Текст книги "Лунный синдром (сборник)"

Автор книги: Михаил Бочкарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Новостной выпуск закончился прогнозом погоды. Молодая и крайне красивая ведущая в мини-юбке попрощалась с телезрителями, на экране возникли титры очередной мыльной оперы, но Альфред Каземирович Штейн уже никак не реагировал на всё это. Он так и сидел на больничной койке с открытым ртом, из угла которого тянулась тонкая струйка слюны, зрачки его лицезрели одну-единственную точку где-то за гранью этой Вселенной, а в голове бывшего главного специалиста вертелись безумные картинки мира, в котором необъяснимые мошенники немыслимым образом победили логический ход вещей.

Карьера (Job’a)

За окном, красивыми хлопьями, похожими на пёрышки мелких птичек, падал снег. Форточка была открыта, и дым, выдыхаемый Глебом, не застаиваясь в помещении, вытекал еле видимой струйкой в окно. Глеб Пружинкин, опухший спросонья, прихлёбывал кофе «Нескафе» и рассеяно смотрел в пространство. Он думал. Думал о предстоящем дне.

Сегодня безработный (вот уже второй месяц) Глеб должен был прибыть на собеседование. Намедни, в бесплатной газете, которыми вечно переполнен почтовый ящик, Глеб обнаружил объявление с вакансией. Небольшому заводу, расположенному в промзоне города, требовались неквалифицированные рабочие. Деятельность завода не разглашалась, но на это Глебу было наплевать. Ему было совершенно всё равно, где и кем работать. Лишь бы платили побольше. Встречу назначили на двенадцать. Молодой женский голос, слегка хрипловатый (что, несомненно, придавало сексуальности) предупредил соискателя не забыть паспорт и трудовую книжку. Документы Пружинкин приготовил с вечера. Теперь, он предвкушал встречу с сексапильной секретаршей, чей голос породил мучительные фантазии, всю ночь не дававшие уснуть. Пружинкин силился представить, как она должна выглядеть.

– Клёвая, наверное, тёлка! – додумался наконец Глеб.

К двенадцати Глеб подъехал к заводу, предъявил на проходной паспорт, и, миновав турникет, очутился на территории будущего места работы. В том, что его на работу примут, Пружинкин не сомневался. Морщинистый дедок-вахтёр направил Глеба к зданию из жёлтого кирпича:

– Туда иди! – и махнул, не глядя.

– Спасибо, – буркнул соискатель, и, хрустя снегом, добежал до здания. Отдел кадров находился на третьем этаже, и Глеб пешком (лифта в строении не было) поднялся на требуемую высоту. Открыв дверь, он очутился в приёмной. За столом сидела тётка, вероятно, секретарь, в толстенных очках, с лицом кислым и некрасивым. Лет ей было далеко за тридцать.

– Вам чего? – поинтересовалась она, глядя на вошедшего так, как может смотреть аквариумная рыбка на танцующую стриптиз девицу. Голос её, слегка хрипловатый, но молодой и совершенно не подходящий к внешнему облику, словно чугунная сковорода в руках маньяка, убил в соискателе веру в невероятные приятные случайности.

– Я вам звонил, – вдохнул расстроенный Глеб, – по поводу работы.

– Фамилия?

– Пружинкин.

– Триста седьмой кабинет, – механически направила тётка и кивнула в глубину коридора.

Глеб без затруднения нашёл требуемую дверь, и, постучавшись, вошел. В комнате не было ничего. Ни столов, ни стульев, ни стеллажей. То есть совершенно никакой мебели. Только на треножнике посередине, словно механический перевёрнутый вертикально жук-гигант, возвышался футуристический телевизор, а возле него…

Возле него стояла жопа. Обыкновенна жопа в красных задорных сапожках и кепочке «Манчестер Юнайтед». Она смотрела новости. Увидев посетителя, жопа погасила телеэкран.

– Эээ… как это? – опешил Глеб, – это что… что такое… – он испуганно отшатнулся.

– Вы ко мне? – озабоченно поинтересовалась жопа, нахмурившись.

– Что это? – вскрикнул Глеб, тыча в увиденное пальцем.

– Вы о чём? – не поняла жопа, и завертелась, выискивая причину удивления посетителя.

Пружинкин, в момент покрывшись испариной, нервно хохотнул.

– Это фокус?

– Я что-то не пойму, – грозно засучило сапожками необъяснимое существо, – Вы издеваться изволите? Или не в себе?

– Я? – сказал Глеб, а сам подумал: «Как это она разговаривает?».

– Вам кто нужен? Вы зачем сюда?

– На работу устраиваться, – поражённый деловитостью обладательницы кепочки, ответил Глеб.

– Паспорт! – потребовала жопа.

– Вот, – Пружинкин, совершенно растерянный, протянул паспорт.

– Так-так, Пружинкин Глеб Валентинович. Прописка… так-так… Холост! Замечательно, – обрадовалась она, – Ну-с, кем бы вы хотели у нас работать?

– Я… Мне так странно… – Глеб во все глаза смотрел на необыкновенного работодателя.

– Я, так понимаю, образования у вас нет?

– Как же? Школа, ПТУ… Я по профессии радиомонтажник, – набил цену соискатель.

– Ну… с таким образованием, знаете ли, молодой человек… – тут жопа засмеялась, издевательски потряхивая целлюлитными складками, – … могу вам предложить должность дворника или вахтёра. Зарплата небольшая – семь пятьсот!

– Как же? – удивился Пружинкин, – в объявлении написано от пятисот долларов и выше… – он достал смятый клочок газеты и тревожно развернул.

– Знаю, знаю – отмахнулся работодатель, – но это по истечении испытательного срока, плюс обучение нужно…

– А что за должность-то?

– В аналитическом отделе, – прищурилась жопа хитро, – С бумагами работа… Нудная довольно-таки.

Она оценивающе осмотрела Пружинкина, покачиваясь сапожками с пятки на носок.

– Ну-с? Готовы ли?

– А других вакансий нет? – интуитивно Глеб чувствовал, что загадочный руководитель темнит, и хочет предложить что-то ещё.

– А вы, молодой человек, не глупы! – похвалила жопа, аккуратно сняв кепочку, под которой скрывалась жалкая прическа. Несколько бережно прилизанных рыжеватых волосков. Она замерла, и, развернувшись вполоборота к окну, таинственной интонацией произнесла: – Что ж, могу предложить вам место моего заместителя!

– ??? – изумился Пружинкин.

– Очень хороший оклад, – соблазнил работодатель, лукаво подмигнув, – плюс два месяца отпуска, премии, личный автомобиль…

– А что надо делать? – сухо сглотнув, Пружинкин вытянулся, как рядовой перед генералом.

– Пустяк.

– ??? – Глеб изобразил подобострастно-глуповатое любопытство.

– Да сущую ерунду, – заулыбалась жопа, и, просеменив к соискателю, по-приятельски приобняла того за плечи, – это даже и не работа… удовольствие одно!

– Да? – обрадовался Глеб, представляя себя богатым замом, – А всё-таки, какой оклад?

– Пять тысяч евро! – ошарашила жопа, и Глебу даже начало казаться, что ничего такого необыкновенного-то и нет. Ну, жопа, ну, в сапожках красных. Ну и что? Пять тысяч ведь! Пять!

– А обязанности мои какие будут?

– Сущая безделица, – успокоил работодатель, кружа возле Пружинкина, словно хитрый лис вокруг курятника, – Переговоры, банкеты, договора, впрочем, для этого у вас будет секретарь.

– Ух ты! – осоловело представил Пружинкин.

– Командировки частые, загранпоездки, отели… всё по высшему классу… – продолжало соблазнительно работодательное существо, – Вечеринки в лучших домах, фуршеты, общение с прессой, теле-шоу, и лизать…

– Что? – не расслышал Глеб.

– Лизать, – ласково пропела жопа.

– Что лизать? – опешил Глеб.

– Меня лизать, родной, меня!

– Вас?

– А что? – обиженно отпрянула она, – Противно?

– Эээ… – замялся Пружинкин, – мне просто… я ещё никогда…

– Ну, это пустяки, – успокоила обладательница сапожек, – Все когда-то начинают!

– Да?

– Все! – заверила она.

Глеб, внутренне разрывался. С одной стороны, такие перспективы, а с другой? Лизать это? Да как это возможно? Это же мерзость! Гадость унизительная!

– А ты попробуй, – словно прочитав его мысли, предложила жопа и отклячилась, так что две половинки слегка разъехались, представив взгляду жуткий проём, – Смелее! Ну же! Пять тысяч! – заманивала жопа, – Шесть… нет – Семь!

Глеб зажмурился, и, превозмогая отвращение, наклонившись, лизнул. Ничего не произошло. На небе не полыхнули молнии, не грянул гром. Лишь на языке остался тошнотворный привкус, слегка горьковатый и затхлый, словно он облизал трухлявый пень.

«Ну и что? – подумал Пружинкин, – Нормально! За такие-то бабки!».

– Согласен! – смело заявил он.

– Вот и молодец! – похвалила жопа, став вдруг какой-то значительной, солидной даже, – Иди, оформляйся, – приказала она, и, барски потрепав Пружинкина за щёку, включила телевизор. На экране в золотом блеске Дворца советов, окружённый подобострастными взглядами подчинённых и руководителей всех мастей, сидел президент.

– … и наша задача, – говорил он, – как можно глубже и прочнее внедрять в общественное сознание новые политические и культурные ценности! Общество нуждается в национальной идее! – собравшиеся в зале, вскочив с мест, ликуя, зааплодировали.

Жопа благоговейно улыбнулась и согласно кивнула. Пружинкин же, счастливый и окрылённый, захлопнул дверь и нетерпеливо побежал оформляться на новую перспективную работу.

Ройзбах

1

Александр Ройзбах с детства считал себя очень несчастливым человеком.

Начнем с того, что истинная его фамилия являла собой словосочетание в высшей степени пошлое.

Согласно родовой преемственности звался он вовсе не Ройзбах и даже не Шниперман, не говоря уже об экстравагантной Кац или, скажем, Абрамович. Ни красочная фамилия Погорельский, ни значительная Вахтангов не достались ему в наследство от предков, а досталась ему жалкая и пошлая фамилия… Дрищагин. Потому что, как и отец его, Андрей Филиппович, работник дома творчества, что на улице Лосиной, как, впрочем, и дед – Филипп Пахомович – ветеран Великой Отечественной и заслуженный работник соцтруда, носили это невозможное родовое проклятье. Прямо скажем, фамилию Дрищагин носили все предки Александра Андреевича по мужской линии.

В школе юный Александр прохода не знал от издевательств, которыми окружали его сверстники.

Как только ни называли его злобные, жестокие одноклассники: и Дрищ и Дрищага, и даже Обдрищище. Повсеместно в спину ему летели унизительные оскорбления и нескрываемые смешки.

Девочки дружбу с таким невыгодным кавалером водить не желали, а потому вниманием своим не одаривали вовсе.

Учителя же, вызывая Александра к доске, произносили его фамилию как нечто крайне неприличное, краснели и смотрели на ученика как-то жалостливо-снисходительно, как на травмированного при родах несчастного отпрыска погубленной алкогольным змием семьи.

В шестнадцать лет, когда Саша получал в паспортном столе главный в своей жизни документ, работница государственного учреждения, выдавая новоявленному гражданину паспорт, еле сдерживала истерический смех, и глаза её блестели от слёз так, словно перед ней лично выступает какая-нибудь серьёзная знаменитость в сиреневых панталонах и рыжем клоунском парике. Зрачки её от этого искрились, и, казалось, что она выполняет свою работу, будучи слегка пьяной. Однако это было не так. Пьяной она делалась только после рабочего дня.

В тот знаменательный вечер, дома, работница паспортного стола долго и громко хохотала с подругой Азизой Намутдиновой, бухгалтером шарикоподшипникового завода, над невозможной фамилией своего клиента. Намутдинова, слушая повествование об уникальном продолжателе Дрищагинской династии, тоже развязно и не в меру вульгарно гоготала, гортанно и громко, от чего подавилась оливкой, которой закусывала водку «Московская», и чуть не задохнулась, упав на пол и выпучив страшно глаза. А Саша в ту ночь горько плакал у себя дома, вжавшись носом в подушку, и мечтал поскорее попасть под поезд или сгореть заживо при пожаре, чтобы от него не осталось ничего, особенно его мерзопакостной фамилии…

Вступив во взрослую жизнь, Александр, тогда ещё Дрищагин, как и любой другой биоэлемент государства, был вынужден как-то определяться в жизни. Искать свой путь.

Из школы его вежливо попросили после девятого, так как учился он крайне скверно и талантами никакими наделён не был, и обладатель незвучной фамилии, горестно вздохнув, побрел поступать в… медицинское училище.

Выбрал он сию альма-матер, вероятнее всего, оттого, что подслушал однажды в уборной разговор одноклассников на одну крайне животрепещущую в его возрасте тему.

Открылась Дрищагину невероятная тайна! Оказалось, что медработников ни в коем случае не призывают в армию, и долг свой родине они отдают альтернативно, без вынужденной двухгодичной изоляции.

Это обстоятельство вдохновило юного соискателя жизненного пути крайне.

Приёмная комиссия медучилища долго изучала бланк заявления Дрищагина, переглядывалась между собой, и, еле сдерживаясь от юмористических издёвок, направила Александра сдавать экзамен по биологии и русскому языку.

Налитый кровью, как вишнёвый компот, Дрищагин, сухо поблагодарил комиссию, и экзамены, на удивление самому себе, сдал.

В училище всё повторилось в точности, как в школе.

Над Сашей потешался весь курс. Парта, за которой сидел Дрищагин, каждое утро обрастала живописными надписями – «Здесь сидит ДРИЩ!», «Смердельное место» или «Не ходите девки замуж за А. А. Дрищагина, от нашего Дрищагина вонь на всю общагу!».

Александр упорно надписи стирал, но на следующий день они появлялись снова и с каждым разом были всё оригинальней и обиднее.

Девушки опять игнорировали его несмелые ухаживания, и порой ему казалось, что он так и умрёт девственно-нетронутым, не познав прелести любви.

После училища Александра распределили в районную больницу, на должность фельдшера.

Взрослая жизнь не принесла просветления, а, возможно, даже усугубила положение дел. Каждый работник медицинского учреждения, каждый больной, каждый посетитель, узнав фамилию несчастного, смотрел на него с надменным превосходством и откровенным презрением. Коллеги злостно подшучивали, а начальство работником пренебрегало, и способствовать росту карьеры отказывалось.

– Уже седьмой год тут работаю, а всё фельдшер! – жаловался Александр главврачу.

А тот, глядя на Дрищагина как на бездомного, промокшего под дождём оборванца, отвечал:

– У нас и по десять лет сотрудники на одном месте сидят, и ничего… не жалуются. И потом… сам посуди; высшего у тебя нет, спецификация размытая…. И какой же это врач из тебя выйдет с такими… эээ… данными…

Дрищагин вскипал кипятильником, хлопал дверью, и, злобно бормоча проклятия, нёсся по больничному коридору. Остужал он себя, после очередного отказа, только одним выверенным средством – «стограммотерапией», благо в подсобке всегда хранилась у него бутыль, спрятанная в жестяном ведре средь грязных тряпок и пожухлых коробок из-под стиральных порошков.

Как-то раз в кабинет, где сидел обиженный судьбой фельдшер, заглянула старушечья голова, повязанная платком в горошек, и жалобным голосом попросила:

– Доктор! Мне бы справочку справить, в пенсионный фонд…

– Я не по этому вопросу, – сухо отозвался он.

– Как не по этому, – испугалась старушка, – а к кому ж мне? – тут она вдруг рьяно возмутилась, – А вы кто тогда будете, раз не доктор? Как ваша фамилия?

От такого вопроса Александр Андреевич замер и стушевался.

– Фельдшер я. А фамилия-то вам зачем? – спросил он с опаской.

– Жалобу на тебя напишу, – пригрозила бабка, вскинув клюку в потолочную высь, – За грубость и хамство! А ну-ка, говори, окаянный!

– Дрищагин, – ответил он сокрушённо, и увидел, как бабка отшатнулась, словно перед ней чёрт рогатый возник, – Бох ты мой! – только и вымолвила она, и сейчас же исчезла, про жалобу забыв моментально.

А Дрищагин горько вздохнул и уставился в окно, думая про себя, что хуже, чем ему, никому, наверное, на свете не живётся.

Так шли годы.

Все немногочисленные знакомые Александра давно обзавелись вторыми половинками да переженились, понаплодив детей. Кто-то взлетел высоко по карьерной направляющей, кто-то просто хорошо зарабатывал, а один одноклассник по фамилии Силитров, даже стал ведущим новостей на областном телеканале.

– «Я б тоже ведущим мог бы! Если б не фамилия!» – обиженно думал Дрищагин, созерцая в телеэкране напудренную физиономию Стаса Силитрова, блестящего фарфоровой улыбкой.

Так и оставался он бобылём, без детей, да без служебных заслуг.

Но однажды Дрищагину, совершенно неожиданно, ночью, в час, когда за окном жутко свистел ветер и лил несмолкаемо дождь, приснился странный сон.

Увиделось ему, будто идёт он по тёмной незнакомой улице совершенно один, а на горизонте висит в небе огромная кроваво-красная луна, и чем ближе он к ней приближается, тем отчётливее понимает, что и не луна это вовсе, а чей-то хищный внимательный глаз. И наблюдает этот глаз за ним, как объектив охранной видеокамеры, придирчиво и нагло. Дрищагин встал, как вкопанный, посреди дороги, и так ему стало жутко, что даже силы бежать не нашлось. Словно в тесто превратились его конечности, лишившись твёрдости и воли. И вот он, озираясь беспомощно, вдруг сквозь ветер и ливень услышал, как в небе прогремел оглушительным громом голос, принадлежащий, должно быть, невероятно огромному, невиданному существу. И от грохота этого Дрищагин проснулся в холодном поту, и, сам себе не отдавая отчёта, записал на блокнотном листе:

«Надо сменить фамилию!»

Кошмар сна тут же покинул его, и, сколько потом не силился Александр Андреевич, так и не вспомнил он, что же произнёс чудовищный голос-гром. После он уснул и уже ничего устрашающего не увидел.

Утром Дрищагин уже был в паспортном столе, имея при себе заявление. Выбрана им была фамилия – Ройзбах. Отчего и почему, он и сам не знал. Только с самого утра засело у него в голове, словно назойливая заноза, это странное слово – Ройзбах. Выдававшую ему в шестнадцать лет паспорт насмешницу сменила теперь юная особа с пухлыми губами и причёской а-ля Бриджит Бардо, которая посмотрела на всё ещё Дрищагина с укоризной. Но принявший твёрдое решение о перемене самоотверженно выпятил грудь и мужественно протянул заявление.

– Вот! – объявил он, – Желаю сменить!

Девушка пробежала глазами листок.

– Вы из солидарности или по политическим соображениям? – поинтересовалась работница документного учреждения, поглядывая на Дрищагина лукаво.

– Я своей фамилией недоволен, – гордо ответил он, – политика ни при чём!

– Да? – удивилась дамочка, явно издеваясь, – А, по-моему, прекрасная у вас фамилия…

– Ну, знаете!.. – Александр Андреевич, чуть не выругался нецензурно.

– Отчего же Ройзбах? – приподняла она бровь.

– Звучная, – горделиво ответил он, и таинственно добавил: – Мне тут вчера сон приснился, с громом и молнией. Там голос был… – но тут он себя оборвал и посмотрел с опаской, словно шпион, чуть не выдавший явку.

– Ладно, дело ваше, – ответила государственная служащая, не уловив в словах посетителя ничего необычного, и величественно поставила печать.

Через неделю Дрищагин стал Ройзбахом.

Обошлось ему это всего-то в тысячу рублей, но счастья было в нём не меньше, чем на десять.

С этого дня жизнь его изменилась.

Изменилась кардинально, но даже ещё более серьёзно, чем он мог предположить.

2

Ройзбах ехал в трамвае. В нагрудном кармане таился новый документ, и Александр кожей чувствовал исходящее от него тепло.

Был вечер, на дворе стоял месяц май, и погода нарисовалась в ясном, безветренном небе просто прелестная, а внутри фельдшера всё звенело сладко, и казалось ему, будто райские птички щебетали внутри его сердца, приземлившись на тонкие струны души. В трамвае пассажиров почти не было. Впереди Александра сидел, спиной к нему, толстяк с круглой обширной плешью, а у самой кабины водителя ворковала молодая, ничего не замечающая вокруг, влюблённая парочка.

Да ещё двое пожилых мужчин примостились где-то позади, у самых дверей, и беседовали о чём-то, активно жестикулируя и выкрикивая временами громко:

«Возмутительно!», «Хамьё!» и «Протурперанцев – сволочь!»…

Александр Ройзбах находился в приподнятом расположении духа, и рассеяно глядел сначала в окно, словно путешественник, прогуливающийся на катере вдоль побережья, а потом неосознанно переместил взгляд на лысину покачивающегося впереди незнакомца.

Спустя минуту, тот тревожно обернулся и посмотрел на Ройзбаха глазами, в которых явно улавливался испуг.

Александр Андреевич улыбнулся пассажиру, но тот улыбки не оценил, а, отвернувшись, быстро провёл ладонью по черепу, словно пытался смахнуть приземлившуюся на его поверхность муху.

Ройзбах же, теперь намеренно, принялся изучать лысину толстяка, отметив про себя, что на ней имеется много неровностей, и какое-то небольшое тёмное пятно, формой похожее на замочную скважину.

«Вот бы её открыть?» – подумал вдруг Александр Андреевич и тихо хихикнул.

Тут произошло совсем уж странное.

Толстяк вскочил, повернулся к бывшему обладателю скабрезной фамилии и попятился от него, как от разносчика неизлечимой болезни. При этом пассажир нервно махал руками и бормотал что-то вроде:

– Господи, да что это такое? Да за что мне! – успевая ещё сквозь это вставлять сдавленное, – И этот тоже с ними… Излучение… как пить дать…

Трамвай остановился, и вмиг толстяк выпорхнул из него, помчавшись по улице в сторону блестящего золотыми куполами православного храма.

Ройзбах на это только удивился, думая про себя: какие нынче странные граждане ездят в трамваях.

Когда он пришёл домой, то первым делом достал новый свой паспорт, и любовно пролистнул пахучую государственной краской книжицу.

– Шикарно пахнет, – радовался он, теребя пальцами шершавую обложку документа.

Новая фамилия согревала всё его существо и вселяла надежду, что теперь жизнь пойдёт иным, более счастливым и приятным руслом.

Александр прошёл на кухню, желая изготовить себе на ужин пельменей и выпить сладкого чаю. Он достал из морозильного отделения заиндевелый пакет с похожими на женские пупки белыми катышками, вскипятил воду на плите, и, посолив, засыпал деликатес в воду.

Тут же он сообразил себе чайку, положил в него три ложки сахара с горкой и толстую дольку лимона, которая всплыла на поверхность, на глазах впитывая в себя заварочный окрас напитка.

Ройзбах присел на табурет, сделал губами совершенно по-лошадиному, остужая горячее питьё, и глотнул. При этом он таращился на стол, выпучив безумно глаза, и тут в поле его зрения случайно попала оторванная накануне от настенного календаря бумажка. Пока Александр Андреевич совершал глоток, бумажка сама собой, словно лёгкая лодочка, покатилась по столу, и, достигнув его края, неминуемо упала на пол.

– Это что такое? – изумился сменивший фамилию, – Сквозняк?

Однако сквозняка в кухне не ощущалось, да и форточка была закрыта, в чём Ройзбах тотчас убедился, недоверчиво посмотрев в сторону окна.

Поставив кружку на стол, он нагнулся и поднял упавший клочок. На нём был записан телефон паспортного стола, который Александр давеча узнал в справочной.

Он аккуратно положил бумажку обратно на стол и критически осмотрел. Та уже не двигалась, а преспокойно лежала, как и полагается лежать всякому неодушевлённому предмету – мёртво и тихо.

– А ну мне шалить! – погрозил он ей пальцем. И тут случилось страшное. Бумажка поднялась в воздух и повисла в кухонном пространстве, дрожа, как осенний листок на ветру.

Ройзбах, испугавшись, вскочил с табурета и отступил к окну, словно опасаясь, что бумажка на него накинется и покусает. Но обрывок календаря лишь плавно опустился на стол, и застыл, словно и не висел в пространстве секунду назад, непостижимым образом нарушая открытый Ньютоном закон.

– Летающая… – прошептал Ройзбах. И тут на плите, из кастрюли с варящимся в ней ужином, обильно потекла пена, заливая раскалённую конфорку, и испаряя клубы пельменного пара.

Ройзбах кинулся к плите, составил кастрюлю в раковину и немедленно вернулся к бумажке.

– Ну-ка, полетай! – приказал Ройзбах, глядя на календарный обрывок, как энтомолог, исхитрившийся поймать невиданную доселе бабочку. И бумажка, подчиняясь его словам, воспарила.

Ещё полчаса Александр Андреевич сидел на кухне, совершенно забыв о еде, а только двигая бумажку то по столу, то по воздушному пространству, в направлениях, каких ему хотелось.

– Ну, дела! – восхищался он собой, – А если чего посерьёзнее?

Следующим левитирующим предметом стал половник. Металлический кухонный прибор летал по кухне как космическая станция в безвоздушном пространстве – свободно и легко. После Ройзбах заставил воспарить к потолку и табурет, и даже шестнадцатикилограммовую проржавевшую гирю, которую обычно использовал как гнёт для закваски капусты. Александр Андреевич манипулировал руками, словно иллюзионист, а гиря крутилась, подобно бесстрашному воздушному гимнасту, и ни разу не упала. Наконец, он устал. Случилось это, когда в небе уже ярко светила луна, разметав вокруг себя яркие звёзды-осколки. Ройзбах зевнул, и, счастливый открывшейся необычайной способностью, отправился спать. Уснул он моментально…