. Правильно ли он его понял?
– Как враги? Это еще зачем? – Кмитич удивленно взметнул свои темные брови.
– Для легенды, что ты порвал со мной! Надо, Самуль.
– Хм, – Кмитич смущенно стоял в комнате гетмана, растерянно потирая лоб пальцами, – а как же это мы сделаем, что вроде врагами расстаемся? Я бы не хотел. Просто уехал бы, и все.
– Сапега хитер. Заподозрит. Нужно, чтобы он поверил, что в ссоре мы. К примеру, заяви громогласно, что не согласен с моей политикой, что разругались-де мы. Что возвращаешься под корону Яна Казимира. Я тебя прикажу поймать и убить, к примеру.
– Может, не надо, пан гетман, весь этот спектакль городить? Мы же не актеры, а солдаты!
– Хороший солдат, Самуль, должен уметь быть и хорошим актером. Провели нас Сапега и Гонсевский. Проведем и мы их. Понял?
– Так, пан гетман.
– Вот и прекрасно. А теперь можешь идти. Собирайся в дорогу. Выезжать будешь таййо.
Кмитич покидал расположение гетмана не без чувства облегчения: за два с половиной месяца ему компания Януша Рад-зивилла стала явно в тягость. Нет, гетмана он уважал и был предан ему, но и некоторое недовольство действиями своего командира также накопилось. Бездарное руководство армией в Вильне, когда войско стремительно оставило город, чересчур осторожная и долгая осада Могилева безо всякой пользы… К тому же за последние пару месяцев гетман стал груб и раздражителен, кричал на подчиненных, упек в тюрьму Во-лодыевского и не желал выпускать, часто прикладывался к бутылке, много курил, осунулся, совершенно не воспринимал критики в свой адрес… Правда, с Кмитичем гетман держался всегда сдержанно и спокойно. При этом чувство, что фортуна окончательно повернулась спиной к Янушу, уже давно не покидало Кмитича. Он больше не видел смысла сидения с главнокомандующим без армии за стенами его замков, в ожидании то шведов, то Богуслава, то Божьей помощи. «Не его время сейчас», – думал Кмитич. И, как бы ни ворчал на короля Януш, как бы ни обижался на поляков за бездействие и отсутствие малейшей помощи, Кмитич и тут видел некоторую вину самого Радзивилла. Не он ли так же, как и король, был виновен в полном отсутствии готовности армии к войне с опасным врагом? Да, перед войной гетман официально не являлся Великим гетманом всего войска Речи Посполитой. Но, опять-таки, стоило ли так публично оскорблять короля и польскую шляхту? Прямолинейно? По-солдатски? Так ведь сам же гетман говорит, что хороший солдат должен уметь быть актером, ну или хотя бы дипломатом.
С другой стороны, щемящая тоска не покидала Кмитича, когда он думал о гетмане, словно не увидит он уже больше Януша на этом свете. Вновь и вновь он прокручивал в памяти последнюю минуту их расставания, как они жали друг другу руки, как гетман хлопнул полковника по плечу, как грустно смотрели его голубые припухшие глаза…
– Давай, Самуль, не подведи! – сказал на прощание гетман, и Кмитич, кивнув, вышел из комнаты…
«Не подведи… Увидимся ли еще?» – думал оршанский князь, тяжело вздыхая, покачиваясь в седле, понимая, что прав Януш в одном: он, Великий гетман, нынче политический мертвец, не ему сейчас возглавлять армию и подымать народ на борьбу с захватчиками. Но кто? Сапега? Гонсевский? Или, может, Степан Чарнецкий? Сам Ян Казимир? Может, в самом деле, с Польши начнется освобождение всей Речи Посполитой?
В середине декабря отряд Кмитича, облаченного в белую форму шведского офицера, на взмыленных конях появился в лагере генерала Мюллера.
– Ich ermächtigte der Gouverneur von Livland Herr Magnus De la Gardie [3]3
Я уполномоченный губернатора Ливонии господина Магнуса Де ла Гарды (нем.)
[Закрыть], – заявил Кмитич Мюллеру, протягивая грамоту от Великого гетмана. Генерал был польщен, что такого серьезного человека ему прислал губернатор Ливонии, известнейший в Швеции человек и первый человек в BKЛ. Гордость распирала коричневый мундир на груди Мюллера. Вот теперь он в самом деле разгромит этот дерзкий монастырь. Ну, а защитники Ясны Гуры все больше страдали от частых обстрелов и жалящих штурмов. В крепости от бомбардировок, вылазок и атак врага уже погибло более сорока человек, а раненых было еще больше. И этот скорбный список рос каждый день.
С прибытием Кмитича славяне составили четверть всего корпуса Мюллера: восемьсот чехов, литвин и союзных шведскому королю поляков, которых, к удивлению Кмитича, была чуть ли не половина от всех жителей страны. «Да тут не агрессия шведов, – думал Кмитич, – а скорее гражданская война идет!»
Был в лагере Мюллера и некий польский ротмистр пан Заг-лоба, невысокий, худощавый мужчина со злым взглядом черных глаз из-под вороных бровей. Этот Заглоба раз за разом с остервенением бросался, не боясь пуль, на стены монастыря со своими солдатами, словно католическая святыня была его личным врагом. Однако пули не брали дерзкого ротмистра. Сам же Заглоба абсолютно не общался со своими земляками – ни с поляками, ни с чехами, и лишь с немцами держался на равных. Правда, и немецкие солдаты косо посматривали в сторону Заглобы, не понимая, выслуживается ли тот перед Мюллером или же так ненавидит аббата Кордецкого.
Кмитича Заглоба, видимо, приняв за шведа, встретил вначале вполне доброжелательно, но позже ограничивался лишь короткими ответами и вопросами, не горя желанием общаться с литвинским полковником. Но Кмитичу, впрочем, было наплевать на этого странного темного субъекта. «Интересно, какой он веры?» – думал Кмитич, глядя, как Заглоба после одной из неудачных для солдат Мюллера атак на стену вернулся в лагерь с отрубленной головой кого-то из защитников. Впрочем, Мюллер поступил вполне благородно: он отчитал Загло-бу и велел больше таких языческих ритуалов не совершать.
– Мне не нужны их отрезанные головы! – кричал Мюллер на ротмистра. – Мне нужна их крепость!
– Sie macht einen großen Fehler, General [4]4
Вы совершаете большую ошибку, генерал (нем.)
[Закрыть], – говорил Кмитич Мюллеру, давая шанс прекратить осаду без провокаций со своей стороны, – это ведь священное место не только для поляков. Сейчас все поляки ополчатся против короля из-за нашей осады, – говорил Кмитич, намекая на то, что штурм монастыря лишь вредит авторитету Карла Густава. Но непрошибаемый генерал повторял то же, что он говорил и аббату:
– Dies ist Krieg, Oberst [5]5
Это война, полковник (нем.)
[Закрыть].
Кмитич обошел орудийные редуты и лично осмотрел двадцатичетырехфунтовые пушки. Эти громилы стояли на четырехколесных деревянных лафетах, окованных железными полосками, чтобы предотвратить проникновение сырости и быструю ломку от отдачи при стрельбе. Кмитич видел печальный для крепости результат пальбы из этих мощнейших гаубиц – вся северная стена представляла из себя щербатые дымящиеся руины, кое-как укрепленные защитниками щебнем, землей, песком и бревнами. Такими же побитыми выглядели и здания монастыря, возвышающиеся из-за северной стены. Похожая картина была и на южной стене, где «работала» вторая тяжелая пушка.
Кмитич наладил и переписку с гарнизоном фортеции. Оказывается, в лагере уже был и свой агент – чешский солдат Владислав из охраны, который относил письма оршанского полковника в крепость. Было согласовано, что Варшицкий предпримет вылазку под покровом темноты у северной стены, а Кмитич под шумок постарается взорвать пушку, досыпав в ствол лишнего пороха.
Постоянное мелькание Кмитича на редуте у пушки канонирами воспринималось нормально – пришел чуть ли не первый специалист в Швеции по тяжелым орудиям. Кмитич же вовсю готовил себе «соломки», заявляя, что канониры слишком часто стреляли из этих орудий и в критическое состояние пушки-гиганты могут прийти в любой момент.
– Не удивлюсь, если завтра же эта пушка разорвется, – качал широкополой шляпой Кмитич, – и это произойдет из-за вас, господин генерал! Вы слишком часто отдавали приказ стрелять по стенам. Не забывайте, что в Швеции от этих громил отказались именно из-за их ненадежности.
Шел снег. Белые мягкие снежинки падали из серых туч, покрывая мерзлую землю первым легким снежным покровом. «Вот опять зима, – думал с грустью Кмитич, – и сколько зим еще пройдет, когда все это закончится?»
Гдаба 7 «Подлрок» Святого Николая
Варшицкий не подвел Кмитича, Кмитич не подвел Вар-шицкого, так же как и своего друга Михала и аббата. Во время следующей вылазки и стрельбы у стен монастыря в северном орудийном редуте раздался сильный взрыв. Тут же сдетониро-вал порох, и прогремел следующий, еще более мощный взрыв, взметнув в воздух обломки деревянных заграждений редута, куски глины, языки пламени. Несмотря на то, что Кмитич предварительно отошел на приличное расстояние от огромной пушки, его отшвырнуло взрывной волной шагов на пять-шесть. Как только дым рассеялся, все увидели, что редута не существовало более: лишь дымились обломки укреплений, да торчали два колеса перевернутого лафета пушки. Сам ствол орудия был разорван. И уже через пятнадцать минут Кмитич, весь в глине и мокрый от снега, с запекшейся кровью на губах, руке и на лбу стоял в. шатре напротив сидящего Мюллера, мрачного, как грозовая туча. Сбоку от полковника возвышались два рослых немецких солдата с мушкетами. «Похоже, я арестован», – думал Кмитич, глядя, как зло буравят его темные злые глаза генерала.
– Объяснитесь, господин полковник! – голос Мюллера звучал раздраженно. – Почему, как только вы появились у орудий, у нас произошли неприятности?
– Но я же предупреждал, что пушки в критическом состоянии, – оправдывался Кмитич, нарочито пошатываясь, давая понять, что сильно контужен, хотя чувствовал себя неплохо. Лишь волновался, что его разоблачат. Однако за Кмитича вступился единственный выживший канонир злополучной пушки. Он, также изрядно контуженный, подтвердил, что «герр полковник» советовал всем отойти от орудия подальше, ибо возможно все.
– Хорошо, – кажется, Мюллер полностью поверил Кмитичу, – тогда примите меры, чтобы со второй пушкой этого не произошло! Что нам с ней делать?
– Пока не стрелять из нее. Ствол нужно по максимуму охладить и тщательно прочистить, чтобы удалить лишний порох, который накапливается и дает непредсказуемые взрывы, о чем я говорил ранее. Именно потому шведы отказались от этих пушек.
Да, Кмитичу поверили, но доступ к южному редуту для него был теперь закрыт. Об этом позаботился даже не генерал, а Заглоба, пользуясь своей неограниченной властью в лагере Мюллера. Этот странный своими антихристскими замашками ротмистр, вероятно, что-то заподозрил и велел не пускать на редут литвинского полковника. Правда, согласно рекомендации Кмитича пушка молчала два дня, ее тщательно прочищали, но 20 декабря это орудие вновь возобновило обстрел южной стены, нанеся значительный урон в этом месте. Об этом на следующий день сообщил Михал в записке, которую вновь передал чешский солдат Владислав. Чех, как обычно широко улыбаясь, уж как-то слишком панибратски обращался к оршанскому князю, говоря ему по-польски:
– Hej, Szweda! Ci list [6]….6
Эй, швед! Тебе письмо (польск.).
[Закрыть]
Владислав, неизменно называя Кмитича шведом (не то в шутку, не то всерьез), протягивал в ладони сложенный бумажный квадратик. Кмитич сурово взглянул на чеха, намекая, что здесь не до шуточек, развернул записку. Прочел: «Спасибо за поздравление с Рождеством. К сожалению, три драгоценных кубка у меня разбились. Как здоровье в вашей семье?» – писал Михал. Несвижский князь не мог полностью доверять чеху, поэтому старался писать так, чтобы понимал один лишь Кмитич или же чтобы вообще никто ничего не заподозрил, найдя эту записку. Ну, а оршанский полковник понял все – «Спасибо за пушку. Но у нас уже убило трех человек. Напиши, как обстоят дела с ликвидацией второго орудия». Что мог ответить Кмитич? «Проклятый Заглоба!» – ругался он. Но 22 декабря Бог услышал молитвы Кмитича: в лагерь после очередной атаки принесли бездыханное тело ротмистра. Два польских солдата принесли его на носилках и положили недалеко от шатра Мюллера. На теле Заг-лобы насчитали три пулевых ранения: одна пуля вошла в плечо, вторая пуля угодила в левый бок, а третья – в спину, прямо между лопаток. Эта третья пуля, по всей вероятности, и стала смертельной, ибо две другие пули, похоже, лишь ранили этого мерзавца. Кмитич понял, что в опостылевшего жестокого командира стрельнул кто-то из своих. Польские солдаты лишь мрачно усмехались в усы, глядя, как негодует Мюллер. В тот же день вечером Кмитич передал через Владислава ответ Михалу: «В Со-чельник, когда сядет солнце, Святой Николай в чулке принесет подарки даже плохим детям». Сие означало, что вечером 24 декабря рванет и вторая пушка. По меньшей мере, Кмитич на это очень надеялся. А про чулок он нисколько не соврал: насыпал пороха в два длинных чулка, спрятал их в полах длинного плаща и отправился «осматривать орудие», до этого на всякий случай предупредив Мюллера:
– Знаете, господин генерал, что пан Заглоба, царство ему небесное, меня не пускал на южный редут? Я и понятия не имею, в каком там состоянии пушка. Мою рекомендацию Заглоба исполнил лишь наполовину…
Мюллер ничего не ответил. Кмитич прекрасно понимал, что если его план сработает, то нужно будет срочно уносить ноги из лагеря в один из потаенных ходов крепости. Глупо было рассчитывать на то, что его, Кмитича, не арестуют после второго взрыва. «Не такой уж дурак этот Мюллер», – думал Кмитич. Поэтому в монастырь вместе с чешским солдатом ушла и такая записка: «Ждите у южной двери».
* * *
Осадное положение монастыря как нельзя лучше ложилось на строгий предрождественский пост Сочельника, либо Вигилии – бдение. В монастыре по этому поводу готовили лишь сочиво – сваренное с медом пшено и ячменные зерна.
Вот уже пришла полнота времен,
Когда Бог Сына Своего
Послал на землю.
– пели монахи. Днем прошло очередное богослужение. И не только по наступающему Рождеству, но и по девяносто шести погибшим от обстрелов, атак и умершим от ран защитникам Ясной Гуры – страшные потери для маленького гарнизона Ченстохово. С первой вечерней звездой пост Сочельника закончился. В этот момент Михал отправился с подзорной трубой на стену, предупредив всех, чтобы ожидали Кмитича у южных тайных дверей. Всем стрелкам приказано было быть наготове.
– Ничего не видно! – ругался Михал, осматривая редут в подзорную трубу. Сплошная темень. И вдруг… Яркая вспышка озарила все вокруг, как в майскую грозу. Громкий разрыв, словно раскат грома, тут же последовал за вспышкой.
– Огня! – крикнул Михал. Пушки и мушкеты защитников заговорили. Варшицкий с группой всадников вышел из ворот крепости, чтобы прикрыть Кмитича, который в эту минуту должен был бежать из неприятельского лагеря. Все сработали на отлично. Кмитичу не пришлось стучаться в двери – польские всадники подобрали его раньше. Михал радостно бросился навстречу другу, едва люди Варшицкого ввалились шумной толпой в двери, поддерживая Кмитича, всего в снегу, мокрого, но со счастливой улыбкой.
– Постой, – Кмитич выставил вперед руку, не давая Ми-халу обнять себя, – лучше не трогай меня! Кажется, я сломал ребра и руку… – и тут же улыбнулся:
– Витам вшистких! (Всех приветствую! – польск.)
Кмитич рассказал, что его вновь швырнуло ударной волной, причем сильнее, чем в прошлый раз. Полковника спасло лишь то, что за несколько последних дней намело сугробы, и снег смягчил удар о землю.
– Если бы не снег, я сломал бы все кости, – улыбался Кмитич.
В монастыре все ликовали. Вот теперь пришло настоящее Рождество! Кордецкий велел принести из погреба бочонок красного вина, и все на славу повеселились. Кмитича осмотрели лекари – он в самом деле сломал два ребра и сильно растянул руку – Кмитич висел на одной руке на стволе пушки, пока закладывал туда носок с порохом. Полковнику-герою прописали несколько дней строгого постельного режима. Но выпить бодрящего вина ему, тем не менее, разрешили. Даже настаивали на этом.
Мюллер так ни о чем и не догадался. Генерал посчитал, что пушка взорвалась по тем самым причинам, о которых ранее упорно твердил Кмитич. Исчезновение литвинского полковника, как и исчезновение всех его людей, генерал Мюллер списал на боязнь ответственности за неисполнение своих профессиональных обязанностей.
– Чертовы славяне, – ворчал Мюллер.
Он созвал срочное совещание.
– Что делать будем? – спрашивал генерал, угрюмо осматривая своих подчиненных. – Без тяжелых пушек мы до Нового года крепость точно не возьмем. Похоже, что мы застряли здесь надолго.
– Давайте снимать осаду, герр генерал, – предлагал чешский полковник, – нам тут не везет. Вероятно, Матерь Божья не желает нам помогать, а помогает полякам.
Мюллер согласился.
25-го числа в лагере немцев шли молебны и празднование Рождества, а утром 26-го Мюллер с двумя офицерами под белым флагом вновь подъехал к стенам монастыря. К нему опять вышел Кордецкий, выказывая на лице саму любезность.
– Хорошо, господин аббат, – с насупленным видом говорил Мюллер, – мы снимем осаду, но требуем за это выкуп в размере 60 ООО талеров.
– Пан генерал! – Кордицкий всплеснул руками с видом крайнего огорчения. – Мы бы с радостью расплатились с вами, потребуй вы эту сумму в самом начале! Почему же вы этого сразу не. сделали? Но сейчас, когда у нас погибло девяносто шесть человек, в их числе пятнадцать братьев монахов, когда у нас чудовищные разрушения, то нам эти деньги как воздух нужны для восстановления монастыря. Я прошу прощения, но выделить такой суммы мы вам не можем…
27-го числа Мюллер не солоно хлебавши снял осаду Он и сам не знал, какую пользу принес Яну Казимиру и какую медвежью услугу оказал Карлу Густаву своим необдуманным поступком с осадой Ясной Гуры – возмущенные поляки брались за оружие и шли в лагерь к польскому королю, чтобы выгнать захватчиков из страны. От шведского короля уходили многие польские союзники.
Кмитича терзали дурные предчувствия по поводу Януша Радзивилла, он рвался вернуться в Тикотинский замок, куда, по слухам, отправился с целью захвата Павел Сапега. Но и Михал, и аббат повторяли, что пану полковнику нужно для этого хотя бы чуть-чуть подлечиться. И в самом деле, сидеть в седле Кмитичу было еще тяжело. К тому же он растянул ногу.
– Я и сам волнуюсь по поводу Януша, – говорил другу Михал, – наверное, поеду с тобой. Не нравится мне все это. Сапега точит зуб на него. А все из-за этой проклятой гетманской булавы! Как бы Сапега там дров не наломал…
В конечном итоге Кмитич решил встретить Новый год в монастыре вместе с Михалом, но, как только заживет бок, быстро гнать коня в Тикотин.
Заканчивался еще один тяжелый год войны, 1655-й. Как хотелось Кмитичу встретить Новый год с Алесей в Россие-нах или в Кейданах! Но пока что под бой часов, извещающих о конце старого и начале нового года, компанию ему составляли Михал и гостеприимный аббат, а также не прекращающие хвалить Кмитича Станислав Варшицкий, Петр Чарнец-кий и другие шляхтичи. Несмотря на то, что почти всю ночь Кмитич думал об Алесе, под утро, когда он уснул крепким солдатским сном, ему приснился Януш Радзивилл. Великий гетман выглядел так, как когда-то впервые запомнился Кмитичу – тридцатитрехлетним паном, веселым и бодрым. Именно в возрасте Христа Кмитич впервые лицезрел Януша – будущего Великого гетмана. Во сне гетман в белоснежном кафтане счастливо улыбался в пшеничные усы, а сам Кмитич сидел в седле в строю гусар, готовых к бою.
– У меня уже другая армия! Меня ждут! Прощай, полковник! Не подведи здесь! – почему-то светился радостью Януш, разворачивал своего белого арабского скакуна и устремлялся куда-то вдаль.
– Пан гетман! – кричал ему вслед Кмитич. – Как же мы? Как же я без вас?! Вернитесь! Вы всем нужны!
