Текст книги "Коровы"

Автор книги: Мэттью Стокоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Глава девятая

В тот вечер ужин был ничего – какие-то мясные консервы. Зверюга ела молча, но пристально разглядывала его. После первого же куска Стивен понял, что она пересолила мясо. Он заставил себя невозмутимо жевать.

– Тебе нравится на работе?

– Нет.

– Девчонкой я работала на гусиной ферме. Тоже, блин, работка. Их засовывали вверх ногами в жестяные конусы с дырками внизу. И в сараях были сплошные ряды гусиных голов, свисающих из конусов. Нам надо было бежать с ножом вдоль Л отрезать их, и все было в кровище. Мы были вечно мокрые насквозь. И головы, срезанные вместе с шеей, были похожи на члены, когда они валялись на земле, все в кровище.

У Стивена в желудке что-то дернулось. Слова на него никак не подействовали – он переслушал все ее рассказы, когда ему еще восьми не было, о том, куда она, бывало, засовывала себе эти шеи, —но каждый кусок был солонее предыдущего, и внутренности собрались в ближайшем времени опорожниться. Он заставил себя проглотить еще немного, назло ей. В коридоре Пес тащил свое тело посрать. Стивен сделал выпад в сторону Зверюги.

– Не напрягайся. Я это уже слышал.

– Ладно, извиняюсь. Прошу, блядь, прощения. Матерям ведь полагается разговаривать со своими детьми, Стивен. Не знаешь разве? Только так тебя можно чему-то научить.

Он расхохотался ей в лицо.

– И чему ты меня хоть раз научила?

Игра в мамочку отвалилась от Зверюги, как кожа от змеи. Она перегнулась через стол, ухватилась за его края, суставы пальцев у нее побелели.

– Мудила ты неблагодарный. На всем, что принадлежит тебе, есть моя отметина.

В желудке снова начались спазмы. Стивен привстал навстречу ей, но он был еще не готов дать себе волю. Собственная ненависть парализовала его, и на секунду он замер, чтобы перевести дыхание.

А когда он был меньше и она представляла собой огромную тушу в голубом платье из набивной материи, которую он безрезультатно пытался ударить, высоко задирая колени, слабый в своей детской ярости, выхода из положения не было, и всегда кончалось тем, что он с визгом убегал и невидящими от слез глазами искал кукурузные поля, в которых все киношные детишки спасаются от взрослого мира. Теперь он вернулся.

– И что я из себя представляю, ненормальная ты сука? Непонятно что, что ты так основательно заебала, что никогда не сможет измениться и жить среди других? Господи, все, на что я способен – это пройтись по улице.

И он, изможденный, стал блевать на стол, уцепившись за него руками. Зверюга тихо засмеялась, тяжелыми шагами пересекла кухню и встала над Псом, который сидел на своем сральнике.

– Ну, тогда время не прошло даром.

Она подняла юбку и помочилась на захныкавшее животное.

В мягком монохромном свете телевизора шкура Пса выглядела темной и промасленной. Волоски собрались неровными волнами, когда Стивен провел по шерсти полотенцем взад-вперед, открывая трогательную узкую полоску белой кожи и кучки блох то там, то сям. Жестокая вонь Зверюгиной мочи горела в мертвом воздухе, сносила укрепления в мокрых спорах, черневших по углам, и собиралась навсегда поселиться в комнате. Пес ворчал от удовольствия, что ему уделили внимание, но в его глазах светился тот печальный огонек жертвы предательства, что появлялся после каждой жестокой выходки Зверюги, от которой Стивен не смог его защитить.

Глава десятая

Раньше он уже бывал на пятом этаже. Долгие годы, пока он рос, это было частью пути, ведущему к временному избавлению от безумных бочек, которые катила на него мамаша. По ступенькам, которые вечно не освещались и скрипели так, что ноги мальчика начинали трястись от страха, мимо лестничной площадки, где изоляция была такой надежной, что тени должны были, просто обязаны скрывать что-то омерзительное и зубастое, что жаждет детской кровушки, к лестнице в конце, по которой взбираешься к квадрату разбитого стекла, потом на крышу, задыхаясь, выходишь на дневной свет, глотаешь пыльный воздух города, казавшегося черным, – чтобы затем вдохнуть всей грудью и нырнуть вверх, прочь, в мир, где нет ни чудовищ, ни матери.

Сразу за пределами кольца отчуждения сверкали огни и разбрасывали по миру краски. И краски тогда имели большое значение – каждая неоновая тень тянула его к себе, обещая новый способ жить, каждый сияющий изгиб стеклянной лампы был целым миром, который сомкнётся вокруг тебя, если заблаговременно к нему устремишься, и пронесет тебя через теплые фиолетовые ночи туда, где играет музыка и смеются люди.

Постоять у перил на краю крыши, попинать валяющиеся рядом кирпичи и помечтать спуститься в городские огни – это искупало визги и побои, которыми его неизбежно приветствовали по возвращении в квартиру.

Но когти времени побывали на фонарях, и те потускнели. У них появился новый смысл, не радовавший сердце Стивена. Когда-то они были топливом для его мечтаний, теперь стали разъедающим дух напоминанием о том, что эти мечты не осуществились. Так Стивен перестал лазить по лестнице по ночам, и вместо этого принялся искать на менее переменчивом телеэкране дороги к мирам, виденным с крыши.

Теперь пятый этаж стал иным. Сорок ватт горели над пыльной серой ковровой дорожкой, и в ярко-коричневом свете Стивен увидел только копию собственной лестничной площадки. Слабенькая электрическая лампочка и ход времени разоблачили ложь огромной призрачной тьмы, которую он воображал себе, будучи ребенком. Больше не существовал таинственный и страшный проход к мечтам, так манившим его в детские годы.

Но стоя там, молча набираясь храбрости перед квартирой Люси, он не мог не надеяться, что это место снова станет отрезком на дороге к счастью. Не к настоящему счастью, которое по бедной его комнате так метко разбрасывает телевизор – на это он не мог надеяться – но как-то приблизит к этому идеалу, создаст копию частокола, построенного только из тех материалов, что имеются под рукой, за которым его одиночество будет неглубоко захоронено.

Люси открыла дверь, потом отошла назад и рухнула на кушетку. Стивен последовал за ней и присел на край. Комната выглядела так, будто ее подняли и встряхнули. Сотни мелочей в беспорядке валялись на каждой поверхности, где только возможно. Кое-где была одежда, упаковки от продуктов, но многие предметы были изготовлены из блестящей стали и, казалось, имели хирургическое назначение. Небольшие лампы горели по углам желтым светом, видеомагнитофон показывал операцию на брюшной полости – кровь на зеленом медицинском халате крупным планом, тугие складки на грязных резиновых перчатках, щупающих человека изнутри, тихий голос комментатора.

– Это продают для тех, кто хочет стать врачом, чтобы они учились. Но не думаю, что они ищут то, что надо.

Люси говорила, не отрывая взгляда от экрана. Хирурги что-то сделали с органами, и она закричала, нагнувшись вперед и сощурившись:

– Гляди! Видел, что было, когда он приподнял печень?

–Что?

Люси перемотала, нажав кнопку на пульте. – Что-то под ней было. Разве не видел? Что-то черное и блестит. Гляди.

Запись пошла снова, и черная штука под печенью оказалась просто полостью, заполненной кровью.

– Блядь.

Люси резко откинулась назад, но от экрана она не отвернулась.

– Вот почему они это не показывают? Однажды ведь покажут. Вот забудут спрятать, и я узнаю, где точно это находится.

Затем, что-то припоминая, повернулась лицом к Стивену.

– Ты в коровах посмотрел?

– Ничего там не было.

У Люси вытянулось лицо.

– Ты ведь не смотрел.

– Нет, смотрел. Точно говорю, смотрел. Я там все разворотил, и ничего я не видел, кроме кишок.

– Ты заглядывал в сами органы?

– В некоторые да.

– А в кишечник заглядывал?

– И как я мог, по-твоему? Там все забито говном.

Люси злилась

– Может быть, это как раз там. Тебе следовало проверить.

– Нет там ни фига.

Люси цыкнула зубами от бешенства и остановила видео. Стивен беспокоился, ему надо было завязать с ней отношения. Из всего, что у него было, на жену и ранчо в деревне больше всего тянули эта вот комната с царившим в ней раздраем и эта девчонка с сиськами под майкой, раскинувшая ноги в разные стороны. Он постарался говорить понимающим тоном:

– Откуда ты знаешь, что там что-то есть?

– Оттуда, что знаю, сколько гноя производит мое тело. Я измеряла количество своего говна, мочи, соплей и всякой прочей хрени, которая из меня выходит. И это не совпадает с тем, сколько эта мудацкая жизнь в меня ежедневно закачивает.

– Если ты так уверена, зачем тебе искать это в коровах или смотреть на это по видео?

– Потому что если я буду точно знать, на что это похоже, и где точно это находится, я смогу найти это в себе и вырезать.

Люси поднялась с кушетки и подошла к какой-то штуковине на столе, похожей на компьютер. Она покрутилась у стойки и взяла тонкий черный гибкий стержень, который соединялся с ней длинным проводом.

– Поможешь мне посмотреть?

Она нажала кнопку, и монитор ожил, показывая нечеткий круг с тенями, яркость которого менялась, когда она водила черной тростью в воздухе. Стивен заметил яркую лампочку на конце.

– Это эндоскоп. С ним мы увидим, есть ли у меня что-нибудь в толстой кишке, только мне надо, чтобы ты мне помог.

– Разумеется.

Люси стянула колготки и нагнулась перед монитором, опершись о стол. Стивен почувствовал запах говна, когда мазал ей задницу смазкой. Кружок у нее был тугой, как у Пса. Он не мог понять, находит ли она в этом нечто сексуальное, но они сближались пугающе быстро, и кадры будущего, которые он никогда не ожидал увидеть, раскручивались в настоящем.

– Вводи его медленно. Я недавно покакала, поэтому там должно быть чисто.

Стивен легко ввел зонд внутрь. Свет на мгновение блеснул в ее заднице, затем ушел глубже, и диск на экране стал четким. Узкий туннель желтоватого кишечника жирно высвечивался по краям изображения, центр его был затемнен, свет туда не попадал. Зонд мягко проскользнул еще на несколько дюймов, затем уткнулся в какой-то изгиб. Фронтальное изображение стенки толстой кишки заполнило диск, и оно было так ярко освещено, что были видны темные вены под ее поверхностью. Люси напряглась и втянула воздух.

– Извиняюсь.

– Ты можешь им управлять вон теми ручками.

Там, где зонд становился наполовину твердым, было две металлических скобы, похожие на круги старинного шприца. Стивен обнаружил, что может повернуть головку зонда настолько, что он обогнет поворот и попадет в следующий отдел кишки. Там изгибы внутренностей были сильнее, а складки покрыты отвердевшими отложениями говна.

Люси издала какой-то звук.

– Господи, какая гадость! Даже после испражнения не становишься чище.

Она печально покачала головой.

– Родители часто говорили мне, что надо радоваться жизни. Ни хуя себе, шуточки. О каком счастье можно вообще говорить, если вот такая дрянь гниет внутри? Надо очиститься, чтобы стать счастливым. Давай, загони его дальше.

– Разве ты не это ищешь?

Стивену было интереснее смотреть, как зонд скрывается в ее попке, нежели на изображение на экране.

– Да нет же, блядь, эта хрень – всего лишь от пищи. Настоящий яд приходит из головы. Хуйня всякая, которой тебе ебут мозги, твои печали и страхи падают вниз, вроде как испражнения мозга, тебе в кишки и копятся там. Вот именно это тебя заебывает. Я ж тебе уже рассказывала.

В Люси скрылось уже полтора фута зонда, и она скрипела зубами от боли. Стивен обогнул эндоскопом особенно хитрый поворот толстой кишки и завел его еще на несколько дюймов. Тупой конец какашки преградил путь, словно животное в берлоге.

– Блядь, больше не пролезет, да?

– Мне через нее протолкнуть?

– Не стоит. Линзы запачкаются, и ты ничего не увидишь. Оставь как есть, я хочу посмотреть.

Стивен осторожно отпустил зонд и откинулся назад, чтобы лучше рассмотреть торчащий из нее стержень. Он дотронулся до кожи рядом с ее пиз-дой, она не обернулась.

– Потом посмотрим тебя, если хочешь?

– Чего? – У тебя ведь тоже найдется яд внутри. Нормальным можно стать, только если найдешь его и вырежешь.

Он проскользнул средним пальцем ей в пизду, Люси была мокрой и придвинулась к нему.

– Поздно становиться нормальным.

Он достал член и вошел в нее. Ему пришлось сместить зонд, и картинка слегка изменилась.

– Пусть будет как есть.

Ее голос звучал упрямо, поэтому он поворачивал штуковину до тех пор, пока дерьмо не вернулось в центр экрана, слепо мигая в резком свете эндоскопа.

Изображение дрожало от дерганий Стивена, но Люси слишком запарилась на картинку и не жаловалась. Он смотрел, как его хуй пашет между красными створками кожи, и размышлял о том, что чувствует, как твердый зонд упирается в него сквозь слой внутреннего мяса. Ближе к концу Люси начала стонать.

Когда все закончилось, он вытащил зонд из ее задницы, и она стерла с него полоски дерьма и кишечной слизи скомканной салфеткой. Она поднесла испачканную бумагу к носу.

– Блядь, как воняет.

Глава одиннадцатая

Стивен думал, что это может произойти прямо сейчас, что ебля может каким-то чудом привнести в существование мир его киношных грез. Но Люси легла на пол, на холодном сквозняке из раскрытого окна, и заснула, не сказав ему ни слова. Так что он вернулся в свою комнату, где телек и Пес в углу с собачьей улыбкой были ужасно рады его видеть, и забрался нагишом под свое рваное одеяло, приподнимая и опуская его, разгоняя рыбную вонь своего недавнего сексуального контакта в теплых дуновениях памяти.

Он не беспокоился из-за возникшего препятствия. Она станет тем, что он хочет, эта Люси с верхнего этажа. Он это знал. Придется подняться еще по многим ступенькам, но она станет матерью, любовницей, зацепкой, на которой он повесит свой позаимствованный из чужих источников жизненный план. Этой ночью там, этажом выше, любви не было, но она придет – Люси заставит ее войти в их жизнь. У нее нет выбора. Она никогда не найдет в себе черные ядовитые глыбы и не избавится от них и, как и Стивен, никогда не будет частью этого мира. Со временем, когда до нее это дойдет, ей станет нужен кто-то, за кого она уцепится, кто-то, кто возьмет на себя и приглушит бьющий по мозгам ужас ее существования. И, чтобы оправдать эту зависимость, она назовет ее любовью.

Зверюга, надо думать, не допустит ничего такого. Она резво засуетится, чтобы уничтожить любой источник привязанности, всякую дорогу надежды, которая угрожает ее деспотии.

Она не должна ничего узнать.

Но это невозможно. Как он мог бы скрыть от нее развивающиеся отношения с Люси, когда она всеми чувствами, что есть в ее распоряжении, следит за его малейшим движением. Он открыт для нее, и как бы он не замаскировался, рано или поздно она узнает, что у него есть нечто большее, нежели ежедневная борьба с ней.

Она узнает. Она пролезет к его мечте и уничтожит ее, прежде чем у него будет шанс с помощью Люси осуществить ее. Она выгонит его из квартиры или убьет. Третьего быть не может.

Здесь, теперь, когда его член был покрыт коркой засохшей пены из пизды Люси, когда сырье из его воображаемого мира спутникового телевидения было так близко и его можно было достать, вывод был ясен. И Стивена не удивило, что он даже не ужаснулся, размышляя об этом – он слишком долго мучился.

Стивен не спал.

Как это можно сделать?

Как это будет – убить, фактически уничтожить груду мяса, которая высрала его в эту жизнь? Будь она мамой со всем тем, чего ждут от каждой матери, тогда, думал он, это было бы невозможно. А если и возможно, угрызения совести навечно останутся с ним и, словно медуза, опутают его своими щупальцами; перед глазами всегда бы стояло финальное душераздирающее зрелище, как густая белая пена бурлит у нее за распухшим языком и течет по его запястьям.

Но она никогда не носила голубого передника и не пекла сладких пирогов в кухне, где от теплого воздуха порозовели бы ее щеки; никогда не склонялась к нему, чтобы руками в муке поднять на стол, и поцеловать, и расхохотаться в ответ на его смех, глядя на него такими сияющими глазами, что ему покажется, будто он больше ничего не сможет увидеть или захотеть; никогда не показывала ему фокусы; никогда не позволяла сунуть палец в тесто, чтобы потом подхватить его и отнести в кроватку. И потому что все было так, он знал, что поступок не будет впоследствии напоминать о себе в кровавых кошмарах. Это закончится, как только ей придет конец.

Убийство освободит его, но совершить его будет нелегко. Стивен представил себя, как он преграждает ей путь и страшно кричит, осененный торжеством убийства, брызжет спермой на ее голые плечи, оттягивает ей голову назад и вцепляется в горло. Но на самом деле все будет по-другому. На самом деле он будет в страшной спешке пытаться довести все до конца, не имея времени, чтобы задерживаться на деталях, в безрассудном азарте разделаться со всем, пока его не покинула храбрость, пока предыдущая его жизнь не разозлится и не похитит из рук силу.

Стивен извивался в постели. Ему надо было это сделать, другого выхода не было. Но за двадцать пять лет он ни разу не поднял на нее руку, и от мыслей о том, что теперь надо бы руку таки поднять и разобраться со всем, перепугали его настолько, что его затошнило. Тело чувствовало, что у него маловато силенок, и оно не справится с задачей.

Гораздо лучше будет найти не такой прямой путь. Убийство, где не обязательно самому давить, колоть, бить. Она старая и невероятно разжиревшая, системы ее организма деградируют под бешеной атакой копящейся грязи и разъедающей ржавчины возраста. Можно же как-то осуществить последнее нажатие на эти кнопки. Метод айсберга, в результате которого основная доля его вины и целей будут скрыты от чужих глаз.

Стивен наблюдал за изменчивыми отблесками уличных фонарей на потолке до самого рассвета.

Глава двенадцатая

– Ты где-то был сегодня вечером, а мне не рассказал.

Зверюга вылила жирное месиво в его миску с завтраком. Ее глаза тупо шныряли по столу и углам комнаты – ложное прикрытие перед началом словесной атаки.

– Ты ведь знаешь, что мамочке надо всегда быть в курсе, где ты есть.

– Это зачем?

– Так я буду точно уверена, что ты правильно питаешься.

– Тебе не надо было ссать на Пса.

– Мне надо было нассать ему в горло, чтобы он захлебнулся. Так куда ты ходил?

– На крышу.

Она хихикнула, шея у нее завибрировала.

– Вот идиот. Если пялиться оттуда на людей, так ты ничего не изменишь. Ты не будешь как все, ты что, не в курсе? Ты – это часть меня, малявка ты ебнутая, часть этого места, здесь ты и помрешь. Стивен вывалил месиво, что она перед ним поставила, на стол и швырнул миску так, что она пролетела по всей комнате. Он и не потрудился подняться.

– Когда это произойдет, тебя самой давно не будет, а меня кто-нибудь будет любить.

Зверюга фыркнула в сальный воздух раннего утра.

– Кто ж такого, как ты, Стивен, будет любить?

Мне довелось пожить там, снаружи, пока ты не заразил собой мою пизду. Я знаю, что им нравится и что они любят. Ты меня слышишь, кусок дерьма? Точно не тебя.

Она харкнула на пол и перевела дыхание.

– Подбери эту хрень, козел, и сожри.

Стивен не пошевелился. Он посмотрел в ее пустые глаза и решил, что пора испытать себя.

– Я знаю, что ты делаешь с пищей.

Зверюгина морда потемнела от прилива крови.

Громко и отчетливо Зверюга сказала:

– Я тебя отравить не пытаюсь.

– Нет, пытаешься.

– Стивен, я тебе уже говорила, я ем то же, что и ты. Как это может быть отравлено?

– Так и может, что отравлено. Я это чувствую в себе.

– Блядь, последний раз говорю тебе, падла, что это нормальная еда. И теперь лопай!

– Это дерьмо.

– Если я это съем, ты тоже съешь.

– Больше ни кусочка. С этого момента я буду готовить.

– Чего?

Зверюга, покачиваясь, подошла к нему, пуская слюни и кривя рот в недоверчивой ухмылке. Жир на всем ее теле затрясся от неожиданного быстрого движения. Она поставила кулаки на стол и проревела:

– Ну, нет!

Отвратительный запах из ее горла окутал голову Стивена. Он встал, вдохнул его, отвел назад руку … и врезал ей. Единственный хук в голову. Он ощутил, как импульс идет по костям, как костяшки пальцев хрустнули от прикосновения к грубой кожи на ее лице, напоминающей наждачную бумагу. На одно безумное мгновение ему захотелось бить и бить дальше, пока она не превратится в истекающий кровью ком, мешок с дерьмом, бесформенными складками не повиснет на спинке стула. Но он не мог. Вместо этого он смотрел, как рядом с красным следом на боковой части головы проступает белое пятно недоверия.

Она посмотрела на него мутным взглядом: она просчитывала соотношение сил. На ее лице не осталось следа боли, оно было пропитано ненавистью, кипевшей от переоценки мнений.

Стивен выдержал ее взгляд, но война началась. Тяжелые мгновения летели в него, в его колени и желудок, искали его, лишали сил, постоянно приближали момент, когда найдется путь в его мягкие внутренности, и можно будет восстановить власть, рухнувшую под его ударом.

Пора действовать дальше. Ее испытующий взгляд угрожал торжеству, которое, как он чувствовал, сияет вокруг него, подобно холодному огню на картинке с Богом. Его первый, небольшой акт неповиновения был слишком важен, чтобы совершать его здесь, в тусклом освещении кухни. Его надо подготовить, обеспечить прикрытие, дать созреть, вырасти, воздвигнуть сооружения в его воздушном потоке, чтобы потом найти там убежище.

Он наклонил к ней голову и сказал прямо в лицо:

– Я буду готовить еду, а ты ее будешь есть.

Только он вышел из помещения, как она принялась вопить:

– Да иди ты на хуй, идиот ебнутый! Будто я не знаю, что ты задумал. Чтобы ты ни сделал, я съем.

Ты у меня в кишках сидел девять месяцев, хуже быть не может. Думаешь, справишься со своей матерью? Ну, посмотрим. Посмотрим, что будет, дерьмо ты собачье!

Ее громкие злобные крики летели вслед спускавшемуся по лестнице Стивену, как вываленный из ведра мусор.