Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Мерсе Родореда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Это было в Ко

Расскажу вам одну историю. Это не просто случай из жизни, все гораздо серьезнее… В те времена было мне двадцать лет… Представьте себе только! Я тогда жил дома, и у меня началось… как бы это сказать… нервное истощение… какой-то break down, понимаете? Это когда не ешь, не спишь, и от тоски все время ноет где-то вот здесь, в центре, чуть левее, между сердцем и желудком. Просто сил нет терпеть. Врач осмотрел меня и посоветовал почаще отвлекаться от тяжелых раздумий. Никакой учебы, никаких волнений… Только отдых и развлечения. И еще посоветовал каждое утро ходить в лес на охоту. А мне, видите ли, никогда в жизни не доводилось охотиться. Но врач считал, что именно охота могла меня исцелить… Слушайте, что дальше было… Деревенские мальчишки, завидев меня издалека, принимались вопить на всю округу, собирались целой стаей и бежали за мной до самого дома. И смеялись, потому что возвращался я всегда налегке (они ведь не знали, для чего я на самом деле хожу на охоту). Птица слетает с дерева, жик, жик, носится, кружит… печальных мыслей как не бывало. Деревенские мальчишки так мне досаждали, что иногда я делал большой крюк и возвращался полями, далеко обходя лесную дорогу… Вы и представить себе не можете, как это захватывает! Сидишь за кустом не шелохнувшись и поджидаешь… Вот летит птица, описывает круг, снижается, думаешь, вот-вот сядет. Как бы не так: она и не думает садиться, потому что слышала хруст ветки; когда же ты совсем отчаешься, вдруг раз! – и она на земле. Вот, прямо перед тобой, словно пушистый гриб… Это ведь мне врач посоветовал: охотьтесь на птиц, отвлекайтесь… так вот: сидит она перед тобой; ты осторожно, чуть дыша, поднимаешь ружье, целишься, стреляешь… а птица как ни в чем не бывало летит себе в небеса или исчезает среди деревьев… В конце концов врач сказал моему отцу, что лучше всего мне было бы пожить за границей… Отец… Подумать только! В двенадцать лет я написал письмо одной девочке, которой было пятнадцать. Начиналось оно такими словами: Незабвенная Хуанита, когда я увидел тебя впервые, я не мог оторвать глаз. Девочка передала письмо своему отцу, а ее отец – моему… Отныне, когда у нас бывали гости, отец посылал за мной служанку, она приводила меня в гостиную, я со всеми вежливо здоровался, а потом отец, стоя перед гостями, сложа руки за спиной, просил меня прочитать вслух мое письмо: Незабвенная Хуанита… и т. д., все до конца. Эта славная шутка продолжалась целый год. Отец… А ведь он, представьте, очень любил меня… Мать умерла, когда я родился. Невестой, войдя в наш дом, она сказала: «Хочу поездить» (она имела в виду «по свету»)… Вы знаете Монтрё? Отец отправил меня в Монтрё. Точнее, в Ко. Помните гору с отелем на вершине? Я жил как раз в том отеле. Внизу – безмятежная гладь озера Леман, на другом берегу – ряд громоздящихся друг на друга гор; Полуденные Зубы – так назывались те горы. Там, наверное, были и другие горы, не помню. Жилось в отеле очень спокойно: каждый день я отправлялся верхом на прогулку, потом спал или долгими часами смотрел в небо, сидя в шезлонге – это такое раскладное кресло, – читал стихи на берегу, ел, как настоящий принц. Всю мою тогдашнюю программу я, конечно, уже не помню. Столько времени прошло… Я ведь был совсем юным, двадцать лет, представьте!.. Как-то раз у нас квинтет играл си-минор Брамса. И в квинтете был кларнет. Для вас это, наверное, не означает ничего особенного. Но я был потрясен… Сложно описать, как проходили те концерты. Так давно это было! К озеру съехалось целое общество состоятельных господ… Ко, Монтрё… Совсем рядом Шильонский замок, кроваво-красный плющ – наступила осень, теплая осень, и все вокруг постепенно оделось в золото, и воцарилась торжественная тишина – отель на вершине горы с крышей у самого неба, будто орлиное гнездо… тень Байрона… Шелли… за каждым из этих имен – целый мир… В самом начале концерта сыграли какую-то симфонию… забыл чью. Помню, зал замер, дирижер был настоящий виртуоз – смычки дружно плясали вверх-вниз, вверх-вниз… И публика – изысканный бомонд, а уж дамы… О дамах, друг мой, и говорить нечего… А над всем – тень Изабеллы Австрийской, убитой несколько лет назад в Женеве. Ведь она была одной из самых прекрасных женщин Европы… Послы со своими домочадцами, английские и аргентинские миллионеры… люди, как бы это сказать, двух разновидностей: одни – благополучные, холеные и счастливые, другие – жадные до жизни, с лихорадочно блестящими глазами… кругом брильянты… и Байрон: «The day, the hour, sunshine and the shade…» Императрица Изабелла… А вы, кстати, были когда-нибудь в Вене? Да что вы говорите?.. Вообразите: сумерки, Пратер… Однако позвольте продолжить. Если вам когда-нибудь суждено будет оказаться в Монтрё, то между Монтрё и Шильоном вы непременно увидите английское кладбище, а на нем у самого входа – прекрасную статую, которая казалась мне чудом из чудес, столько всего связано у меня с этим образом. Представьте себе сидящую женщину с букетом в руке – удивительно тонкую, благородную… Она… не знаю, поймете ли вы меня… Невозможно передать ее прелесть. Как подолгу я стоял перед ней!.. Квинтет играл Брамса, и музыка, казалось, была ключом к тайне той статуи… «Presto non assai ma con sentimento». Было такое чувство, словно где-то внутри меня бьется пойманный голубь. Я закрыл глаза, мне уже начало казаться, что я лечу на крыльях в небо, и вдруг я почувствовал, что у меня по шее сбегает капля пота. Я полез в карман за платком и в тот миг, когда я наклонил голову и коснулся платком шеи, увидел ее. Мне трудно вам ее описать, пожалуй и пытаться не стоит… Она сидела двумя рядами ниже, напротив первых скрипок. Только цветов в руке не хватало. Волосы, профиль… лицо – тонкое, нежное, женственное… Что-то из Рейнольдса или Гейнсборо… Все закружили вихри музыки… Самому не верится: руки у меня дрожали, сердце гудело, как колокол. Мне же было всего двадцать лет, то есть с тех пор прошло уже лет сорок, а мне все кажется, что я снова там: кларнет – та, та, та, ти, та, тати… тати, ти, ти, ти, ти, ти, ти… ти, тиририт… тиририт… Прошу вас, не смейтесь, мне обидно, право… я ведь к вам со всей душой… Едва музыка смолкла, зал словно обезумел, на сцену полетели ирисы. Я хлопал вместе со всеми, потерял девушку из виду, и она скрылась в толпе… Прямо как в любовном романе. Но вот что удивительно: эта девушка, которая, как я считал, исчезла навсегда, жила, оказывается, в моем отеле. Это был какой-то чудесный сон. Каждое утро мы катались верхом. Два незабываемых месяца. И вот в один прекрасный день она уехала, а я так и не решился ни в чем ей признаться… Не мог собраться с духом, вот и все. Вечно эти проклятые сомнения. Одним словом, она уехала. Но еще до наступления зимы я узнал ее адрес. Она жила в немецкой части Швейцарии, в монастыре. То есть, конечно, это был не монастырь, а всего-навсего резиденция протестантской общины. Преодолев тяжкие сомнения, я сел в поезд и отправился к ней. Мне не терпелось увидеть ее, все объяснить… Послушайте, что здесь смешного? Меня переполняли чувства… Но сойдя с поезда, я вдруг подумал, что нехорошо будет явиться к ней, не известив ее предварительно… Тогда люди в таких делах были куда щепетильнее, чем сейчас… Я бродил по городку, пытаясь сообразить, где продают конверты и бумагу. Мне хотелось написать всего пару слов, просто чтобы не напугать ее своим визитом. Наконец я нашел лавочку, где продавалась всякая всячина. А теперь послушайте нечто удивительное. Казалось, я был болен, во всяком случае, бледен, как смерть… Войдя внутрь, я почувствовал, что не смогу произнести ни слова. Стоял у прилавка и ждал. Вместо ваз там стояли большие стеклянные колокольчики, а в них – альпийские цветы. Очень красиво. В углу магазина хозяйка помогала какой-то даме выбирать кувшин… Они покосились на меня с некоторой тревогой, так что мне вдруг подумалось: а не схожу ли я с ума? И я ушел, так и не сказав ни слова, и только твердил про себя: не беги, главное – не беги… Я пошел по незнакомой улице, затем свернул на другую, которая то и дело петляла, и вышел к маленькой площади с фонтаном посредине; за ней начинался бульвар с высокими старыми деревьями… Я рассеянно бродил в поисках станции и не мог ее найти, она как сквозь землю провалилась. А когда станция все же нашлась, она показалась мне дивной, как мечта, как будто я чудом спасся от какой-то неведомой грозной опасности. Словом… я вернулся в Монтрё. Так все и закончилось: ледяная зимняя стужа, огонь в камине и поэты, которые наверняка были с ней знакомы… «She walks in beauty like the night…» Прошло много времени, лет, наверное, двенадцать, и вот мне пришлось надолго переехать в Париж. Мне, как вам известно, всегда нравилось ходить пешком. Париж я знаю наизусть – каждый квартал, каждую улицу, каждый уголок. И, представьте, кладбища; я иногда бродил по кладбищам целыми вечерами, и как-то раз – по-моему, я вам уже рассказывал – меня даже заперли случайно на Пер-Лашез… там на ночь закрывают калитку… Короче говоря, в один прекрасный день, когда я совсем уже было решил, что события той осени мне пригрезились, я увидел ее на улице. Вот так: шел и увидел. Она выходила из такси. Я последовал за ней, но она вскоре исчезла в одном из домов. Мне хотелось узнать: неужели она здесь живет? Я мог бы спросить у консьержки, но почему-то на следующий день поручил это своему другу. Да, она действительно жила именно в этом доме, в Париже. И по-прежнему была не замужем! Как вам это нравится? Все вдруг вернулось и ожило: Монтрё, Ко и прогулки верхом, неподвижная стальная гладь озера… she walks… like the night… Я поговорил с моим приятелем, который знал меня давно, и он посоветовал мне пойти к ней и наверстать то, что я упустил, когда мне было двадцать; иначе говоря, все ей рассказать. Оденься получше, наставлял он меня, и ступай. А как мне одеться? Как-нибудь нарядно. Нарядно, как принято в таких случаях. Хорошо бы, например, модный плащ… Так я и сделал: надел плащ и полосатые брюки. Купил букет цветов. Шел по парижским улицам, и мне казалось, что я здесь впервые. Я мог бы поехать на машине, но мне хотелось пройтись и настроиться по дороге на нужный лад… А дальше… Хотите верьте, хотите нет… Я все шел, шел, пока не заблудился. Я кружил и кружил по Парижу, в руках нелепый букет, и прошлое нахлынуло с новой силой, ослепило свежими красками, переполнило меня… «Herein is enshrined the soul of the clarinet…» Та прелестная музыка: фаа, соль, фа, ми, фа, соль, ми, фаа… ми, ре, до, ре, ми, до, реее… ла-луу… Знаете, когда я путешествую, у меня всегда в чемодане этот диск… Но вот я все же отыскал ее дом. И не вошел. Представьте себе, не смог. Прошел еще квартал, сел на скамейку, потом положил на нее цветы – подальше от себя, чтобы никто не подумал, что это мои, – и вернулся домой. Что вы на это скажете? Подождите, это еще не все. Через пару месяцев мне пришлось уехать из Парижа. Потом я долго путешествовал по свету – это было связано с работой. Прошли годы, и вот однажды я вдруг женился. Моей женой стала уроженка Вены… Вена!.. Так-то вот, никуда от судьбы не уйдешь… Произошло это как-то само собой, все устроили мои родственники. Вы ведь знакомы с моей женой, бывали у меня дома… Вы просто не представляете, как мне повезло! Если бы только не этот бридж… Словом, опять прошло много-много лет… В моей истории все измеряется годами… Мы с женой долго путешествовали по свету, а потом подумали и решили обустроиться в Париже. Так что опять Париж. Немного терпения, рассказ подходит к концу. Как-то еще в начале нашей парижской жизни я искал телефон знакомых, которые уезжали в Барселону, – хотел передать поверенному письмо… и тут, представьте – звучит как анекдот, – увидел ее имя. И жила она теперь в доме напротив меня. Можете себе такое вообразить? Как два кленовых листочка на ветру: то коснутся друг друга, то снова врозь… Живет прямехонько напротив меня… Ну, может, не совсем напротив, но все равно, очень близко… Иногда мы, наверное, проходим рядом, и я даже не догадываюсь, что это она, а она не догадывается, что это я. Too long… too late. Я не знаю, кто она… Да и знать не хочу… Честное слово, друг мой… И знать не хочу…

Карнавал

– Такси! Такси!

Частный автомобиль промчался мимо девушки и исчез не притормозив. В час ночи на проспекте Тибидабо, обрамленном с обеих сторон садами, не было ни души. Освещены были только окна особняка, из которого девушка вышла минуту назад; по светлым прямоугольникам штор скользили тени танцующих.

– Стоянка такси не здесь, – сказал девушке проходивший мимо юноша.

– А где?

– Возле трамвайной остановки.

Молодой человек смотрел на девушку в замешательстве. На ней был широкий легкий шелковый плащ до самых пят, на лбу – картонная звезда; лицо закрывала маска. Ветер, студеный мартовский ветер играл полами плаща, трепал волосы девушки, сбивая их на одну сторону.

– А где трамвайная остановка? – спросила она и подумала про себя: «Интересно, что это на нем за костюм?» Белый парик, пряди волос, собранные на затылке в хвост, показались ей странными и забавными. На нем были светлые гольфы, узкие красные сатиновые брюки, серый сюртук; на поясе болтались большие картонные ножницы.

– Может быть, вас проводить? По-моему, нам по пути.

– Все решат, что мы – из одной сказки, – девушка рассмеялась беззаботно и заразительно.

Они зашагали вместе. Юноша робко шел на некотором расстоянии от нее, глядя на тень, которая падала от картонной звезды, украшавшей ее лоб.

– Послезавтра, – сказала девушка неожиданно, – я уезжаю во Францию. Пару недель побуду в Париже, а потом – в Ниццу…

– Надо же…

Не зная, что ответить, он смотрел на нее не моргая, стараясь придать своему взгляду вежливое, заинтересованное выражение.

Но девушка уже думала о чем-то другом, потому что на некоторое время умолкла, не делая ни малейшей попытки продолжить разговор. Глядя под ноги, она тихонько насвистывала однообразный мотив, состоявший всего из трех повторяющихся нот, и время от времени поправляла волосы. Когда юноше начало казаться, что о его присутствии забыли, свист внезапно оборвался, и девушка спросила, кивнув на небольшой сверток, который он бережно нес в руке:

– Что это?

– Это? – на его губах появилась напряженная улыбка, и он ответил смущенно: – Да так, ничего особенного. Пирожные для младшего братишки.

– А это? – в другой руке он нес какой-то непонятный предмет.

– Это маска.

– Может, наденешь?

Юноша не знал, что ответить, и, мгновение поколебавшись, надел маску.

– Смешно, правда? Если б я покупал сам, я бы выбрал что-нибудь другое, но мне подарили ее друзья, которые…

– …любят пошутить?

– Иногда мне кажется, что даже чересчур… сами видите…

– Но если маска не смешная, лучше уж обойтись без нее.

– Конечно… Хотите пирожное?

Девушка остановилась. В ее глазах мелькнул озорной огонек.

– Мне надо кое-что забрать. Подождешь меня?

Он кивнул, и девушка торопливо зашагала куда-то вверх по проспекту. Плащ соскользнул на землю, но она на него даже не взглянула. Юноша нагнулся и поднял плащ; ткань оказалась такой тонкой и шелковистой, что он на мгновение закрыл глаза. Стоя посреди улицы с плащом в руках, он чувствовал себя странно, словно внезапно оказался в другом мире. Он задумчиво смотрел на небо, на таинственно шелестевшие деревья, на серебряный диск луны. Шелк трепетал в его грубоватых пальцах. Он перекинул плащ через руку и больше к нему не прикасался. Рассеянно оглянувшись, снова поднял глаза к небу, к вершинам деревьев… Устав ждать, присел на скамейку, но сидеть на каменной скамейке в тонких сатиновых брюках было холодно, и легкий озноб пробежал по его спине.

Девушка быстро вернулась. Изящная, белоснежная, она показалась ему невесомой и почти неземной. Полупрозрачное легкое платье раздувалось на ветру: она была похожа на птицу с опущенными раскрытыми крыльями.

– Я украла у них бутылку шампанского, сейчас мы ее выпьем. Ты любишь шампанское?

Он чуть было не воскликнул: «Да, конечно» – но сдержался и покраснел.

– Шампанское – это хорошо. Вот ваш плащ.

– Сейчас он мне не нужен.

Они вышли на треугольную площадь. Посреди нее возвышалась неуклюжая бронзовая птица. Девушка вскинула голову и воскликнула с пафосом: «Титания!» В ответ ей прозвучало слабое эхо с другой стороны улицы: «Титания!..»

– Неплохое здесь эхо, но чуть подальше, рядом с домом, где вечеринка, оно тройное и гораздо громче.

Он вдруг почувствовал уверенность и вдохновение.

– Неужели я имею честь сопровождать королеву фей?

– Да, представьте себе. В том же платье, но с жемчужным ожерельем я была бы Джульеттой. Или Офелией, если б надела венок из цветов и листьев, – добавила она кокетливо. – Но с таким характером, как у меня, хочется хотя бы одну ночь в году побыть королевой. А как ты угадал, что я – Титания?

– Вы сами произнесли это имя, и потом мой дядя рассказывал мне много сказочных историй.

– Он умер?

– Да, много лет назад.

– А теперь, раз ты знаешь, кто я такая, скажи мне, кто ты.

Заметив, что он колеблется, она повторила:

– Ну же, назови свое имя, и погромче!

Он сглотнул слюну и пробормотал:

– Пере.

Девушка радостно воскликнула: «Пере!» «Пере, Пере!» – весело подхватило эхо.

– Два раза? Странное здесь эхо. Ну, теперь мы знакомы, можно и бутылку откупорить. Я боюсь посадить пятно, ведь платье феи должно быть белоснежным, – она протянула ему шампанское. – Мы выглядим сейчас как старые друзья.

– Которые знают друг друга много лет, – ответил он и подумал: «Интересно, сколько она уже выпила?» Но все это время девушка держалась на ногах вполне уверенно.

Бутылка открылась без хлопка и без пены.

– Шампанское так себе… – воскликнула она разочаровано. – Но когда хочешь пить… – И она жадно прильнула к горлышку бутылки.

– Хотите пирожное?

Они уселись на бортик тротуара и принялись есть и пить. Он отодвинул картонный нос и усы, освободив рот, но маска по-прежнему ему мешала, и он поднял ее на лоб.

– Хозяин того дома, – рассказывала тем временем девушка, – как бы это выразиться… в общем, скажу тебе прямо, раз мы с тобой друзья… хозяин дома – мой любовник. Это с ним я собираюсь в Париж. Ему туда нужно по делам, и мы решили поехать вместе. Сегодня на вечеринке была его жена. Она мало времени проводит дома. Все больше путешествует. Но сегодня она на вечеринке. Поэтому-то я и ушла. Мог произойти жуткий скандал. И все, представь себе, из-за меня. Я ушла и никому ничего не сказала; он, наверное, ищет меня по всем комнатам, в саду… Но если он хотел, чтоб я была там, почему не упрятал свою жену где-нибудь в глубине дома? Всего на один вечер… Только не подумай, что она уродина, нет, что ты, она очень красивая, хорошо одевается, гостеприимная хозяйка… я бы даже сказала, светская дама! Но мне кажется, что, когда она ложится в постель, она мажет лицо кремом… Он ее давно уже не любит. Он любит меня, и, когда мы сегодня танцевали, он сказал: «Ты самая прекрасная женщина в этом зале, ты похожа на цветок». А потом он сказал еще: «Я буду любить тебя вечно», или что-то в этом роде.

На мгновение она показалась ему повзрослевшей и какой-то беспомощной. Некоторое время они молчали, потом она спросила:

– Идем?

– Идем, – ответил он с готовностью.

* * *

Они поставили пустую бутылку посреди улицы и пошли дальше. Веки у него отяжелели, ноги обмякли. Пройдя несколько кварталов, девушка внезапно остановилась возле железной ограды. Он тоже остановился. Она взяла его за руку и спросила чуть слышно, словно собираясь поведать сокровенную тайну:

– Чувствуешь, как пахнут гардении?

Ничего особенного он не чувствовал. Он различал аромат ночи, запах распускавшихся почек, мокрой древесной коры. Фамильярность со стороны девушки уже начинала ему досаждать. Ветер хлестал им в лицо, тоскливо стонал в ветвях.

Не дождавшись от юноши вразумительного ответа, она прижалась лбом к прутьям ограды и нежно проговорила:

– Какой печальный ветер… Когда я была маленькой, я мечтала жить вдали от людей, в большом доме, вокруг которого гуляет ветер. Каждое утро, взяв с собой пару гончих, я шла бы в лес посмотреть на деревья, упавшие за ночь. Это ветер принес запах гардений!

Он протянул ей плащ.

– Наденьте, пожалуйста, – ему было холодно смотреть на ее обнаженные руки, а ее восторг по поводу гардений его немного пугал.

– Помоги мне.

Он набросил плащ ей на плечи и неожиданно подумал: «Будь я посмелее, я бы обнял ее сейчас».

– Эй, я их вижу. Смотри, вон там… иди-ка сюда… под тем толстым деревом. Видишь? Сорвать бы хоть одну…

У него немного кружилась голова, все вокруг казалось нереальным, но выхода не было: «Ограда не такая уж высокая», – подумал он.

– Хочешь, я достану тебе гардению?

Она обернулась к нему и умоляюще сложила руки:

– О да, я буду счастлива.

Он засунул ножницы в гольф и одним махом взобрался на ограду. Сперва он шел по траве, и его шаги не были слышны, но вскоре трава кончилась, и под ногами захрустел гравий. Он уже не слышал завываний ветра, все заглушил яростный хруст. Он шел на цыпочках, но ему казалось, что от этого гравий хрустит только громче. Потом он снова зашагал по газону, вытирая рукой вспотевший лоб. Наконец он увидел перед собой белые цветы. Он сорвал несколько штук, завернул их в платок и потихоньку двинулся назад, чувствуя, как колотится сердце: шампанское, гул крови в висках и возбуждение оглушили его.

– Готово? – донесся из-за ограды ее нетерпеливый голос.

Внезапно где-то рядом громко залаяла собака. Зазвенела железная цепь: собака металась, вне себя от ярости.

Он перекинул через решетку завернутые в платок цветы и начал карабкаться вверх. Спрыгнув на тротуар, он услышал, как затрещали брюки, и похолодел.

– Брюки… – пробормотал он чуть слышно.

– Что, порвались?

– Кажется, да… Пойдем скорее отсюда… Пока из дома кто-нибудь не вышел.

Он подобрал цветы, и они поспешили прочь. Пройдя пару кварталов, остановились отдышаться.

– Ну-ка, что с твоими брюками?

Сзади на левом бедре ткань разошлась и зияло отверстие.

– Да, дырка приличная… Но ее можно зашить, – сказала она.

– Конечно можно, но эти брюки я взял напрокат… – произнес он довольно сухо: трудно было сдержать поднявшуюся волну раздражения. Все произошло так быстро…

Вскоре они подошли к трамвайной остановке, но такси возле нее не было.

– В такую ночь такси не поймаешь. Тем более здесь.

Они стояли под зажженным фонарем, и он мог рассмотреть ее не торопясь: светлые волосы и смуглая кожа, четко очерченный рот, немного припухшая нижняя губа; на нежном округлом подбородке – ямочка. Сквозь прорези маски блестели маленькие черные глаза.

– Ой, я даже не посмотрела на гардении и не сказала тебе спасибо.

Она осторожно достала цветок, понюхала и удивленно воскликнула:

– Где ты их сорвал?

– Там, возле дерева.

– Какие же это гардении? Они совсем не пахнут!

Она с недоумением смотрела на неизвестный цветок.

– Ну и ладно. Если не нравятся, брось их.

Он машинально обратился к ней на «ты». Разочарованная и раздраженная, она была особенно хороша. Если бы не ветер, он бы и не вспомнил о порванных брюках; но сквозь дыру проникал холод, и ему стало неуютно.

– На самом деле, я бы даже удивилась, если б это оказались гардении. Какой сейчас месяц? – в ее голосе зазвенели капризные нотки.

– Уже несколько дней как март.

– Ну вот, а гардении зацветают на Сан-Жоан… Ну ничего страшного, брюки только жалко. Интересно, как называются эти цветы?.. – Она опять понюхала букет и сунула его под нос юноше. – Какой знакомый запах! Он тебе ничего не напоминает? Как будто нездоровый, немного похож на бузину… Видишь? Запах я угадала сразу. А может, это бегония?

– У бегонии цветки мельче. То есть я хотел сказать, крупнее. В общем, у гардении цветки другие.

– Может быть, это дикая бегония?

– Наверное, это камелии, – необычная игра захватила обоих.

– Камелии? Ну нет… Уж камелии-то я отлично знаю. Короче, я поняла: это особенные цветы, они расцветают в карнавальную ночь.

Она воткнула свой цветок обратно в букет и задумалась. В глубине души он был рад, что она его не выбросила, и теперь чувствовал непреодолимое желание ее поцеловать. Однако он сдержался, подумав: «Я мужчина», и обратился к ней снисходительно, немного свысока:

– Как видите, такси нет. Но выход у нас есть, точнее, два: дождаться рассвета или пойти домой пешком. Я готов проводить вас хоть на край света.

В этот миг они услышали рев мотора. Со стороны бульвара Бонанова ехал автомобиль. Он промчался мимо, чуть не задев их. Салон был освещен, и они увидели, что внутри полно пассажиров. До них донеслись крики и смех. Рядом с шофером сидел человек в карнавальном костюме; поравнявшись с ними, он бросил пригоршню конфетти.

– По-моему, ждать не имеет смысла. Пойдем пешком, – сказала она. – Впрочем, живу я довольно далеко.

– Где?

– Улица Консель де Сент.

– Отлично, пойдем по Балмес, там мы рано или поздно поймаем такси.

«Хоть бы все такси сквозь землю провалились», – подумал он и, воодушевившись, взял ее под руку, чтобы помочь перейти на другую сторону улицы.

Барселона сверкала огнями: золотистый свет разливался по темному небу, образуя над городом волшебное гало. Слева от них уходили вниз огоньки Путщет, а вверху на склоне окна в домах были темны. Когда ветер на мгновение стихал, вокруг них воцарялась глубокая ночная тишина.

Некоторое время они шли молча. Она заговорила первая.

– Что это у тебя за костюм?

– Костюм портного.

– Портного? – она засмеялась. – Мне бы и в голову не пришло…

– Портного-еврея времен Людовика Пятнадцатого, – добавил он невозмутимо.

Он рассказал ей, что изучает греческий язык, что сочиняет стихи и даже начал писать книгу под названием «Улыбка Прозерпины», что провел вечер в «Руа» на танцах и теперь возвращается домой.

– Когда я закончу учебу, буду путешествовать. Хочу увидеть мир. Сяду на корабль без единого сантима в кармане. Если повезет, наймусь юнгой. Мы, поэты, часто умираем на кровати в окружении семьи, а газеты твердят о нашем последнем слове и последнем вздохе. И рассказывают нашу биографию. Но я хочу умереть в полном одиночестве; пусть мое тело будет лежать на земле, накрытое простыней, лицом вниз, с сердцем, пронзенным стрелой.

До этого говорила в основном она, и слушать чужое красноречие ей было довольно скучно.

– Ай! – воскликнула она внезапно, прижимая руку к груди, словно сердце могло выпрыгнуть вон.

– Что с вами?

Она ответила не сразу.

– Ничего особенного, просто сердце… в глазах потемнело.

Он посмотрел на нее в полном замешательстве. Он не знал, что ему делать: подхватить ее на руки или оставить как есть. Девушка глубоко вздохнула и провела рукой по лбу.

– Ну вот… кажется, все прошло. У меня слабое сердце. Наверное, всему виной мой образ жизни.

– А ваши домашние ничего вам не говорят?

– Их это не беспокоит.

– Вам надо вести более здоровую жизнь. Свежий воздух, физкультура, режим…

– Знаю я эту песню: рыба и овощи.

– Нет, – возразил он смутившись. – Я не это хотел сказать. Я имел в виду другое: быть более разборчивой… в любви…

– И помереть с тоски. Вот спасибо! Я давным-давно выбрала себе жизнь по вкусу: все что я хочу – это собирать цветы… – Она взглянула на него снизу вверх, в глазах у нее мелькнуло любопытство, и она тихо добавила: —…как сказала бы моя консьержка.

Он шел, рассеянно глядя под ноги, и не заметил ее быстрого взгляда. Он с сожалением покачал головой.

– …и совершать ошибки.

– Ошибки? Да я и не думаю ни с кем сходиться всерьез. Если ты имеешь в виду это… Ну, лет в пятьдесят, когда я уже поживу вдоволь, все узнаю и испробую. Пусть у меня в жизни будет любовь, мечты, уж хотя бы красивые слова. И я сделаю все, чтобы не увязнуть, как в луже под дождем, в повседневности и быте.

– Но старость без детей…

– Да, и без внуков… без дядюшек, племянников и прочих родственников… И похороны в полдень.

– Кому нужна такая жизнь?

– Что же мне, быть как все?

Небо тем временем покрывали густые тяжелые тучи. Крепкий ветер гнал их с моря, они стремительно надвигались, проглатывая звезды.

На площади Молина небо было серым и низким, ветер свирепо несся по перекресткам, свистел вдоль домов.

– Интересно, чем все это закончится?

– Ты же знаешь, я люблю ветер.

Она сняла плащ, летящий по ветру почти горизонтально, и отдала ему.

– Подержи-ка.

Он взял плащ, остановился и посмотрел на небо.

– А в какой части Консель де Сент вы живете?

– У моря, слева от Пасейч де Грасиа. А что?

– Мы можем срезать по Виа Аугуста. Там, правда, чинят мостовую, но зато мы сэкономим силы, не говоря уже о времени.

На самом деле он никуда не торопился и не боялся дождя. Просто он хотел пройти по этой широкой пустынной улице. «Словно мы одни в целом мире». Он вспомнил, что на середине пути, между Молина и Пасейч де Грасиа, был сад, и в нем возле ограды – старый платан; его тенистые ветви нависали над улицей. Слушать ветер в ветвях древнего дерева рядом с удивительной девушкой – такого не забудешь никогда.

С неба упали первые капли. Редкие, но тяжелые и холодные, они звонко шлепались на землю. Вскоре все вокруг наполнилось шумом дождя.

– Этого еще не хватало, – девушка обвела взглядом пустынную улицу, ища укрытие.

– Если мы хотим спрятаться, надо добежать вон до того розового дома. Здесь одни сады, – проговорил юноша обеспокоенно.

Они помчались со всех ног. Проклятый дождь никак не входил в их планы.

– Наденьте плащ, а то вы совсем промокнете, – он накинул на нее плащ и завязал фалды спереди большим узлом. – Вы сможете бежать?

– Думаю, да.

Они взялись за руки и побежали дальше, преследуемые дождем и ветром, который несся за ними по пятам. С земли поднимался теплый одуряющий запах мокрой пыли. Дождь на мгновение утих: принесшая его туча прошла, но вслед за ней уже ползла другая, еще более низкая и тяжелая.

* * *

Когда они добежали до первого подъезда, хлынул настоящий ливень.

Они так устали, что не могли произнести ни слова. Их сердца бешено стучали. Девушка сняла плащ и отряхнулась, как птичка.

Она посмотрела на юношу и рассмеялась.

– Бедное платье… – она быстро взглянула на плиссированную юбку, насквозь мокрую, с грязным подолом. – Будь немного потеплее, я осталась бы под дождем. Иногда летом в дождь я надеваю легкое платье и иду гулять по пляжу. Ты не представляешь, как это чудесно…

Подул такой сильный ветер, что струи дождя накренились к противоположному краю улицы. Перед домом, где они прятались, виднелась полоска совершенно сухого асфальта длиной метра в два. На тротуаре напротив стоял фонарь, который девушка некоторое время разглядывала внимательно и задумчиво. У нее были сросшиеся брови; она щурилась и открывала глаза с таким видом, словно забыла о присутствии юноши.