Текст книги "Лунный синдром (сборник)"

Автор книги: Михаил Бочкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

3

Утром Ройзбах ехал в трамвае на работу и подшучивал над гражданами. Сначала он заставил выпрыгнуть из нагрудного кармана одного товарища в кепке с иностранной надписью BOSS, шариковую авторучку; затем отрепетировал своё умение на юной девице в лёгком платье, приподняв его передний край так, что у сидящего напротив неё юнца на щёках выступил пунцовый румянец. А когда трамвай подъехал к его остановке, Александр, потеряв всякий над собой контроль, силой мысли слегка оторвал от пола толстенную бабку со смердящей селёдкой бадьёй в руках, и опрокинул на группу из трёх модно одетых молодых людей. Тут же на их одежду налипла зловонная рыба, и в трамвае началась жуткая ругань, которой Ройзбах впрочем, уже не слышал. Он нёсся на работу, хохоча и ликуя, словно выигравший в лото третий раз подряд счастливчик.

– Я им покажу дрища!!! – злорадствовал Александр Андреевич, ворвавшись в двери больницы. Первым делом он решил навестить главврача. Переодевшись в халат, Ройзбах направился на четвёртый этаж пешком по лестнице. Он почти летел над ступенями и был настолько возбуждён, что даже не здоровался с коллегами. Взгляд его стал хищен, как у росомахи, вышедшей на охоту…

Скворцов Эммануил Тимофеевич, главврач районной больницы, сидел за своим рабочим столом и читал купленную утром в киоске газету. Статья, привлёкшая внимание медицинского начальника, повествовала о заработках российских поп-звёзд, и от цифр, приведенных в печатном издании, у главврача рябило в глазах. Сокрушённо он понимал, что никогда, ни при каких обстоятельствах ему столько не наворовать и не навзяточничать. Но Эммануил Тимофеевич не отчаивался.

– «Ничего, – думал он, – вот переберусь в Москву, тогда поглядим… Там клиентура… дотации…»

В этот момент дверь его кабинета распахнулась, и на пороге возник фельдшер.

– А, Дрищагин, чего опять? – устало вздохнул Скворцов.

– Нет уж, извините… – хрипло и страшно просипел поменявший фамилию, – извольте теперь называть меня по имени-отчеству!

Главврач насторожился, видя подчинённого совершенно не в себе.

– На рабочем месте! Да сколько это можно! – изобразил негодование медицинский босс, – Думаешь, я про подсобку твою не знаю? Но чтоб с утра?!

– Ошибаешься, Эммануил Тимофеевич. Я трезв! – Ройзбах стал совсем страшен. Глаза его налились гневом, а лицо стало почти звериным.

– «Да он того…» – подумал Скворцов и внутренне напрягся, ожидая чего-то ужасного.

– Фамилия моя отныне Ройзбах! – фельдшер приблизился к столу, – РОЙ-З-БАХ! Ясно?

– Ясно, – примирительно согласился главврач, нащупывая в столе что-нибудь оборонительное.

– Думаешь, старая сволочь, я спятил? – прищурившись, зашипел фельдшер.

Главврач не ответил, а лишь сухо сглотнул, и ему крайне сильно захотелось, чтобы кто-нибудь сейчас вошёл в кабинет. Но никто, конечно же, в дверях не появился, и Скворцова не спас.

– Что с тобой, Сашенька? Ну, выпил… с кем не бывает… – отстраняясь как можно дальше, ласково пропел главврач.

– Ну, нет! Я не пьян!

И тут Скворцов увидел жуткое: сумасшедший фельдшер встал над столом, подняв руки и растопырив пальцы на манер циркового мага. Брови его сошлись на переносице как базальтовые пласты при землетрясении, а в глазах засверкал дикий огонь. Но это было не самым страшным. Главврач вдруг увидел, как его дубовый стол, оторвавшись от пола всеми четырьмя ножками, повис в воздухе и угрожающе качнулся в его сторону.

– Понял, кто я?!! – прогремел фельдшер.

Эммануил Тимофеевич быстро закивал, убеждая подчинённого, что он всё мгновенно понял, но это было не так.

«Я же сплю! Это сон… – думал он про себя, и в тот же самый миг твёрдо понимал, что не спит, – Не может этого быть… – убеждала врача логика, – Галлюцинация…»

Тут Ройзбах вдруг метнул левую руку в сторону и указал пятернёй на гипсовый бюст Гиппократа, украшавший кабинет со дня основания больницы. Изваяние качнулось, и, словно пушинка, в один миг взлетело к потолку, откуда тут же рухнуло с невероятной силой и грохотом, разбив в щепки деревянную подставку, на которой до этого стояло.

– Так как меня зовут? – демонически вопросил волшебный фельдшер, манипулируя висящим в воздухе столом, с которого на пол валились бумаги, карандаши и прочая канцелярия. Он, словно дьявол, впился взглядом в перепуганного начальника, и на его губах появилась столь злобная усмешка, что у Скворцова в животе всё сжалось судорогой панического страха.

– Ал… Аллее… ксандр… Александр Андреевиччч…

– ФАМИЛИЮ? Говори ФАМИЛИЮ? – взревел экс-Дрищагин.

Но фамилию главврач, к ужасу своему, уже забыл, и Ройзбах это понял по обезумевшим от страха глазам Эммануила Тимофеевича.

– Не помнишь, сволочь? Ну, держись! – тут фельдшер сделал руками так, словно отпихивал от себя навалившуюся в трамвае пьянь. Дубовый стол пролетел над головой мертвенно бледного начальника, и, выломав оконную раму вылетел вон. Спустя несколько секунд с улицы донесся грохот такой силы, что все окна в здании задрожали и чуть не осыпались мелким бисером.

Главврач Скворцов почувствовал, как на грудь ему надавило чем-то тяжёлым, и хоть в разбитое окно с улицы влетал теперь свежий весенний ветер, дышать ему стало трудно.

В глазах поплыли мутные мыльные круги, сквозь которые Эммануил Тимофеевич увидел, как фельдшер, имевший ранее фамилию Дрищагин, оторвался от пола и завис средь разрушенного кабинета. Полы его халата трепались флагами, а руки, воздетые к потолку, победоносно тряслись. Фельдшер ликовал над сокрушённым начальником, как простолюдин, победивший дракона. Но тут в сознание главврача вплыла чёрная туча и затмила собой всё. Тело его обмякло и неуклюже съехало со стула, упав бесформенной массой на пол.

Ройзбах презрительно окинув взором разгромленные начальственные покои, вырвался из кабинета, у дверей которого скопилась порядочная толпа, привлечённая грохотом, и понёсся прочь.

– Что там случилось? – кричали ему вслед перепуганные люди, – Война, что ли, началась?

Но Ройзбах на это не ответил. Он лишь остановился, обвёл тяжёлым взглядом толпу, и, выкинув к ней руку, произвёл лёгкое движение. Тут же все те, кто стоял в первой шеренге, налетели на своих задних товарищей, ощутив при этом, как их толкнула в грудь неведомая сила. Перепуганное столпотворение попятилось от фельдшера к стене, а некоторые особо сообразительные индивиды побежали по коридору в сторону процедурного отделения. Однако магический фельдшер ни за кем не погнался и вообще потерял всякий интерес к собравшимся. Он развернулся и лёгкой ланью помчался вниз. Оказавшись на улице, Ройзбах миновал ещё одно столпотворение. На сей раз скопление народа разглядывало останки выбросившегося из окна стола главврача. Некоторые, созерцая фрагменты оконной рамы и уничтоженную мебель, выдвигали в связи с происшествием свои версии и гипотезы.

– С ума сошёл Тимофеич! – говорил один толстяк в выцветшей олимпийке, почёсывая женственный узкий подбородок, – глядите, вместе с рамой высадил… Во даёт! Это, говорят, у него на почве любовных неудач… За медсестрой одной ухаживал из кардиологического… а она ни в какую.

– Да нет. Ему пластиковый стеклопакет ставить будут и меблировку новую, – отвечал с видом знатока другой пациент, ковыряя осколки загипсованной ногой, – Мэр выделил. Тут его жена лежала по женским вопросам… Сам оперировал! Вот он ему подарок и преподнёс, так сказать… откатом.

– Иди ты?

– Знаю, что говорю, – авторитетно кивал загипсованный.

Александр Андреевич задерживаться тут не стал. Он уже наметил следующую жертву, и теперь путь его лежал прямо в центр местного телевидения, где трудился бывший его одноклассник Стас Силитров. Находилась телекомпания, по случайному стечению обстоятельств, совсем недалеко от городской больницы, а именно на улице Берёзовой, всего в пяти минутах ходьбы. Ройзбах прекрасно знал о ней из-за помпезного рекламного щита, висящего на крыше трёхэтажного здания, утыканного спутниковыми тарелками, и антеннами, похожими на мачты средневековых фрегатов. На плакате днём и ночью красовалась лоснящаяся морда бывшего одноклассника, а ныне телезвезды местечкового масштаба Силитрова. Изображён он был в дорогом синем костюме с гнусной соблазнительной улыбкой, и пальцем указывал на эмблему своей телекомпании – трёхцветный ромбик, а внизу ярко сиял креативный слоган:

«Каждый вечер в вашем доме будет счастья карнавал – если подключить успели Центральный Городской Канал!»

На лацкане пиджака Силитрова сверкал значок с аббревиатурой «ЦГК», и во взгляде читалось омерзительное желание отыметь всех особ женского пола от четырнадцати до тридцати семи лет включительно, проживающих в городе, а может даже и приезжих на кратковременный срок. Поговаривали, что Станислав Силитров пользуется бешеным успехом среди женской части телеаудитории и наслаждается этим самым нахальным образом.

Это обстоятельство всегда вызывало в душе Александра Андреевича дикие всплески зависти и одновременной ненависти к бывшему однокласснику.

Силитров ещё в школьные годы слыл красавчиком, и каждая старшеклассница мечтала с ним дружить, и должно быть, в то время, пока тогда ещё Дрищагин корпел дома над уроками, Стас Силитров упражнялся в совсем иных науках на кроватях молодых пионерок, терзая их трепетные тела, как ненасытный шмель – бутон только-только распустившейся розы. Но теперь Ройзбах решил отомстить ему за все обиды…

Охранника, преградившего было путь, фельдшер отшвырнул в сторону силой одной лишь мысли, как какого-нибудь обгадившегося котёнка. Тот упал на стопку коробок из-под различной видеоаппаратуры и, не подавая признаков жизни, затих. Александр Андреевич миновал холл первого этажа, поднялся по лестнице на третий, и узнал у миловидной барышни в сиреневой обтягивающей кофточке, что ведущий Силитров как раз сейчас ведёт в прямом эфире дневной спецблок.

– Вы его одноклассник? – изумилась девушка, подозрительно разглядывая возбуждённого посетителя в белом халате, – Тогда, думаю, вам разрешат посмотреть его из аппаратной. Триста пятнадцатая комната… прямо и налево.

– Спасибо… – прохрипел мстительный фельдшер, и двинулся в указанную девушкой сторону, как андроид-сокрушитель, присланный из будущего с целью зачистки нежелательных личностей современности.

Распахнув дверь, Ройзбах очутился в полутёмном помещении с огромным микшерным пультом у стеклянного окна. За пультом сидел, словно паук, сухонький мужичок в наушниках и старом затёртом свитере. Он сосредоточенно крутил регуляторы сигналов и всматривался в стекло, за которым взгляду открывалась студия с круглым столом и сидящим за ним Силитровым. Звезда телеканала, приподняв левую бровь, будто человек слегка удивлённый, но держащий эмоции под контролем, поглядывал в бумагу, зажатую в руке, и баритонально окрашенным голосом говорил в камеру:

– … беспрецедентная акция городского общества «Дети – ростки будущего» вызвала животрепещущий интерес городских властей, и, как заявил мэр, в дальнейшем подобные акции намечено проводить не только в весенне-летний период, но также и…

Незамеченный никем Ройзбах встал позади режиссера, и, словно пианист, вознамерившийся играть длительный и весьма сложный концерт, вытянул перед собой руки, разминая пальцы. Тут он с удивлением заметил, как в темноте по его коже, искрясь и танцуя, движутся тончайшие синие молнии. От ногтей шли микроскопические разряды и волнообразно растекались по всей кисти, а от самой кожи будто отходил жар, искажая в полумраке очертания рук. Это обстоятельство ничуть фельдшера не смутило, и даже наоборот, он вдруг почувствовал, что способен на гораздо большее, нежели просто швырять и поднимать в воздух предметы.

– Я могу порождать огонь! – уверенно прошептал он, – Я могу делать всё, что захочу!

Тут он направил руку на пульт, приказав ползункам каналов двигаться, и с почти детским восторгом увидел, как они послушно поползли вверх. Режиссер вдруг вскрикнул и резко сбросил с головы наушники, уставившись непонимающим взглядом на пульт. На его глазах диодные столбики плясали хаотический танец, а ползунки двигались вверх-вниз, как взбесившиеся тараканы. Он почувствовал за спиной чужеродное присутствие и, повернувшись, увидел жуткого фельдшера. Тот стоял посреди аппаратной, словно пробудившийся после векового сна граф Дракула. Глаза его сияли жёлтым огнем, а крючковатые пальцы шевелились, словно щупальца спрута. И жуткая, зловещая улыбка играла на его губах.

Ройзбах посмотрел ледяным безжалостным взглядом на студийного работника и сказал тихо и страшно:

– Молчи, собака! Я не по твою душу…

Тот кивнул, и, ни слова не говоря, в один момент исчез из аппаратной. Александр Андреевич подошёл ближе к окну и сел на освободившееся место…

4

В своём кабинете на третьем этаже телекомпании «ЦГК», сидел Ефрем Арнольдович Мужской – программный директор, а заодно и совладелец телеканала. Ефрем Арнольдович, как всегда, наблюдал за прямым эфиром, поглаживая бугристую лысину с родимым пятном, очень похожим на очертания замочной скважины, и пил сухое красное вино из чашки для чая.

Пил он его на рабочем месте исключительно по причине страха потерять здоровье. Дело в том, что последнее время Ефрем Арнольдович чувствовал, что на здоровье его тайно покушаются все без исключения окружающие его индивиды. С какой целью, он не знал, но догадывался, что ему, скорее всего, завидуют, и оттого желают скорейшей его смерти, или чего похуже.

Хотя, если говорить откровенно, завидовать Мужскому мог разве что самый отчаявшийся неудачник.

Ефрем Арнольдович, дожив до пятидесяти двух лет, сумел приобрести все самые отвратительные черты характера, погряз в неразрешимых долгах, страдал массой фобий, и ко всему вызывал отвращение у особ женского пола, страдая при этом множеством неприятных и унизительных заболеваний.

И хотя должность его звучала весьма многообещающе, в действительности приносила она её обладателю лишь массу проблем и неприятностей. Телеканал, совладельцем которого являлся Мужской, был убыточен, рекламодатель шёл на него с неохотой и много за эфирное время не платил.

Штат сотрудников был мал, и по большей части составляли его идиоты и бездельники, не способные и на малейший полет фантазии. Финансовое положение Ефима Арнольдовича было настолько запущенным, что он вынужден был жить на съёмной квартире, одновременно сдавая свою, питаться экономно, и, что было самым отвратительным, был вынужден пользоваться общественным транспортом. Ни жены, ни детей у Мужского, естественно, не было, и потому никто о нём не заботился и никто его не любил. Однако природная тупость всякий раз убеждала Мужского, что ему может и должна завидовать огромная часть населения, среди которого он, между прочим, считал себя одним из достойнейших представителей.

Итак, Ефрем Арнольдович наблюдал за прямым эфиром и пил красное сухое вино, которое, как он верил, должно было спасти его от жуткого излучения, исходящего от тридцатидвухдюймового монитора, недавно приобретённого техническим специалистом Коренастиковым. Ефрем Арнольдович был убежден, что Коренастиков нарочно купил этот жуткий циклопический глаз, чтобы сжить его со свету при помощи высоких губительных технологий. А красное вино (это Ефим Арнольдович совершенно случайно с удивлением узнал из газетной статьи) способствовало выведению из организма последствий такого рода облучения.

Звезда Канала Силитров интимным голосом читал новости, поглядывая в бумагу на столе. Он томно поводил очами, словно девица на выданье, и казалось, что читает он новости не для широкой аудитории зрителей, а только для одного крайне значимого для него человека. В общем, всё было, как всегда.

И тут вдруг Мужской увидел, как в поле зрения камеры появился студийный высокочастотный микрофон, как завис над головой ведущего, и вдруг, словно цапля, охотящаяся на лягушку, клюнул Силитрова в самое темечко. Силитров вздрогнул и замер, глядя в объектив удивлённо, с какой-то жалостливо-глупой гримасой.

– Это ещё что такое? – удивился Мужской, приблизившись к монитору.

Тут произошло вот что: сзади вдруг обрушился на ведущего пластиковый баннер с эмблемой телеканала, придавив его, напуганного и растерянного, как мышь. Ведущий попытался вскочить со стула, но выяснилось, что галстук зацепился за что-то под столом и не даёт никакой возможности вырваться. Силитров, стоя в вынужденном поклоне, локтями, словно журавль, откинул от себя баннер и принялся дёргать галстук, жутко при этом матерясь.

– Да он же в эфире! – воскликнул Ефрем Арнольдович, вскочив с кресла, – Да что он, собачья рожа, себе позволяет!

Галстук не поддавался, но тут в поле зрения камеры появился оператор Микишко с явным намерением помочь. В руках его сверкнуло что-то металлическим блеском, и Мужской понял, что это ножницы.

Микишко подбежал к Силитрову и принялся безжалостно резать тому неотъемлемую часть делового костюма. Станислав Силитров закричал жутким голосом на Микишко, и из его пламенной речи сразу стало понятно – где, зачем и при каких обстоятельствах оператор появился на свет.

Микишко в свою очередь выдвинул предположение о том, какое социальное положение занимают родители ведущего, а также усомнился в его сексуальной ориентации. Завязался непродолжительный спор, в ходе которого галстук всё-таки был отрезан. Сие обстоятельство послужило началу ожесточённой битвы двух сотрудников телеканала.

Силитров схватив за грудки оператора, заявил ему, что тот мразь, и тут же ударил лбом в нос, а Микишко, не раздумывая, ответил хуком слева. Тогда популярный ведущий, шипя на оператора, словно напуганный кот, оцарапал тому щёку и схватил зубами его правую руку, которой тот пытался от Силитрова отстранится. Оператор вскрикнул и с силой ударил ведущего коленом в ту самую область, о которой с энтузиазмом мечтала большая половина поклонниц телезвезды. Силитров взвыл, ослабил хватку, и, согнувшись, упал.

– Идиоты! А Фёдорыч что же… слепой, что ли?!.. – зло выругался Мужской и кинулся прочь из кабинета. Он влетел в аппаратную с твёрдым намерением немедленно уволить обоих дебоширов, и вдруг увидел на месте режиссера совершенно незнакомого человека в белом халате.

– Вы кто такой? – крикнул на незнакомца Ефрем Арнольдович, – Кто впустил?.. Где Фёдорыч?

Фельдшер медленно повернулся, и сразу узнал в грозном программном директоре толстяка из трамвая.

Мужской тоже узнал Ройзбаха. Он испуганно попятился от него, моментально вспомнив вчерашний вечер. Тогда, в трамвае, ему показалось, что сидящий позади него неизвестный словно сверлом дробит его мозг и пытается наслать на него тягучий депрессивный туман.

Сейчас ему стало страшно.

Он неожиданно отчётливо понял, что сорвалась передача по вине этого жуткого незнакомца, что это он причастен к переполоху в студии, что перед ним не человек вовсе, а тёмный слуга самого Вельзевула. И тому были прямые доказательства.

Неизвестный в халате имел совершенно звериные жёлтые глаза, с вертикальными узкими зрачками, а на голове его явственно проступали маленькие красные рожки.

Нащупав ручку двери, Мужской дёрнул, и с ужасом понял, что дверь заперта. Он развернулся к кошмарному незнакомцу спиной, и дёрнул ручку со всей силой. Но это привело только к тому, что металл, скрежетнув, сломался, и руках у программного директора осталась бесполезная железяка. Тут он почувствовал, как на плечо ему легла тяжёлая ладонь, и тихий проникновенный голос прошелестел осенним ветром.

– Расслабься. Я уже вхожу…

И сразу Мужской почувствовал, как в голову ему словно вставили ледяной штырь, что-то щёлкнуло в затылке, в глазах пошла рябь, и он услышал скрип, какой издать может только дверь векового склепа. Ефрем Арнольдович закрыл от страха глаза, и ему показалось, что он стоит в тёмном длинном коридоре, а сзади слышатся приближающиеся шаги. И от каждого шага сердце его замирало испуганно, а по спине шли ледяные волны ужаса…

5

Как это удалось Ройзбаху, он и сам не понял. Он лишь захотел это сделать, и тут же увидел в руке у себя сверкающий серебряный ключик, вставил его в голову программного директора, в то самое родимое пятно в виде скважины, и вошёл внутрь.

Пройдя по коридору, Ройзбах наткнулся ещё на одну дверь. Он надавил на неё, и та без труда открылась. Фельдшер прошёл в тесную, пропахшую кислым винным запахом комнату, и осмотрелся.

Повсюду валялся всяческий житейский хлам: грязная одежда, кипы бумаг и папок, разорванные квитанции, долговые расписки, пустые винные бутылки. Был тут и жёлтый резиновый утёнок с обгрызенным хвостом, и чемодан, из которого торчали коричневые забрызганные глиной брюки. Также Ройзбах увидел два связанных проводами утюга, настольный вентилятор, балалайку без струн, будильник и пару гантелей.

Прямо на полу возлежали объедки сарделек, и алела раненым бойцом опрокинутая бутылка кетчупа. На стене справа висел календарь с обнажённой девицей, весь он был заляпан подозрительными пятнами, а возле него в золотой металлической рамке висел портрет Арнольда Шварценеггера с огромным ручным пулемётом и окурком гаванской сигары в зубах. Слева стену украшал персидский ковёр в узорах.

На ковре висел портрет Стаса Силитрова, одетого в короткое женское платье, рядом висела пластмассовая сабля и крохотные игрушечные боксёрские перчатки. Освещала комнату одна-единственная лампочка, на которой вместо плафона болтался треугольный пакет из-под молока.

Из мебели в комнате имелся весьма засаленный диванчик, драпированный пошлыми подсолнухами, разбитое офисное кресло красного цвета и деревянный стол. На столе фельдшер увидел медицинский справочник, открытый на странице с фотографиями каких-то мерзких, увеличенных микроскопом букашек. Ройзбах нагнулся и прочитал – трихомонелла плазмоидная….

Тут же стояла пепельница с окурками, рядом с ней лежал огрызок груши и смятая сторублёвка. ещё на столе находился блокнот, где красным маркером было небрежно написано:

«… Песчаная 12, вторник – марганцовка, календула, Дермоцестин… Суббота – 12:30 или…???!!! 12:35 Аншлаг, Аншлаг!!! ….Забрать из химчистки костюм!.. Светлана Николаевна – шлюха! …Помидоры – 12.80… Невероятное Хамство!!!.. Уволить обоих!!!..» – тут запись обрывалась, и Ройзбах, потеряв интерес к блокноту, закрыл его и сел в шатающееся кресло. Впереди стола, прикрученные к стене, висели два телевизора. Один дорогой японский, второй отечественный, в два раза меньше первого, с выпуклым нелепым кинескопом. Оба демонстрировали помехи, причем отечественный был, по всей видимости, чёрно-белым.

– Так, так, – проговорил Александр Андреевич, – вот значит, как всё устроено… – тут он заметил на краю стола пульт, взял его и, наведя на телеэкраны, нажал круглую кнопку с надписью – «СТАРТ». Помехи сменились изображением аппаратной, которая уже не пустовала. Ройзбах увидел своего одноклассника Силитрова в цветном мониторе, что находился слева, и оператора, отрезавшего галстук Силитрову, в чёрно-белом справа. Чёрно-белый экран передавал изображение искажённым, от чего голова оператора имела форму непропорционально выросшего картофеля, а царапина на щеке, казалось, была оставлена на этом корнеплоде колхозными вилами. Оба телевизионных работника мельтешили перед экранами и что-то горячо объясняли, активно жестикулируя и толкая друг друга, как школьники, пойманные завучем курящими в туалете. Но что они говорили, Ройзбах не слышал.

– Где тут громкость? Ах, вот… – он увеличил сигнал, и услышал отчаянный голос телезвёздного одноклассника.

– Это он, Ефрем Арнольдович! Он меня микрофоном ударил! Смотрите, шишка какая!..

– Да не бил я его, – клялся оператор, – Не бил! Вы посмотрите на это, – демонстрировал он травмированную щёку, – Он же бешеный!..

– Врёт, сука! – протестовал Силитров, – Это я в качестве самообороны!

Фельдшер, ещё не до конца поняв, как управлять грузным телом Мужского, поискал глазами на столе какой-нибудь пульт, но ничего не нашёл. Зато под столом обнаружились педали с лыжными креплениями, а на изгибах подлокотников кресла демонический фельдшер увидел миниатюрные рычажки. Также на пульте от телеэкранов Ройзбах заметил кнопку «ГОЛ.СИГ», и, нажав её, увидел на левом мониторе бегущую строку:

«Функция голосового сигнала активирована»