Текст книги "Мастер и Маргарита. Все варианты и редакции"

Автор книги: Михаил Булгаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Два плана в развитии действия как бы передают борьбу живущих в Пилате двух начал. И то, которое можно определить как «духовный автоматизм», обретает над ним на какое-то время фатальную власть, подчиняя все его поступки, мысли и чувства. Он теряет над собою власть. Мы видим падение человеческого, но потом же видим и возрождение в его душе человечности, сострадания, словом, доброго начала. Понтий Пилат совершает над самим собой беспощадный суд. Его душа переполнена добром и злом, ведущими между собой неотвратимую борьбу. Его совесть запятнана. Все это так. Ничего не скажешь – грешен. Но не грех сам по себе привлекает внимание Булгакова, а то, что за этим следует – страдание, раскаяние, искренняя боль.

Пилат проигрывает дуэль с Каифой. Он надеялся добиться освобождения Иешуа, но Каифа трижды отказывает римскому прокуратору в его ходатайстве.

Пилат сражался за жизнь Иешуа до конца, и, когда почувствовал, что все кончено, «все та же непонятная тоска, что уже приходила на балконе, пронзила все его существо. Он тотчас постарался ее объяснить, и объяснение было странное: показалось смутно прокуратору, что он чего-то недоговорил с осужденным, а может быть – чего-то и не дослушал». Непонятная тоска, нелепая мысль о бессмертии, а за нею «страшный гнев – гнев бессилия» окончательно подорвали его власть над собой, и он высказывает Каифе все, что накопилось на его душе – ненависть к властителям иудейского народа.

Пилат оказался бессильным перед законом. И снова он как бы перестает быть человеком и становится винтиком в государственной машине под названием – Власть. Спокойно, равнодушно прерывает он разговор. Человеческим страстям не место там, где в силу вступает закон. Перед законом все равны. Закон нужно блюсти, охранять. Внешне Пилат так и поступает. В то время как тайно можно его обойти. И здесь на первый план выступает человек в капюшоне – начальник тайной службы.

Действие развивается как бы по двум руслам – официальному и тайному, видимому и подспудному. Пилат, потерпев поражение в битве с Каифой, не успокоился, жестоко задумал отомстить, но тайными путями. Человек и властитель все время борются между собой. Даже тогда, когда он идет огласить приговор. Он все время старался не поддаться, воспротивиться чарам Иешуа. Стоит посмотреть, как он шел, не подымая глаз, чтобы не видеть Иешуа, как боролся с самим собой, чтобы выкрикнуть правильно имя освобожденного, и только когда увели их, почувствовал себя в безопасности, открыл глаза. Он сделал, что было в его силах. Спасти Иешуа невозможно. Но можно облегчить его страдания, тем самым еще раз выказать ему свою симпатию. Закон победил. Тут ничего не поделаешь, хотя он вел себя мужественно и храбро. Иначе он не мог поступить, ибо не мог нарушить закон, не мог нарушить обычай.

И тут на передний план выступает Левий Матвей. Почему он старался пробиться сквозь частокол римских и сирийских воинов? Страдал, отчаивался, тосковал и, оказывается, только от того, что не сумел избавить Иешуа от мучительной смерти на столбе. И когда он, вернувшись в город и украв «отточенный, как бритва, длинный хлебный нож», кинулся обратно, вслед за процессией, то опоздал. «Он тяжело дышал, и не шел, а бежал на холм, толкался и, увидев, что перед ним, как и перед всеми другими, сомкнулась цепь, сделал наивную попытку, притворившись, что не понимает раздраженных окриков, прорваться между солдатами к самому месту, где уже снимали осужденных с повозки. За это он получил тяжкий удар тупым концом копья в грудь и отскочил от солдат, вскрикнув, но не от боли, а от отчаяния». Страдая от невыносимой муки, от невозможности самому осуществить задуманное, он «потребовал у Бога немедленного чуда». «Он требовал, чтобы Бог тотчас же послал Иешуа смерть». Но Бог не внял страстной мольбе. И Левий Матвей проклял Бога: «Ты – Бог зла... Ты – черный Бог». Но то, что не удалось сделать Левию Матвею – избавить от мучений на столбе, сделал по указанию Пилата человек в капюшоне. «Повинуясь жестам человека в капюшоне, один из палачей взял копье...» Чтобы решиться на такой поступок, Пилату нужно было обладать мужеством и благородством. И дальнейшее только подтверждает эту мысль. Как государственный деятель, Пилат посылает Иешуа на смерть. Иного выхода у него не было. Он оказался в трагическом положении, когда должен утверждать приговор вопреки своим личным желаниям. (Так поступил Петр Великий, подписывая смертный приговор собственному сыну. Так поступил Сталин, когда отказался обменять Паулюса на Тельмана). Интересы государства здесь выше личных желаний. На этом стоит и стоять будет государственность, законы и положения, утвержденные веками развития человеческого общества.

И вот снова перед нами прокуратор. Он чем-то раздражен, его лицо наводит страх на слугу. Прокуратор в таком состоянии, что даже разговаривает с самим собой. Его состояние определяется тем, что он «нетерпеливо ждет». «Наконец, услышал прокуратор и долгожданные шаги и шлепанье на лестнице, ведущей к верхней площадке сада перед самым балконом. Прокуратор вытянул шею, и глаза его заблистали, выражая радость». «Человек в капюшоне» – вот, оказывается, кого так нетерпеливо ждал прокуратор и появление которого принесло оживление и радость в душе прокуратора. Ему не терпелось знать, все ли было сделано так, как он повелел. Ему хотелось узнать, как вел себя Иешуа.

Булгаков дает портрет Афрания, отмечая в нем «добродушие и лукавый ум». Решительность и суровость замечается в том взгляде, который он порой – «внезапно и в упор» бросает на собеседника. И в эти мгновения в нем совершенно исчезают юмор и добродушие, этим взглядом он словно бы совершенно пронизывает собеседника, стараясь раскрыть тайные глубины его души.

Афраний – третий, с кем разговаривает Пилат. Этот разговор приоткрывает еще новые черты характера Пилата. И, в сущности, ведется все тот же разговор вокруг Иешуа. Пилат избавил Иешуа от мучительной агонии на столбе и отомстил Иуде из Кириафа. Из текста совершенно ясно, что убийство Иуды предпринято по инициативе Пилата по прямому его указанию. Весь этот разговор полон лицемерия и недомолвок. Говорит одно, приказывает другое. Блюститель закона не может дать прямого указания относительно Иуды, но может высказать свое предчувствие, а предчувствия его никогда не обманывают. Пилат предчувствует, «что кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого менялы, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью, а деньги, полученные за предательство, подбросить первосвященнику с запиской: “Возвращаю проклятые деньги”». Такова форма, а на самом деле Пилат признается здесь не только самому себе, что такова его воля и что именно он является тайным другом Га-Ноцри и именно он возмущен чудовищным предательством Иуды и его сговором с первосвященником. Пилат ведет игру с Афранием. Для виду он заботится об охране Иуды, в то же время упрямо твердит о том, что предчувствие его никогда не обманывало, что именно сегодня его зарежут. При этих словах «судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки». Словами можно лгать, лицемерить, говорить не то, что думаешь. Труднее владеть своими жестами, выражением лица. И судорога и потирание рук от предвкушения сладостной мести выдают его истинные намерения. И отчего же снова прокуратор стал тревожен, беспокойно забегал по балкону, каждым своим движением выражая тревогу, томление, тоску. Уже нет того грозного и сурового повелителя, внушавшего страх и ужас всем, кто его окружал. Слабый, расстроенный, малодушный человек, который не выдержал испытаний, постигших его бед, – таким предстает Пилат, как только он остался в одиночестве. Как личное горе принимает он казнь Иешуа. Сон Пилата особенно точно раскрывает его душевное состояние, как бы снимает внешние покровы, обнажая внутреннюю суть: «И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Само собою разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением...» Пробуждение как бы подтверждает эту мысль. Со сна Пилат произносит фразу, которая повергает Марка Крысобоя в «величайшее изумление»: «У вас тоже плохая должность... Солдат вы калечите». Он еще не надел на себя должностную маску, он еще не опомнился ото сна, где все раскованно и искренне, где долг не противоречит сердцу и делаешь все, что оно повелевает. Потом-то, пробудившись, он попытается «загладить напрасные слова». Но в этих сетованиях – истинный Пилат, страдающий от бремени власти. Возможно, в этих страданиях – и страданиях Сталина, Ивана Грозного, Петра Первого, посылающих своих близких на казнь за преступления против государства. Тяжко быть властителем, честно соблюдающим Закон.

Пробуждение ото сна ужасно. Все снова встало на свои места. Снова потрясающие страдания начинают изматывать его душу.

Пилат в надежде искупить свою вину перед Иешуа предлагает его ученику Левию Матвею те же блага, которые он обещал Иешуа. И заметьте, Пилат сделал как раз то, что в этой ситуации хотел бы сделать и Левий Матвей: избавить учителя от мук и наказать предателя.

Левий Матвей отказывается пойти на службу к Пилату: «...ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко будет смотреть в лицо мне после того, как ты его убил». Но Пилат и не отрицает своей вины. Напротив, уговаривает Левия Матвея не быть жестоким, напоминает о заповеди Иешуа, что все люди добрые. И словно бы просит прощения за неотвратимость свершившегося.

И опять Булгаков проявляет психологическое мастерство в раскрытии душевного состояния Пилата: напоминая о заповеди Иешуа, он «значительно» поднимал палец (внешне он все еще пытается сохранить должностную маску) и в то же время «лицо Пилата дергалось», дергалось от внутреннего разлада. Здесь выражение лица выдает его истинное состояние, как он ни пытался его скрыть.

Все это подтверждает только одну мысль, которую Булгаков проводит последовательно и настойчиво: Пилат не отрицает своей виновности в гибели Иешуа, но, не отрицая, мучительно переживает нелепость случившегося, свою вину и беспомощность перед неумолимыми обстоятельствами. И самое удивительное: Булгаков прощает Пилата, отводя ему такую же роль в своей философской концепции, как и Мастеру. Пилат, как и Мастер, за свои страдания заслуживает покоя. Пусть этот покой выражается по-разному, но суть его в одном – каждый получает то, что ему хочется.

Заглянем в текст романа, в последнюю главу, которая так и называется «Прощение и вечный приют». Понтий Пилат многие годы сидит «на каменистой безрадостной плоской вершине», погруженный в размышления. «Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница... Он говорит... одно и то же, он говорит, что и при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то не удается, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится разговаривать ему с самим собою. Впрочем, нужно же какое-нибудь разнообразие, и к своей речи о луне он нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу. Он утверждает, что он охотно бы поменялся своею участью с оборванным бродягой Левием Матвеем». Это сказал все знающий Воланд.

Маргарита, узнав о такой участи героя романа, сочувствует ему: «...ее лицо подернулось дымкой сострадания». Она полна решимости изменить судьбу Понтия Пилата. Как человек он не заслуживает такого жестокого наказания. «В жизни» так и могло быть, но эта жестокость не соответствует тому Понтию Пилату, который изображен пером Мастера. Маргарита просит отпустить его. Она знает о его страданиях, она знает о его истинных намерениях и мотивах его поведения. Мастер раскрыл их и передал подлинную трагедию человека, который, после совершенной им ошибки, мучительно страдал и расплатился за нее невероятными мучениями. Художник как бы открыл истинные мотивы поведения исторического лица, посмотрел на эпизод истории гораздо глубже, чем до него. Но мастер знал только «земную» судьбу своего героя. Не знал он, что он все еще мучается и страдает от крушения своих надежд и желаний.

Иешуа, прочитав роман Мастера, по-новому взглянул на Понтия Пилата, взглянул глазами Маргариты, полными сочувствия. «...за него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать». Воланд утешает Маргариту: «Все будет правильно, на этом построен мир».

И действительно, все в мире стало правильно, как только Мастер прокричал последнюю фразу своего романа: «Свободен! Свободен! Он ждет тебя!»

И теперь уже по широкой лунной дороге «поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.

– Боги, боги, – говорит, обращая надменное лицо к своему спутнику, тот человек в плаще, – какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, – тут лицо из надменного превращается в умоляющее, – ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было?»

И спутник уверяет его, что ничего подобного не было, только померещилось. Иешуа клянется, «и глаза его почему-то улыбаются».

В образе Пилата Булгаков показывает раздвоение человека и государственного деятеля: у него настолько плохая должность, что он ничего не может сделать в защиту Иешуа, хотя по-человечески сочувствует ему, делает все возможное, чтобы спасти его. Пилат – трагический герой, а трагический герой не может быть трусом и предателем. Пилату сострадают Мастер и Маргарита, Воланд... Да и профессор Иван Николаевич Понырев оправдывает Понтия Пилата, с удовлетворением видя во сне осуществление его мечты.

В древнем Ершалаиме, в нелепом дворце Ирода Великого, столкнулись три человека в непримиримейшем конфликте. Каждый из них прав. В этом и суть трагического конфликта. Причем Иешуа, Пилат и Каифа в одинаковой степени мотивированно отстаивают свое понимание правды, справедливости, законности, долга, чести. Да, правду говорить легко и приятно, но не всякая правда может быть по душе тем, кто осуществляет власть. Идеи Иешуа приходят в противоречие с этическими, общественными и религиозными постулатами своего времени. Каифа по-своему прав, видя в Иешуа более опасного преступника, чем убийца Вар-Равван, потому что своими идеями он может возбудить мятежи, а это в свою очередь может навлечь на его соплеменников римские мечи.

В Пилате Булгаков вроде бы оставляет черты традиционного образа. Но его Пилат только внешне похож на этот образ.

Что ж интересного и нового в этом образе? Пилат щедро одарен различными страстями, капризами, душевной неукротимостью. Мы все время чувствуем, как Пилат захлебывается, тонет в своих страстях. И разве нет авторского прощения в том возгласе Мастера: «свободен»? И разве не прощен он за те мучительные страдания, которые выпадают на его долю после трагической гибели Иешуа? Пилат не может побороть Каифу. Здесь обнаружилось его бессилие перед законом. С особым вниманием и интересом Булгаков исследует корни и причины той трагедии, которые проявляются в человеческой душе одного из участников этой драмы. Поведение Пилата порой приобретает характер как бы некоего автоматизма. Он чувствует всю неотвратимость власти и роковой силы Каифы. И это невольное зло, которое он совершил, вносит в душу Пилата трагическое раздвоение.

Понтий Пилат относится к тем лицам, которые выступают охранителями основных нравственных норм и порядка. Он олицетворяет государство, свой народ, справедливый и гуманный. И каким образом он мог поступить по-другому? Не посчитаться с Каифой и нарушить закон? Но что это могло дать? Допустим, что Иешуа освобожден в нарушение закона. Может ли Пилат в таком случае оставаться римским наместником? Нет! Он не мог нарушить закон, принятый правопорядок. В образе Иешуа Булгаков раскрыл такую личность, которая мало считается с авторитетом общественного мнения. Все его мысли и действия направлены на разрушение духовного стандарта эпохи. Такой человек, как Иешуа, не только усваивает, вбирает в себя, но главным образом порождает то новое, что обогащает эпоху. Не так уж много новых мыслей он успел высказать. Дело не в этом. Дело в самой манере держаться, в той духовной независимости, которая больше всего и поражает в нем Пилата.

Возможно, это и преступление, за которое последующие поколения жестоко наказали Пилата. Но Булгаков использует тот образ совсем для другого: центр своего внимания он сосредоточивает на той внутренней переоценке, которая происходит в нем после всего, что произошло. Наступает кризис морального сознания. И это привлекает особое внимание художника-психолога.

В самом деле, когда задают вопрос, что привело Понтия Пилата к моральному преступлению, то прежде всего ссылаются на его страх перед кесарем, этим и ограничиваются. Но это только полуправда. Понтий Пилат в трактовке Булгакова сложнее и глубже. Да, из-за бродячего философа он вовсе не хотел рисковать своей карьерой. И в то же время старался его спасти. Преступление совершается в состоянии как бы некоторого раздвоения, когда одна половина человеческого существа постепенно как бы одолевает вторую. Пилат поступает против своей совести, чисто автоматически, словно не замечая, словно кто-то другой руководил его мыслями и действием. Эта раздвоенность Пилата – явление временное, потом к нему возвращается цельность и единство личности, но уже совсем другого характера: он, осознавая все, что произошло, мучается, обнаруживая тем самым после внутреннего переворота цельность своей натуры.

Булгаков передает состояние, несомненно, внутреннего преодоления. Слабость человеческой природы проявилась в Пилате, что и привело к трагическим последствиям. Но слабость временная и вынужденная перед сложившимися обстоятельствами. Перед ним возникает дилемма, которая еще не кажется ему роковой: либо пощадить Иешуа, либо нарушить закон, – он использует любые возможности, чтобы не нарушить закон и одновременно спасти Иешуа. Пытается уладить конфликт, так сказать, мирным путем.

Булгаков изображает конфликт между чувством сострадания и должностными обязанностями Пилата, и этот конфликт трагичен. Чувство сострадания перерастает в мучительное и беспокойное страдание, окрашивая всю последующую жизнь Пилата безысходностью и мраком. Пилат нарушил нравственный закон, защищая закон гражданский, за что и поплатился вечным страданием. «Все будет правильно», – успокаивает Воланд. Философия истории оптимистична. Да, в историческом процессе одновременно созревают семена добра и зла. Да, в человеческой природе много слабостей, многое нуждается в исправлении и обновлении.

Много прошло с той поры, а человечество все еще бьется над вечной проблемой добра и зла, все еще стоит перед проблемой искоренения зла, пороков. По-своему оно распутывает узлы, которыми накрепко связаны эти ипостаси человеческой натуры. Его влекут к себе роковые связи добра и зла, их нерасторжимость и взаимозависимость. Человеческая совесть и ум бьются над разгадкой связи добра и зла, их нерасторжимости. И не случайно Булгаков выбрал столь фантастический сюжет. Не сразу поймешь и разберешься в фантастических картинах романа «Мастер и Маргарита». Эти эпизоды менее всего понятны для неподготовленного читателя. Говорят о «какой-то чертовщине», дьявольщине, гадают, верил ли сам автор во все то, что «нагородил» в своем романе.

Фантастика привлекала Пушкина, Гоголя, Достоевского. Об использовании фантастики в русской и зарубежной литературе написано много книг и статей. Так что в разработке этой проблемы Булгаков выступил продолжателем всего лучшего, что накопилось в мировой литературе.

В статье И. Лапшина «Эстетика Достоевского» фантастика делится на три рода – наивную, трансцендентную, имманентную: «Фантастика имманентная, в которой художник нарушает правдоподобие в известном отношении, делая какое-нибудь невероятное допущение внешнего характера, чтобы при помощи подобного допущения раскрыть в весьма правдоподобной форме какие-нибудь человечески значительные переживания...»

В статье Достоевского об Эдгаре По как раз о такого рода фантастике и говорится. По мнению Достоевского, Эдгар По «только допускает внешнюю возможность неестественного события (доказывая, впрочем, его возможность, и иногда даже чрезвычайно хитро) и, допуская это событие, во всем остальном совершенно верен действительности». Эдгар По «почти всегда берет самую исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешнее или психологическое положение».

Вот и Булгаков ставит своих героев в исключительное положение, чтобы добиться высшего психологического эффекта, не забывая о внешнем правдоподобии самых невероятных и фантастических происшествий.

Булгаков, создавая свой фантастический мир, прекрасно понимал, что ему никто не поверит, если это все невероятное не будет достаточно глубоко и правдоподобно мотивировано. «Никто не станет читать вашей фантастической поэмы, если в ней рассказывается, как в вашу комнату влетел шестикрылый ангел и поднес вам прекрасное золотое пальто с алмазными пуговицами», – писал Вл. Соловьев (Соч. Т. 6. С. 411).

Многие критики и ученые пытаются сейчас выяснить истоки творческого замысла «Мастера и Маргариты», называют многих его предшественников, Гоголя, Гофмана, Салтыкова-Щедрина, Достоевского. Особенно в этом отношении заслуживает большого внимания обстоятельная работа И. Ф. Бэлзы о традициях мировой литературы в творчестве Михаила Афанасьевича Булгакова. Но среди учителей Булгакова, к сожалению, Валерия Брюсова, в сущности, и не называли. А между тем «Огненный ангел», насыщенный фантастикой и точным изображением нравов далекой эпохи Германии, мог бы послужить Булгакову до известной степени примером такого мастерского сплава разнородных художественных пластов.

Валерий Брюсов неоднократно выступал за прозу раскованную, не стесненную стремлением к бытовому правдоподобию. Мысль художника – вот главное, что должно интересовать в произведении, а в какую форму она будет одета – это не так уж важно, главное – чтоб она была совершенна.

Фантастические сюжеты давно привлекали его. Разумеется, он читал исследования Вл. Соловьева, Д. Мережковского (в частности, «Гоголь и черт». М., 1905).

В. Брюсов заинтересован в том, чтобы все эти необыкновенные приключения, фантастические события, неправдоподобные факты были восприняты читателем как реальные, происходившие в жизни. И делает все от него как художника зависящее, дабы читатель поверил в его повествование как достоверное. Отсюда – «Предисловие русского издателя», в котором говорится, что это всего лишь русский перевод, а подлинник хранится в частных руках. В. Брюсов подчеркивает, что автор этого повествования стремился добросовестно, «беспристрастно и верно описать то, что он пережил». «Пусть читатель не сомневается в том, что здесь рассказывается, ведь лучшие умы тех веков не только верили в сношения с дьяволом, но и посвящали этому вопросу отдельные работы» (Брюсов В. Огненный ангел. Повесть XVI века. М., 1908. С. 12). «Не верить в деяния ведьм – высшая ересь», – говорилось в специальной папской булле. Так что вера в таинственные, потусторонние, необъяснимые силы долго жила в сердцах не только простых людей, но и крупных ученых того времени (В. Брюсов ссылается на Кеплера, Жана Бодэна, Абруоза, Парэ).

Содержание своей «Правдивой повести» «очевидец» формулирует так: здесь рассказывается о дьяволе, не раз являвшемся в образе светлого духа одной девушке и соблазнившем ее на разные греховные поступки...

М. Булгаков несомненно использовал кое-какие демонологические мотивы В. Брюсова, натолкнувшего его на разработку подобного сюжета. Пусть М. Булгаков этот сюжет разработал ярче, глубже, но факт остается фактом.

Рупрехт рассказывает, в сущности, очень простую, если не сказать банальную, историю: бывалый воин, храбрый, мужественный, бесхитростный, возвращается на родину, мечтает повидать отца, мать, родных и близких, показать им, что он стал на ноги, приобрел состояние и положение в обществе: «Я часто мечтал о деле и о труде, как о самых благородных радостях». И вдруг, случайно, он встретился с молодой женщиной, привлекательной, но не такой уж и красивой, чтобы влюбиться с первого взгляда. Его увлекала возможность дорожного приключения, он вовсе и не предполагал, что его новая знакомая – припадочная, что она болеет особой формой меланхолии – ведовейством. В конце концов Рената погибает на костре инквизиции. А он вспоминает о тех событиях, которые привели ее к такой печальной участи.

Разумеется, не стоит сравнивать то, что увидел Рупрехт, с тем, что увидела Маргарита, так же и таким же чудесным способом оказавшаяся на шабаше. Эти картины, пожалуй, одинаково ярки, красочны, забавны, одинаково пронизаны искрометным юмором и едкостью, направленные против веры в чудесные, инфернальные силы. Но важно здесь другое: В. Брюсов никогда не забывает читателя, давая ему возможность самому разобраться в том, сон это или фантастическая явь: «...с одной стороны, многое говорило за то, что страшный мой полет на «шабаш» был только сонным видением...» «С другой стороны, связность и последовательность моих воспоминаний далеко превосходили все, что обычно имеет место по отношению ко сну...»

Такое отношение к фантастическому, чудесному было традиционным и в русской, и в мировой литературе. Художники обычно должны как-то мотивировать подобные явления, чтобы не утратить читательскую веру к происходящим событиям. Такой ссылкой В. Брюсов восстанавливает доверие читателей в правдоподобность показанного. Так что уже в «Огненном ангеле» Валерий Брюсов рассказывает о таких фантастических явлениях, которые кажутся читателю правдоподобными. Вспомним слова Вл. Соловьева о «подлинно фантастическом»: «оно не является, так сказать, в обнаженном виде», оно не должно наполняться «мистическим смыслом жизненных происшествий», а скорее «должно указывать намеками на него», фантастическое всегда можно, хотя бы формально, объяснить «из обыкновенной всегдашней связи явлений».

Это Булгаков прекрасно понимал. Вот почему появление Воланда и его «шайки» глубоко мотивируется. Фантастическое и у Булгакова никогда не является в обнаженном виде. И уж, конечно, не вызывает принудительной веры в мистический смысл жизненных происшествий.

В «Братьях Карамазовых» есть фантастическое, где такая же точность в деталях, подробностях описаний портрета, речи, интонации и вместе с тем невероятность появления черта у Ивана Карамазова, все его философские и этические споры, необыкновенная конкретность всего этого жизненного происшествия. Достоевский мучился над вопросом: «Может ли мерещиться в образе то, что не имеет образа?» (Идиот. С. 317).

К фантастическому сюжету художники прибегают каждый раз, когда возникают сложные вопросы и проблемы – такие как проблема мирового зла и добра, поиски смысла жизни; идеи социальной революции. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита» и пытается решить философские и социальные вопросы, вставшие перед человечеством в XX веке.

В романе действуют два героя, которые выражают положительную программу Булгакова. Естественно, образы Мастера и Маргариты привлекают особое внимание и читателей, и критиков. Вспомним слова А. Овчаренко о тридцати разных интерпретациях образа Понтия Пилата. Здесь – такой же «разнобой».

В образах Мастера и Маргариты Булгаков создал русских людей со всеми особенностями их национального характера. Мастер и Маргарита продолжают галерею русских людей, идущих от XIX века. Чтобы понять героев Булгакова, нужно поставить их рядом с пушкинской Татьяной, с тургеневскими женщинами, с героями Достоевского и Толстого, жизнь которых переполнена поисками, сомнениями, свойства и качества которых передают лучшие черты и особенности русского национального характера.

Чистота всего нравственного облика Маргариты, ее верность, преданность, бескорыстие, мужество при исполнении долга – это извечные черты русских женщин, способных и коня на скаку остановить, и разделить вместе со своими любимыми все тяготы и лишения, которые выпадают на их долю.

Мастером на Руси издавна называли человека искусного, незаурядного в своем деле. Булгакову незачем было использовать слово «мастер» в масонском смысле. Мастер в любом деле – самый уважаемый человек на Руси, да и не только на Руси.

Да, в образе Мастера легко угадываются и некоторые портретные черты самого Булгакова, и кое-какие эпизоды его литературной судьбы. Любовь Мастера и Маргариты, «настоящая, верная, вечная», изображена не только как факт личной биографии, но и противостоит во многом тому потоку безнравственных и гнусных историй, которые взахлеб рассказывались некоторыми литераторами, пережившими совсем недавно «эпоху» свободной любви.

Любовь Мастера и Маргариты передана как святое и искреннее чувство. Образ Маргариты продолжает славную плеяду русских женщин, изображенных в русской литературе Пушкиным, Тургеневым, Толстым и др.

Мастер появляется только в главе «Раздвоение Ивана», когда вдруг «на балконе возникла таинственная фигура, прячущаяся от лунного света, и пригрозила Ивану пальцем». Вот его портретные данные: «с балкона осторожно заглядывал в комнату бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос, человек примерно лет тридцати восьми». Таинственный посетитель был одет во все больничное, «на нем было белье, туфли на босу ногу, на плечи наброшен бурый халат».

С этой встречи Мастер доверяется Ивану, рассказывает ему со всеми подробностями, бытовыми деталями все обстоятельства своей жизни. И главное – он рассказывает о своей неповторимой встрече с Маргаритой. Встречи, ожидания, любовь – обо всем Иван узнает от Мастера.