Текст книги "Юный Владетель сокровищ. Легенды"

Автор книги: Мигель Анхель Астуриас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Яи. Мы, женщины, днем – цветы, а ночью – женщины. Наверное, Желтый Воин видел меня желтым цветком.

Гуакамайо. И все. что с нами случается…

Яи.Даже твой насморк!

Гуакамайо. Насморк и все прочее – знаки судьбы. Этой ночью • ты должна убежать от Кукулькана к Воину, который тебя носит в сердце. Он увидел тебя когда-то слепыми глазами своей матери. В чью честь, если не в твою, он назвал себя желтым?

Яи. А он сильный?

Гуакамайо.Как-то раз он лег в реку, подставил спину женщинам, чтобы они на ней стирали, и они стирали сто дней, а он не двинулся, пока не пришла ты сполоснуть рубаху в синих, цвета грозы, цветах.

Яи. Теперь я понимаю, почему мне казалось тогда, что ноги мои уходят в реку и как-то дрожат, словно идут пузырями, а чресла мои гладит воздух, вода, дымящиеся травы и огромные каменные руки.

Гуакамайо. Желтый Воин носит тебя в сердце!

Яи. Я бросила то, что стирала – не помню, правда ли это была и рубаха в синих цветах, и присела на берегу, и от новой сладкой тоски отвердела моя грудь, ослабли ноги, волосы взмокли, а губы… Кто знает, какая она, истинная любовь.

Гуакамайо. Аку-кнак. время не ждет!

Яи. Он носит меня в сердце?

Гуакамайо. Да, Желтый Цветок, он носит тебя в сердце.

Яи. Скажи, что мне делать. Как его зовут?

Гуакамайо. Чинчибирин…

Яи. Под пеленой дыханья скрыто на моих ладонях зеркало твоих слов.

Гуакамайо. Храни мои зеркала под жарким и благоуханным дыханьем женских уст…

Яи. Под пленкой обмана, аку-квак…

Гуакамайо. Ты – женщина, слово под пленкой слов, обман под пеленой обмана, и потому хочешь спасти свою мечту.

Яи. Думай за меня! Я могу теперь думать лишь о том, что сделать с Кукульканом, владыкой Земли и Неба, чья любовь длится до зари. Он будет спать, когда меня оторвут от ложа и бросят в сундук гигантов.

Гуакамайо. Я передал тебе мою ненависть к тирану и себялюбцу, властелину Трехцветного чертога, в котором мы идем от утра к ночи, от ночи к утру и к ночи, чтобы убить время.

Яи. Скажи, что делать! Воин носит меня в сердце.

Гуакамайо. Скоро придет Кукулькан и вдохнет твой запах, когда ты, Желтый Цветок, склонишься перед ним. Запах женщины опьяняет мужчину, и он повлечет тебя на ложе. Тогда, Желтый Цветок, гладь его по голове, пока она не засверкает, как зеркало.

Вдалеке – звуки флейт и окарин. Яи и Гуакамайо отступают назад. Все ближе музыка и радостные крики.

Яи. Я должна втереть в его волосы твою зеркальную слюнку…

Гуакамайо(уходя). И говорить при этом колдовские слова…

Оба уходят. Входит Кукулькан; снимает маску, бросает колчан, ходули и красные украшенья. Повторяется то. что мы видели в Первой черной сцене: женщины облачают и украшают его, старухи подносят напитки, еду, воскуряют копал, девушки танцуют танец цветущей изгороди. Наконец он остается один.

Входит Яи, опускается на колени.

Яи. О, господин, мой господин, великий господин! Кукулькан приближается к ней, поднимает ее и вдыхает ее запах. (Про себя.) Иглы глаз пронзили мне волосы, словно самое его нутро ищет, щекоча кожу, мои мысли.

Кукулькан. Ты пахнешь кружевом, которым вода счастья орошает берега моих зубов! От пят до самого лба бьется во мне лестница, по которой мы поднимаемся вместе к ветвям, где растут плоды, и цветы, и семена, пять семечек пяти чувств!

Яи. И слова твои, и твердые зубы – древни и стары! Горе той, чей возлюбленный не старше ее на тысячу лет. как дивный дуб! Мои предки еще не жил и, а ты даровал тень. Наверное, ты любишь меня ясно, глубоко и тихо, как воды, и я – в тебе и тут, вне тебя.

Кукулькан. Ты – моя, и суть твоя, и образ. (Обнимает ее и ведет к ложу.)

Яи. О, переходящий от утра к ночи, от ночи – к утру!

Кукулькан. Ты – моя, и я – твой, образом и сутью.

Яи. Я – настоящая, а ты – только образ, это меня и печалит. Истинная любовь не такая. (Они садятся на край ложа.) Как подумаю, что со мной только твой образ, а не ты, меня дрожь пробирает.

Кукулькан. Знай же. Капелька Пота с желтыми Шипами: свет твой идет ко мне из такой сладостной дали, что мне кажется, будто разбился вдребезги круг, на котором в небе жарят лепешки…

Яи. Значит, мой повелитель доволен моей сладостной далью с желтыми шипами! Скажи, когда луна вернется…

Кукулькан…. а куски его упали в гордое сердце воина…

Яи…. она будет круглая или нет?

Кукулькан. Если Воин умеет составлять круги из осколков. Нелегко пригнать все как следует, чтоб луна была совсем круглой. Это сказка…

Яи. Значит, неправда, что Воин…

Кукулькан. Яи, живое сердце всего, что есть хорошего на свете!

Яи. Значит, неправду говорят, что Желтый Воин носит луну в сердце?

Кукулькан. Это сказка…

Яи(оживленно). Как все у тебя, в круглом Трехцветном чертоге! В чертоге Солнца все сказка, все ложь, никакой нет правды, кроме того, кто ведет нас от утра к ночи, от ночи – к утру…

Словно сраженный ее словами, Кукулькан кладет голову ей на колени, а она гладит его рыжую гриву.

Скажи мне, повелитель Земли и Неба, куда ведут дни и ночи, ночи и дни?

Никуда. Нам просто кажется из-за них, что все движется, а по правде все неподвижно, движешься только ты. Нам кажется, что есть жизнь, а жизнь – это призрак, и тот не наш, потому что мы сами – чьи-то сны и принадлежим тем, кому снимся. Мы сны!

Волосы Кукулькана светятся, как светлячок.

Я хотела бы знать, кто видит меня но сне

Кукулькан. Любовь, говорящая в моих объятьях, ты снишься мне!

Яи. Кому б я ни снилась, проснись! Я хочу сейчас же, сейчас уйти из существованья, из этого обмана чувств!

Кукулькан. Любовь, говорящая в моих объятьях, если ты снишься не мне, пусть тот. кому ты снишься, спит, пока ты со мной!

Яи. Ах. повелитель, тот, в ком я жива, как в самой себе, проснется еще до зари!

Кукулькан. Ты жива в моем сне и в моих объятьях!

Яи. Что ж, еще до зари кончится сон твоей любви, в котором живу я – твое созданье, созданное тобой, твоим сном, и тьма скроет память о Капельке Пота с Желтыми Шипами.

Кукулькан. Я не совсем понимаю твои речи. У них странный привкус, словно самоцветы, укоряя меня, стали каплями меда. Я прилип к тебе, как прилипла бы муха к светлым и сладким изумрудам, и плечи твои – сахарный жемчуг, а гладя твои бедра, я поднимаюсь по рубинам битвы в обитель созвездий, и руки твои – луга из нефрита, а ладони, словно гнезда, круглые, как твои голубые груди…

Яи.Я хочу уйти из жизни еще до зари! Если тебе снится, что ты любишь меня, – проснись, я не хочу быть ложью!

Пауза.

Зачем ты питаешь смерть? Зачем ты не разделишь своих чувств, Кукулькан?

Кукулькан(встает, смеется, и зубы сверкают зеленоватым блеском). Я – как солнце! Как солнце! Как солнце!

Яи(видит в удивленье, что волосы его сверкают, а ее ладони чисты; встает и говорит, волнуясь). Для Желтого Цветка ты больше, чем Солнце, ты – солнцеворот.

Кукулькан(услыхав это слово, начинает кружиться, как дервиш). Я не солнце, я – солнцеворот. Кто был раньше, подсолнечник иль сон? (кружится в другую сторону) Кукулькан и утром и днем – солнечный круг. Золотой ободок. Кукулькаи (кружится) Я – подсолнечник и солнцеворот, Образ солнцаа и солнечный сон. Я. (кружится в другую сторону) Я морская звезда и цветок, Иглы тычет в меня дикобраз, Кукулькан многоцветный играет светляк, рассыпается огнем солнцеворот. (кружится в другую сторону) А у радуги семь голосов, Рассыпается огнем Кукулькан. Кукулькан (кружится) И опять, и опять солнцеворот, Сон и солнце, и солнцеворот.

Яи(пока он еще вертится). Скажи, я для тебя цветок или колибри?

Кукулькан(кружится) Ты колибри, ты и цветок! Я не помню, какой же ты цветок?

Яи(кружится в другую сторону) Я совсем не цветок, я просто сад, Призрак сада, где растет звезда.

Кукулькан(кружится) Ты колибри, ты и цветок, И цветок, и колибри-медосос, Светомельничка, мелющая мед, Медоптица и медоцветок.

Яи(кружится в другую сторону) Тверда, как сосулька, любовь, На усиках мотыльков, Сосущих медвяный сок, Когда запоет медосос.

Кукулькан(кружится) И опять медо-медо-медосос, Мед, медосос и цветок!

Яи(вертится в объятьях Кукулькана). Раздели свои чувства, Кукулькан! Дождь струится с твоих волос… Отдай по чувству каждой стране света! Все озера – твои, и руки мои – твои, озера без тумана, руки без покрова лжи.

Кукулькан. Кровь моя стонет, как горлица. Я гляжу на север, вглядываюсь в север, хочу увидеть сонную воду сквозь ресницы сосен – и проснуться.

Яи. Сон и солнце, и солнцеворот!

Кукулькан. Кровь моя – птица, и кожа моя – голубая, потому что она летит во мне. Я слушаю юг, вслушиваюсь в юг, чтобы сквозь скалы, сквозь земные кости кто-нибудь собрал отзвуки весенней бури!

Яи. Образ солнца и солнечный сон!

Кукулькан. Я нюхаю восток, внюхиваюсь в восток, чтобы гриву дождя пронзила игла взгляда и нитка дыханья!

Яи. Кто был раньше, подсолнух или сон?

Кукулькан.Я пробую запад, я смакую запад языком, губами, деснами, слюной, небом и словом!

Яи. А что ты осязаешь?

Кукулькан. Весну! Я трогаю весну и осязаю. Я – рубиновый фанат в золотой кожуре, а пальцы мои – весенние изумруды. Весна – это золото и небо!

Полная темнота. Все звуки тонут в оглушительном громе. Потом медленно занимается свет. Яи и Кукулькан исчезли. Белый Барабанщик бьет в барабан; у ног его – черепахи, над головой колибри. Спускается облачко Бабки Заплатницы. Все бегут к ней, чтобы ее раскутать. Черепаха Барбара берет ее на руки. Все очень ей рады.

Белый Барабанщик. И мудра же ты, Бабушка Заплатница! Твои старые твердые ногти залечили безумство, царапнувшее кожу Кукулькана. Оно только царапнуло кожу, опалило перья – а тучи прямо взбесились! (Бьет в барабан.)

Колибри пляшут и поют про подсолнечник и сон, солнцеворот и солнце, без склада, как попало.

И мудра же ты, Бабушка Заплатница! Мир исчез бы еще до зари, если б не твоя игла из зеленого магнита, чье ушко – пространство. Нить твоя – твой волос, короткий и острый, как кремень, которым ты защищаешь все доброе, о, Бабка всех Бабок!

Грохочет барабан, пляшут птицы и кружатся, твердя все те же строки.

Третья желтая сцена

И мудра же ты, Бабушка Заплатнмца! По милости тиоей иголки мир останется и здесь, и к зеркале, и в женщинах, и в мужчинах, и в птицах– гуакамайо. У каждого – свой мир, а в зеркале сна – все вместе. Только женщина больше не сможет любить, как мужчина. Она любила так, пока не слышала Гуакамайо. А теперь зола Кукулькановых перьев упала ей в сердце, и она всегда будет сходить с ума от любви, страсть родит ее, страсть и вскормит, страсть и отравит. А женские руки будут заражать мужчин безумьем, как заразили бы они Кукулькана, если бы не ты.

Бородатая черепаха(держит Бабку). Бабушка, не слушай ты его, он не любит женщин! Яи зажгла розу в гриве солнца – вот и все!

Белый Барабанщик весело бьет в барабан. Колибри пляшут, кружатся и поют.

Желтый занавес цвета зари, волшебного желтого цвета. Появляется Чин-чибирин в желтой одежде и желтой маске, с желтым луком и желтой стрелой. Он скачет и кричит.

Чинчибирин. Яи! Яи! Яи!

Гуакамайо(его не видно). Квак-квак-квак-квак! Ха-ха-ха-ха! Квак-квак-квак-квак! Ха-ха-ха-ха!

Чинчибирин(ищет Яи). Желтый Цветок! Яи! Яи! Яи! Желтый Цветок! Я и!

Гуакамайо(его не видно). Квак-квак-квак-квак! Ха-ха-ха-ха!

Квак-квак-квак-квак! Ха-ха-ха-ха! .

Третья красная сцена

Красный занавес цвета заката, волшебного цвета заката. Появляется Чинчибирин в желтой одежде и желтой маске, с желтым луком и желтой стрелой. Он скачет легко, как пламя, почти не касаясь земли.

Чинчибирин(кричит). Яи! Яи! Яи!

Гуакамайо(его не видно). Квак! Квак! Квак! Квак! Ха-ха-ха-ха! Квак-квак-квак-квак! Ха-ха-ха-ха!

Чинчибирин(ищет Яи). Желтый Цветок! Яи! Яи! Яи! Желтый Цветок! Я и!

Гуакамайо(его не видно). Квак-квак-квак-квак! Ха-ха-ха-ха! Квак-квак-квак-квак! Ха-ха-ха-ха!

Яи. Это была вода, ха-ха-ха!.

Гуакамайо. Смотрю – а я весь мокрый…

Яи. Прости, я знаю только то, что видела: костер, пожар, пламя… желтое пламя, красное… и синее, а посредине ты, как будто над вулканом…

Гуакамайо(помолчал; потом, печально). Вот схвачу насморк, кто меня вылечит?

Яи.Ха-ха-ха! Я и вылечу, когда гусеница из ноздри полезет!

Гуакамайо. Аку-квак хочет украсить свой наряд крыльями мотыльков. У нас, у Гуакамайо, из ноздрей лезут волшебные гусеницы, которые позже превращаются к бабочек.

Яи. И слепящие светлячки родятся из ваших ноздрей.

Гуакамайо. Да, они тоже. А зеркала твоих ладоней не клейкая слизь светлячка, но дыханье пламени. Они помогут спасти твой мир, твой сон, твой луг, твой пот и трепет.

Яи долго смотрит на спои руки. С Гуакамайо течет вода. Сзади выползают Черепахи.

Бородатая черепаха. Шипы и страх ждут того, кто предался року! Израненный, сонный, слабый, он слушает сквозь губку плача чириканье птиц, упившихся черной бездной, которых прозвали птицами соленых слез.

Яи. Куда же, куда я дену ладони? Они горят, как обожженные! Я смотрюсь в эту. смотрюсь в эту, и здесь я, и здесь, и здесь – и здесь. Вижу себя, и становится легче, а не вижу – больно, печет!

Бахромчатая черепаха. Беда и праща ждут того, кто предался року! Я – мать, я – и отец, у меня увели ребенка! Я дала увести себя из дому, со своей земли! Крокодил, речное дерево, вцепился в тину, чтобы его не оторвали удара от злой тени!

Яи. Напеку маисовых лепешек зеркальными руками, слезами слез, и накормлю тех, кто, как я, помогает лжи, игре зеркал.

Черепахи. Я – мать, я – и отец, у меня увели ребенка! Меня увели из дому, из моей земли! Оторвали от собственной крови! Оторвали от корня, ибо я преклоняю слух к обману! Я опьянела, чтоб сосчитать ножки золотой сроконожки, и вот – я плачу, не счесть моих слез!

Бородатая черепаха. Слух мой окроплен пеной наслажденья, как окроплен зноем песок. Пеной с улитками-ушами. Где мой слух – там его лоно с черным, обрубленным концом, а где его лоно -твоя темно-золотистая грудь, а где твоя грудь – твое сердце, а где твое сердце – мой сын. Мой сын сказал тебе: я заполз червем в твое лоно, из-за меня раздастся твой стан, и груди повиснут, как плоды, из-за меня ты будешь смеяться во сне, плакать наяву, витать в небе, жить легко и нуждаться во мне одном!

Гуакамайо. Ты выбьешься из сил! Опусти руки, подыши на ладони…

Яи. Мне легко, когда я смотрюсь…

Гуакамайо. Да, ты как будто убегаешь.

Яи. Хоть один раз ты сказал правду, мокрый попугай!

Гуакамайо. Я тебе не попугай!

Яи. Я хотела сравнить тебя с деревом, зеленым и свежим, как праздник!

Гуакамайо. Тут у нас все праздник да праздник, а ночь – не длиннее ночи!

Яи. Да, я смотрюсь в ладони и как будто убегаю. Я ухожу в них от себя, убегаю от себя, от настоящей, от моих чувств, от моих дум, от моих дел, и множусь, дроблюсь на других, похожих, которые мой облик, но не я сама. Их много! Их так много! (Глядится в зеркала ладоней.) Одна – улыбается! Одна – – танцует! Эта сейчас заплачет! Эта думает, а эта равнодушна, словно все ей нипочем!

Гуакамайо. Смотри, с ума не сойди! Эти зеркала станут лучше, если ты замутишь их рассветным туманом дыханья!

Ралабаль(его не видно). Я, Ралабаль, повелитель ветра, несусь к берегу, не задевая туч, сгрудившихся утром над озерами! Я, Ралабаль, я-а-а-а, я-ааааа! Земля с ума сойдет, если не замутит ладоней туманом дыханья.

Яи. Кто же я сама – гримаса смеха, гримаса плача, гримаса печали? Я – это мои гримасы! Гримасы в зеркалах ладоней! Гримасы той, что жила в радости, пока не научилась гримасам обмана и заблужденья! Твоя многоцветная нить пронзила мне уши, вползла в меня, как слизь, из которой родятся мотыльки.

Гуакамайо.Ночь – не длиннее ночи. Прикрой зеркала ладоней шкурой дыханья и узнай, пока не поздно, путь к спасенью. Если же ты не хочешь слушать, предаешься безумству…

Яи. Говори со мной, как с призраком, ведь я – наважденье, тень!

Хуваравиш(его не видно). Я, Хуваравиш, повелитель бессонных песен, ступаю легко, чтоб не тронуть туч, сгрудившихся над слезами в доме камня. Люди сойдут с ума, если не прикроют зеркал плача дымом жаровен!

Яи(к Гуакамайо). Говори со мной на своем наречье, слезы людских племен сверкают в моих ладонях!

Гуакамайо. Земля зеркал, подуй на свои озера, чтобы они оделись туманом.

Яи. Я дую, словно лижу их… (Дует на руки, они деревенеют.) Помогло! Я подула, и случилось чудо! Злые зеркала исчезли! Облачко стало тканью, тонкой, как луковичная шкурка.

Гуакамайо. Тончайшая пленка обмана вылетела из женских уст!

Яи. А ты все ж добрый…

Зеркало Лиды Саль

Портик

А происходит все это в стране спящих пейзажей. Ее цвет чарует и ослепляет. Зеленый край. Страна зеленых деревьев. Зеленые долины, холмы, леса, вулканы, озера, зеленые под синим небом без единого пятнышка. Птицы, фрукты, цветы. – буйство красок на фоне сине-зеленого сонмища. Светоизвержение. как светопреставление. Слияние вод с небесами, неба с землею. Слияния. Переходы и переливы. До бесконечности, золотимой солнцем. Но разорвем, разорвем это полотнище огненно-ярких красок и попробуем на ощупь почувствовать нежность мягкого камня, который режут для сотворения башен и городов, богов и чудовищ; почувствовать твердость обсидиана, который сплавлен из самых черных ночей и зеленее самой зеленой яшмы. Потом прикоснемся к плодам. Пальцы корабликами скользят по округлости помарросы 1

[Закрыть]с сумасшедшим запахом, льющей мед. Преображается пейзаж, преображается свет, преображается мир камня от соседства тропических фруктов, обращающих реальное, видимое, осязаемое в сплошной аромат и вкус. И. – новые дивные ощущения. Трудно их передать. Они слишком интимны, расплывчаты. Вода. – это зеркало. Или, разрушив древние мифы, кто-то поет их, как песнь. Разрушил, едва коснувшись. Месть мифов. Песнь в мире образов, не поддающихся никакому сравнению. Они уподоблены только самим себе. Гватемала подобна только самой себе. Непостижимая стертость границ между жизнью и смертью. Молчание вечных загадок. Не надо читать иероглифы. Следует читать звезды. Синий ураган еще не вернулся из глубины столетий. Он возвратится, тогда мы познаем века и стили, послания и мифы. А пока упивайтесь, давайте упьемся этой красочной Гватемалой, зеленой вселенной зелени, раненной первым камнем, упавшим со звезд.

Здесь разыгрывается воображение. Угасшие города полны барельефов, храмов и пирамид. Сосредоточиться невозможно. Голова идет кругом, едва, в благоговении и восторге, предаешься созерцанию города Тикаля. Ручьи влажного шума, странные голоса, скрип деревьев, свист крыльев врываются в бескрайнее море безмолвия. Все трепещет, живет, погибает в расцвете сил на огромной закаменевшей твердыне Петена 2

[Закрыть]. Тысячелетняя жажда земли, но не та, что томит песчаники или пустыни, а та, что скрыта роскошными сверкающими лесами. Но почему? Почему эта твердь, сосущая воду, не дает здесь жить человеку и несет на себе лишь леса, великолепные до безумия? Боги! Боги! С них все началось, стало громоздиться одно на другом. Пирамиды на пирамидах. Потоки иероглифов на каменных божествах. Искусство повернуть камень вспять, марево сновидений. Все вперемешку. Языки. Ритмы. Необратимость окаменения. Непосвященный может впасть в ошибку. Под богатейшим миром живого прячется холод смерти. Здесь самые прекрасные звери. Самые прекрасные птицы. Кецаль. И певчая птица сенсонтль, в горле которой. – все звуки музыки. Бабочки. Калистения с крылышками-орхидеями. Змеи с кожей из самоцветов. Смешение красок. Ирреальность красок. Голубой индюк. Или голубое небо? Предположения. Одни лишь хрупкие предположения при взгляде на этот мир, достоверный и переменчивый, как неведомый календарь, который открывает и закрываетдни.

Календарь шагов. Шествующий календарь. Сказка о том, как время идет шагами людей. Люди естественные, разумные, существующие и все-таки. – жители миров других измерений. Индейцы Гватемалы, словно творения вымысла, нарисованные, вышитые, вылепленные, вытканные; индейцы майя, порождения прошлых солнц, не этого мятущегося солнца. Они идут и идут дорогами Гватемалы, непостижимо бессмертные. Они бессмертны, потому что одни сменяют других за прилавками рынков. Слова здесь роятся, кружат пчелами в неспешных разговорах. Плоды окрашивают в сочные краски одежды женщин. Никто никуда не торопится. Время принадлежит им. Они, предлагая товар, погружают руки в вулканы золотистых зерен, в сизые тучи нежнейших тамариндов, в темные ночи круглого перца и круглых шоколадных конфет-медалей, в терпентиновую хвою и в целебные листья. И возвращаются они на свои дороги горделивые и церемонные, ограбленные хозяева, ждущие возвращения зеленого огня.

Они потеряли его. У них его отобрали. У них украли зеленый огонь, и на всю их землю пала печаль. Ни влаги, ни связи расстояний. Каждый умирал там, где жил. Джунгли, пыль. Одна лишь пыль между пальцами. Кривые улыбки зыбучих песков. Камни. Скорбь. Колючие пальцы. Длинные колючие пальцы. Подзорные трубы из пальмовых стволов, сделанные, чтобы буравить небо, целиться в высь, спрашивать у звезд, когдаже вернется зеленый огонь. Тогда они опять завладеют тем, что находится в чужих руках. У гватемальских индейцев-майя украли зеленый огонь, принадлежавшее им плодородие, но их книги вещают, что однажды взорвется неуемная жажда. Не только про воду и про ветер там сказано. Окаменелая смола хранит в памяти живое дерево, и глубокий исток этой жажды, и вопль этих людей, что идут и идут по дорогам, селениям, улицам и площадям Гватемалы.

Города. Новые города. Новые, хотя и столетние. Двуглавые орлы, золотая лихорадка и теологии. Нет. не насадить в землях красочного праздника религию катакомб. Бедная Испания! Она взяла себе пустоту, обращенную в золото, и оставила кровавые традиции, мысли и чувства, насаждавшиеся крестами и шпагами в таких же древних городах, как этот, Гватемала Антигуа, многозвучный и затаившийся.

Бессмертное господство. Возвращение звезд. Двери неба, запертые на замок в виде кометы. И все те же загадки. Загадка все-местности греческого орнамента, оплетающего наши храмы, дворцы, жилища. Однообразие ужаснее пустоты. Надо было покончить с ним. Одурманить себя. Одурманить стены более изысканными украшениями. Не из-за «страшной пустоты», а по страшной злобе. Фризы, колонны, зубцы. Достаточно, умолкнем. Между маисовым зерном и солнцем начинается кромешная реальность сна.