Текст книги "Он вернулся"

Автор книги: Михаэль Кондратовец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Часть

I

Вавилон никогда не был властен над тобой.

Борис Гребенщиков

1

Рыжий ничего не ел. На протяжении этих трёх дней он последовательно отказывался от жирной сметаны, куриного фарша и дорогих рыбных консервов. Он безвольной тряпочкой лежал на колючем шерстяном свитере, и видеть это было настолько тягостно, что пришлось вызвать ветеринара.

Ветеринар приехал, осмотрел, наговорил всякой ерунды про больше двигаться и свежий воздух, напоследок сделал какой-то укол, за что был исцарапан в кровь и за что пришлось доплатить лишнюю тысячу рублей.

Три дня назад пропал Саня. Рано утром выехал по делам в другой город, к вечеру не отзвонился, на сообщения не реагировал, а после и вовсе выпал в «телефон абонента выключен».

К ночи его младший брат Герман разволновался окончательно. Понимая, куда уехал Саня, Герман не находил себе места. Он переходил из комнаты в комнату, будто каждая из них могла ответить на вопрос, что произошло, но в конце концов осознал бессмысленность этих блужданий и дал себе слово спокойно выждать следующий день, не поддаваясь беспокойству, которое бешенством набросилось на Рыжего в то самое утро.

В то самое утро Рыжий взбесился. Он мешал Сане собираться в дорогу. Он валился ему под ноги в коридоре и когтями цеплялся за штаны. В прихожей кусал за пальцы, не позволяя завязывать шнурки на ботинках. Шипел и ужом выворачивался из рук, пока Герман удерживал его, не подпуская к входной двери. А когда та за Саней захлопнулась, вырвался, в два прыжка оказался у окна и, высмотрев во дворе удалявшуюся спину хозяина, быстро-быстро заскрёб передними лапами по стеклу и совсем не по-кошачьи завыл. Он будто предчувствовал, и предчувствие сбылось – Саня ушёл и больше не вернулся.

Ещё на что-то надеясь, Рыжий прождал до вечера, не двигаясь с места. Когда совсем стемнело, спрыгнул с подоконника, вяло полакал воды и улёгся на Санин колючий свитер, опрометчиво оставленный на постели. Так он и пролежал на этом свитере все три дня, проявив свой характер лишь однажды, когда пришлось поставить на место этого ветеринара, противно пахнувшего лекарствами и собачьим кормом.

На третий день, выполнив данное себе обещание, Герман принялся за обзвон. Санина невеста Ксюша, общие знакомые, больницы, морги – всё с нулевым результатом. «Не беспокойся. Не в курсе. Не видели. Не поступал», – успокаивали его, но Герман уже вплотную приблизился к панике. Его заявление в полиции принимать отказались. Не понимая, что делать дальше, он так и остался перетаптываться у окошка дежурки, протягивая бумажный листок, будто прося милостыни, и это сработало – над ним сжалились, пробили по своим каналам и сообщили: «Жив. Находится в Крестове. Задержан по подозрению в убийстве».

Германа тут же отпустило, и в груди снова образовалось свободное место. Герман глубоко вдохнул, вежливо поблагодарил, почти возлюбив этого хамоватого сержанта, потом вышел на улицу, перешёл дорогу и только на той стороне его догнал смысл сказанного.

2

– Не усматривается, – рубил адвокат на корню всяческие сомнения. – Убийство – это всегда умысел. Это процесс: задумал, подготовился, реализовал, сокрыл. А тут нет процесса, всё стремительно. Другой город, приехал по своим делам, ждал покупателя, о чём в этот момент думал? Может, воспоминания нахлынули: давно здесь не был, смотрел, что изменилось на улицах, может, новая интересная парикмахерская открылась… А тут не парикмахерская, а бандитский налёт средь бела дня. Это же шок, надо что-то делать. Звонить в полицию некогда – пока телефон достанешь, пока номер наберёшь, пока ситуацию обрисуешь, пока адрес назовёшь… А на него уже нападают. Атакуют. Может, даже, удары наносят. Может, каждый из них – смертельный. Понимаешь?

– Сколько Сане дадут? – не понимал Герман.

– Нет оснований для возбуждения! – отвечал адвокат. – Не усматривается. Он сам – потерпевший, жертва разбоя. Двое на одного. Не было времени думать, отбиваться надо. Оттолкнул первого, оттолкнул второго. Первый – покрепче, на ногах удержался. Второй – послабже, оступился, споткнулся. Может, даже, от неожиданности. Упал, перелом основания черепа – всё. Судьба. Рок. Фатум. Не предполагали, что на спецназовца нарвутся. Мгновенная карма.

– Он не спецназовец. Просто с детства спортом…

– Тем более! Не спецназовец! Обычный парень! Подвергся нападению. Они – с битами, он – с голыми руками. Обезвредил бандитов. Предотвратил совершение преступления. Его не привлекать надо, а грамоту вручить, часы с дарственной от министра…

– «Командирские» или сразу Hublot? – в открытую начал издеваться Герман.

Ксюша потом хохотала в трубку:

– Герман, миленький, всё знаю. Вадим Виссарионыч очень смешной. Но это только кажется, что он раненый на всю голову. Просто у него стиль работы такой – он под дурачка косит, бдительность усыпляет. Мне его хорошие люди посоветовали. Сказали, что ВВ – мировой дядька, за тридцать лет практики ни одного проигранного дела. К тому же он родом из Крестова, первые десять лет там отработал, все ходы-выходы знает.

– О, как же я люблю этот дивный Крестов с его ходами и выходами! – ответил Герман так, что стало понятно обратное.

– Герман, миленький, всё знаю. Держись. Тебе денежки нужны? Много не смогу дать. Чтобы с ВВ рассчитаться, последнее из фирмы выскребла, не знаю, чем сотрудникам зарплату платить.

– Нет, спасибо, Саня оставил на жизнь. Я завтра к нему еду. ВВ пообещал свидание. Поедешь со мной?

– Герман, миленький, конечно, поеду! Заскочи ко мне – денежек на билеты дам.

3

Назавтра договорились встретиться у поезда. Оставив Рыжего на попечение сердобольной Марьи Михайловны (соседка этажом ниже), Герман прибыл на вокзал чуть загодя, занял видное место посреди перрона и стал взглядом прочёсывать толпу. Он знал привычку Ксюши появляться в последний момент, поэтому за пять минут до отправления ещё не волновался. Волнение появилось только тогда, когда проводница зашла в вагон, стражем встав на защиту двери. Герман пальцами потянул из кармана телефон и сразу увидел Ксюшу, которая стремительно, широкими шагами пересекала дебаркадер. Она улыбалась и размахивала рукой, мол, видишь, я успела. «Зачем ты надела эти туфли? Тебе ведь неудобно», – подумал Герман, и пространство в ответ тут же сыграло злую шутку. Ксюшин каблук угодил в капкан асфальтовой щели. Двигаясь по инерции вперёд, Ксюша попыталась сделать следующий шаг, но каблук уже был зажат намертво. Ксюша оступилась и с силой приземлилась на колено, громко ахнув от боли. В этот момент поезд оттолкнулся от перрона и медленно пополз, исподтишка набирая ход, а Герман бросился в обратную сторону, чтобы помочь, но Ксюша закричала на него: «Садись же, садись, твою ж мать!» Герман, всё ещё не уверенный, что поступает правильно, развернулся, догнал свой вагон и, чуть не сбив с ног проводницу, вскочил в тамбур.

Вагон шёл полупустой. Первую половину пути Герман ехал в купе один, но ночью к нему подселили немолодую семейную пару. Герман этого не слышал, поэтому с утра немного удивился новым соседям. Он проснулся в тот момент, когда пара собиралась позавтракать и извлекала из дорожной сумки хлеб, помидоры и варёные яйца. Германа пригласили присоединиться, но он отказался и поспешил покинуть купе, чтобы спастись от душного, сладко-тухлого яичного запаха, который быстро расползался в разные стороны, выдавливая наружу пригодный для дыхания воздух.

Этот запах всегда заставлял Германа вспомнить его первую школу. Там, направо от входа, в нескольких шагах по коридору находилась столовая. На второй перемене за своим бесплатным завтраком туда сбегались младшеклассники. Еда была отвратительной, но они рвались в эту столовку, как за бессмертием. По вторникам и пятницам готовили яйца. Их безжалостно вываривали до состояния пресной резины. Синюшный желток противно размазывался по зубам, скорлупа руинами покрывала столы, откуда её весело смахивали на пол, поэтому передвигаться по столовой приходилось на цыпочках, чтобы не вступить в эту хрустящую дрянь.

И запах – тухло-сладкий запах варёных яиц. Никакие сквозняки не могли с ним справиться. Он густо вытекал в коридор, проникал во все помещения и вязко застревал в углах. Однажды Германа стошнило от него прямо во время урока. Директриса Антонина Варсонофьевна заставила убрать всё тряпкой. Под общий смех сверстников вытирая пол, Герман возненавидел и эти завтраки, и эту столовку с её ведёрными кастрюлями (в которых ноги впору мыть, а не еду готовить), и эту провонявшую насквозь школу. «Какие же вы тут все уроды», – думал он, старательно подавляя в себе слёзы, лишь бы не дать повода для новых насмешек.

4

Утром Германа никто не встречал. Он спустился из вагона на почти пустой перрон (охотников выходить здесь было не много) и, оглядываясь по сторонам, проводил поезд, который тоже не желал надолго задерживаться в этом городе. Не зная, чем занять ожидание, Герман решил набрать Ксюшу, чтобы выяснить, как там у неё с ногой, но телефон опередил – звонил ВВ, который велел взять такси и ехать в Казённый переулок, где располагается здание следственного изолятора.

«Ничего за пятнадцать лет не изменилось», – думал Герман, рассматривая из окна машины знакомые улицы.

Но, на первый взгляд, изменилось многое: появились яркие витрины, и занавески на посветлевших окнах были выстираны, и ухабистую булыжную мостовую закрыл ровный, свежий асфальт. Однако Германа было не обмануть. Он знал, что это – лишь декорация, и эти улицы по-прежнему – то круто, то полого, – спускаются только вниз, и сходящий по весне снег счищает с них тонкое покрытие, обнажая старую, укоренившуюся кладку, которая никак не хочет упокоиться в своей гудроновой могиле, и поэтому каждый год приходится начинать работы заново, чтобы припудрить эти вздутые волдыри.

Сразу за привокзальной площадью начинался знаменитый на весь город Силикатный. Не зная подробностей, Герман забрёл в этот район однажды и в буквальном смысле оказался ограблен – отняли карманную мелочь и приказали принести назавтра ещё тридцать рублей, иначе его найдут и изобьют палками. Герман был настолько напуган, что, и вправду, хотел просить у мамы эти деньги, но вовремя вмешался Саня, который пошёл и до синевы выкрутил ухо главарю местных хулиганов. Вернувшись, Саня запретил Герману ходить в ту сторону, да Герман и сам не собирался этого делать.

Выезжая из Силикатного, машина свернула вправо. «Благословен буде наш славный град Крестов!» – прочёл Герман на большом рекламном щите и подумал: «Наверняка скрывают этой безвкусицей какую-нибудь гадость», – и, в общем, не ошибся. Машина въехала в длинный сырой тоннель под железнодорожными путями и тут же по самое брюхо увязла в глубокой вонючей луже. Герман с досадой пожал плечами. «Дальше никак. Только пешком», – сказал водитель, показывая, где можно безопасно пробраться по краешку.

ВВ ждал у входа:

– Вот смотри, раньше один барак стоял. Коровник. Стыдно было там арестованных содержать. По 20 человек в камере. Бытовых условий нет, тесно, спят по очереди. Моральный климат ужасный: азартные игры, нецензурная брань, песни блатные. Настоящий рассадник. Никакого исправления. Никто не исправлялся. А теперь – три новых корпуса построили. Современные здания. Единый архитектурный ансамбль. Места всем хватает. Везде евроремонт, горячая вода, трёхразовое питание. Можешь в библиотеку записаться или к психологу на приём. Молодцы, все условия для исправления создали.

– Вы меня уговариваете?

– Я тебя успокаиваю. Ты ведь переживаешь: как там брат? Может, он голодает. Может, ему холодной водой умываться сложно. Может, он привык дома – душ, тёплая водичка, мыло, шампунь, пахнет приятно. А тут – тюрьма. Может, антисанитария – грязь, мухи, тараканы, крысы. Ты ведь не знаешь, что внутри. А я тебе сообщаю: здесь – не коровник. Всё для людей сделано. Прибываешь, тебе сразу набор, как в отеле: постельное бельё, зубная щётка, туалетная бумага… Всё дают. Лишь бы исправлялся.

– Сколько Саню продержат? Есть прогнозы?

– Прогнозы – оптимистичные. Хорошие прогнозы. Дело расследуется быстро. Следователь молодой, хваткий, затягивать не намерен, на контакт идёт. Свидание разрешил, подпись поставил, отнёсся с пониманием, – ВВ достал из портфеля бумагу. – Вот. Всё чёрным по белому, с печатью. Покажешь это дежурному, свой паспорт, потом – прямо по коридору, а там всё скажут.

Герман рассчитывал, что свидание будет, как в фильмах – мимикрирующий под дешёвый кафетерий интерьер, в котором их с Саней оставят наедине, и можно будет спокойно поговорить и воспользоваться кофейным автоматом. Герман был бы не против чего-то горячего и сладкого, потому что не завтракал с утра. Он уже шарил в карманах, вылавливая оттуда мелочь и прикидывая, хватит ли её на двоих. Но никакого кафетерия и в помине не было.

Помещение больше напоминало морг – белое, сплошь кафельное, гулкое, отцокивающее каждый шаг. По оси оно было рассечено стеклянной стеной, превращающей недосягаемую его часть в зазеркалье. По обе стороны стекла выстроились как бы отражающие друг друга ячейки телефонных недокабинок – трубки, банкетки, столешницы и фанерные закрылки, имитирующие приватность.

Герман обратил внимание, что в этом здании все объявления начинались со слова «Запрещено». В комнате свиданий, например, запрещалось общаться с арестованными посредством жестов и надписей, поэтому при входе у Германа изъяли ручку и блокнот, которые он приготовил на всякий случай.

– А если я захочу послать воздушный поцелуй? – невинно поинтересовался Герман.

– Свидание будет прервано, – ответили ему.

Спустя пару минут в зазеркалье появился конвойный, похожий на гоблина – приземистый, лысый, с подвижным лицом. Дверь в кафельной стене распахнулась, и он на коротких ножках выкатился из тёмной норы коридора, жмурясь на яркий свет. Попривыкнув, достал из кармана несуразные очёчки, подышал на них, водрузил на нос, осмотрелся, несколько раз сменив гримасу, и махнул кому-то рукой, мол, заходи.

Следом вошёл Саня – бледный, растерянный, в чужом спортивном костюме. Гоблин повернул его лицом к стенке; обыскивая, прохлопал по бокам и карманам и, ничего не обнаружив, отпустил и, широко расставив ноги, по-ковбойски заложив пальцы за брючный ремень, утвердился в центре этой комнаты, пружинисто покачиваясь на носках.

Увидев через стекло Германа, Саня сразу понял, куда его привели, собрался, сел на неудобную банкетку, уродливо прикрученную к полу, и взял трубку:

– Мелкий, привет.

Голос брата звучал тихо, будто пробирался с другого края вселенной, лавируя между помехами, радиоволнами и чьим-то сопением.

Герман улыбнулся через силу.

– Не вздумай расплакаться, – сказал Саня.

Герман снова улыбнулся и начал рассказывать:

– Ксюша тоже хотела приехать. Но подвернула ногу прямо на перроне – упала на колено. Я сначала к ней, но она велела садиться в поезд.

– Опять эти свои шпильки надела? Что с коленом?

– Не знаю ещё. Сказала, что все деньги из фирмы вынула, чтобы адвоката нанять. Он хоть что-нибудь делает?

– Что-нибудь делает. Мне отсюда особо ничего не видно. Передачу вчера принёс – спортивный костюм и еды всякой.

– Он сказал, что вас тут норм кормят.

– Да, котлеты дают. Потом догоняют и ещё дают, – усмехнулся Саня и каким-то неудобным движением, не разжимая кулака, рукой поправил спадавшую на глаза чёлку.

– Я так и подумал, что врёт. Зачем Ксюша его наняла? Он же неадекватный.

– Нет, он нормальный. Слушайся его.

– Хорошо.

Герман немного помолчал, через стекло глядя на гоблина-конвойного, который не считал нужным скрывать свой интерес к разговору, и продолжил:

– Рыжий отжёг – покусал ветеринара. Я его Марье Михайловне на время отъезда пристроил.

Саня в ответ кивнул, отчего чёлка снова съехала на глаза, и ему пришлось откинуть её таким же странным способом – не разжимая кулака.

– У тебя рука болит? – предположил Герман.

– Нет, – ответил Саня. – Помнишь кладбище домашних любимцев?

Герман помнил.

Это было «на даче» – именно так предпочитали говорить родители, хотя никакой дачи там никогда не было. Обычный земельный участок, отданный под коттеджную застройку. Находился в нескольких километрах от Крестова на месте лесной вырубки. Пеньки и куча мусора выше человеческого роста; ни водопровода, ни электричества, зато стоило копейки, поэтому и было приобретено с перспективой поставить собственный дом, чтобы обосноваться здесь окончательно.

В этот день родители показывали Герману и Сане новые владения и заодно прикидывали, что нужно сделать: выкорчевать, избавиться от этого мусорного Монблана (мамино выражение), огородить, потом – грядки, фундамент и так далее. Погода стояла промозглая, низкие тучи время от времени проливались дробью холодного дождя. Герману здесь не нравилось. Родители уверяли, мол, будет круто, особенно летом, когда тепло и солнечно, и вокруг много зелени, и совсем рядом чистое озерцо. Но у Германа в голове не складывалась эта пасторальная картинка. Он видел только пустырь с пеньками (откуда взяться зелени?) и не видел поблизости никакого озера, но уже представлял, что, если оно есть, то добираться до него придётся просёлком по колено в грязи. И вообще, как долго будут облагораживаться эти пенаты? Герман считал, что вместо уютного дома здесь годами будет мариноваться в запахе сырого цемента недостроенная кирпичная коробка. «Ну, не всё так печально, – смеялся отец, выслушивая это нытьё. – Если походишь по опушке, насобираешь дикой земляники». Но никакой земляники Герману не хотелось. Ему хотелось скорее домой, и ещё этот тихий, повторяющийся писк иголочкой покалывал его в уши. «Я ничего не слышу, – сказал отец. – Может, сверчок?»

Но это был не сверчок. Герман слухом уцепился за тонкую нить звука, пытаясь определить, откуда она тянется. Внимательно вслушиваясь, с какой стороны откликнется, он осторожно подёргивал эту ниточку, опасаясь порвать, потому что писк с каждым разом звучал всё слабее. Со стороны леса? От дороги за спиной? От того корявого пня?

Писк шёл со стороны мусорной кучи. Герман подошёл ближе и на самой её вершине разглядел пакет. Пакет зашелестел, зашевелился, запищал громче, и Герман сразу понял, что там такое, побежал, начал карабкаться вверх, спотыкаясь и оскальзываясь, а писк подгонял, умоляя двигаться быстрее, а сзади уже кричала мама, призывая слезть с «этого Монблана» и обещая кару небесную за испачканные коленки. Тут кто-то схватил Германа за куртку, Герман заупирался, но, услышав «Мелкий, я сам», поддался, сполз вниз и наблюдал, как Саня в несколько прыжков взлетел на вершину мусорной горы и разодрал бунтующую плаценту пакета. Котята.

Пятеро маленьких котят. Четверо были уже мертвы. Их меховые тельца закоченели в неестественных позах, и было видно, насколько мучительно этим крохам пришлось умирать. В живых оставался пятый – рыженький, мокрый, до слёз жалкий и до смерти перепуганный. «Как они здесь оказались? Что за человек их сюда привёз?», – думал Герман, рассматривая спасённого найдёныша, свернувшегося в комочек у брата за пазухой, где было тепло, сухо и безопасно.

«Кладбище домашних любимцев, – обозвал Саня купленный участок. – Продайте его на фиг».

«Не хочу жить на кладбище», – согласился Герман.

«Не выдумывайте», – ответила мама.

«Да, Саня, не нагнетай», – попросил отец.

– Рыжий потом долго не мог поверить, что еда больше не кончится, – вспомнил Герман, сразу не сообразив, к чему весь этот разговор.

Саня отрицательно помотал головой («Ответ не верный».) и снова поправил волосы, не разжимая кулака. «Да что у него с рукой?», – подумал Герман.

– Ты там прячешь что-то? – догадался он вслух и увидел, как брат напрягся пружиной, приложил палец к губам, мол, тихо ты, потом воровато оглянулся, но было уже поздно – гоблин заметил.

На своих кривых ножках конвойный подбежал к Сане и отобрал телефонную трубку. В помещении раздался дребезжащий звонок. На стене зажглась красная лампочка. Механический голос заезженной пластинкой стал повторять, что свидание окончено… окончено… окончено. Гоблин, пыхтя и сверкая очками, потянул Саню за локоть, чтобы вывести вон. В подмогу уже появились другие конвойные, готовые валить на пол и вязать верёвками. Саня оттолкнул гоблина и, разжав кулак, приложил ладонь к стеклу так, чтоб её хорошо видел Герман. Но Герман в поднявшейся суматохе смог разглядеть совсем немногое: испарина на папиллярных линиях, полустёршаяся надпись и неразборчивый почерк брата. «Как курица лапой, блин!» – расстроился Герман, который из трёх написанных на ладони слов успел прочесть только одно – «СРОЧНО!», и всё – Саню увели, уволокли в тёмный зев коридора. Дверь, клацнув челюстями, захлопнулась, и казалось, будто по зданию вот-вот прокатится звук сытой отрыжки.