Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Мерсе Родореда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Делай, как я, и не будешь скучать, – сказала она ему, не поворачивая головы, – прикрой глаза и смотри на фонарь. Видишь, какие цвета? Зеленый, красный, синий…

Он зажмурил глаза, но вскоре приоткрыл их снова.

– Я ничего не вижу.

Но девушка играла в эту игру так старательно, что даже не ответила ему, словно не расслышав его замечания. Вскоре игра ей надоела, и она воскликнула:

– Значит, ты неправильно делаешь. Прикрой глаза, но не до конца. Оставь узенькую щелочку.

Юноша попробовал еще раз. Он старательно смыкал веки, но желтоватый тусклый свет ничуть не менялся.

– Я ничего не вижу.

– Значит, будешь долго жить, – она сказала это с оттенком презрения. – Тот, кто увидит семь цветов, через день умрет. Сегодня я вижу пять. Подожди, дай-ка посмотрю еще, вдруг они поменялись.

Он чувствовал себя немного подавленным, словно долгая жизнь, которую ему предстояло прожить, была доказательством его посредственности. Девушка задержала дыхание, целиком погрузившись в необычный эксперимент.

– Ничего не поделаешь. Пять, и все тут. Мне показалось, что синий переходит в фиолетовый. Представь, какой ужас…

Увлеченные игрой, они и не заметили, как ливень кончился. Над крышами медленно плыло рыхлое облако, обнажая кусок темного неба, на котором грустно мигала одинокая звездочка. Но повсюду еще слышался стук капель, и решетка на асфальте едва успевала заглатывать бурные потоки воды.

Юноша вздохнул, словно проснувшись от дурного сна.

– Я думал, дождь будет всю ночь. По-моему, надо поскорее выбираться отсюда.

– Неужели ты не хотел бы переночевать в подъезде? По-моему, это даже здорово.

Но ему давно уже не терпелось продолжить путь. У него замерзли ноги, ломило спину и даже слегка дрожали колени.

– Смотри, дождь перестал. Пора идти.

Девушка протянула руку ладонью вверх, посмотрела на небо, но не двинулась с места.

– А где твоя маска?

Он снял картонный нос, когда они убегали от дождя, и теперь по-прежнему держал его в руке.

– Если не наденешь, я никуда не пойду.

Он ничего не ответил и покорно надел маску. Она заметила, что лоб у него усыпан прыщами.

– Наверное, ты съел что-то вредное.

– Кто, я? А, ты про лоб. Врач сказал, что это возрастное. «С какой стати она меня разглядывает?» – подумал он.

Они вышли из подъезда, пересекли участок, залитый светом, и углубились в ночной мрак. Улица казалась заброшенной: возле мостовой возвышалась груда мусора, в которой рылись две собаки, привлеченные вонью отбросов. Впереди мигали огоньки Диагонали.

Они шли бок о бок, не произнося ни слова. Девушка шла не спеша, придерживая рукой юбку: она едва видела, куда ставит ногу.

Когда они достигли середины улицы, темная тень отделилась от стены и преградила им путь. Незнакомый голос попросил прикурить.

Человек был высокий, толстый. Другая тень, маленькая и куцая, выросла возле него, словно из-под земли.

– У меня нет зажигалки, – юноша хотел пройти мимо, но здоровенная, словно медвежья лапа, ручища легла ему на плечо.

– Стоп, голубки…

Юноша почувствовал, как болезненно сжалась диафрагма, в глазах потемнело, но он ответил не дрогнув:

– Сегодня карнавал, но для шуток все равно уже поздновато.

– Какое у тебя личико под маской? Ну-ка, посмотрим, что это за воробышек чирикает.

Юноша заслонил лицо рукой: человек посветил ему фонарем в глаза.

– Да у него совсем детская рожа! И эта козявка думает, что мне охота шутить? Как бы не так!

Вмешалась девушка. Голос у нее был звонкий и дрожащий.

– Хватит спорить, – она протянула толстому кошелек.

– Ишь ты! Что это у тебя за звезда? Может, она на тебя снизошла, как на Пресвятую Деву?

Не переставая разглагольствовать, толстый передал кошелек приятелю.

– Ну-ка, Габриэль, пересчитай деньги.

Низенький открыл кошелек и достал две ассигнации.

– Двадцать пять и двадцать пять… пятьдесят… – пробормотал он разочарованно.

– Ну, а ты, парень, скоро надумаешь?

Юноша едва сдерживал ярость.

– Я ничего не дам.

Толстый снова направил на него фонарь, затем ухватил двумя пальцами картонный нос, оттянул, насколько позволяла резинка, и отпустил. Раздался сухой щелчок, нос вернулся в исходное положение.

– Это для начала. А теперь…

Он ударил юношу по лицу с такой силой, что тот повалился на асфальт.

– Давай вставай на ноги. Покайся и больше так не делай. Эй, Габриэль, давай сюда девчонкину цепочку и медальон. Пойдет на первое причастие – ей крестный новые подарит.

Низенький подошел к девушке сзади и схватил цепочку.

– Посвети, а то не видно. Застежка очень маленькая, – толстый приблизился к низенькому и зажег фонарь. – Спасибочки, – сказал низенький и передал толстому цепочку и медальон.

Юноша с трудом поднялся с земли. Лицо его было перепачкано кровью, смешной нос съехал набок, щеку нестерпимо жгло.

– А звезда вам не нужна? – спросила девушка, силясь улыбнуться.

Они не ответили.

– Габриэль, обыщи сопляка.

Низенький подошел к юноше и принялся внимательно его осматривать. Толстый пробормотал, усмехнувшись: «Смотри не обрежься, у него ножницы».

– Ну, вот и славно… – он достал из кармана юноши маленький старый кошелек с потрепанными краями.

– Один дуро две песеты… Всего семь песет. Не густо.

Толстый посмотрел на юношу с любопытством:

– И из-за этого ты столько кривлялся? – Он застегнул пиджак, поднял воротник и зло плюнул.

– А теперь убирайся. – Он повернулся к девушке и коснулся кончиками пальцев козырька своей кепки: – Мы вас немножко проводим, вы не против, принцесса? С нами вам будет спокойнее. Не желаете ли снять маску? Нет? Ну, как хотите.

Они шли по обеим сторонам от девушки. Юноша плелся позади. В воздухе опять запахло дождем. У него болела щека, на глаза навернулись слезы.

– Может, оставите мне хотя бы несколько песет? – спросила девушка. – Чтобы доехать до дома на такси. У вас все отлично получается, но на этот раз вы, по-моему, перестарались… оставить девушку без гроша…

– Может, она права? – спросил низенький.

– Не будь романтиком, Габриэль. Думай лучше о бифштексе.

Они вышли на Диагональ.

– Ладно. Дальше нам не по пути. Если тебе понадобится более подходящая компания, возвращайся. С этим слюнтяем ничего путного не выйдет.

* * *

Она подождала, чтобы они ушли. Вскоре приятели скрылись за углом: поднятые воротники, кепки, надвинутые на глаза. Девушка подошла к юноше, понуро стоявшему чуть в стороне:

– Ну и дела!..

Он не ответил. Глаза его помутнели, мокрый костюм был заляпан грязью. Больше она с ним не заговаривала. Ветер улегся, стояла мягкая, бархатная ночь. Они молча брели между двумя рядами платанов. Пасейч де Грасиа переливался огнями. Силуэты деревьев смутно чернели вдоль тротуара. Темный и мягкий, как замша, асфальт, покрытый мусором и увядшими цветами, влажно блестел, отражая разноцветные уличные огни. С деревьев и балконов свисали пестрые ленты серпантина. С ветвей все еще падали редкие капли. Вот и все, что осталось от праздника. Изредка проезжали машины, в которых виднелись люди в карнавальных костюмах, сонные и усталые в этот поздний час.

– Почему ты такой печальный?

Затянувшееся молчание ее угнетало. Он ответил глухо, подавленно:

– Я не печальный. Все гораздо серьезнее. Понимаете, мне хотелось, чтобы эта ночь была именно такой!.. Не знаю, поймете вы или нет. На самом деле я никогда не буду путешествовать. И не умею писать стихи. И нигде я не учусь. Учился когда-то, а сейчас работаю. У меня младший братишка, вот и приходится вкалывать. Теперь вы все обо мне знаете. И еще вы видели, как глупо я себя вел, какого свалял дурака…

Внезапно она почувствовала огромную жалость. Как будто тайно дремавшая где-то в груди боль прорвалась наружу, подкатила к горлу и сжалась в жгучий комок. Она остановилась и пристально смотрела на юношу: ей казалось, что внимательный нежный взгляд ободрит и успокоит его. Она медленно сняла маску и положила на стоявшую рядом скамейку. У юноши перехватило дыхание: «Как она похожа на ангела», – подумал он.

– Ух ты! Мне на нос упала капля!

Ее тяготил лихорадочный восторг, с которым он смотрел на нее. Казалось, он вдруг утратил представление о том, где они, который теперь час; словно единственное, что существовало в мире – это ее смущенная улыбка, ее агатовые глаза, ее небрежно спадавшие на плечи мягкие золотистые волосы, которые, должно быть, пахли весенним лугом. «Наверное, он думает, что я теперь всегда буду смеяться над ним, вспоминая эту ночь и этих двоих… До скончания веков», – подумала она.

Они и не заметили, что идут дальше; на них медленно надвигались дома, деревья плавно отступали назад, и на смену одним неумолимо и грозно вставали другие.

– Ох! Я потеряла цветы… – Она остановилась в растерянности. – Наверно, забыла в подъезде, когда мы играли… или те двое… – Она умолкла, спохватившись, что напомнила ему о досадном приключении, которое так его ранило, и прикусила губу. Ей было очень обидно, что она потеряла цветы. Она бы их положила в какую-нибудь тяжелую книгу, и потом, стоило только раскрыть ее, как они – высохшие, словно бумага, и потерявшие запах и всякое сходство с гардениями – неизменно возвращали бы ей синеватый цвет ночи, шепот ветра, ее восемнадцать лет, которые она уже чувствовала, что теряет.

– Цветы? Да не расстраивайся ты так… – Прошло мгновение, он улыбнулся, расправил плечи и добавил: – Забудь о них.

Девушка смотрела на него и молчала. Она помедлила и потянулась к нему, словно собираясь взять его за руку.

– Не знаю, почему ты так расстроился из-за этого пустого случая. Такое может произойти с каждым. Дело все в том, что я была рядом, я сбила тебя с толку, без меня ты вел бы себя совсем по-другому… Кстати, ты мне все о себе рассказал, и теперь должен кое-что узнать про меня.

Голос ее звучал странно; казалось, начать рассказ стоило ей немалых усилий.

– Никакого любовника у меня нет. И я никогда не была влюблена. Все эти дружки моего брата, которые обращали на меня внимание, казались мне… Не знаю, как это объяснить… Трудно передать то, о чем думаешь… или что чувствуешь. Короче говоря, все юноши, которым я нравилась, были мне совершенно безразличны. Наверное, мне не нравятся молодые, а взрослые мужчины меня немного пугают. Иногда мне кажется, что у меня какая-то странная болезнь, потому что мне хорошо, когда я одна, в моей комнате, среди моих книг, размышлений. Ох, эти мои мысли и мечты – сплошная чушь, честное слово; я не отношусь к ним серьезно. Не знаю, почему я сбежала с танцев. Я пришла туда с братом и его невестой. Нехорошо так говорить, но мне не нравится, что брат завел себе девушку. Мы были самые лучшие друзья на свете. Самые счастливые в мире брат и сестра… И то, что у меня больное сердце, тоже неправда. Оно иногда очень громко стучит. Но это оттого, что… Я не найду человека, который мог бы заменить мне брата. Ты и представить не можешь, чем он для меня был.

Он чувствовал печаль, которая нарастала где-то в глубине его существа. Чего бы он только не отдал, чтобы заменить ей брата!

– …и когда я увидела, как он с ней танцует, я почувствовала себя страшно одинокой. Мне ужасно захотелось вернуться домой, достать наши детские фотографии и смотреть их одну за другой, чтобы снова очутиться в тех местах, где нас фотографировали… А вот в Париж я действительно еду; но я туда еду потому, что мой отец – француз, и он подписал контракт на три года. Он инженер. Будет строить во Франции плотину. В Париже мы будем проездом, а потом остановимся в унылом крошечном городишке, и однажды… однажды, рано или поздно, я выйду замуж за человека, который будет похож на моего отца… и мне будет казаться, что он такой от рождения: большой, взрослый, толстый… – Она улыбнулась.

Где-то трижды ударил колокол; его протяжный звон плыл по воздуху медленно, печально. Небо было прозрачным, умытые звезды сияли, как брильянты. Деревья сладковато пахли студеной водой.

– …и это будет брак на всю жизнь. А может быть, я буду воспитывать детей моего брата, когда они приедут к нам на лето, – она глубоко вздохнула, захваченная колдовством глубокой ночи. – Я выйду замуж не по любви. И не по расчету. А может, и по тому и по другому одновременно. У меня будет чистый дом, на кухне – горшочки с вареньем и консервы, которые я сама буду заготавливать на зиму. Высокие шкафы с выглаженной опрятной одеждой. А если родятся дети, у них будет все, что есть у меня: очаг зимой, синее море летом… Короче, Титания на кухне со сковородкой.

Она устало улыбнулась и вдруг рассмеялась звонко и беззаботно.

– Сегодня ночью, когда я тебя встретила, мне вдруг захотелось придумать другую жизнь.

– Представьте себе, мне тоже. Я три месяца экономил, не ездил на трамвае, – при том, что живу я в Грасиа, а работаю на улице Принцесса, – чтобы взять напрокат этот костюм. У нас дома, пока отец был жив, всего было вдоволь. Однажды он почувствовал себя плохо, слег, да так и не оправился. То немногое, что у нас было, ушло на лечение и на похороны. Мне было очень тяжело. Пришлось отказаться от всего, что я любил. Отказаться от всех планов, от всего. Мы остались совершенно одни. Я за старшего. Мне приходилось скрывать свои чувства, чтобы не расстраивать мать еще больше. Наверное, глупо, что я вам все это рассказываю, что сам себе сочувствую. Это малодушие. Скука да серость – вот что такое моя жизнь. Я откладывал деньги целых три месяца, и сегодня собирался повеселиться с приятелями, но увидел себя в этом костюме, и мне стало стыдно. Но я, конечно же, все равно пошел. Все они пришли со своими девушками, побыли немного на Тибидабо и потихоньку от меня удрали. Я долго куда-то шел, потом сидел в парке под фуникулером… но и это еще не вся правда. Правду сказать очень трудно. Я поехал на Тибидабо, потому что один мой друг, который работает в ресторане, сказал, что хочет со мной повидаться. Те пирожные, которые мы с вами съели, это он мне их дал. А когда я сел на скамейку в парке, я думал, что жизнь – тоска, и смотрел в темноту и на светящиеся гирлянды, пока не устал.

– Это все карнавал, тебе не кажется?

* * *

…А карнавал тем временем подошел к концу: ветер и дождь помогли ему умереть. «В нас тоже что-то умерло, – подумал юноша. – Наверное, это призраки, которых мы оставляли на своем пути». Даже самое зоркое око уже не сумело бы различить их силуэты на углу бульвара с шампанским и пирожными, возле ограды, где благоухали фальшивые гардении, или в подъезде, где они прятались от дождя. Все это казалось теперь далеким, смутным, немного нелепым, словно никогда и не случалось.

– Вы дадите мне ваш адрес во Франции?

– Я его сама пока не знаю.

А вот она, наверное, и не вспомнит об этой ночи. Стук колес поезда, уносящего ее прочь, сотрет из ее памяти эти последние дни. А он… он никогда больше не встретит девушку, похожую на нее, с такой улыбкой, с такими волосами… Понемногу она прочно утвердится в его прошлом, ее образ будет немного размытым, о ней будут напоминать запахи, шелест листьев, россыпь звезд на небе, внезапное наступление тишины.

– Знаешь, что я однажды сделаю? – голос его звучал глухо, он говорил странно, осторожно, словно шел по натянутой веревке, боясь оступиться и упасть в бездонную расселину тоски.

– Нет, не знаю.

– Выйду на площадь Авингуда и крикну: «Титания!» И услышу эхо. И снова буду кричать: «Титания!» Пока не устану. Просто такое может случиться только в юности, когда в человеке еще живо безнадежное желание, чтобы сейчас не кончалось. Чтобы не кончалось ничего, что у нас есть… Особенно мы хотим этого, если чувствуем: то, что у нас сейчас есть, – самое лучшее на земле.

– Мне кажется, это правда. Мои родители очень довольны, что уезжают, а я… Такое чувство, словно у меня отрезали руку. Честно говоря, если бы мой брат ехал с нами, мне бы, наверное, было очень интересно пожить в новой стране, увидеть новых людей, завести новых друзей… мой брат остается, женится… он женится еще до нашего отъезда. И эти улицы, такие родные, и это небо, и все то, что сделало меня такой, какая я есть, все, все исчезнет: сначала нас будут разлучать дни, потом месяцы, потом годы…

Вот и Консель де Сент. Они пересекли Пасейч де Грасиа. На сверкающем от дождя асфальте появлялись тусклые сухие пятна. Ночь была на исходе. Звездное сияние разливалось над горизонтом, над улицами, над крышами домов, над морем. Скоро оно начнет тускнеть, звезды исчезнут, тая одна за другой.

Девушка остановилась напротив роскошного дома. Сквозь прозрачную застекленную дверь с железной решеткой виднелась покрытая ковром мраморная лестница. «Вот и пришли. Все кончено», – подумал юноша. Ему нестерпимо захотелось оказаться рядом с ней на берегу, лежать на песке и слушать шум волн.

Внезапно она заговорила оживленно; ей были свойственны резкие смены грусти и радости.

– Ну вот я и дома. Представь: когда нам повстречались те двое, я подумала, что домой уже не попаду.

Девушка казалась веселой, но на самом деле она не знала, что сказать, как попрощаться с этим молодым человеком, ставшим ей приятелем на несколько часов. Ей теперь было неловко за излишнюю откровенность, которую она позволила себе с ним. Если бы она была настоящей феей, она взмахнула бы волшебной палочкой и юноша исчез или превратился бы в дерево, и о нем больше не надо было бы думать. Но он по-прежнему стоял рядом, охваченный непонятными переживаниями, и ей уже начало казаться, что она никогда не сможет от него отделаться. Она почувствовала себя очень жестокой. «Нет, – подумала она, – это не жестокость, просто я хочу спать…» Сладкая нега разливалась по телу, веки наливались тяжестью. Ей приходилось делать усилия, чтобы не закрыть глаза. Ей хотелось оказаться в своей комнате, снять с себя одежду, надеть прохладную пижаму, лечь в постель и погрузиться в сон без сновидений.

А юноше казалось, что он заколдован. Он не мог оторвать глаз от входной двери: в стеклах отражались ветки дерева, покрытые крошечными листочками; их раскачивал ветер, пятна тени играли с пятнами света.

– Пора прощаться… – Он вздохнул и добавил, охваченный тоской: – Я хотел бы попросить у вас кое-что на прощанье…

«Говори, но только побыстрее…» – подумала она как в тумане, потому что сон был уже повсюду – в глазах, в руках, в ногах; он захватил ее всю, ее тело и душу. Ей казалось, что она не спала никогда, что весь сон, накопившийся за восемнадцать лет, навалился на нее и требовал в эту ночь причитавшуюся ему дань.

Не дождавшись ответа, он собрался духом и продолжил:

– Я все думаю об этом, но не знаю, как вам это сказать. Прежде чем мы расстанемся, я бы хотел… ваши прекрасные волосы… – Рожденные чувствами слова упорхнули прочь, словно стая вспугнутых птиц, и вместо них слышалось лишь невнятное бормотание. Он не знал, как попросить у нее позволения прикоснуться к ее волосам. – …мне кажется, в них застряло конфетти…

– Ну так сними же скорее!

Она улыбнулась, доверчиво пригнув голову.

Юноша поднял руку. Пальцы дрожали, словно рука жила своей жизнью, отдельно от тела: он медленно потянулся к ее голове и коснулся волос.

– Теперь скажем друг другу «прощай».

– Прощай.

Она открыла дверь. Прежде чем исчезнуть в сумерках лестницы, она повернула голову и нежно сказала:

– Прощай.

– Прощай.

Но она, должно быть, его уже не расслышала. Дверь захлопнулась с глухим металлическим лязгом.

* * *

Юноша растерянно постоял перед домом, чувствуя, как к нему вновь вернулись ночь, улица, весь знакомый ему мир: словно тот, другой мир навеки исчез, отсеченный ударом двери.

У него не осталось ничего, только шелковистое касание на кончиках пальцев, как будто на них осела тонкая золотая пыльца, осыпавшаяся с крыльев бабочки. «Я влюбился как сумасшедший», – подумал он. Он брел под деревьями вдоль улицы. Порыв ветра тронул ветви над его головой. Он чувствовал, как вдоль бедра сочится холод, и инстинктивно потянулся рукой, чтобы прикрыть дыру на брюках. Он ускорил шаг.

– Черт побери! Что они скажут, когда я верну костюм?

Бездомный пес, заметив его издалека, подошел к нему и затрусил вслед. Где-то на другой стороне улицы зазвенел будильник. Звон казался унылым, безнадежным, словно будильник тщетно старался разбудить мертвеца.

Перевод с каталанского Н. Беленькой