Текст книги "Конец света с вариациями (сборник)"
Автор книги: Михаил Бабкин
Соавторы: Кирилл Бенедиктов,Далия Трускиновская,Владимир Аренев,Виктор Точинов,Михаил Успенский,Андрей Рубанов,Мария Галина,Дмитрий Быков,Андрей Балабуха,Александр Тюрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)
Все правильно. Безопасен только пепел. Жирный пепел с запахом горелого мяса. Когда их рота выдвигалась на Сочмарово, кто-то уже знал об этом…
* * *
– …Не приближайтесь к останкам!.. Повторяю, не приближайтесь к любым останкам, фрагментам тел, как бы медленно они ни двигались! Остерегайтесь любых животных, особенно птиц! Это опасно! Если вы передвигаетесь по открытой местности, найдите автомобиль! Если такой возможности нет – находитесь в помещении. Забаррикадируйтесь! Если у вас есть рация, выходите на связь на частоте… Сборные пункты… работа над вакциной….
Волна плывет, сигнал уходит, белый шум из динамиков дорогой аудиосистемы звучит едва ли не понятнее человеческой речи: миру, каким вы его знали, пришел конец. Не важно, впрочем. Радиостанции у него нет, а все остальное он уже знает. Поэтому сейчас он и один. И сборные пункты искать не собирается. Его задача проста… хе-хе… до зубовного скрежета. Он хочет добраться домой, чтобы рассказать отцу, что боль остается.
На трассе М16 грандиозный затор из брошенных автомобилей, напоминающий кладбище динозавров: распахнутые двери, изуродованный металл. В сырых кюветах – развороченные колеи. Пробку объезжали на внедорожниках. Вот Х5-й сидит в грязи по самое брюхо, его водитель думал, что у него под задницей грязеход. Зато Федору достается обрывок передачи из прошлого мира и шикарный навигатор. Спутники еще летают. Вероятно, местами еще есть электричество…
Ему нужна машина. Пальцы сводит от напряжения, глаза слезятся от пристального всматривания, и все же он их прозевал.
Фонтанчики из дерна распускаются в кювете раньше, чем звуки выстрелов долетают до него. По Х5-му хлещет, словно плетью…
* * *
…В окне заправки картонка с большими буквами: «FUCK FUEL SAVINGS». Очень интересно. Вряд ли мертвяки малюют плакаты. Заправка выглядит пустой. За будкой заправщика стоит бензовоз. Колонки под навесом повалены. Оторванные шланги с пистолетами валяются рядом, словно дохлые змеи. Ветер гоняет газетный ком по потрескавшемуся бетону. Он думает, есть ли внутри магазинчик. Курить он не курит, но вот пожевать чего-нибудь и попить – не помешает. Ну и бензин… само собой. Навигатор подсказывает, что следующая заправка только на М5 и до нее 123 километра, а у него почти сухой бак, и канистры гремят, как пустые кастрюли. Бензин придется сливать или из бензовоза, или доставать из заправочных емкостей. Бензовоз предпочтительнее. Но Федор не двигается с места. Есть ли там топливо – неизвестно. С такими-то лозунгами. К заправке пристроен гараж с подъемными воротами. На воротах вывеска – «Шиномонтаж». Ворота закрыты. В лесополосе за заправкой – дощатый сортир, ветер качает полуоткрытую дверь, скрип сюда не доносится.
Зато становится слышен слабый жужжащий звук. Он становится громче, и из-за поворота выезжает «Крузер», заляпанный по самую крышу грязью. Федор чуть пригибается, но не более. Свою машину он загнал в лесополосу, на самом – камуфляж. Разглядеть его в пыльной траве можно, если только знать, что он тут залег. Или почуять…
Крузер замедляет ход, не доезжая заправки. Вероятно, те, что внутри, тоже читают оригинальную вывеску. Колеса выворачиваются, и машина заезжает прямо на бетон между поваленных колонок. Двигатель глохнет. Сколько людей в машине – не видно. Довольно долго ничего не происходит. Поднятая машиной пыль закручивается фонтанчиками. Наконец передние двери автомобиля открываются. Водитель – низкорослый плотный парень в кожанке, помповое ружье с пистолетной рукоятью он держит наизготовку. С ним худенькая женщина в синих джинсах и короткой курточке. Спутанные грязные волосы скрывают лицо, в опущенной руке пистолет. ПМ, похоже…
Они перебрасываются парой слов (парень на секунду поворачивается к ней, губы шевелятся), он приближается к пыльному окну, заглядывает внутрь. Потом «кожанка» трогает дверь – незаперто. Он открывает ее шире. Женщина прячется за машину, руки с пистолетом лежат на капоте, ей даже не приходится сгибать ноги в коленях. Парень скрывается внутри. Секунды тикают: тик-так, тик-так… Женщина вдруг расслабляется и тоже направляется к двери.
Внутри бахает выстрел. Женщина подпрыгивает на месте. Федор снимает автомат с предохранителя. Расстояние метров двести, для прицельной стрельбы не так чтобы очень здорово, но – нормально. Женщина кричит. Судя по тому, что она вновь нацелилась стволом в двери, ей либо не отвечают, либо то, что она слышит, ей не нравится. «Прячься, дура, прячься!» – шепчет Федор, но она бестолково топчется перед заправкой и кричит. Пистолет в руке заметно трясется.
Он тоже нервничает. Слишком долго на одном месте, на открытом воздухе. Один шальной ворон и через пять минут их будет сотня. Драный тент его «УАЗа» – неважная защита. Он отвлекается, бросая взгляд в небо, и тут же от заправки слышится выстрел помповухи. Женщину отбрасывает к машине, она сползает по колесу на землю, руки безвольно вытянулись вдоль бедер, голова свесилась на грудь. Из заправки выходит небритый мужик с ружьем ее парня в руках, на нем спортивные штаны с лампасами и линялая майка. Бросив взгляд на тело, он осматривает машину. Людей больше нет, и сам он, похоже, один. Мужик возвращается к женщине. Подбирает пистолет и забрасывает его в машину. Долго смотрит сверху вниз, потом стволом дробовика распахивает куртку у нее на груди. Присаживается на корточки, шарит там руками, потом запускает окровавленную пятерню ей в пах. Опять смотрит, подхватывает ее за ногу и волочит к двери. Затейник, однако. «FUCK FUEL SAVINGS».
Федор дает две коротких – патронов на пять, шесть, – очереди. Не попал! Мужик бросает ногу и пригибается. Следующая очередь, длинная, швыряет его о стену.
Ну вот и все! Около часа у него есть, но он все равно торопится, это всегда по-разному. И перспектива пересесть в «Крузер» подгоняет. Урча двигателем, «УАЗ» выбирается на дорожное полотно…
Впрочем, на «японце» кататься ему не светит – под радиатором лужа антифриза.
* * *
…На воротах деревенской церквушки распят священник. Кому-то этого показалось мало, и батюшке вспороли живот. Вывалившиеся внутренности свисают, словно щупальца гигантского осьминога. Глаз нет, их давно выклевали птицы, и лицо в оспинах от клювов, лоскуты кожи трепещут на ветру. В звоннице дребезжаще брякает надтреснутый колокол.
Он подходит ближе. Картина отталкивает и завораживает одновременно. Метрах в двух он останавливается, зажимая нос. В пустых глазницах священника – вся правда о его армейской жизни.
Брякает колокол.
Внутренности взметаются зловонными плетьми, оплетают ноги, тисками сдавливают кисти. Он отшатывается, но не падает, потому что осклизлая петля захлестывает шею и вдруг сжимается с неистовой силой. Безгубый рот священника открывается. Ему в лицо вылетает шелест и шорох электронных помех, и далекий усталый голос:
– …не приближайтесь к останкам! Повторяю, не приближайтесь к любым останкам, фрагментам тел, как бы медленно они ни двигались!..
В глазах темнеет…
* * *
…Федор просыпается.
Сдавленное дыхание рвется сквозь зубы свистящими выдохами. Липкая темнота наваливается на грудь. Лицо мокрое. Он ночует в придорожном ангаре ДРСУ-5, как гласит табличка на воротах. Техники в нем нет. Под вечер, он загнал «УАЗ» внутрь, предварительно сбив навесной замок с калитки. Гулкое и пустое, как бочка, помещение. Каждый шорох звучит громовым эхом. Он заперся изнутри и вырубился прямо на сиденье, словно выключили лампочку. Но поспать не удалось…
Он вытирает холодный пот со лба. Дышать все еще трудно, подробности сна клочками всплывают на поверхность сознания.
Так погиб рядовой, с которым они выбирались из «Малых Топей». Федор не успел ему помочь. То есть он отсек вонючие ленты штык-ножом, но вот срезать затягивающиеся кишки с шеи можно было, только перепилив несчастному горло. Как же его звали?
Легкие с трудом качают пыльный воздух. Кровь стучит в висках все громче. Он хочет поднять руку и потереть шею, но не может. Мгновенный испуг останавливает сердце…
* * *
Словно нежный вампир…
Словно нежный вампир…
Динамики в дверях машины перебрасывались фразой на разные голоса, словно шариком для пинг-понга. Федор с трудом разлепил опухшие, тяжелые веки. Мозг вяло реагировал на сигналы извне: зловоние, набившееся в ноздри, словно комки ваты; тяжелое жужжание; слабые, крохотные пальцы мнут кадык; беззубые десны щиплют огрубевшую кожу шеи.
Через мгновение Федор пришел в себя.
Он остановился и уснул. Мертвяки нагнали его и уже внутри.
Федор вскинулся. Ударил правым локтем в мягкое, оторвал от себя, сшиб на соседнее сиденье. Рука выхватила автомат из ниши за ствол. Младенец барахтался рядом, как жук. Федор столкнул его вниз прикладом. Пуповина натянулась, истончаясь. Конец ее скрывался в прорехе брезентового верха. Женщина сумела расширить пулевую пробоину, но плотные швы одолеть не смогла и теперь заглядывала внутрь бельмами. Справа о борт машины скребся безногий. Мухи барражировали по салону, как шмели. Динамики затянули новую мелодию…
Стрелять бесполезно.
Федор бросил автомат на колени, повернул ключ в замке. Стартер скрежетнул, машина дернулась вперед. Передача! Пуповина лопнула, мазнув кончиком по щеке, зацепилась за рычаг переключения передач, обвила змейкой. Федор выжал сцепление, поставил на нейтраль…
Ты открывал ночь,
Все, что могли позволить…
Проигрыватель запнулся, когда он включил зажигание. Двигатель взревел. Младенец в нише перевернулся на четвереньки. Пальцы его матери заскребли подголовник над ухом.
Пусть на щеке кровь,
Ты свалишь на помаду…
Он включил заднюю, наддал, сцепление отпускал внатяг, прибавляя обороты. «УАЗ» обиженно ревел, прополз с полметра. Колеса взрыли дерн, ошметки полетели во все стороны. Младенец уцепился за край сидения. Федор почувствовал, как его пытаются схватить за короткие волосы. Он выжал сцепление и воткнул первую. В салоне остро запахло палеными фрикционными накладками. Двигатель взревел. Машина поползла, рванулась. Под днищем заскрежетало. Кузов завибрировал. «УАЗ» дернулся вперед и словно натолкнулся на стену.
Младенец скатился на пол. Рука отпустила волосы. Двигатель заглох.
Все!
А мы не ангелы, парень,
Нет, мы не ангелы,
Темные твари и сорваны планки нам.
Если нас спросят,
Чего бы хотели мы?..
Мы бы…
Брезент на крыше треснул, словно сломали сухую палку. Между рядами тяжело упало. Зловоние усилилось. Федор схватил с сиденья гранату и выдернул чеку, прижав скобу. Брать остальное – не хватало рук.
И времени.
Он дернул дверную ручку, ухватил покрепче автомат. Напрягся. Выпустил гранату из пальцев, толкая дверь наружу плечом. Выпрыгнул. Одна. Мгновенная вспышка боли в голени – кажется, ободрал о закраину или замок, – и он оказался снаружи, метрах в двух от машины. Две. Он побежал прямо, не оглядываясь. Три. Ветви хлестали по груди, царапали шею, когда он прятал лицо. Четыре. Два длинных шага, и он вытянулся в прыжке, нацелившись в противоположный от дороги кювет.
Пальцы уже коснулись земли, он начал группироваться, когда за спиной сдвоенно ахнуло.
Его оглушило, конечно же. Показалось, на секунду голову сдавило двумя многотонными подушками. Он скорее чувствовал, чем слышал, как разлетаются осколки, вспарывая воздух, листву, кору елей. На спину упала срезанная ветка. Тонкий звон повис между ушей, словно без конца теребили туго натянутую внутри черепа струну. Виски ломило, к горлу подкатил тошнотворный комок.
От дороги тянуло жаром.
Федор в три приема поднялся на ноги. Его шатало.
«УАЗ» горел. Столб черного дыма лизал верхушки елей. Огненное пятно растеклось вокруг быстро чернеющего остова машины.
– Безопасен только пепел, – пробормотал Федор потрескавшимися губами.
* * *
Этой деревни на карте навигатора не значилось. Кажется. Впрочем, он не помнил и никак не мог сосредоточиться. Без машины он чувствовал себя голым. Черепахой без панциря. Немилосердно саднило голень. Содранная кожа, едва ли не до кости. Рана шириной около сантиметра, от голенища ботинка, до самого колена. Штанина почернела от крови. Нога горячо пульсировала, но еще слушалась его. В единственном магазине остался двадцать один патрон. Он посчитал. На открытом месте он обречен и никогда не доберется домой. Разум подсказывал, что родителей, скорее всего, уже нет в живых. Они…
Он заставил себя замолчать. Чтобы делать хоть что-нибудь, он залез на дерево. Не слишком высоко, но достаточно, чтобы обзор на деревню стал лучше.
И сразу увидел буквы.
Дорога поднималась по склону холма и переходила в улицу. Два ряда неказистых бревенчатых домов лепились к ней, как ягодины к виноградной грозди. Огороды, расчерченные грядками, причудливыми штампами пятнали землю. Дальше и выше порядок, казалось, рушился, и на макушке холма дома выглядели, словно на картинке про рыбу-кита из сказки Ершова. Кроме одной детали. На крыше одного из них белой краской и громадными буквами выведено: «SOS».
Так!
Он едва не свалился с ветки. Живые? Чего же они тут сидят? Деревня выглядела брошенной. В спешке брошенной. Распахнутые ворота, калитки, незапертые дома, битые окна. Утварь, в беспорядке разбросанная по дворам, зарастающие сором огороды, ни единого дымка, звука, шевеления. Еще один затейник? Нет, не похоже. Сигнал явно для вертолетов-самолетов. Но шансов, что там кто-нибудь еще есть – пятьдесят на пятьдесят.
До дома около километра. По прямой, через огороды. Интересно, что сталось с деревенскими собаками, скотиной? Федор вновь и вновь всматривался в крыши, окна, дворы. Голова закружилась, и тошнотворный звон стоял в ней болотной водицей, внешние звуки доносились с другой стороны вселенной. Он крепче уцепился за ветку. Ему надо поспать. Да не вполглаза – от души. Ну и пожевать чего. Того, кто написал на крыше «SOS», Федор не боялся. Он уже давно ничего не боялся…
Километр – ерунда! Несколько заборов не сравнить с полосой препятствий на бригадном полигоне. Вот только нога…
Он выбрал ориентир и спустился. Пошел, шурша травой, предохранительную планку поставил на одиночный огонь, проверил, есть ли патрон в стволе. Под горку перешел на бег, валкий ускоренный шаг пьяного человека, взгляд с тревогой шарил окрест.
Через триста метров он выбежал на окраину. Первый забор перевалил с ходу, упал в укроп, вскочил. Нашел взглядом ориентир, побежал, оступаясь между грядок. Остро запахло мятой зеленью и землей. Еще забор. Над деревьями показалась крыша с полукружьями белых букв, Федор взял левее, в гору, клонясь вперед. Еще забор, картофельные ряды. Сердце колотилось у горла, в глазах темные точки. Полпути позади. Он пересек пустой двор, выглянул из калитки на улицу – пусто. Отдышался. Один, два, три. Пошел!
Взметнув желтую пыль, он выскочил на улицу. Ворота напротив открыты, в глубине двора – просвет, открытое пространство, грядки, кусты.
Он добежал до середины улицы, когда боковым зрением уловил слева движение.
Из проулка деревянной походкой вышел пес: опущенная голова болталась, свалявшаяся шерсть в репьях. На секунду он замер, потом развернулся и чудовищным, прыгающим шагом засеменил к нему. Федор наддал и только у ворот сообразил, что времени закрывать створки нет. Черт! Но ничего. Один, передвигается медленно. Федор проскочил двор, пригнулся, пробежал вдоль дома и выскочил на огород. Он не оглядывался, до цели ему оставалось еще два открытых участка и улица – метров триста.
Опа!
Справа и впереди, через смородиновые кусты, ему наперерез двигались еще две собаки. Помельче, одна на трех лапах, но бежали они быстрее. Федор сблизился и выстрелил на бегу два раза подряд. Одну сшиб наземь, задняя часть туловища теперь волочилась по ботве, второй выстрелил в голову.
В упор.
Брызнуло кашицей. В спину летело сухое щелканье челюстей ее товарки с перебитым хребтом.
Дыхание срывалось. Правая нога онемела. Он приближался к дому, словно на протезе, взгляд блуждал: под водостоком на углу – две ржавые бочки; бухта поливочного шланга завалилась набок; занавески на окнах в пыльных, линялых цветочках; трещины в бревнах сруба глубоки, как борозды на пашне; впереди, над крышами, километрах в трех небо вдруг потемнело множеством темных точек…
Птицы!
Федор едва не выронил автомат, ноги заплелись, он почти упал и мимо дома, через двор к калитке бежал, словно стартовавший спринтер. Ботинки стучали по бетонной отмостке. Он задыхался. Слева, метрах в тридцати по штакетнику скользили приземистые тени. Да сколько же их здесь?! Крыша с надписью «SOS» манила обманчивой – через улицу – близостью.
На секунду мелькнула мысль, что за ограду выбегать не надо, а надо прятаться здесь, в доме, мимо которого он так стремительно несся, но он не успел очень уж задуматься.
– Быстрее! Давай сюда!
Федор врезался в калитку правым плечом.
Он выскочил на улицу боком и увидел все сразу: длинный оштукатуренный дом, приоткрытую железную дверь, окна, закрытые ставнями, вывеску с неразборчивой надписью и красным крестом; кавказскую овчарку с мордой, траченной картечью и вытекшими глазами; огромного кота с торчащим вверх обрубком хвоста; черную, словно обугленную, человеческую фигуру в начале улочки и шевелящийся ковер грязно-серых спин, мутных бусинок и длинных голых хвостов.
– Скорее! – торопили его.
Палец дергал спусковую скобу. Бездумно он сосредоточил огонь на «кавказце», блеклая шерсть летела клочьями, грузное тело отбрасывало: два шага вперед, шаг назад.
Федор ввалился за порог дома с красным крестом, металлическая дверь с грохотом отсекла свет и сокрушительную волну зловония. Снаружи ударилось грузно, заскребло когтями, плеснуло мелким царапающим шелестом и раскатилось по стенам едва слышными крысиными шорохами.
В горле клокотало. Федор сделал попытку подняться, но лишь перевалился набок. Чужая рука тряхнула его за плечо.
– Ты из спасательного отряда?! Где остальные?
Он не хотел, правда, но сухие губы поползли, лопаясь до крови, легкие сжались, вытолкнув через воспаленное горло звук, похожий на карканье ворона.
Вот только вороны теперь летают молча…
* * *
– Солдат, очнись! Что с тобой?!.
Федор с трудом разлепил веки, коридор качался перед глазами: узкий, полутемный; кушетки с дерматиновым верхом; заколоченные по фасаду окна; крашеные двери, одна приоткрыта, и желтая полоска трепещущего света перечеркнула широкие половицы. В носу стало щекотно, воздух, как в больнице.
– Не спал… давно…
Взгляд остановился на мужской фигуре, сфокусировался. Над плечами в клетчатой ковбойке изможденное, морщинистое лицо. Брови сошлись на переносице, запавшие синие глаза, тонкий хрящеватый нос, волосы – перец с солью, бесцветные губы подрагивали.
– Где твое… подразделение? Войска где?
– Сгорели под Малыми Топями…
– Что?!
– Безопасен только пепел…
Язык у Федора заплетался, в голове гудело.
– О чем ты говоришь?! – сильно тряхнуло за плечо. – Очнись! За нами придут?!
В голосе мужика послышались отчаяние и истерика. Федор нащупал автомат, и только потом попытался пожать плечами. Он не почувствовал – вышло у него или нет, но человек вдруг закрыл глаза, лоб собрался глубокими морщинами. «Старик», – подумал Федор.
Протяжно скрипнула дверь.
– Пап?
Стуков приподнял автомат.
– Оставь, – попросил старик. – Здесь дети… тебе ничего не угрожает.
– Сколько вас? – Федор облизнул сухие кровоточащие губы. Соленое…
– Трое… Я, мои дочь и сын… Неужели наш сигнал никто не видит?! Ведь летают же самолеты!
– Не видел, – Федор покачал головой. Он посмотрел в сторону, из-за приоткрытой двери выглядывал мальчишка лет десяти: большелобый, большеглазый; с маленьким скорбным ртом и скошенным подбородком. Костыли приподнимали плечи, как у взъерошенного галчонка. Птицы…
– Что здесь за зоопарк? – спросил Федор. – Еще не видел столько… сразу… и крысы…
За стенами еще шелестело, шаркало, но уже не так сильно.
Старик вздохнул, глаза его влажно блестели.
– За деревней – костный заводик и скотобойня, – отмахнулся он. – Может, могильник, не знаю… Слетаются, сбегаются на запах. Постоянно появляются новые, прежние – уходят, улетают, возвращаются. Много. Уже мертвые. Я буквы на крыше рисовал четыре дня. Без транспорта отсюда не выбраться…
Федор закрыл глаза. Спать. Они что-нибудь придумают. Потом. Сейчас спать…
– Ты что, ранен? – голос не отпускал его, звал обратно в полумрак и шуршание за стеной.
– Царапина, ерунда… не мертвяки… сам, о железяку…
Слова скребли сухое горло. Его опять замутило, на секунду он выключился.
Холодная влага коснулась губ, Федор открыл глаза.
– Пей…
Он выпил кружку воды, не отрываясь. Зубы ломило, тоненькие струйки лились по подбородку, он едва не поперхнулся, но все равно натужно закашлялся. Голова гудела, словно колокол.
– Пойдем, – старик помог ему подняться, придержал за локоть. – Ты откуда здесь взялся?
– Иргинская мотострелковая бригада, – ноги у Федора подгибались, в правой горячо пульсировало на каждом шаге.
– Где это?
– Под Сочмарово…
На мгновение предплечье сдавило как в тисках.
– Так далеко, – пробормотал старик. – Машина?
– Нет. Уже нет. – Федор качнул головой.
Они прошли в полумраке мимо очередной двери.
– Что за место? – Федору хотелось вытянуть руки вперед.
– ФАП, деревенский медпункт, – ответил старик, казалось, он думал о другом, но говорил быстро, оживленно, – Здание добротное, перекрытия и те бетонные, но крысы грызут и бетон. Надеюсь, выдержит, – он открыл следующую дверь и мягко подтолкнул Федора внутрь. – Здесь есть почти все: кое-какие лекарства, бинты, спирт, эфир, инструменты – все как в справочнике фельдшера, полный набор. Признаться, я таких пунктов никогда не видел. Своя скважина, насос, радио и дизель-генератор в подсобке. Соляры только маловато… Ложись, я посмотрю твою ногу…
Комната казалась светлее коридора. Дневной свет сочился в щели между ставнями. Белые стены, потолок отражали свет. У стен стояли две кровати, умывальник с раковиной в углу. В тени маячили стойки похожие на вешалки, шкаф…
Федор завалился на постель, не разуваясь, автомат сунул под кровать, под руку. От белья пахло затхлостью и карболкой.
– Сейчас принесу лампу и…
Стуков не дослушал. Он спал.
* * *
Ему приснилось, как родители провожают его на вокзале. Слякотная осень, с неба сыплет крошевом: не то снег, не то дождь. Мать кутается в платок и беспрестанно трогает его за рукав, словно хочет удержать. Отец поднял воротник пальто. Он зябнет, уши под кепкой покраснели. Сам Федор, уже в камуфляже и ботинках, при полной выкладке, форменную кепку держит в руке. Голове холодно, на коротких волосах оседают снежинки и тают.
– Ты запомни, – говорит отец. Он улыбается, но глаза тревожны и грустны. – «Прогнуться» можно, ломаться нельзя – затопчут. В крайнем случае – отключай «башню». Страх не уйдет, он никогда не уходит, зато будет не так больно…
Он протягивает ладонь, морщинки собираются у глаз.
– Пап, – говорит Федор, пожимая холодную руку, – боль не уходит. Слышишь? Боль не уходит!
Отец кивает.
– Да, – повторяет он и улыбается, но теперь так, словно просит прощения за свою беспомощную ложь, – будет не так больно…
– Боль не уходит!!! – кричит Федор прямо ему в лицо…
* * *
Конечно, она не ушла.
Вот она – ослепительный раскаленный шар крутится в кипящей, искрящейся массе, разбрызгивая ослепительные искры. Вращение все быстрее, быстрее. Центробежные силы растягивают, сплющивают огненную сферу, она раскачивается, смещается из стороны в сторону и вдруг вытягивается в дрожащий язычок плазмы – огонек за стеклом «летучей мыши». Влага дрожит на ресницах, и огонек вновь расплывается в сферическое нечто с янтарными наплывами.
Влажные цветные пятна плавают под веками. Они сливаются, вытягиваются и отрываются друг от друга, словно делящиеся клетки под микроскопом, а потом испаряются, истончаясь до невидимости, уступая место ослепительному, раскаленному шару…
Внутри него грохочет: бу-бу-бу-бу….
– Очнулся?
Федор застонал. Он почувствовал свое тело, от макушки до пяток, словно сбитую в кровь ногу с неумело намотанными портянками втиснули в заскорузлый сапог. Он попытался шевельнуться, но у него ничего не вышло. От ничтожного усилия возникло ощущение, что пламя из лампы запустили ему под кожу. Горло распухло. Федор попытался сглотнуть, но, кажется, забыл, как это делается. В ушах стоял грохот, за белым потолком били в невидимый барабан.
Легкая тень скользнула в толще извести. Федор попытался не выпустить ее из поля зрения, но взгляд наткнулся на перевернутую бутылку в штативе, легкие пузырьки всплывали за стеклом в толще прозрачной жидкости. Пластиковая трубка тянулась вниз. Он следил за ней, опуская взгляд, казалось, в глазницы насыпали толченое стекло. Трубка оказалась приклеенной пластырем к его локтевому сгибу. За ней маячило лицо старика. Он сидел на низком стуле в ногах кровати. Багровые тени играли в прятки в сетке морщин. Слезящиеся веки воспалены. Белки глаз иссечены кровавыми прожилками.
– Пить хочешь? Не тошнит? Дышать не тяжело?
Кажется, он выпил кружку воды пять минут назад. Слова едва доносились до него сквозь грохот барабана за потолком. Он таки сделал глотательное движение, в голове оглушительно щелкнуло, словно выстрелили из гаубицы. Саднило гортань, сердце колотилось.
– Ты извини, местный фельдшер, похоже, баловался наркотой. С морфием здесь туго…
– Что со мной?
Слова так и остались во рту сухими бумажными комками.
– Ничего. Все худшее уже случилось до того, как ты пришел сюда…
Федор закрыл глаза, пережидая волну дурноты и стискивая зубы.
– Ты пьян? – спросил он.
В полумраке сухо зашелестело. Старик смеялся. Радужные пятна под веками пришли в беспокойное движение.
– Теперь это непозволительная роскошь, хе-хе…
Воздух тек в легкие как расплавленное олово, скапливался на донышке и просачивался через диафрагму, заполняя обжигающей тяжестью ноги, словно пустые бутылки. Нестерпимо чесались ступни. Особенно правая. Поврежденную голень саднило.
– Мне пришлось ампутировать тебе ногу, – услышал Федор. – Для одного лишь хирурга при здешнем оснащении шаг более чем рискованный, но выбора у меня нет. Странно, что ты вообще выжил, хотя, что теперь говорить о странностях…
Старик сбился и замолчал.
Слова поднимались к потолку, радужно переливаясь, словно мыльные пузыри, и лопались там беззвучно, бессмысленно. Федор напрягся. Он хотел сесть на постели, но сумел только приподнять голову. Вены на шее вздулись. Он увидел широкий ремень, обхватывающий грудь и сразу же ощутил запястья прикрученные к… Нет, не к кровати. Он лежал на каталке высоко над полом, а старик сидел на обычном стуле. Голова его торчала рядом…
Взгляд заметался по складкам простыни. Глаза вылезли из орбит. Свинцовая кровь бросилась в лицо. Федор видел белый холмик ткани, натягивающий простыню слева, и… ничего не находил с правой стороны. Он упрямо попытался пошевелить ступней, хотя глаза говорили ему, что правая нога под простыней заканчивается безобразным утолщением чуть выше середины бедра. В пустоте нестерпимо чесалось и пульсировало.
Голова упала на подушку. Крик ветвился в бронхах, теряя силу, и лишь слабый выдох сочился через стиснутые зубы.
– Ты что сделал, а?! Ты что натворил, сука?!
Пальцы сжались в кулаки. Ремни заскрипели.
– Тихо, тихо…
– Ты же меня убил, тварь!
В глазах потемнело. Комната закружилась, верх стал низом и обратно. Кровь стучала в висках. Он задыхался, словно только что пробежал от подножия холма, через огороды до проклятого дома с призывом о помощи на крыше. В темноте металлически звякнуло. Запахло спиртом. В плечо ужалило. По виску тихонько скатилась невидимая бусина, оставляя влажный след.
– Как по-твоему, сколько мне лет?
Федор стиснул зубы. Он думал, что если сейчас сможет высвободить руки, то…
– Тридцать семь… А свое отражение ты когда в последний раз видел?
– Иди ты на хер!
– Тебе ведь лет восемнадцать-девятнадцать? Верно?
Послышался шорох, старик зашевелился в стороне от каталки.
– Открой глаза, – велел его надтреснутый голос.
Федор не хотел, но подчинился. Злость истаяла, сошла на нет. Он открыл глаза и увидел перед собой на подушке лицо отца, может быть, чуть моложе, каким он помнил его: «гусиные лапки» у воспаленных глаз, глубокие носогубные складки, заострившийся нос и скулы, туго обтянутые обветренной кожей; вот только вместо виноватой улыбки – оскал, зубы и десны в крови. Слеза набухла, повисела на мокрых ресницах и скатилась на висок. Федор моргнул. Лицо отца исчезло. Старик опустил зеркало…
– Что происходит? – спросил Федор, казалось, его голос тоже состарился.
Старик сел, тяжело опираясь о край каталки.
– Мы мертвы, – сказал он. – Мертвы с той самой минуты, когда случилось ЭТО…
Он махнул рукой в сторону заколоченного окна. Помолчал…
– Я не знаю тонкостей, я просто хирург районной больницы заштатного городишки, не генетик, понимаешь?
– Нет…
– Человеческий организм состоит из многих типов клеток. Разные ткани – разные клетки. Они постоянно обновляются и тоже с разной скоростью. Время жизни – неодинаково. Клетки умирают и повреждаются от внешних воздействий: ионизирующего излучения, питания, условий жизни, токсинов и так далее. Организм отторгает мертвые клетки либо частично поглощает их фагоцитами и использует как строительный материал для замены и заполнения пробелов, понимаешь? Мы стареем потому, что организм теряет способности к возобновлению: код ДНК в ядре клетки с каждым повреждением и восстановлением перезаписывается, но с ошибкой…
Он замолчал. Язычок пламени в лампе затрещал…
– Теперь мертвые клетки ведут себя несколько активнее, – он вновь засмеялся скрипучим смехом, и внезапно оборвал его, глядя на Федора затуманенными глазами. – Они вообще себя странно ведут, и можно только гадать, на что и как это влияет. Совершенно иная биохимия… М-да. Очевидно, фагоцитоз ускоряет процесс. Лейкоциты крови, что боролись с бактериями в твоей ерундовой ране, погибали и тут же переходили на сторону врага, понимаешь? Возможно, ты этого не чувствовал. Возможно, побочная реакция процесса – анестетический эффект. Возможно все! Понимаешь?! По радио все еще говорят, ЭТО – вирус. Вакцину вот-вот найдут… Жалкая, беспомощная ложь!
Он закашлялся. В легких сипело и свистело.
– А что тогда? – спросил Федор.
Старик перевел дух и пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он. – Какая разница? Что-то сдвинулось в фундаменте. Изменился основополагающий закон Вселенной, может быть. А на белковых формах он «выспался» именно так. Там, – он снова махнул рукой в стену, – не ходячие мертвецы. Миллиарды колоний новой клеточной жизни. Да, ограниченной сроками распада и тления, но жизни, чья единственная программа – превращение всего вокруг в свое подобие: без злобы, ненависти, жажды убийства, голода. Без мысли и оправданий… До конца времен, пока весь мир не рассыплется в прах…
