Текст книги "Князь... просто князь (СИ)"

Автор книги: Михаил Ланцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Хитрые?

– А как иначе? Они ведь промеж вас живут. Так?

– Так.

– И ежели на вас нападут, то мне придется идти вас защищать. Ну и их заодно. Только вы кровиночку свою выставлять станете. А я снаряжать да в бой водить. А они у нас на горбе с ветерком кататься станут. Ой молодцы!

Тишина.

Старейшины переваривали услышанное.

– Я этому Мокше зубы повыбиваю, – тихо, но веско произнес один из старейшин.

– Вам только промеж себя еще переругаться не хватало, – мрачно заметил Ярослав. – Ненужно выбитых зубов. Просто все, кто не хочет защиты, пускай отселяется и живут отдельно. Я бы их на вашем месте расселил вокруг своих земель, чтобы враги их грабили в первую очередь. И только потом до вас доходили.

– И то дело, – криво усмехнувшись, процедил другой старейшина.

– Когда прибудут рекруты?

– По осени. Как урожай соберем. С ними корма и пришлем.

– Хороший урожай ожидаете?

Но ответа не последовало. Они вышли из-за поворота и прошли к крепости, которую самым энергичным образом строили. Поэтому весь разговор теперь крутился только вокруг нее.

Ярослав, не мудрствуя лукаво, решил воспользоваться проверенным временем решением. А именно римским каструмом[1], который и расположил на изгибе поймы левого берега Днепра, чуть южнее Гнезда.

Данный каструм представлял собой квадрат сто двадцать на сто двадцать метров. Примерно. Что давало протяженность стен в неполные пятьсот метров и чуть меньше полутора гектаров площади. Немного. Но достаточно для текущего поселения Гнезда. С запасом.

Конструкция стен была простой и очень примитивной.

По внешнему периметру был отрыт ров шириной два метра и такой же глубины. Вынутый из него грунт был сложен в вал по его внутреннему периметру. А сверху на этом валу располагался частокол высотой в два метра, перехваченный по верхней кромке тесаным замком, не дающего возможности выворачивать бревна накидыванием петли. С внутренней стороны стены – боевая площадка. Обычные мостки для воинов, позволяющие им и из лука стрелять, и пращой работать. То есть, широкие и довольно просторные.

Так что стена получалась – проще не придумаешь. Однако для данного времени и места – очень внушительная и обстоятельная. Во всяком случае, штурмовать такую без метательных машин большая проблема.

Башни были. Аж четыре штуки. И стояли они, как и положено – по углам каструма. И опять-таки ничего особенного – обычные деревянные четырехугольные срубы с боевой площадкой, прикрытой парапетами из толстых тесаных досок.

Ворота тоже были. И тоже, как и положено для самого затрапезного каструма – четыре штуки. Они располагались в центре пролета каждой из стен. Тоже срубы, только утопленные в вал и с боевой площадкой сверху, а также подъемным мостом, что в закрытом виде укреплял распашные створки ворот.

Все просто. Все грубо. Все максимально примитивно и с минимальной конструктивной сложностью.

Разумеется, к моменту прихода старейшин крепость не была закончена в полном объеме. Но работы велись и велись энергично. А учитывая относительно небольшие размеры каструма – готовность была в целом достаточно высокой. Поэтому часть привлеченных к строительству людей занималось возведением внутренних построек.

– А это что? – Спросил один из старейшин, указав на длинный одноэтажный деревянный барак.

– Казарма.

– Что?

– Мне где-то нужно будет поселять людей. Поэтому я решил сделать казарму. Во всяком случае, на первое время, пока не наберу кирпича на более серьезные постройки.

– Покажите? Ведь вы для некрутов этот длинный дом поставили?

– Рекрутов.

– Да-да, для некрутов, – снова исковеркал слово старейшина.

– Да, для них. – Покачав головой, произнес Ярослав. – Пойдемте.

Они подошли к крыльцу, которое немного возвышалось над уровнем земли. Так, чтобы дождевая вода в случае чего не затекала внутрь. Поднялись на три ступеньки и вошли внутрь.

Предбанник. Небольшое помещение с топкой печи и складом дров. Следом за ним – комната дежурного.

Дымоход от печи был проложен по полу. Прямо по центру этого длинного барака, слегка утопленного в землю таким образом, что его можно было трактовать как полуземлянку. То есть, выступал своего рода тепловой хордой, проходящей через все помещение и выходящее трубой на улицу с другого торца. При этом он шел заподлицо с землей.

Рядом с трубой дымохода располагался воздухозаборник системы вентиляции. С задвижкой. Ничего особенно сложного Ярослав не делал, творчески переработав и «адаптировав на местность» конструкцию «ветряных башен» из жарких регионов бывшей Римской Империи. Обычная труба, к которой снаружи крепился деревянный короб с очень интересной конструкцией наверху. Там был флюгер, который разворачивал деревянный патрубок воздуховода в потоке воздуха так, чтобы у его среза всегда создавалось разряжение. Это работало как воздушный насос, выкачивающий воздух из помещения на улицу. Труба достаточно большого диаметра и высоты позволяла обеспечивать вентиляцию даже при очень слабом ветре, а задвижки воздухозаборника не давали устраивать жуткие сквозняки при сильном ветре.

Для размещения людей была применена секционная система с откидными нарами в два яруса. Только секции были не закрытые. Из-за чего весь длинный дом казарм напоминал этакий огромный плацкартный вагон. А чтобы воздух в этих секциях не застаивался, у каждой из них было небольшое духовое окошко с задвижкой. Это в целом улучшало и без того неплохую вентиляцию помещения, делавшего его сухим и комфортным. Были и запасные места для экстраординарного размещения людей. В проходах. Там была предусмотрена система крепления гамаков. Постоянно в них спать, понятное дело, спина сломается, но какое-то время можно было потерпеть. Все лучше, чем на полу. Для личных вещей обитателей имелась целая подвесных сетчатых полок-антресолей. С мебелью пока была сложность, поэтому так.

Освещение этих казарм производилось подвесными светильниками фитильного типа, работающих на древесном спирте. Не бог весть что. Но мягкий полумрак с довольно неплохой видимостью объектов вполне получался. В комнате дежурного освещение было намного лучше – там даже читать-писать можно было нормально. Но хорошо освещать всю казарму Ярослав себе пока позволить не мог.

– Интересно, – произнес старейшина, осмотрев данную постройку.

И ему вторили остальные, впечатленные сооружением, расспрашивая обо всем подряд. Особенно их впечатлял пол. Он ведь был не земляным, а деревянным. Ярослав специально этим озаботился. Тесаные доски – та еще проблема в изготовлении. Но это делало пол сухим и теплым, если начать протапливать помещение. А эту казарму уже отапливали, несильно, просто чтобы все просохло и осело.

Долго… очень долго… практически весь день старейшины бродили по каструму, суя свой нос всюду. Их интересовало все. И укрепления. И жилые помещения. И общественный туалет. И водонапорная башня, которую пока еще только строили, используя под нее те кирпичи, что Ярослав заготавливал на замок. И единая столовая, при входе куда стояли умывальники. И так далее.

– Зачем ты им все показывал? – Спросила Кассия, когда гости ушли. Она ведь сопровождала своего сына в формате этакой свиты. Как и ее греки.

– А ты думаешь, это было неправильно?

– Думаю. Они теперь знают, каковы твои укрепления изнутри.

– И это хорошо.

– Хорошо? – Удивился один из греков-монахов с самым прищуренным взглядом.

– Я расскажу маленькую притчу, – усмехнувшись, произнес Ярослав. – Когда-то у одной большой страны, населенной множеством людей, был маленький беспокойный сосед. Он воевал с ней и создавал массу беспокойства. Надрывался, но никак не желал уступить и найти способ договориться. Но все когда-то заканчивается. Большая страна устала от выходок своего соседа. И завоевала его. И когда лидера этой страны везли в столицу через все бесконечные поля и леса большой страны, через ее многолюдные города… он осознал, что в его борьбе не было смысла. Он не мог выиграть. Никак не мог. – Сказал Ярослав, завершив рассказывать своим слушателям историю Шамиля из времен Кавказской войны. Адаптированную, разумеется.

– И в чем смысл притчи?

– В том, что иной раз рассказать секреты бывает полезнее сохранения тайны. Это – дикие племена. Они все мерят по своим обычаям, по своему разумению. И в их головах места для подобных укреплений нет. Они не знают, что это такое и какие преимущества дает. А потому не учитывают в своем поведении.

– Это не всегда правильно, – тихо возразил мужчина в рясе.

– Вы думаете?

– Они могут поставить и себе такой же.

– Это исключено. Вы упускаете из вида то, на каком уровне развития общества они находятся. У них даже племенных союзов сейчас нет. Знать не выделилась толком. А большая часть племенной аристократии – случайные люди с очень небольшими правами и возможностями. Я – могу построить, потому что у меня есть ресурсы, воля и права. А они – не могут, даже если захотят. Даже если начнут – передерутся.

– Вы излишне оптимистичны.

– А вы, Никифор, совершаете обычную ошибку. Вы вкладываете свои мысли в голову врага и думаете, что он рассуждает также, как и вы, и знает тоже самое, что и вы. И если сталкиваетесь с чем-то незнакомым, пытаетесь не познать эту новизну, разобравшись с тем, что она на самом деле. А просто придумываете более-менее удобное объяснение. Но ведь вас отправили за мной шпионить не для этого, не так ли?

– Шпионить? – Неподдельно удивился Никифор.

– А разве вы здесь не для этого?

– Я здесь, чтобы нести свет истинной веры в души этих несчастных.

– Тогда почему вы постоянно все вынюхиваете? Вас подсматривать поставили, а вы подслушиваете. Как это понимать?

– Вы ошибаетесь, – нахохлился Никифор.

– В самом деле? Ну а что? Неплохая стратегия. Вы, видимо, знаете, что во все времена наказывали только за одно преступления – за то, что ты попался. И отягчающим вину обстоятельством было то, что ты признался. Поэтому так и отрицаете свою вину с наглым видом.

– Но на мне нет никакой вины!

– Вот я и говорю. Главное – отрицать все до последнего.

– Но…

– Прекратите, – вяло махнул Ярослав рукой. – Я доверяю священникам не больше, чем голодному волку в овчарне. Поэтому за каждым вашим шагом следили. О каждом вашем разговоре. С кем. Когда. В каких обстоятельствах. И так далее. И то, чем вы занимались называется разведывательная деятельность или шпионаж.

– Сын мой, – презрительно скосившись на Никифора, произнесла Кассия. – Откуда у тебя столько недоверия священникам?

– Симфония.

– Что симфония?

– Греческая церковь держится симфонии, то есть, согласия с властями светскими. Придерживаясь той светской силы, которая сильнее. Права или нет – не важно. Главное – доминирующая сила. А значит, что? Правильно. Она предаст тебя в любой момент, обслуживая сиюминутные интересы политического момента. Ведь церковь всегда на стороне власти. Беда лишь в том, что кто именно власть определяется не правом и законом, а банальной, тупой силой. Сейчас они, – кивнул Ярослав на священника, – служат Вардану и, очевидно, шпионят на него. Но достаточно тому оступиться, и они первые воткнут кинжал в его спину, чтобы услужить его противнику. Если, конечно, церковь посчитает, что этот противник сильнее. Понимаешь? У церкви нет твердых постоянных союзников и убеждений. У церкви есть только постоянные интересы. Ее интересы. Для церкви это хорошо. А для меня – плохо. Потому как доверять организации, которая ведет такую политику, я не готов.

– Мне кажется, что ты сгущаешь краски, – покачала головой Кассия.

– Я не занимался шпионажем, – как можно более искренне произнес Никифор. – Церковь не опускается до такого.

– И что же ты делал?

– Мне было интересно узнать, чем живут обитатели этого городка, чтобы найти путь к их сердцам. Чтобы привести их к свету истинной веры.

– Очень интересно. Но вот беда – расспрашивал ты их так или иначе обо мне или о моих делах, или о тех, с кем я веду дела. Странно, не правда ли?

– Но с чего ты это взял?

– Хочешь узнать, как за тобой следили?

Тишина. Но по лицу видно – хочет.

– Не скажу. Как ты сам заметил, не все секреты нужно раскрывать. Если я расскажу тебе, то потеряю это преимущество. Потому как ты, в отличие от дикарей, сможешь воспользоваться этими знаниями. И обернуть их против меня.

– Я не враг тебе!

– Но и не друг.

– Ты родич Василевса! Мы никогда…

– Прекрати! – Рявкнул Ярослав. – Не заставляй меня думать о том, что ты дурак. Я родич покойного Василевса, которого сменил на престоле правитель из иной династии. То есть, строго говоря – я конкурент на престол. Хочу я этого или нет, но желающих сыграть на этом – достаточно. Даже без моего участия. И церковь тоже игрок. Что же до родичей – то в правящих домам родич – это твоя опора, твоя надежда и твой злейший враг. И надо быть идиотом, чтобы этого не понимать. Или держать за умственно неполноценного того, с кем ты беседуешь.

– Я думаю, что ты попали в искушение Лукавого. Такое думать о матери-церкви грешно.

– В самом деле? – Спросил Ярослав. Подошел ближе. Вплотную. Вынуждая Никифора отступить. Шаг. Еще. Еще. Быстрое движение и рука Ярослава уходит в складку рясы, в которой оказывается прорезь. Секундой спустя она вылезает оттуда с кинжалом. – Тогда зачем тебе вот это?

– Это? Это для защиты!

– Ты так боишься предстать перед Всевышним?

– Я…

– Уйди с глаз моих долой, лицемер. С первым же кораблей отправишься в Империю. И передай, чтобы таких балбесов ко мне больше не присылали. – Произнес Ярослав и бросил кинжал в пыль. После чего развернулся и пошел в сторону усадьбы.

– Сынок, – шагов через десять произнесла Кассия.

– Ты со мной, мама?

– Никифор на меня работает.

– Очень смешно. Но я не в настроении шутить.

– Но я не шучу.

– Тогда, скажешь он по твоему приказу зарезал твоего старого слугу? Предварительно расспрашивая о том, с кем ты состоишь в переписке. М?

– Что?!

– Вот этим вот кинжалом. А труп бросил в лесу, чтобы его ночью волки обглодали. Таким мы его и нашли, не так ли? И едва опознали.

Кассия медленно повернулся к Никифору. Молча.

Тот попятился. И на лице его проступил ужас. Видимо во взгляде Кассии было что-то такое, что ему совсем не понравилось.

– Мама, хватит, – жестко рявкнул Ярослав, отчего Кассия вздрогнула. – Этот мерзавец служит не тебе и не мне. И убивать его не стоит. Его жизнь не стоит и затертого асса[2], но его жизнь не принадлежит ему. Хотя, поверь, мне уже не раз хотелось отправить его хозяину голову этого мерзавца отдельно от тела. Засолив, к примеру. Он ведь не только шпионит, но и дрязги разводит в поселении. Всячески настраивая жителей друг против друга.

– Не жителей! Языческих жрецов!

– Среди которых моя супруга, мерзавец. Моя супруга. Ты жив и здоров, только потому, что она не пострадала. А ведь ты пытался организовать покушение на нее. ТРИЖДЫ! И если бы я о том не узнавал вовремя, то она погибла бы. Причем один раз – с моим ребенком на руках.

– Она язычница! Она не верит в истинного бога!

– Она – мать моих детей!

– Она погань бесовская! И помет ее поганый! И его тоже следовало бы извести! А тебе, нобилиссим[3], нужно взять в жены достойн… – оборвался на полуслове Никифор. Потому что Кассия, подняв его кинжал просто и бесхитростно вонзила его ему в голову. Снизу-вверх. Он ведь как раз отвлекся на перебранку и не обратил внимания на ее движения.

– Мама! Ну зачем?

– Он убил моего слугу. Он покушался на мою невестку и моих внуков. – Холодно произнесла она. – Он не мог после этого жить. Сохранив ему жизнь, мы показали бы, что слабы. Ты не жил при дворе, а я жила. Такое – не прощают. А все что нужно передадут те, кто прибыл с ним. – Сказала она и взглянула на двух бледных священников. Тех самых, что не так давно пытались вместе с Кассией отговорить Ярослава от попыток заключить союз с пиктами. И те энергично закивали.

[1] Каструм (лат. Castrum) – распространенный во времена античности тип римского военного поселения, военный лагерь. Благодаря каструмам Римская империя смогла утвердиться не только в прибрежном Средиземноморье, но и покорить ряд внутренних регионов Европы. На месте бывших каструмов возникли многие современные города Южной и Западной Европы.

[2] Асс – мелкая медная монета Древнего Рима, оставалась в какой-то мере в обороте и во времена Византийской Империи. Во всяком случае, в IX веке она еще ходила по рукам.

[3] Нобилиссим – в описываемый период (с IV по конец IX века) присваивался членам августейшей фамилии. То, что Никифор назвал Ярослава нобилиссим, значит, что он считал его настоящим сыном Феофила, пусть и бастардом, что для Византии значило немного.

Глава 5

861 год, 24–28 августа, Гнездо

Снова шел дождь.

И Ярослав снова сидел в своей старой усадьбе. Поближе к печи. Потому что ему было мерзко, душно и зябко.

Укутавшись он вышел на боевую площадку башни. Чуть-чуть проветриться. Оттуда хорошо было видно рыбачка, что уныло греб веслами под этим мелким, изматывающим дождиком. А мрачные серые тучи тихо плыли где-то далеко в небе, беспрестанно протекая на людей этот прохладной жижей.

Ярослав поежился и чихнул. Нехорошо так чихнул.

– Проклятье… – тихо прошептал он, понимая, что его горло першит, а он, судя по всему, температурит. То ли продуло, то ли еще чего.

Он безумно не любил болеть в этой эпохе. Ведь антибиотиков или каких-нибудь противовирусных препаратов здесь не было. Антисептиков особых тоже. Вообще ничего толком не имелось. Поэтому он постоянно опасался воспаления легких или еще каких-то мерзостей.

Еще и Пелагея свою шарманку заладила. Он как заболевал, что случалось редко, она начинала его склонять к каким-то ритуалам. Лечебным, безусловно. В этот раз она даже попыталась что-то провести, из-за чего едва не получила по шее. В общем – поругались. И самочувствию это совсем не помогло. Ему стало намного хуже. Видимо из-за того, что перенервничал.

Жар усиливался.

Хотелось раскрыться, но как только он скидывал лишнюю одежду, его начинал колотить озноб. Таким он и лежал – мокрым от пота и разгоряченным от температуры. Мерзко и отвратительно. Еще и в голове каша. Слабость. Хрипы.

Он уснул с огромным трудом. Под утро. Скорее отключился от усталости, чем уснул.

Напоследок отгоняя не только языческих жрецов, но и не менее диких служителей христианства. Кассия шепотом говорила об отравлении, но Ярослав лишь отмахивался.

– Мама, у людей в этой эпохе нет ядов, которые могут спровоцировать простуду, – вяло бормотал он. – Да и через тысячу лет не появятся. Максимум – штамм какого-нибудь опасного вируса в высокой концентрации. Но откуда ему здесь взяться? Люди пока не умеют его получать… И еще очень долго не научатся…

Продолжал болтать он под выпученным от удивления взглядом мамы… и какого-то грека рядом. Потом она говорила про сглаз и порчу, но парень опять отмахивался. И так далее. Пока, наконец, не отключился, окончательно обессилив.

Казалось бы, уснул… но на самом деле провалился в беспамятство. Жар усилился. Начался бред и какие-то метания. И продлилось это дня два с гаком. Все это время ему грезились странные обрывки воспоминаний. Из его жизни. Да. Но настолько лихо выкрученные и странно слепленные, что ужас. Он пытался успокоить их. Вогнать в спокойное русло. Но получалось плохо. Они раз за разом вырывались из-под контроля. А главная беда – это то, что все постоянно крутилось. Такого чудовищного «вертолета» он не ловил никогда. Самые страшные пьянки таким ужасом не заканчивались.

Но вот наступило утро 28 августа 861 года и Ярослав открыл глаза.

В комнате было душно. Ужасно душно. Буквально не чем дышать.

В дали горела лампадка среди огарков свечей. Там же тлел фитилек вполне обычной уже для поселения глиняной фитильной лампы, работающей на древесном спирту. Видимо ей пользовались. И это, кстати, неплохо объясняло духоту.

Он медленно откинул одеяло, придавленное сверху теплыми шкурами. Теплыми, но пованивающими слегка. Как, впрочем, и обычно. Вопросами выделки и дубления он почти не занимался, да и не знал ничего толком, кроме того, что в наростах на дубовых листьях есть дубильные вещества, как и в его коре. Но что со всем этим делать дальше – он был без понятия… это был не тот раздел химии, который его интересовал…

Ощущения во всем теле были странные.

Легкость и слабость. Легкий холодок на сплошь вспотевшем теле. Но в голове была ясность и хрипов не ощущалось. Ярослав специально вздохнул несколько раз поглубже, проверяя это. Воздух совершенно удушливый. То да. Но в помещении, где непрерывно жгли свечки да лампадки иного быть и не могло. Особенно если оно маленькое и не проветривается.

Ноги держали не очень хорошо. Но он встал и попытался пройтись.

В уголке комнаты стояла церковная тумба. Однако вместо ожидаемой псалтыри, так оказались исписанные листы бумаги и чернильница с перьями. Наш герой поворошил эти записи и обомлел.

– Они что, мой бред записывали? – Тихо прошептал он, разглядывая эти бумаги. Тут даже фрагменты из «Колхозного панка» Сектора Газа имелся… и целый припев из «Ночи перед Рождеством» от того же исполнителя. Да и вообще много всего другого, преимущественно на русском языке XXI века, довольно сильно отличавшегося от древнерусского IX века. Не столько грамматически и семантически, сколько по звучанию. Ведь падение редуцированных гласных еще не произошло, как и прочих процессов трансформации, характерных для более поздних эпох. Поэтому для неподготовленного человека вполне обычные слов, существовавшие и в XXI веке примерно в том же виде, были бы малоузнаваемы. Та же, насквозь посконно-исконная «русь» звучала в те времена как «руосе». Примерно. Потому что последняя гласная была сверхкраткая и произносилась в виде призвука. То есть, потребовалось бы весьма немало усилий, чтобы это слово опознать. Да и то – больше налегая на контекст, который сплошь состоял из таких вот неожиданностей. Но, с горем пополам, при определенном желании разобрать можно было бы. И это – нам. Для автохтонных носителей древнерусского языка в IX веке подобная речь Ярослава была совершенной тарабарщиной. Тем более для тех, для кого восточный извод общеславянского языка не был родным…

Он бредил преимущественно на русском, но не значит, что только на нем. Суля по записям он активно озвучивал фразы на самых разных языках. Даже что-то на японском мелькнуло. Не все из этих языков Ярослав знал. Ну так и что? Кое-какие фразы он мог знать и так. Поэтому в целом его речевой поток был удивительным бредом для местных. Точнее даже не бредом, а речью на незнакомом языке. Совсем незнакомом, хотя какие-то отдельные фрагменты и слова должны были быть им понятны или как-то созвучны с чем-то знакомым.

Тихие шаги за стеной.

Ярослав замер. Тихо смочил пальцы слюной и потушил сначала светильник, а потом и лампадку. Из-за чего помещение погрузилось в густую полутьму. Какой-то свет пробивался только из крохотного духового окошка, прикрытого почти полностью.

Скрипнула дверь.

Вошел какой-то мужичок в рясе с небольшой пачкой чистой бумаги.

Наш герой прямо скривился от раздражения.

Он эту бумагу вырабатывал кустарным образом[1]. И каждый лист был на пересчет. Потому что шел для дела. В первую очередь для дневниковых и рабочих записей. А тут такое баловство. Дневник тоже может показаться баловством, но не в ситуации с Ярославом, который старался фиксировать как можно деталей и нюансов, чтобы потом их обдумать и попытаться выделить тренды в происходящем. Он бы без этих дневников точно запутался в особенностях взаимоотношений между всеми этими многочисленными люди в городище и племени. На каждого ведь, более-менее значимого, там была характеристика. Считай не дневник, а зародыш работы особиста с опорой на открытые источники…. А тут переводить ценнейшую бумагу на записи всяких бредней…

– Ох ты Господи! – Тихо прошептал этот человек в рясе на греческом и перекрестился, невольно отпустив дверь и оказавшись в густом полумраке. Ведь он заметил совершенно пустую постель и потухшую лампадку.

– Бог тебе здесь не поможет… – тихо произнес раздраженный Ярослав, скользнув вдоль стены и зажав ему рот рукой. На греческом сказал. Чисто. Правильно. И очень удачно.

Бедный деятель в рясе отчаянно закричал, несколько раз дернулся и начал оседать на пол. И сразу же зажурчало, запахнув характерно.

Ярослав раздраженно отпихнул малахольного, отчего тот рухнул на тесаные доски и, подняв ценную чистую бумагу, положил ее к записям. Чтобы растекающейся лужей мочи не подпортило.

Крик был приглушен, но его все равно услышали. Как и звук падающего тела. Поэтому, когда Ярослав открыл дверь, у нее уже находилось пара дружинников и Кассия.

– Что это за малахольный?

– Кто?

– Этот. Слабый духом. Чуть что – в беспамятство. И зачем вы бумагу переводите на всякие глупости?

– Сынок, ты себя хорошо чувствуешь? – С участием спросила Кассия, хотя в ее голосе чувствовался какой-то подвох. Неуверенность что ли. Да и дружинники смотрели на Ярослава странно. Кстати, дружинники были из греков, что ему оставили. Мама явно не доверяла остальным.

– Что случилось? – Раздраженно спросил он.

– Ты… ты ведь себя хорошо чувствуешь?

– Хочу до уборной и поесть. А еще уже подышать воздухом. Кто вообще додумался в таком маленьком помещении столько свечей жечь? Вы меня прокоптить хотели?

– Сынок… – тихо произнесла Кассия. – А где твой крест?

– Крест? – Удивился Ярослав и посмотрел на свою грудь. – Нет. Странно.

Она медленно подошла и неуверенной рукой перекрестила нашего героя. Он чуть наклонился к ней и голосом заговорщика спросил:

– Дымлюсь?

– Ты шутишь?!

– А ты?

– Я?

– Кто догадался записывать тот бред, что я в беспамятстве болтал? Зачем вы на это ценную бумагу переводили? Я каждый лист берегу, а вы на глупости сколько их перевели!

– Ты так странно говорил…

– Я ядреный как кабан, у меня есть мой баян, я на нем панк-рок пи**ню, не найти во мне изъян? – Произнес на современном русском языке Ярослав.

– Да-да. Очень похоже. Что это?

– Грубоватые стихи.

– Твои? На каком это языке?

– На этом языке еще никто не говорит.

– Что? Я не понимаю.

– А и не нужно. Вот сюда, – постучал он себя по голове, – лезть не нужно. Это может быть опасно.

Кассия промолчала, подозрительно скосившись на сына.

Пауза затягивалась.

– Так это правда?

– Что именно?

– Мне шепнули, что тебя воспитывали атланты.

– Я не хочу об этом говорить.

– Но ты мой сын!

– Поэтому и не хочу. Ты слишком любопытна и будешь задавать много вопросов. Вряд ли чего-то поймешь и очень может быть потеряешь веру. Ты хочешь потерять веру? Не думаю.

– А ты разве не веришь в Бога?

– Конечно верю, – после небольшой паузы соврал Ярослав. – Но потому и знаю, насколько тяжело тебе будет принять многие мои слова. Все будет совсем не так, как ты привыкла слышать и видеть. Мир переворачивается с ног на уши, но многие непознаваемые ранее вещи становятся обычными.

– Я справлюсь, – нервно произнесла Кассия.

– Не уверен. Подумай, готова ли ты принять, что человек в современном его виде появился более чем сто пятьдесят тысяч лет назад[2].

– Но этого не может быть! – Воскликнул один из священников, что стоял с ней рядом. – Мир сотворен шесть тысяч триста шестьдесят девять лет назад!

– И кто тебе это сказал? – Спросил Ярослав с усмешкой. – Такие же неучи, как и ты?

– ЧТО?! – Вскинулся священник, но Кассия его остановила жестом руки, и он безропотно подчинился.

– Эта планета, – топнул Ярослав ногой, – появился более чем четыре миллиарда лет назад. Ты знаешь, что такое миллиард? Нет. Это тысяча раз по миллиону. Что такое миллион тоже не понимаешь? Это тысяча раз по тысячи. Удивлен? Видел когда-нибудь древние кости, которые превратились в камни? Это древние животные, некоторым из которых может быть десятки миллионов лет. А вот так завитые каменные раковины видел? Это аммониты. Они жили порядка трехсот-четырехсот миллионов лет назад.

– Но… как же быть с Бытием? Ты отрицаешь эти откровения?

– А ты считаешь, что дикий пастух может понять слова Бога? Бог безгранично более совершенен, чем любой из Святых Отцов. И слова его, даже сказанные лично, вряд ли будут понятны ими в полном объеме и правильно. Бытие – это «шепот звезд», пропущенный через голову обычного свинопаса. Что понял, в силу своего скудоумия, то и пересказал людям. Свинопас – это образ, аллегория. По сравнению с другими людьми он был выдающегося ума. Но даже его одаренность – ничто перед Всевышним. Или ты станешь это отрицать? И горделиво ставить Святых Отцов в один ряд с Богом?

– Нет… нет…

– В Бытие описано творение как идея. Но кто тебе сказал, что день Бога, и день просто человека одинаков?

– Я… я не знаю… – покачал священник головой.

– Вот я и говорю – не надо морочить себе головы. ВАМ это знать – не надо.

– Я понимаю, – осторожно сказала Кассия, подозрительно смотря на сына.

– Записи – сжечь. А мне немедленно нужно приготовить баню и убраться там, – махнул он через плечо на комнату из которой вышел. – Может и крестик найдется.

Крестик нашелся. Очень странно нашел. Вот не было ничего на полу. И вот он появился. Словно тот, кто пытался украсть его – передумал.

Ярослав же, попарился, подышал свежим воздухом, покушал плотно и пошел спать. Но уже нормально. И в другой комнате. Строго-настрого запретив жечь в его помещении всякие лампады и свечи.

Хорошо помылся. С мылом. Не ароматным, а считай хозяйственным. Но все равно – было очень приятно до скрипа отдраить буквально пропитанное потом и жировыми выделениями тело.

Мыло… бумага… Совершенно ведь не типичные для эпохи артефакты. Но они имелись у Ярослава под рукой, пусть и едва ли не в штучном объеме. Ради чего рядом с Гнездом имелись небольшие «островки» маленьких приспособлений для выделки того или иного продукта.

Например, он построил довольно крупную керамическую печь для пережигания лиственных пород древесины без доступа воздуха. Из нее он получал древесный уголь, древесный спирт и деготь. В другой подобной печи он пережигал хвойные породы.

При этом с древесины лиственных пород бралось лыко, из которой делалась бумага. Зола тоже не выбрасывалась. Из нее в большом керамическом чане выпаривали карбонат – натриевый и калиевый, разделяя их по принципу гигроскопичности[3]. Важнейшее сырье!

А чуть в дали, в маленькой керамической печке, считай перегонном кубе, из березового дегтя отгонялись самые легкие фракцией, которые после осаждения оказывались неплохим антисептиком – карболовым маслом. При этом деготь, после такой выгонки своих качеств практически не терял и отлично продавался. В другой небольшой керамической печи перегоняли смолу хвойных пород, получая скипидар и канифоль…

В общем – зачатки совершенно кустарной химической промышленности были налицо. Одна беда – Ярослав вспоминал все эти «игрушки» с огромным трудом. Не его профиль. Да и времени на эксперименты почти не было. Поэтому он толком развернуться и не мог. О чем сожалел, ведь продукты химической технологии в эти годы были если не на вес золота, то уж точно продавались не хуже хорошего металла…