Текст книги "“Как помирить всех евреев”."

Автор книги: Михаэль Дорфман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Михаэль Дорфман

«Как помирить всех евреев».

Рассказывают, что попал как–то еврей в хасидскую общину, считавшую своего рэбе близким к самому Господу. Еврей спрашивает хасидов:

– Скажите, а откуда вы знаете, что сам Господь говорит с вашим рэбе?

– Очень просто, – отвечают хасиды, – Рэбе наш господин и учитель сам нам об этом рассказывает.

– Откуда же вы знаете, что все это правда?

– Это еще проще. Господь, благословенно Имя Его не станет разговаривать с обманщиком.

Как и сегодня, так и полтора столетия назад бурные споры разделяли еврейский народ. Появившееся в начале XIX века еврейское движение Просвещения – Хаскала пыталось нести в еврейские массы европейские идеи рационализма. Главным объектом нападок они выбрали хасидов – зародившееся в XVIII веке религиозное народное движение, открывавшее мир религиозного мистицизма, религиозного экстаза, вводившего в оборот религиозной службы музыку, песни и народный язык – идиш. Хасиды призывали к пересмотру застывших форм раввинской премудрости. Деятели Хаскалы – маскилим увидели в хасидизме главного врага. Самый влиятельный еврейский историк того времени Генрих Грец бранил хасидизм как главного врага еврейских масс, видел в нем лишь предрассудки и дикость. Хасиды отвечали маскилим взаимной неприязнью, считая хаскалу замаскированным подкопом под саму суть еврейства, попыткой обмануть евреев, привести их к ассимиляции и крещению.

Маскилим написали большое количество сатирических памфлетов, стихов, сочинили огромное количество анекдотов. С современной точки зрения понятно, что усилия маскилим почти не оказали влияния. Их сочинения не проникали в народные массы и имели хождение лишь среди них самих. Да и евреи шли к европейской учености вовсе не под их влиянием. Еврейское местечко стремительно теряло свое экономическое значение, и вытолкнутые оттуда массы шли путем ассимиляции, а многие и попросту крестились. Как выразился Гейне, «получить паспорт в европейскую цивилизацию».

Сегодня мало кто помнит таких авторов анти–хасидских манускриптов, как Мендель Лефин или Исаак–Бер Левинсон. Не зависимо от интеллектуальной ценности или накала сатиры, маскилим не нашли своего читателя за пределами узкого круга интеллигентов. Маскилим не услышали призыв писателя Исаака Каминера «Дайте нашим людям что–то теплое для утешения. Немножечко вина воображения, поэзии. С надеждой даже в слабом сердце можно вырастить силу. Остерегайтесь холодных блюд – ледяного критицизма старых еврейских традиций, холодных насмешек над еврейскими смыслами».

Зато многие сатирические песенки стали народными. Вот Ун аз дер ребе зингт – «Когда ребе поет, то все хасиды тоже поют, когда ребе прикладывается к чарке (а он частенько это делал), то и все хасиды за ним…» – весело распевают сами хасиды, да и все евреи. Песенка, написанная вероятно по случаю трагической известного хасидского проповедника Дер Люблинэр Хозе (Провидец из Люблина идиш.) Во время празднования Симхэс–Тойрэ (Ликование Торы – осенний праздник, отмечающий конец годичного цикла изучения Торы) в 1914 году ребе пояфвился перед народом и выпал из окна. Песенка–дразнилка, высмеивающая хасидов, якобы, бездумное, механически подражающее рэбе поведение стала теперь застольной в хасидских кругах. Огромное количество анекдотов тех времен (как приведенный нами в начале) живо до сих пор, и с удовольствием рассказывается как хасидами, так и их критиками потому, что парадоксальный и глубокий еврейский юмор, всегда был свойственный евреям по обеим сторонам баррикад, которые мы частенько выстраиваем между собой.

Просветители–маскилим создали еще одну проблему – они отрицали народный язык, на котором говорили евреи – идиш. В попытке позиционировать себя, они предлагали иврит, русский или немецкий язык. Значительно позже Шолом–Алейхем писал в своих воспоминаниях , что и для него, решившего стать писателем было две возможности – либо писать на иврите, либо по–русски. На идише все разговаривали, но никому в голову не приходило писать на идише – языке женщин и простонародья.

Лишь сионизм вдохнул живую душу в дело возрождения иврита, хотя и тогда дело пошло с трудом, пока у сионистов не появились механизмы принуждения, школьная система и авторитет власти. Народ не принимал нововведений. Герой Ильи Эренбурга Лазик Ройтшванец попадает в Тель–Авив, и первый раз его бьют за то, что он умеет разговаривать на идиш, а на святом языке умеет лишь молится. В конце повести он уже знал, что евреи умеют драться. И он бросился бежать, и бежал из последних сил, а в голове у него вертелась мысль: «Как тот голый еврей вокруг Рима…» Лазик умирает на пороге Пещеры Патриархов в Хевроне. Понадобился долгий путь нескольких поколений, чтоб иврит стал живым языком. Народ долго сопротивлялся нововведениям. Раввины, особенно хасидские, проповедовали на идише, учили на идише. Даже особого определения иврита, как отдельного языка народ не выработал. Гербраиш – название иврита, заимствовано в идише из немецкого языка. Священные языки – древнееврейский и арамейский были интегральной частью еврейского языка, священными языками молитв, Торы и Талмуда. Их не рассматривали, как отдельные языки. Идиш держался долго даже там, где казалось, его давно изгнали и забыли. Книга профессора Калифорнийского университета Беркли Яэль Хавер «Обязаны забыть» показывает болезненный путь «забывания» и вытеснения идиш в Израиле. Профессор Хавер признает историческую необходимость сионизма создать свой новый язык. Вместе с тем она показывает, что идиш жил, процветал и даже доминировал тогда, когда казалось, что иврит торжествует и властвует над всем. В первом ивритской городе мира – Тель–Авиве, где с идишем боролись не на жизнь, а на смерть, идиш, да еще пожалуй русский и польский, подспудно доминировали почти до самого конца 70–х годов. На идиш говорили дома, думали многие выдающиеся ивритские авторы. Поэзия Ури Цви Гринберга вся пронизана идишем. Он начинал, как идишисткий поэт–экспрессионист. Поэзия национального израильского поэта Хаима–Нахма Бялика и вовсе непонятна современным школьникам, не знающим идиш. Сейчас даже трудно себе представить, насколько силен был идиш в «ивритском» Тель–Авиве 30–40 годов, где с ведома властей отряды «защитников иврита» (гдуд мэгиней иврит) срывали идишисткие культурные мероприятия, ловили и избивали продавцов идишистких газет, штрафовали в школах учеников, пойманных на разговоре на идише.

Чем закончилась культурная война? Оксфордский профессор лингвист Гилад Цукерманн прислал мне резюме своей книги «Миф иврита» готовящейся к печати в Америке. «Мнимая победа иврита над идиш, была пирровой победой. После всего «победоносный» иврит стал полу–европейским языком, сердцевину которого составил идиш … хотя традиционалисты очень неохотно признают какое–то влияние идиша». «И больше всего идиш стал для многих (ивритских) поэтов истинной и отрицаемой страстью, как будто язык иврит был строгим и холодным протестантским отчимом, а идиш – лоном родной матери» – пишет израильский литературовед Ицхак Лаор об идишиском влиянии в статье о поэзии Пинхаса Саде.

Во время своей армейской службы в израильской армии меня направили в военную администрацию Газы. Сегодня почти невозможно себе представить, что я мог спокойно разгуливал по всему городу, лечить зубы у местных врачей – по большей части выпускников советских вузов, торговаться на рынке еду и подолгу сиживать в уютных маленьких кафе на побережье Средиземного моря. Как–то на базаре в Газе я познакомился с немолодым бизнесменом Сеней, приехавшим в Израиль в начале 70–х из Черновцов. Сеня держал лавку на рынке в одном из южных израильских городов. Не понимая ни слова по–арабски, да и на иврите не очень, с одним только идишем, Сеня чувствовал себя в Газе как дома – покупал рыбу и продукты, продавал что–то, делал бизнес и постоянно ездил туда и обратно. Сеня открыл мне любопытный феномен – арабов, разговаривающих на идише. В 1948 году после образования Государства Израиль в Газе осело большое количество палестинских беженцев из Яффо. И они знали идиш, бывший общим разговорным языком в торговле и общении с их еврейскими соседями из Тель–Авива. Не иврит, не арабский (даже израилизированный с авеню Ротшильда в Тель–Авиве), а именно идиш. Я заходил в кафе и магазинчики, в рестораны и лавки – и со мной говорили на идише. Многие арабы старшего возраста знали его лучше меня. Таких было не десятки и не сотни, а многие тысячи.

Мне казалось, что я «открыл Америку». Ведь никто в Израиле об этом не говорил! Позже оказалось, что многие знали об этом, но «зачем об этом говорить?», если факт не вписывался в общие мифы, как еврейские, так и арабские. Позже я узнал, что с арабами–идишистами столкнулись многие израильские солдаты, вошедшие в Газу во время победоносной Шестидневной войны 1967 года. Тогда в нашей армии еще многие понимали идиш, и местные жители находили с ними общий язык. Солдаты рассказали об этом составителям хрестоматийного сборника «Рассказ бойцов» (Сиях лохамим) вышедшего сразу после войны. Редактор сборника Авраам Шапиро решил не включать материалы, нарушающие стройный миф, как не включили рассказы религиозных солдат, увидевших в победе оружия знак приближения Мессии.

В середине 80–х годов, уже после начала арабского восстания на контролируемых территориях, (обогатившее иврит словом интиффада, что по–арабски значит скорей возмущение, чем восстание), Сеня продолжал свои дела в Газе как ни в чем не бывало. Однажды в конце рабочего дня мы сидели на опустевшем базаре за столиком перед его магазином. Я спросил его, не боится ли он. Ведь как раз в то время в секторе Газы убили нескольких израильских торговцев фруктами. Сеня никогда не отличался разговорчивостью и не любил праздных вопросов.

«Знаешь, я ведь пережил немецко–фашистскую оккупацию в Коломые, – сказал Сеня, повернувшись от маленькой жаровни, где он жарил нам рыбу на ужин, – Я выдавал себя за украинского крестьянина. По внешности сходило, но если я бы заговорил, то еврейский акцент меня немедленно бы выдал. Поэтому я притворялся немым. Только несколько местных, которые вели дела еще с моим отцом и дедом прикрывали меня. Все они говорили на идише. Я тогда научился, что тот, кто знает идиш – он мне не враг. Таких не надо бояться».

Араб, говорящий на идише, как–то теряет свой устрашающий облик врага. Тем более теряет устрашающий облик еврей–хасид, говорящий на идише. И путь к успеху в конце концов лежит в синтезе, в диалоге, во взаимопонимании. Показателен путь первого современно писателя на идиш Мэнделе Мойхер Сфорима. Такой псевдоним взял себе Шолом Абрамович (1836–1918). Он родился в раввинской семье литовских евреев, получил стандартное религиозное образование в йешиве. В 17–летнем возрасте он покинул дом. Ему пришлось бродяжничать с группой нищих, что добавило к талмудической премудрости знание жизни, понимание бедности и социальной несправедливости. Молодым человеком Абрамович примкнул к движению Хаскала и со временем стал широко уважаемым прозаиком–новатором на иврите. Только широкая известностью он пользовался в очень узком кругу маскилим–интеллигентов. Иврит не смог удовлетворить молодого автора. Абрамович пришел к выводу, что идиш, а не иврит является настоящим и единственным языком, на котором надо говорить с народом. Для респектабельного автора было невозможно подписаться своим собственным именем. Это все равно, как если в наше время солидный романист перейдет вдруг на писание текстов для рекламы. Абрамович рисковал навлечь на себя огонь с двух сторон – со стороны либеральной интеллигенции, чуждавшейся народного языка и со стороны религиозного руководства, считавшего все светские книги лишней, а то и вредной помехой для основного занятия, достойного еврея – изучения премудрости Торы и Талмуда.

В 1862 году редактор солидного ивритского альманаха Ха–Мелиц Александр Цедербаум решается выпустить «для простонародья» приложение на идише «Койль а–Мевасер» (Глас провозглашающий евр.). Скоро приложение разрослось и стало популярней основного издания. В 1863 году Абрамович решается дать Цедербауму первую рукопись на идише Дос клейне менчеле («Маленький человечек», еще переводили как «Паразит»). Повесть была опубликована в 1864 году и эта дата считается началом современной еврейской литературы. Затем вышли повести Ди таксэ (кошерный мясной налог) в 1869 и Ди клячэ (кляча) в 1873.

Поначалу Абрамович выбрал себе псевдоним Сендерле– книгоноша – мойхер–сфорим по–еврейски. Тогда за свою репутацию испугался сам Цедербаум. Он сделал в жизни много полезного для еврейской культуры, но в отличие от своего внука, русского революционера Юлия Мартова, никогда не шел на заведомые конфликты. Ведь могли подумать, что сам редактор стоит за псевдонимом. Седерле – уменьшительно–ласкательное народное имя от его имени Александр. В последнюю минуту решено было назвать автора (он и персонаж, от имени которого ведется рассказ) Менделе Мойхер–Сфорим. Впрочем, выбор псевдонима тоже определил успех. Роль книгонош в еврейской жизни XIX века хорошо описана в статье Александра Львова «Становление русско–еврейской интеллигенции:роль Библии в подготовке языкового сдвига», опубликованной на сайте автора. Без книгоноши в еврейской жизни нельзя было обойтись – он поставлял священные книги, молитвенники, лубочные народные книги, первые сочинения на идише для женщин и простого народа. Тайком книгоноша удовлетворял и спрос на запретную нееврейскую светскую литературу, проклинаемую раввинами. Персонаж Менделе «пошел в народ». Он путешествовал в своей кибитке по грунтовым дорогам между Глипском и Бердичевым, встречал разных людей и рассказывал свои истории, критиковал несправедливость, делился своими соображениями о переустройстве мира и особенно – еврейской жизни в Российской империи.

Повести, а затем и роман «Фишка Хромой» стали сенсацией. Писатель резко обрушился на еврейское руководство кагал, обвиняя его в плачевном положении евреев в Российской империи. Писатель яростно атаковал разъедающую коррупцию и некомпетентность руководства еврейских общин и многочисленных благотворительных организаций, критиковал царящие там нравы, казнокрадство, непотизм и несостоятельность – все, что, к сожалению, снова вернулось кое–где вместе с «возрождением еврейской жизни». Писатель предлагает свои решения, частью утопические, частью осуществленные позже. Менделе призывал богатых не жертвовать деньги, а способствовать профессиональному образованию, готовить хороших специалистов, творческих людей и полезных граждан. Со временем писатель понял, что его сатира слишком прямолинейна, слишком литературна, что она часто устарела и бьет мимо цели. Тогда в еврейскую литературу пришли молодые таланты – прежде всего Шолом–Алейхем и И. – Л. Перец. В их творчестве социальная сатира играла второстепенную роль. И Менделе Мойхер Сфорим начал переделывать свои старые произведения, добавлял в них теплоту и доброту, сдабривать народными шутками. Он понял, что широкий читатель хочет не религиозно–общественной сатиры, не бичевания коррупции и недостатков, а историй, которые помогают понять, как можно выжить в суровом мире среди всех этих бед. «Фишка Хромой» выходил тремя переделанными изданиями – в 1869, в 1876, и последнее – в 1888. И с каждым разом в романе смягчается сатира и полемика, зато все больше теплоты и симпатии к бедам своих героев, все больше интереса к народному юмору. Мне хочется привести слова писателя, которые раньше знал любой еврейский школьник, как любой русский школьник знал гоголевский отрывок о Птице–Тройке.

«Грустна моя мелодия в симфонии еврейской литературы. Мои труды выражают самую суть еврея, который, даже распевая веселые мелодии, звучит издалека, будто он плачет и рыдает. Почему даже его праздничные гимны на шабес звучат как будто они взяты из Книги плача Иеремии? Когда он смеется, то со слезами на глазах. Когда он пробует веселиться, то горькие стоны вырываются из глубины его сердца – это всегда ой–вэй – горе мне, вэй!»

Менделе Мойхер–Сфорим также замечательный ивритский писатель–новатор, многое определивший в развитии литературы на иврите. Его романы, особенно «Отцы и дети», по форме классический критический реализм, замечательны языковым разноречием. Писатель начинал свободно польузется различными языковыми слоями, создает стили и манеры речи героев. Ведь ивритская литература не имеет классической истории, не имеет языковых слоев, манер и стилей. Ей приходилось изобретать, скажем, язык хозяина и язык слуги, язык русского помещика или еврейского извозчика. Необычайная свобода словопользования у Менделе значительно шире, чем позволяется сегодня литературной элитой, определяющей тон в современном Израиле. Там больше озабочены сохранением «нормативного иврита», исключают влияния многочисленных этнических групп – марокканской, русской, иврита религиозных кварталов и многих других, определяющих богатство и многообразие современной израильской народной культуры.

Менделе удалось переопределить тахлес – смысл еврейской народной литературы. В крайне конкурентном мире еврейского писательства и далеко за его пределами Менделе Мойхер–Сфорим, общепризнанный «дедушка еврейской литературы» завоевал всеобщее уважение и любовь. Его произведения во многом подобны другому великому роману–путешествию – гоголевским «Мертвым душам». Там тоже неудачная социальная сатира и попыка создать утопию переросли первоначальный замысел и вывела бессмертную галерею национальных архетипов – собекевичей, коробочек, маниловых, ноздревых и плюшкиных. Как и легендарная Птица–Тройка уже два века несется по России, а седоки ее «приятный во всех отношениях» Чичиков, вороватый холуй да пьяненький кучер – хорошо узнаваемые типажи, пережившие революции, войны, перестройки и приватизации. Бессмертные и хорошо узнаваемые герои Менделе – Биньямин Третий, Хромой Фишка и рэб Альтер часто мелькают на страницах еврейских книг и на наших улицах. Они появляются в конторах еврейских организаций, на празднованиях и траурных церемониях, на митингах и в редакциях еврейских газет. Еще ездит по нашим городам и весям кибитка лукавого и доброго Менделе–книгоноши, внушая надежду и вызывая смех сквозь слезы.

И все таки, спросит нас читатель, как ответить на вопрос, вынесенный в заголовок? Как помирить всех евреев – молодых и старых, правых и левых, верующих и неверующих, белых и черных, и даже красных и голубых? И мы ответим им по–еврейски – еще одной историей. «Ведь даже Тора, – учил великий еврейский поэт и хасидский мастер рабби Нахман из Брацлава (1772–1810) – Даже сама Тора одета в истории».

Рассказывают, что попал как–то светский еврей в хасидскую общину, считавшую своего рэбе великим чудотворцем, близким к самому Господу. Он спрашивает хасидов

– Скажите, а какие чудеса ваш рэбе творит?

– Как же? – отвечают хасиды по–еврейски, вопросом на вопрос, – Чудеса великие… разве вы не слыхали про чудеса нашего рэбе?

– Какие чудеса, например? – настаивает еврей, – Скажите, пожалуйста?

– Например?… отвечают хасиды еще одним вопросом, – Например, вы бы согласились считать чудом, если бы Господь, благословенно Имя Его, делал бы все, что наш рэбе ему говорит?

– Да, это было бы чудом…

– Вот видите! – радостно продолжают хасиды, – Тогда почему бы вам не согласиться, что это великое чудо, что наш рэбе, господин и учитель делает то, что ему Бог велит…