Текст книги "Чертик у Флорианских ворот"

Автор книги: Михаэль Кречмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Михаэль Кречмер
Чертик у Флорианских ворот

Пролог

А вы знаете, что такое, когда к твоему дому подходит толпа с вилами и факелами? А я знаю. Хотя мне было всего лишь шесть лет. Я вылезла из кровати и подошла к окну. В свете полной луны я увидела их. Из-за толстой зимней рамы я не могла понять, что же они так кричат– только видела в свете факелов их перекошенные лица. Почему-то я сразу поняла, что они пришли сюда из-за меня, но не придала этому значения. Я смотрела только на Луну– огромную, желтую, сочную, как головка сыра или крупная тыква. Что-то в ней было завораживающее, невероятно-манящее, сладкое и прохладное, как лимонад, который продавали на вокзальной площади… Луна… Я прижалась носом к стеклу и стараясь не дышать. Ногам стало холодно, и я подпрыгивала и прижимала к теплым икрам то одну, то другую ступню.

За этим занятием меня застала перепуганная мама и схватив меня в охапку отнесла в кровать.

–Все будет хорошо! Они нам ничего не сделают… Только ты спи…Все будет хорошо, Огонек… Сейчас пан Мацейко поговорит с ними, и они уйдут. – засыпая, я слышала сквозь сон прерывистый шепот мамы.

Помню в ту ночь я натянула на уши тяжелое стеганое одеяло и старалась дышать быстро-быстро, чтобы поскорее заснуть, но еще долго слышала, как за окном муж нашей квартирной хозяйки пан Мацейко– огромных размеров белорус с густыми усищами и похожими на два бревна руками– о чем-то припирается с людьми на улице.

На следующий день мама сказала, что нам необходимо уехать. Все утро она просидела с пани Мацейко в кухне, а мне строго-настрого запретила не только выходить со двора, но и приближаться к забору.

– Это все этот чокнутый Стах. Везде ему мерещатся черти. Поменьше бы налегал на зубровку, – ворчала мама, собирая наши небогатые пожитки.

–Ну выкладывайте, милая пани, где свели знакомство с Чертом? -засмеялся громовым голосом пан Мацейко и, подхватив меня одной ладонью, посадил себе на широкие плечи.

Через несколько дней мы отправились на вокзал. Пан Мацейко был настолько любезен, что погрузил наши чемоданы на повозку и вызвался самолично доставить нас на станции. “С теми, кто знается с нечистой силой, надо быть полюбезнее”– продолжал всю дорогу посмеиваться наш бывший хозяин. Как я помню, глаза мамы были красные, а меня терзала одна только мысль– я так и не успела попрощаться с Хохликом11
  Chochlik (пол.)– чертенок


[Закрыть]. Но на станции, когда мама оставила меня сторожить чемодан, я заметила Хохлика в толпе. Его рыжая макушка мелькала за спинами провожающих, он то пытался подпрыгнуть, чтобы помахать мне рукой, то опускался на коленки, чтобы разглядеть что-то помимо чьих-то ног.

Самое главное– он меня увидел. Вся грусть расставания вдруг куда-то улетучилась. Я знала, что мой друг будет всегда со мной. Даже когда я буду далеко…

Глава 1.

В голове Магды эти детские воспоминания основательно обосновались в ту проклятую осень, когда после долгой агонии Краков наконец пал под натиском ударных частей Вермахта. Долгое время чудовищной неизвестности закончилось. Время, когда все жители города, затаив дыхание и цыкая друг на друга, ловили каждое слово из радиоприемников. Закончилось время, когда глухая тоска от осознания неизбежной войны в мгновение ока оборачивалась мрачной решимостью, во что бы то ни стало разбить вероломных колбасников, или же отчаянным весельем, когда в теплые августовские дни, когда жители города заполняли многочисленные кафе, рестораны и пивные, из которых непрерывно раздавались словно приправленные сахарным сиропом звуки фокстротов и танго.

В последнюю неделю лета Тадек получил приказ о мобилизации. Из комиссариата он вернулся одетый в длинную серую шинель с погонами подхорунжего, фуражку– "рогатывку22
  Польская армейская фуражка с четырехугольным верхом. То же самое, что конфедератка.


[Закрыть]", хрустящие черные сапоги, а также с брезентовой сумкой и предписанием явится в распоряжение Уланского полка Краковской армии. Но даже полностью экипированный, долговязый и близорукий Тадек, долгие годы не бравший в руки ничего тяжелее кисти и баночки оформительских красок, выглядел исключительно миролюбиво.

На следующий день, когда Магда приехала на вокзал проводить мужа, он долго и несмешно шутил, пространно рассуждал о международном положении, а потом порывисто поцеловал ее, пробормотал какие-то слова прощания и влился в толпу таких же как он серых шинелей, фуражек и брезентовых сумок, ожидавших посадки в присланный по разнарядке командования состав.

В тот же вечер Магде не хотелось никого видеть, хотя ее подруги по театру “Миллениум” собирались посидеть во французском кафе на Флорианской улице после очередного спектакля “Веселой пастушки”. В этом спектакле у Магды была роль совсем небольшая– глуповатой гувернантки дочери немецкого барона, которую "Веселая пастушка" (ее роль, разумеется, исполняла несравненная Ада Файнгольд) постоянно ставила в глупое положение, и Магда с легким сердцем передала ее на этот вечер дублерше. Посмотреть веселый спектакль о том, как красавица-полька обводит вокруг пальца глупого и напыщенного барона немца, а так же уводит жениха у его еще более глупой и откровенно несимпатичной дочери, собирался чуть ли не весь Краков, и даже газеты разразились хвалебными рецензиями, отмечая так же великолепные декорации , выполненные талантливым художником-оформителем Тадеушем Езерницким, который в этот роковой для Отчизны час был призван в ряды Войска Польского.

Несмотря на декорации, выполненные Тадеком, сама пьеса казалось Магде крайне пошлой, достойной разве что сельского балагана, но никак не театра, пусть и третьеразрядного.

Метек… он же граф Берлинг-Домбровски– завсегдатай всех актерских посиделок– где-то ошивался в пригороде Кракова на сборах Резервного полка, которое, как предполагалось, даст решительный бой германским полчищам, если те только посмеют приблизится к Кракову. Но, поскольку вероятность такого развития событий, по общему мнению, попросту не существовала, то в Резервный полк посылались или пожилые добровольцы или не годные к строевой службе, как, к примеру, Метек. Метек в свое время вместе с дипломом инженера получил и погоны поручика, посему был направлен в штаб полка.

Мариан Висняк, репортер светской хроники из Нова Трибуна, богемный кокаинист и кумир девушек из кордебалета, тоже отбыл в действующую армию. За день до отъезда он объявился в театре с огромным ворохом букетов, оставив без товара по меньшей мере полдюжины цветочниц. Магде достался букет поздних красных роз, которые Мариан вручил ей в гримерной, картинно встав на одно колено и припав губами к ее руке. Армейское командование сочло за благо не давать Мариану оружие, его задачей было живописать суровые армейские будни и телеграфировать репортажи в свою родную редакцию. Мариан святился счастьем, новенькая форма сидела на нем так, словно журналист всю жизнь провел, маршируя на плацу. Было ясно, что даже если Мариан Висняк и получает удовольствие от постоянного вращения в кругах краковской богемы, то как профессиональный журналист, давно мечтает о репортерской славе. Намечающаяся война с германскими выскочками, несомненно, даст ему такой шанс.

Так что оставался один только Хохлик. Какая-никакая, а все же компания.

–Прекрати называть меня Хохлик! – уже в который раз заявил чертенок, примостившись на краю тяжелой чугунной ванны, в то время как Магда намыливала непослушные рыжие волосы большим куском душистого розового мыла.

–А как тебя мне называть? Хохлик и есть Хохлик…– пожала плечами Магда и почти полностью погрузилась в ванну, оставив лишь только лицо на поверхности воды

–Ну называй меня, допустим, Люцифер…– Хохлик задрал голову в верх, окинул взглядом тусклую электрическую лампочку и почесал козлиную бородку. – Для тебя можно -Люцик!

–Люцифер – это твоя несбыточная мечта. Я и не предполагала, что у таких как ты может быть мания величия! – усмехнулась Магда и почувствовала, что страшное напряжение, вызванное отъездом Тадека и непонятными перспективами на будущее, постепенно отступает.

–У нас не может быть никакой мечты. Ты же знаешь. Мы такой ерундой не занимаемся. – отрезал Хохлик. – А мания величия – это уже закон мироздания, тут даже мы ничего с этим поделать не можем.

–В любом случае – останешься Хохлик. А не хочешь будешь– Лелик! Но уж никак не Люцифер. – так же категорично заявила Магда и встала в полный рост в ванне.

Хохлик насупился и ничего не сказал.

–Хохлик…Что же будет дальше? Будет война? – почему-то шепотом спросила Магда и уселась на край ванной накинув на плечи мохнатое полотенце.

–Не знаю! Меня это абсолютно не касается! И тебя это тоже не должно волновать! Я тебе уже тридцать лет пытаюсь это объяснить! – каким-то писклявым голосом запричитал чертик.

–А меня касается! Я-полька! – заявила Магда и тряхнула копной мокрых огненно-рыжих волос.

–Ты – ведьма! – возразил Хохлик. – Ты, конечно, скажешь, что одно другому не мешает, и, конечно же, будешь неправа.

–Ну и иди ко всем чертям! – разгневалась Магда и легко толкнула Хохлика в плечо. Тот неуклюже плюхнулся в остывшую ванну.

–Ну ты совсем уже умом тронулась! – возмутился чертик и стал энергично колотить руками и ногами по воде, пытаясь выбраться из ванной. Это ему удавалось плохо и, наконец отчаявшись, Хохлик высунул голову из воды, простер руки к лампочке и возопил:

–Все! Утонул! Пал смертью храбрых!! А все потому, что никогда не боялся говорить в лицо слова правды!

После этого Магда, успевшая к тому времени накинуть купальный халат, вздохнула и, изловчившись, извлекла мокрого “правдоискателя” из ванны.

–Будешь говорить глупости – уши оторву! А пока вытирайся и пойдем играть в карты.

Глава 2.

А что было потом? Радио… Много радио…Обращение главнокомандующего Рыдз-Смиглы, взволнованные репортажи с самой гущи уличных боев в Данциге, сообщения о бомбардировках чередовались исполнением национального гимна. Польская армия, поставившая под ружье более миллиона солдат, изо всех сил сопротивлялась врагу. Люди рассказывали друг другу о героической обороне Народного Дома в Данциге силами взвода жандармов от многократно превосходящих сил противника, об обороне полуострова Вастерплатте, о самоубийственных вылетах польских летчиков на одномоторных “Пулавчиках” против Хинкелей и Мессершмидтов.

Третьего сентября– радость. Великобритания и Франция, помня о союзных обязательствах, объявили войну Германии. На Польском радио каждый час звучали гимны трех стран. Магда и Беата, поддавшись всеобщей эйфории, в толпе горожан принесли цветы к опустевшему французскому консульству, распевая во все горло слова Марсельезы:

"Вперед, сыны Отечества

Настал час славы!"

За день до падения Кракова Ада Файнгольд забежала попрощаться. Уже несколько месяцев еврейское население города нервно наблюдало за происходящим.

Муж Ады, Адам Файнгольд, сухощавый элегантный шатен, очень мало походивший на еврея, был успешным биржевым маклером. Он заблаговременно арендовал виллу в курортном поселке в окрестностях Львова, где рассчитывал переждать бурю, полагая что даже такая холера, как пан Гитлер, все же не решится дергать за усы такую холеру, как пан Сталин, и не станет слишком приближаться к советской границе. В тот день, когда в небе Силезии появились первые германские самолеты, Файнгольды заняли свои места в уютном вагоне первого класса, с трудом протолкнувшись через толпу беженцев, заполонившей перроны Краковского вокзала.

–Ты представляешь, я только заказала кофе с пирожным, как поезд остановился.... Нам говорят: “Вылезайте! Поезд дальше не пойдет: немцы разбомбили дорогу”– с трудом сдерживая слезы рассказывала Ада, когда измученные и опустошенные они вернулись в Краков, заплатив втридорога за такси.

Когда город пал, Магда почти неделю не могла заставить себя покинуть свою квартиру. От Тадека не было никаких вестей. Магда целыми днями смотрела через окно на улицу, в полной прострации отмечая про себя появляющихся тут и там людей в незнакомой военной форме и обрывки лающих команд. Еще через день она увидела рабочих в униформе краковского муниципалитета, которые устанавливали на фонарном столбе на углу улицы похожий на перевернутое ведерко громкоговоритель. В тот же вечер громкоговоритель впервые, шипя и скрипя подал голос и долго что-то “лаял” о том, что жителям Кракова “повелевалось”, “предписывалось” и “приказывалось” новой администрацией, и какие кары ждали тех, кто осмелится нарушить предписания. Магда пропускала приказания мимо ушей и все смотрела на улицу, а потом долго и нервно прислушивалась к топанью чьих-то ног на гулкой мраморной лестнице дома.

Перед тем, как все-таки покинуть убежище, она в последний раз любовно расчесала свои длинные рыжие волосы, после чего аккуратно обрезала их ножницами. Посмотрев на себя в зеркало, она осталась довольна – волосы едва прикрывали затылок, а лицо, лишенное рыжего обрамления, казалось совершенно чужим, хотя все еще очень привлекательным.

“Так меньше вероятность что меня кто-то узнает”– подумала Магда. Ведь как можно смотреть кому-то в глаза, когда по твоей улице маршируют солдаты в серой форме, а в окно твоего дома “лает” громкоговоритель?

На лестнице Магда встретила пожилого соседа бухгалтера пана Рышарда, который отправлялся выгуливать престарелого пса.

–Не правда ли, чудесная погода в этом году в сентябре, пани Езерницка? – вежливо поинтересовался бухгалтер и по-старомодному чуть приподнял шляпу.

За несколько недель до Рождества неожиданно вернулся Тадек. Он был все в той же шинели, правда, грязной и без погон. И без того худой, вернувшийся с войны Тадек напоминал одетый в военную форму скелет. Правую ногу он едва волочил, опираясь на самодельную деревянную палку. По его словам, их армейскую колонну атаковали Мессершмидты. Тадек был тяжело ранен и оказался в госпитале, где несколько дней находился между жизнью и смертью. Очнувшись после операции, Тадек не сразу понял, что госпиталь занят Вермахтом, и он, и оперировавший его военный врач являются военнопленными… На следующий день явился немецкий офицер в накинутом поверх формы белом халате. Брезгливо окинув взглядом помещение, заполненное ранеными солдатами, он приказал очистить больницу от польских раненых, ибо ему приказано подготовить госпиталь к приему раненых Вермахта.

По возвращении в Краков, Тадек, вопреки ожиданиям Магды, целыми днями пребывал в жесточайшей депрессии.

–Там, в лагере я только и мечтал, как бы добраться домой… Мне казалось, тут в Кракове будет все по-прежнему. – говорил он в порывах откровенности. – То есть, я понимал, что и этого просто не может быть…Немцы…, будь они прокляты…

В Кракове, конечно же, ничто не осталось по-старому. Над Вавельским замком– древней резиденцией польских королей– развивался алый стяг с черным пауком свастики на белом круге… Городу надлежало стать столицей генерал-губернаторства – податной земли, недостойной даже того, чтобы быть присоединенной к Рейху… В этом была особое, изощренное издевательство – древняя столица Пястов и Ягеллонов, которые в течение столетий вели славянских воинов на борьбу с германскими рыцарями, была объявлена “исконно немецким городом”, и лишними в этой идиллии были польские граждане.

Не было театра… То есть роскошное здание главного театра у стен Старого Города не пустовало. Там играла набранная из местных немцев труппа на немецком языке репертуар, полностью соответствующий эстетическим предпочтениям нацистов – зубодробительные патриотические спектакли, воспевающие величие германской расы, вперемежку с легкими водевилями и комедиями.

Тадек каждое утро спускался на улицу и шел до Рыночной площади (разумеется, никто из горожан и не думал называть ее площадь Адольфа Гитлера), стуча костылями по мостовой. Там он покупал “Краковский Гонец”, 33
  Газета на польском языке, издаваемая в Кракове во время оккупации


[Закрыть]дома просматривал заголовки, пытался читать и тут же отбрасывал газету в сторону. Опираясь на палку, он начинал делать круги по квартире, но вскоре изнеможденный опускался в кресло.

–И ты понимаешь, Магда, я даже не сделал ни одного выстрела. Чего там– я даже не видел ни одного немца ни вблизи, ни издалека…Первого немца я увидел только в госпитале.

–Зато сейчас ты можешь восполнить этот пробел. – невесело попыталась пошутить Магда.

–Тогда зачем все это было…– как будто не слыша ее говорил Тадеуш. – Право слово, если бы меня там убили, все посчитали бы, что в моей жизни был хоть какой-то смысл.

Он еще долго жаловался на жизнь, проклинал жестокую судьбу, театр Миллениум, из-за которого весь его художественный талант ушел на рисование декораций к пошлейшим водевилям, немцев, нарушивших привычный размеренный уклад жизни, дурной вкус публики, не желавшей покупать его картины…

Магда утешала его, но все больше и больше понимала, что Тадеуш получает какое-то мазохистское удовольствие в поисках причин краха своей жизни и карьеры художника.

–Я часто сожалел, что у нас с тобой нет детей. А теперь я благодарю Бога за это – хотя бы никто не видит наше унижение. – сказал как-то Тадеуш жене и снова погрузился в свои мрачные мысли.

Глава 3.

Городская биржа труда, организованная немецкой администрацией, находилась в здании гимназии в дзельнице Гжегужки44
  Городской район Кракова.


[Закрыть]. Все школы Кракова, кроме начальных, были закрыты по приказу генерал-губернатора, и пустующие здания использовались властями для необходимого общения с подшефным населением.

Жителям города, не имеющим постоянной работы, предписывалось зарегистрироваться на бирже. Этот приказ не вызвал энтузиазма у жителей города. Многие были наслышаны о том, что труд в Третьем Рейхе был почетной обязанностью и посему власти планировали принудительно направить на работу в Рейх тысячи человек из оккупированных польских территорий. Не ожидая ничего хорошего от оккупационных властей, поляки не торопились идти на контакт с немцами, ибо такой контакт означал быть поглощённым и перемолотым германской бюрократической машиной, начинавшей работать сразу же в любом оккупированном городе.

Театр Миллениум, в котором служила Магда, как и остальные театры Польши был закрыт в первые же дни новой власти, тем же приказом, согласно которому закрывались гимназии и университеты. Вернувшийся с ампутированной ступней Тадек также лишился работы театрального художника, но бывший польский солдат-инвалид не был интересен немецкой администрации. Сбережения стали подходить к концу, и Магда отправилась в бывшую гимназию имени маршала Пилсудского для регистрации на бирже труда.

Биржа труда обслуживала всех жителей Краковской городской гмины55
  Административная единица в Польше.


[Закрыть], включая тысячи осевших в городе беженцев и поэтому попасть внутрь Магда смогла только отстояв длинную мрачную очередь, состоявшей из абсолютно разношерстной публики: рабочих, уволенных школьных учителей, бывших домохозяек, демобилизованных солдат и бывших сельских жителей в самом начале войны прибывших в Краков из дальних поветов.

В кабинете с обязательными для присутственных мест германским флагом и портретом фюрера на стене, куда пустили Магду, находился немолодой немецкий унтер-офицер с красными от усталости глазами и еще один в штатском. Унтер-офицер не обратил на нее никакого внимания, он делал какие-то выписки из разложенных на столе конторских книг и время от времени делал глоток из также стоявшей на столе большой чашки. Вторым в комнате был совсем юноша, одетый в штатское. Не поздоровавшись, он надменным кивком показал Магде на стул и вдруг заговорил по-немецки, обращаясь к унтер-офицеру:

–Может быть пан офицер нуждается в помощи? Они держали книги в ужасающем беспорядке. Это просто не поддается пониманию, как можно так безалаберно относиться к своим обязанностям!

Голос молодого человека звучал так елейно, что немец невольно поморщился и сухо поблагодарил за предложенную помощь.

Магда, как и многие жители Кракова хорошо говорила по-немецки– город больше века был под властью австрийских императоров и немецкий язык оставался в обиходе довольно долго и после обретения независимости. Но немецкий молодого человека звучал так, что Магда сразу поняла– перед ней один из местных немцев, чьи предки веками жили в Силезии и которых оккупанты выделили в особую привилегированную расовую группу. Еще три месяца назад, с начала войны многие из них сочли за благо закрыть двери принадлежавших им магазинов и контор и отсидеться дома, так как во многих местах местные жители выплескивали свой гнев на в большинстве случаев ни в чем не повинных согражданах. Радио сообщало об огромном количестве агентов Абвера, завербованных среди местных немцев, что еще больше разжигало ненависть толпы. Ходившие в огромном количестве слухи рассказывали о кровавых событиях в западном городке Быдгощь и заставляли многих немцев дрожать от страха в своих домах… Но с приходом германской администрации именно им, аккуратно внесенным в особый список, предполагалось стать опорой нового режима. Ну, например, занять конторскую должность на бирже труда…

–Приказать сделать вам еще кофе, пан офицер? – также услужливо предложил молодой человек, но унтер-офицер покачал головой.

–Спасибо, Хартман. На сегодня все. Я еду в штаб. Не забывайте, о данном вам задании.

–Хайль Гитлер! – несколько петушиным голосом крикнул молодой человек, которого, как оказалось, зовут Хартман.

Унтер-офицер посмотрел на него долгим взглядом, в котором читалось недоумение и презрение, после чего выкинул вперед правую руку и ни слова ни говоря вышел из комнаты.

После ухода унтер-офицера начался разговор, а точнее допрос. Магду немного позабавило то, что Хартман в разговоре с ней явно пытается подражать своим новым хозяевам. Он старался говорить басом, больше всего опасаясь, что в его голосе проскочат предательские “петушиные” нотки, держался холодно, и всем своим видом старался походить на колонизатора, вынужденного общаться с покоренными туземцами.

–Да… Вы, пани Езерницка, конечно, несколько староваты, но учитывая, что вы бывшая актриса, а также ваши внешние данные, я полагаю, что вы нам подойдете. Вы же знаете немецкий язык? – Хартман сказал это по обыкновению в отрешенно-презрительной манере, однако было видно, что его уши постепенно становятся цвета вареной свеклы, а под носом выступили крохотные бисеринки пота.

Услышав это, Магда немигающим взглядом посмотрела на собеседника. Было совершенно ясно, что для этого сопляка, скорее всего недоучившегося студента, все, кто старше двадцати пяти, были уже “староватыми”.

Ее угрюмое молчание Хартман, по-видимому, по неопытности посчитал заинтересованностью и потому продолжил:

–Немецкие солдаты и офицеры страдают, как бы это сказать… от одиночества. И мы ищем польских девушек и молодых женщин, которые могли бы развлекать их по вечерам…Ну там пением, танцами. Мы, то есть Верховное командование Вермахта, будет вам платить жалование в четыреста злотых в месяц, к тому же каждую неделю богатый продуктовый набор…– немец говорил быстро, в его голосе появились какие-то умоляющие нотки, и он совсем не заметил того, что перешел на ненавистный петушиный фальцет. Его уши и шея горели, и он больше не походил на сурового германского колонизатора… Но вот слова “нам” ,“мы” он произнес с нескрываемым ощущением собственной значимости, словно за его спиной стояла вся непобедимая мощь Тысячелетнего Рейха.

–А надо с ними спать? – деловито спросила Магда. Она вытащила из кармана пачку сигарет и закурила, пытаясь справиться с захлестывающей ее злостью.

–Пани Езерницка, по законам Германии запрещено вступать в интимную связь с расово неполноценными! – надменно произнес Хартман и стал медленно подниматься со стула, словно готовясь своей тщедушной спиной защитить солдат Рейха от сексуальных посягательств этой рыжей стервы.

–Но, конечно, в частном порядке мы можем организовать… Ваше вознаграждение, как вы понимаете, существенно возрастет: и в деньгах, и в продуктах. – чуть понизив голос произнес Хартман, приблизив свое лицо к лицу Магды, так что она с отвращением разглядела его редкие усики и два больших прыща на подбородке.

–Неужели положат еще килограмм колбасы! – радостно– недоверчиво сказала Магда и вопросительно посмотрела на Хартмана.

–Килограмм лучшей брауншвейгской колбасы, швейцарский шоколад, венгерское вино– все продукты со специальных складов, предназначенных для старших офицеров Германской армии. – быстро подтвердил Хартман, едва сдерживая ликование в голосе.

Станислав Хартман действительно был недоучившимся студентом, изгнанным из альма-матер незадолго до начала войны по причине полной неуспеваемости. Его отец, владелец небольшой фирмы по поставке строительного оборудования, хорошенько всыпал проштрафившемуся отпрыску, но с приходом немцев было решено отправить Станислава на службу поближе к новой администрации в надежде завести нужные знакомства. На месте служащего биржи труда Станислав Хартман проработал всего неделю и изо всех сил хотел выполнить поручение начальства подобрать нескольких “девух66
  Dziewucha(пол.)– девка


[Закрыть]” для утех старших офицеров. Эта рыжая Магда Езерницкая хоть и была уже немолода, целых тридцати двух лет, но что называется “вся в соку”, к тому же прекрасно говорит по-немецки, к тому же актриса…Несомненно, это ему очень скоро зачтется. А там последует повышение по службе, может быть даже перевод в Вавельский замок, в аппарат самого генерал-губернатора. От открывавшихся перспектив кружило голову! Он представил себе, как он в новенькой, с иголочки, серой форме гонит по Кракову на черном Хорьхе, и на мгновение зажмурился. А девки будут сами лезть к нему в постель, ища его благосклонности, и никто больше не осмелится называть его “глистом”, как это было в школе! А что, если… А что, если он подберет для господ офицеров какую-нибудь другую девку, а эту рыжую оставит себе! Она же не сможет отказать ему, он же не последний человек в новой власти! Лишиться девственности с этой явно многоопытной женщиной показалось ему необыкновенно заманчивым. Он представил, как она покорно снимает с себя одежду и чуть не взвыл от нахлынувшего желания…

–А вы, молодой человек, только расово полноценны или еще и умственно, и сексуально? – спросила вдруг Магда, прервав его мысли. – Судя по всему, с этим у вас большие проблемы.

–Что?!– раздосадовано закричал он. – Вы забываете, что разговариваете с высокопоставленным сотрудником городской управы! Да я с вами знаете, что сделаю?!

–Единственное, на что вы способны – это пожаловаться на меня своему начальству. Но от вас воняет потом и селедкой, которую вы ели на обед, и этого не скроет даже ваш дешевый одеколон. Так что никто из немцев не будет вас слушать. Вы бы видели, какую брезгливую мину скорчил это унтер-офицер, когда вы предложили ему кофе…

–Заткнись! Я отправлю тебя на каменоломню, чертова рыжая курва! Посмотрим, что станет там с твоими нежными пальцами!

Он был красный от бессильной злобы, но прежде всего Магда прочитала в его глазах страх и удивление. Удивление от того, что эта рыжая сука его не боится! А страх – от поразившей его чудовищной мысли – а что, если новые хозяева не так всесильны, как кажутся? И что тогда будет с ним самим?!

– А еще у тебя маленький член из-за обильной мастурбации. А девчонок ты сам боишься, дабы не осрамится в постели? Может быть, ты вообще не в теме? Третий пол? – продолжала ворковать Магда, намеренно выводя его из себя.

–Заткнись! – едва слышно прохрипел Станислав Хартман. Он был в ее руках. Подчинить себе волю трусливого и слабого человека не составило труда. Сил Магды хватило бы, чтобы заставить его делать, что угодно, но его воля была ей не нужна. Ей была нужна его жизнь.

Когда за Магдой закрылась дверь, Станислав Хартман долго сидел в пустой комнате, не имея сил позвать следующего посетителя, и старался прийти в себя. Его рубашка была мокрой от пота, зубы мелко стучали от внезапно наступившего озноба, но самое главное– об ушедшей посетительнице он не помнил ничего, кроме страшного ведьмина оскала на ее уродливом лице.

А Магда шла по оживленной улице, с трудом передвигая ноги. В ее сумочке было предписание явится на рабочее место в городскую каменоломню, выписанное этим ублюдком Хартманом, но это, как раз, заботило Магду менее всего. Каменоломня так каменоломня. Мышцы ее тела наливались свинцовой болью, лицо горело, а сердце бешено билось в груди. Иногда Магда делала остановки, чтобы унять головокружение и тошноту. Она знала – это была плата за ее ведьмину силу, которая, найдя выход, обрекала ее человеческую оболочку на физические страдания.... Так же Магда знала, что в тот день, когда закончится ее магическая сила, не будет и самой Магды.

Глава 4.

–Вам мешает, что я курю? – усмехнулась Магда, увидев, что сидящий рядом молодой человек в рабочей стеганой телогрейке рассеянно смотрит на нее. На Краковской каменоломне, куда Магду и пару десятков других рабочих отвозил каждое утро потрепанный коричневый автобус, наступил перерыв. По счастью для Магды, вместо лопаты и лома ей вручили карандаш и конторскую книгу, куда надлежало записывать количество тележек с дробленым камнем и их вес. Сидеть на морозе на фанерном ящике с конторской книгой на коленях было холодно и неудобно, руки в рукавицах с трудом удерживали огрызок карандаша, но Магда не жаловалась. Она с неподдельным интересом наблюдала за рабочими, прислушивалась к их разговорам и на удивление почти не сожалела о театральной жизни.

–Нет! Что вы! – замахал руками тот, как бы пытаясь отогнать столь несуразное предположение.

–Тогда, не желаете ли? У меня еще остались кубинские. Отличный табак. – Магда вытащила из кармана ярко-красную упаковку и протянула рабочему.

–Нет! Нет! Спасибо… Я не курю. – как бы извиняясь, заговорил молодой человек. – Честно говоря, пытался начать, но как-то не втянулся. Не так давно… Еще в гимназии. Но, может быть, попробую еще…

Тут Магда повнимательнее пригляделась к собеседнику. Было похоже, что ему не больше двадцати лет, хотя выглядел он несколько старше. Он был высоким, с приятной полуулыбкой на губах и ранними залысинами. Было видно, что рабочая смена на каменоломне довольно сильно изнурила его – он снял перепачканные каменной пылью брезентовые рукавицы и внимательно осмотрел распухшие и покрасневшие ладони… И еще Магда сразу заметила, что молодой рабочий бросает на нее взгляды полные обожания, и по-видимому, сам не отдает себе в этом отчет. Еще, чего доброго, действительно начнет курить, чтобы произвести впечатление на рыжую незнакомку…

–Я тоже раньше почти не курила. Хотя у нас в театре все дымят, как уланы Пилсудского. А сейчас курю почти постоянно. По-моему, в такое время сигареты – это как старый друг, который всегда рядом, чтобы ни случилось…– глубоко вздохнула Магда и тряхнув копной волос широко улыбнулась собеседнику.

От ее улыбки молодой человек довольно заметно смутился, но быстро взял себя в руки.