Текст книги "Крысы"

Автор книги: Мигель Делибес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

17

На Драгоценную Кровь Господа Нашего над холмами поднялось беспощадное, огненное солнце и сожгло сальвию и лаванду на склонах. Всего за одни сутки столбик в термометре подскочил до тридцати пяти градусов, и долина погрузилась в расслабляющую, душную дремоту. Под жгучими лучами земля на холмах трескалась, а расположенная в ложбине деревня была окутана ореолом удушливой пыли. С шелестом осыпались спелые колосья, а копны собранного ячменя, рассеянные по жнивью, оседали, ссыхаясь, как бывает к осени. От зноя всякая жизнь замирала, и могильную тишину полуденных часов лишь изредка нарушало жалобное чириканье воробьев среди высокой осоки. С закатом солнца от холмов веяло ласковой прохладой, деревенские жители пользовались этой передышкой, чтобы, собравшись в кучки у дверей домов, потолковать на досуге. С полей подымался запах сухой соломы, слышались зловещие выкрики ночных птиц, мошкара ритмично ударялась о стекла ламп или неутомимо летала вокруг них, описывая большие и малые орбиты. С холма Мерино доносилось посвистыванье выпей, разбуженные ими комары тучами вылетали из зарослей у речушки, и повсюду раздавался их назойливый писк. Летний сезон шел к концу, и люди, встречаясь на пыльных улицах, улыбались друг другу, и улыбки эти казались новыми морщинами на их лицах, опаленных солнцем и ветрами Месеты.

Но на святого Михаила Архангела холмы уже с утра были окутаны стелющейся дымкой, которая с каждым часом густела. Заметив это, Пруден пошел по бревенчатому мостику, с трудом поднялся по склону и, ступив на тимьянную площадку, громко окликнул Нини.

– Нини, малыш, – сказал он, когда Нини, потягиваясь, показался во входном отверстии землянки, – эта мгла мне не нравится. Не к граду ли?

Лой обнюхивал пятки гостя, а Фа, свернувшаяся клубком у ног мальчика, спокойно позволяла его грязной босой ноге гладить ей спину против шерсти. Нини оглядел горизонт и слегка затуманенные холмы, наконец глаза его остановились на ястребе, летевшем над Сиськой Торресильориго. Ни слова не говоря, он пошел вниз, к речке. Пруден и собаки следовали за ним с такой же доверчивой покорностью, с какой идут за врачом родственники тяжелобольного. Только очутившись у речки, Пруден дал волю языку и стал жаловаться – пшеница вот созрела и осыпается, града не выдержит. Мальчик, как бы не слыша его слов, послюнил средний палец и внимательно проследил, с какой стороны обсохнет раньше. Потом вошел в заросли осоки и шпажника и тщательно осмотрел их высокие стебли. По ним неутомимо ползали вверх и вниз крылатые муравьи – доберутся до верхушки стебля и спускаются обратно. Теперь Пруден смотрел на Нини молча и выжидающе и, когда мальчик вышел из зарослей, обратил к нему вопросительный взгляд.

– Лежит туман, и ветер дует с юга, – неторопливо сказал мальчик. – Крылатые муравьи танцуют. Если до полудня ветер не переменится, то завтра может выпасть град. Надо бы тебе предупредить народ.

Но на слова Прудена никто не обратил внимания. Росалино сказал:

– До святого Ауспеция я не приступлю.

– Нини говорит… – начал Пруден.

– Хоть бы сама Пресвятая Мария говорила, – оборвал его Уполномоченный.

Однако четверть часа спустя, когда Фрутос на Площади объявил, что Прудену требуются помощники на уборку, у многих мороз пробежал по коже. Один лишь Росалино, чтобы отогнать сверлившую сердце тревогу, заметил:

– Поспешишь – людей насмешишь, Пруден.

После полудня над холмом Мерино замаячило белое облачко, а за ним пошли облака погуще и потемней. Все в деревне не сводили глаз с холма, а как стало смеркаться, Хустито, Алькальд, приказал Фрутосу подготовить ракеты против туч. К этой поре небо заволокло полностью, а Пруден с Сабиной, Мамертито, Малым Раввином и Криспуло – старшим сыном Антолиано – уже заканчивал складывать в стога пшеницу на своем участке. После захода солнца подул теплый ветер, по неубранным полосам пшеницы заходили волны, на дорогах поднялись тучи пыли. Небо быстро темнело. Нини мигом проглотил приготовленную Крысоловом похлебку и присел на корточках у входа в землянку. Ночь наступила сразу, воздух становился душным, все тяжелей было дышать. Однако пока не было ни дождя, ни грома, и первая молния даже испугала мальчика. Фа резко вскинула голову и зарычала, а когда прогремел первый раскат грома, пустилась бегом с холма вниз. Запах серы смешался с сухим ароматом соломы и зрелых колосьев. Дядюшка Крысолов высунул голову из землянки, поглядел наверх, в темноту, и сказал:

– Добрая гроза идет.

На хребте у Лоя шерсть встала дыбом, а когда в небо взвилась первая ракета, нацеленная в пухлое, черное брюхо тучи, он отчаянно залаял, сам не зная на кого. Ракета взорвалась со звуком, похожим на писк ребенка среди шумного спора взрослых. Затем небо озарил ослепительно яркий свет, от которого гряда холмов сверкнула, как серебро. За вспышкой тотчас раздался гром – молнии и удары грома сливались в единую сверкающую и грохочущую цепь. Нини сказал:

– Это будет почище, чем на святого Зенона, помните?

С Площади запустили вторую ракету, за нею еще одну и еще, без пауз, без прицела, наугад. Как будто охотник стрелял по стаду слонов камушками из рогатки. Вот еще одна молния залила долину бледным светом, и за раскатом грома раздался вой ураганного ветра, несшегося по холмам и полям, подымая густые столбы пыли, которые тянулись к небу и вращались по спирали с немыслимой быстротой. Когда ветер стих, застучали первые капли – тяжелые, крупные, как виноградины, они разбивались на пересохшей земле и, дробясь на мельчайшие частицы, тотчас испарялись бесследно. За спиной Нини Крысолов сказал:

– Лучше уж так.

– Что лучше?

– Дождь.

– Дождь?

– На сухую было бы хуже.

Мальчик отрицательно покачал головой, упорно глядя вниз, на дома деревни.

– Все равно, – серьезно сказал он. – Пшеница уже так поспела, что это все равно.

Со всех сторон небо прорезали молнии, скрещиваясь в каком-то фантастическом поединке. Оглушительным раскатам грома на северо-востоке и огненным зигзагам молний на юго-востоке вторил дробный перестук града, который отскакивал от упругой почвы холма, как палочки от барабанной шкуры. Градины были с голубиное яйцо, но ветер легко гнал их по земле, и они собирались в кучки там, где их задерживали какой-нибудь кустик или расщелина.

– Две тучи сошлись, – сказал мальчик.

– Две, – повторил Крысолов.

– Как в пятьдесят третьем на святого Зенона, помните?

– Точно.

Мало-помалу жара спадала, и с исхлестанных полей подымался бодрящий запах влажной земли. Временами град переставал, и тогда, при вспышках молний, Нини видел на Площади темные фигурки людей, которые суетились тревожно и безмолвно, как марионетки. Там был уже не один Фрутос, но также Хустито, и Хосе Луис, и Вирхилио, и Антолиано, и Матиас, и Большой Раввин, и все мужчины деревни, они наперебой запускали в воздух ракеты в отчаянной попытке отвратить бедствие. Но ракеты, взлетев, вспыхивали жалкими искорками, неяркими и бессильными, глухо лопаясь под нависшим, гнетущим небом. В жутком сверкании молний вся долина приобрела фантастический облик – церковная колокольня, скирд, Приют Дональсио, Сиська Торресильориго, тополи на берегу казались в этом странном освещении призрачными образами бессвязного кошмара. Временами град сыпался сплошной белой стеной. Нини говорил:

– Это еще хуже, чем в пятьдесят третьем.

Крысолов, во мраке стоя неподвижно за его спиной, подтверждал:

– Хуже.

Небеса обрушили на долину всю свою ярость – в течение пяти часов продолжались слепящие вспышки молний, глухие раскаты грома, упорный стук града по земле. В четыре утра все внезапно прекратилось, тучи собрались на севере, над Сиськой Торресильориго, и свет высокой влажной луны вдруг посеребрил их растрепанные края. Насколько хватал глаз, вся земля была покрыта снегом и градом; быстро таявшие градины шелестели, как раки в корзине. За Сиськой Торресильориго небо еще прорезали огненные змеи, но раскаты грома доходили уже не скоро и звучали плавно, округло, без резких ударов.

Как только рассвело, Нини спустился в деревню. Тропинка была мокрая, скользкая, и мальчик пошел в обход – идти по тимьяну было удобней. Поля внизу казались мертвыми. Огороды и три прибрежных тополя смиренно открывали жалкую свою наготу, и от крика галок на колокольне глубокая тишина становилась еще ощутимей. Колосья на полях, сбитые яростными порывами урагана в беспорядочные пучки, покорно лежали в грязи. Местами среди обезглавленных стеблей поблескивали лужи. На тропинках и вдоль межей валялись трупики перепелов и ласточек, недвижные, окоченевшие на рассыпанных зернах пшеницы и ячменя. От лежащей под паром земли Богача подымались мглистые струйки, как бывает на полях в солнечные зимние дни после морозной ночи. Тяжкий болотный дух, смешанный с запахом мокрой соломы, окутывал окрестность. Две сороки, которым всеобщее бедствие придало храбрости, резвились на старом станке для ковки лошадей, сушились на солнышке.

Войдя в деревню, Нини услыхал за дверями домов плач женщин. У черного хода Пруденова дома, полузатопленного грязью, лежала ласточка. Под карнизом, высовывая из гнезда черно-белые головки, неумолчно пищали птенцы. Улицы были пустынны, а в канавах было больше грязи, чем в разгар зимы. На Площади сеньора Кло энергично подметала две ступени, ведущие к пруду. На ограде ее двора, крытой колючими прутьями, плакат с неровно выписанными буквами гласил: «Да здравствуют призывники 56 года!» Возле дверей Хосе Луиса Лой остановился, стал принюхиваться, и Нини тихонько ему свистнул. Тогда сеньора Кло заметила мальчика, оперлась на древко метлы и, качая головой и покусывая нижнюю губу, сказала:

– Нини, сынок, что ты скажешь на эту кару божью?

– Сами видите.

– Неужто мы такие дурные люди, Нини, что заслужили такую кару?

– Наверно, так, сеньора Кло.

Возле хлевов стояла забрызганная грязью машина Богача, и тут же, на углу, дон Антеро и несколько незнакомых мужчин громко беседовали с деревенскими. Хустито, и Хосе Луис, и Матиас Селемин, и Малый Раввин, и Антолиано, и Агапито, и Росалино, и Вирхилио – все были здесь, у всех горестно глядят широко раскрытые глаза, плечи опущены, как под тяжестью непосильной ноши. Дон Антеро, Богач, говорил:

– Страховка будет выплачена. Но нельзя сидеть сложа руки, Хусто. Сегодня же надо обратиться с просьбой о предоставлении кредитов и отсрочки. Иначе грозит разорение, слышишь?

Хустито неуверенно согласился.

– За мной остановки не будет, дон Антеро, вы же знаете.

Нини прошел мимо, собаки жались к его ногам, но, еще не дойдя до виноградника, он услыхал запинающийся голос Антолиано:

– У меня… не застраховано, дон Антеро.

И неожиданно мрачный голос Матиаса Селемина, Браконьера:

– И у меня.

Гул неуверенных голосов, будто хор, подхватил слова Браконьера: «И у меня», «и у меня», «и у меня».

На дороге к винограднику навстречу Нини вышел Пруден. Казалось, появился из-под земли, как привидение.

– Нини, – сказал Пруден, – у меня пшеница в стогах, зерно не осыпалось, – он говорил, словно оправдываясь. – Я…

Мальчик не задумываясь сказал:

– Пока не высохнет, не молоти. Но и не тяни, а то может прорасти.

Пруден взял его за плечо.

– Постой, – сказал он. – Постой. Ты думаешь, я могу приняться за обмолот, когда у всех вокруг такая беда?

Нини пожал плечами. Спокойно глядя Прудену в глаза, он сказал:

– Это дело твое.

Пруден нерадостно потер руки, стараясь овладеть собой. Потом опустил правую руку в карман и протянул Нини песету.

– Возьми, Нини, за вчерашний совет, – сказал он. – Дал бы тебе больше, да, сам понимаешь, трем помощникам заплатить надо.

Миновав побитый градом виноградник, Нини подошел к речке. Чуть подальше, за тремя тополями, ему встретился Луис, парень из Торресильориго. Луис улыбнулся, сверкая белоснежными зубами и не переставая науськивать собаку:

– Ищи, ищи.

– Что ты делаешь?

– Вот еще! Не видишь? Охочусь.

– Охотишься?

– А по-твоему, в такое лето можно тут еще чем-то заниматься?

И он показал на побитые, лежащие в грязи колосья – поля вокруг превратились в бесплодную, покрытую соломой площадь.

– И в Торресильориго так?

Парень шел вдоль речки, не отставая от собаки и пробираясь меж поломанной осокой.

– Колоска целого не осталось после этой грозы, – сказал он.

Мальчик посмотрел на его разномастного пса.

– Пес твой не очень-то старается, – сказал Нини.

– Твои лучше работают?

Нини показал на Фа, которая тяжело дышала.

– Эта вот старая, на один глаз слепая, но щенок уже дело знает, в будущем году пойдет на охоту.

Парень из Торресильориго рассмеялся и похлопал себя по сапогу кончиком железного прута.

– Мой тоже молодой, – сказал он.

– Год-то ему есть.

– Исполнится на святого Максима. А ты как узнал?

– По глазам. И по пасти. Как его звать?

– Лусеро. Нравится?

Мальчик отрицательно покачал головой.

– Почему тебе не нравится это имя?

– Длинное.

– Длинное? А как зовут твоих?

– Суку – Фа.

– А щенка?

– Лой.

Парень опять рассмеялся.

– Для собаки всякое имя годится, – сухо заметил он.

Внезапно парень, услыхав торопливые шаги, поднял глаза, и рот его, готовый расплыться в улыбке, искривила гримаса ужаса. Нини тоже увидел дядюшку Крысолова, который приближался широкими шагами, топча поникшие колосья. Грозясь железным прутом, он выкрикивал что-то непонятное, как будто и не слова. Вот он дошел до речки, но не остановился – ступил прямо в воду, будто подгоняемый сверхъестественной силой, и с занесенным прутом накинулся на парня. Нини едва успел вскочить на ноги, схватить его за поношенную куртку и изо всех сил потянуть назад, но парень из Торресильориго уже сжал запястье Крысолова, отстраняя от себя прут и выкрикивая: «Опомнись, черт!» Крысолов только бормотал ругательства и тупо повторял: «Крысы мои. Крысы мои». Вдруг на парня бросилась Фа и стала яростно кусать его за икры, но на нее тут же напал Лусеро – обе собаки сцепились, а Лой, щенок, растерянно лаял, не зная, чью сторону принять. Убедившись, что разнять дерущихся ему не удастся, Нини только следил за ходом борьбы выпученными от страха глазами да пытался успокоить обоих своими выкриками, но Крысолов ничего не слышал. Слепая сила толкала его, и он, будто ободряя себя, все повторял: «Крысы мои. Крысы мои». Собаки дрались отчаянно, кусали одна другую с дикой яростью, обнажая белые клыки и грозно рыча. Вот они, сцепившись в клубок, покатились по грязи под ноги Крысолову, он споткнулся и упал на колосья – противник оказался на нем. Парень из Торресильориго старался сдержать его, упершись коленями в его бицепсы, и, багровый от натуги, бормотал: «О-пом-нись-черт». Но Крысолов перехитрил: с силой изогнувшись, он сбросил с себя парня и, лягнув его сапогами в живот, отшвырнул назад. Оба тут же вскочили на ноги, искоса наблюдая друг за другом, тяжело дыша и подняв пруты, – собаки между тем все еще дрались, сцепясь в клубок. Крысолов опять первый перешел в нападение, но парень прутом отразил его удар, пруты обоих скрестились, и от ударов посыпались искры. Спина Крысолова была покрыта грязью, он следил за противником сузившимися, как у хищника, глазами, потом дважды замахнулся прутом и, вскинув ногу, резко ударил парня сапогом в грудь и повалил его на прибитые колосья. Тут Крысолов кинулся на него, но парень ловко, как кошка, уклонился в сторону, и Крысолов упал ничком в грязь. Когда он поднялся на ноги, послышалось его хриплое, затрудненное дыхание, похожее на рычанье зверя. То и дело он, как автомат, повторял: «Крысы мои. Крысы мои». Густой слой грязи темнел на его лице, зрачки между черными от земли веками странно сверкали. Парень из Торресильориго, согнувшись, спокойно ждал нового нападения – взгляд его перебегал с глаз Крысолова на прут, который тот судорожно сжимал в руке. И еще раз Крысолов, вобрав голову в плечи и нацелив прут на его горло, бросился на парня, но тот успел быстрым движением отбить прут – лишь острие оцарапало ему щеку, и на ней мгновенно проступила кровь. У Фа в крови были уши и хребет, но она не отступала. Собаки порой исчезали в рыхлых кучах полегших колосьев, потом снова появлялись метрах в семи, сражаясь с прежним ожесточением. Лой, оправившийся от первой растерянности, прижался к ногам мальчика – шерсть на его спине стояла дыбом, весь он дрожал странной мелкой дрожью. Люди снова сошлись, подняв пруты вверх и выкрикивая невнятные ругательства. Щеки парня из Торресильориго были залиты кровью, губы потрескались, во рту, видно, пересохло – он хватал воздух глотками, как издыхающая собака. Напрягшись, он попытался ударить, но острие прута едва задело суконную куртку Крысолова, который, ощутив щекотное прикосновение металла и воспользовавшись минутной слабостью парня, нанес сокрушительный удар снизу вверх – прут вонзился в его бок по самую рукоятку. Все свершилось с молниеносной быстротой. Кулаки парня разжались, прут выпал и утонул в грязи. Крысолов, сопя, оторвался от противника, тогда парень из Торресильориго, шатаясь, спотыкаясь, вытаращив глаза, пошел к Нини, он, видно, хотел что-то сказать, но изо рта хлынула кровь и не дала ему говорить. Секунду-другую он постоял неподвижно, только слегка покачивался и наконец упал на правый бок и прикрыл глаза, словно хотел отдохнуть. Дернулись судорожно два или три раза его ноги. Потом опять хлынула изо рта кровь, и он, будто желая остановить ее, медленно повернул голову и уткнулся лицом в грязь.

Расширенными от страха глазами Нини посмотрел на Крысолова; тот, все еще тяжело сопя, подошел к телу и вытащил свой железный прут. Потом направился к дерущимся собакам, схватил Лусеро за загривок и одним рывком отделил его от Фа. Пес тщетно пытался укусить его за запястье, яростно изворачивался, но Крысолов безжалостно нанес ему три удара в сердце и швырнул его труп на тело парня.

Зализывая на спине раны от укусов, жалобно скулила Фа. Крысолов подошел к речке и тщательно смыл кровь с прута. Упершись локтями в колени, Нини присел на берегу. Фа подошла к нему и, дрожа, свернулась у его ног, а Лой с тихим рычаньем смотрел на два трупа, раны на которых постепенно темнели от мух. Дядюшка Крысолов подошел к Нини, в это время в небе показалось с полдюжины черных стервятников – они летели очень высоко над Сиськой Торресильориго. Мальчик посмотрел на Крысолова, который еще сопел от напряжения, и Крысолов, как бы объясняя, сказал:

– Крысы мои.

Нини показал пальцем на парня из Торресильориго и сказал:

– Умер. Придется уходить из землянки.

Крысолов хитро усмехнулся.

– Землянка моя, – сказал он.

Мальчик поднялся и отряхнул штаны на ягодицах. Собаки медленно брели за ним, и, когда они огибали виноградник, оттуда с шумом выпорхнула пара перепелов. Нини остановился.

– Им этого не понять, – сказал он.

– Кому? – спросил Крысолов.

– Им, – прошептал мальчик.

За бугром маячила в небе колокольня, бурые крыши деревенских домов постепенно проступали вокруг нее из туманной мглы.