Текст книги "Вынужденная посадка"

Автор книги: Мэрион Зиммер Брэдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Весь этот день и значительную часть следующего они повторяли в обратном порядке свой недавний маршрут; небо заволакивало, в воздухе висела холодная серая морось – а Мак-Аран, который приучился уже на этой планете не доверять хорошей погоде, ощущал, тем не менее, хорошо знакомое беспокойство. К вечеру второго дня начался снегопад, да такой, какого никому из них и видеть не приходилось. Даже в самых теплых пуховках холод пробирал до костей, а умение ориентироваться не помогало в мире, на глазах превратившемся в белое вихрящееся безумие, бесцветное и бесформенное. Остановиться они не осмеливались, но скоро стало очевидно, что ковылять, сцепившись друг с другом, через растущие с угрожающей быстротой сугробы мягкого сыпучего снега они больше не могут. Оставалось только двигаться вниз. Все прочие направления потеряли смысл. Под деревьями было чуть-чуть лучше; но в вышине завывал ветер, и оглушительно скрежетали, раскачиваясь, ветви, подобно скрипучему такелажу невероятно огромного парусника – и полумрак полнился бесчисленными жутковатыми отголосками. В какой-то момент они попытались расставить под деревом палатку – но дважды налетал страшный порыв ветра, и шелковое полотнище, пронзительно вибрируя, вырывалось из рук и уносилось во тьму, и они преследовали бьющийся в объятиях воздушных потоков лоскут по снежной целине, пока тот не запутывался в ветвях какого-нибудь дерева и в непотребно перекрученном виде не возвращался к законным владельцам. Мороз все крепчал; и хотя нейлоновые пуховки не пропускали влаги, от такого немыслимого холода они совершенно не спасали.

– Если это называется лето, – стуча зубами, заявил Фрэйзер, когда они сгрудились в кучу под очередным гигантским деревом, – какие, черт побери, снегопады бывают здесь зимой?

– Подозреваю, – угрюмо отозвался Мак-Аран, – зимой лучше и носу не высовывать из базового лагеря.

Ему вспомнилось, как после первого Ветра опрыскал по лесу в поисках Камиллы, и в воздухе кружился легкий снежок. А им тогда казалось, что это настоящий буран. Как мало известно об этом мире! Он ощутил болезненный укол страха – и глубокое сожаление. Камилла. Она в безопасности, в базовом лагере – но суждено ли туда вернуться? «Может быть, – подумал он, чувствуя, что ему жалко себя до слез, – я никогда не увижу своего ребенка…» И тут же, рассердившись, постарался об этом не думать. Пока еще рано задирать лапки кверху и ложиться умирать – наверняка поблизости должно быть какое-нибудь укрытие. Иначе они не доживут до утра. От палатки проку не больше, чем от листка бумаги – но что-то надо придумать.

«Думай. Зря, что ли, бил себя давеча пяткой в грудь, какие мы тут собрались все из себя умницы и аристократы духа? Шевели мозгами, а то ведешь себя хуже австралийского аборигена.

Кстати, о жителях буша. В чем, в чем, а в выживании они там у себя весьма преуспели. Тебя же всю жизнь холили и лелеяли.

Ну же!»

Одной рукой он притянул к себе Джанис, другой ухватил за плечо доктора Фрэйзера; привлек поближе Доменика, парня из коммуны, учившего, чтобы отправиться в колонии, геологию. И закричал, перекрывая вой снежной бури:

– Кто-нибудь видит, где лес гуще всего? Пещер тут нет, от палатки проку никакого – надо забраться в самую чащу, спрятаться от ветра и снега!

– Почти ничего не видно, – еле слышно отозвалась Джанис, – но вон там что-то вроде темнеет. Если не что-то сплошное – значит, деревья растут так густо, что сквозь них ничего не видно. Вы это имели в виду?

У Мак-Арана сложилось такое же впечатление; получив подтверждение, Рэйф решил ему довериться. В тот раз его вывели прямо к Камилле.

Опять предчувствие? Может, и так. Терять, в любом случае, нечего.

– Всем взяться за руки, – скомандовал он – не столько голосом, сколько жестами. – Если разбредемся, то нипочем уже друг друга не найдем.

Крепко сцепившись, они принялись прокладывать путь к темному пятну, еле-еле выделяющемуся на фоне сплошной стены деревьев.

Доктор Фрэйзер до боли стиснул ладонь Мак-Арана.

– Может быть, я схожу с ума, – прокричал он Рэйфу в самое ухо, – но я видел свет!

Мак-Арану тоже казалось, будто перед его слезящимися от ветра глазами блуждает расплывчатый огонек; что еще невероятней, за огоньком ему на мгновение почудилась человеческая фигура – высокая, бледно мерцающая и совершенно голая, несмотря на бушующую стихию… Наваждение тут же исчезло, но в последний момент словно бы поманило рукой из сгущающегося впереди мрака. Они прибавили шагу.

– Вы его видели? – пробормотала Джанис.

– Кажется, да.

Позже, уже под прикрытием плотно переплетенных древесных стволов, они сравнили, кто что видел. Совпадений не оказалось. Доктор Фрэйзер видел только свет. Мак-Аран – манящую из темноты обнаженную фигуру. Джанис – только лицо в странном светящемся ореоле; словно бы – по словам девушки – на самом деле лицо это жило только в ее воображении, и стоило сощурить глаза, чтобы получше его разглядеть, тут же исчезало, подобно Чеширскому коту. Доменик же видел фигуру, высокую и сияющую («Как ангел, – говорил он. – Или как женщина… женщина с длинными блестящими волосами.»). Что бы это ни было, но, следуя за ним, группа наткнулась на деревья, так плотно переплетенные, что между стволами едва удалось протиснуться. Мак-Аран упал в снег и, по-змеиному извиваясь, прополз в узкую щель; остальные последовали за ним.

Внутри снегопад напоминал о себе только редкими легкими хлопьями, а ветра не чувствовалось вовсе. Они сгрудились поплотнее, укутавшись в извлеченные из рюкзаков одеяла, и без особенного аппетита принялись доедать холодные остатки обеда. Потом Мак-Аран включил фонарь, и они увидели ряд аккуратно прибитых к одному из древесных стволов плоских планок – лестницу, исчезающую в темноте над головой…

Еще до того как они стали по ней карабкаться, Рафаэлю пришло в голову, что сооружение это вряд ли рассчитано на маленький лесной народец. Ступеньки отстояли одна от другой настолько далеко, что даже у Мак-Арана были некоторые проблемы – что уж говорить о низенькой Джанис, которую пришлось буквально затаскивать на руках. Доктор Фрэйзер попытался было запротестовать, но Мак-Аран ни секунды не колебался.

– Даже если каждому мерещилось что-то свое, – сказал он, – факт остается фактом: нас сюда привели. Что-то передавало сигналы напрямую к нам в мозг, Можно сказать, нас сюда пригласили. Если это создание действительно было без одежды – а двоим из нас казалось именно так – значит, ему такая погода нипочем, но он… или оно… понимает, что нам угрожала смертельная опасность. Предлагаю принять это приглашение – со всем надлежащим уважением.

С немалым трудом все протиснулись в щель неплотно подвязанного люка – и вот они оказались в сложенном, из тесно пригнанных бревен домике. Мак-Аран хотел было включить фонарь, но обнаружил, что этого не нужно: покрывающий стены неизвестный люминофор испускал тусклое мерцание. Снаружи завывал ветер, а ветви гигантских деревьев скрипели и раскачивались, так что мягкий пол, казалось, слегка шевелится – вызывая ощущение не то чтобы неприятное, но несколько тревожное. Весь домик состоял из одной большой комнаты; пол был покрыт чем-то мягким и губчатым – вроде мха или какой-нибудь морозостойкой травы. Смертельно уставшие, до костей промерзшие путешественники благодарно растянулись на полу, расслабляясь в тепле, сухости и уюте, и тут же уснули.

Прежде чем погрузиться в сон, Мак-Арану показалось, будто издалека, сквозь бурю доносится звонкая мелодия – то ли музыка, то ли пение. Пение? Невозможно – в такой буран!.. Но звук настойчиво звенел в ушах; и вдруг в дремотном сознании Мак-Арана словно приоткрылась некая дверца, и хлынул поток образов, словесных и зрительных.

Гораздо ниже, в предгорьях, безумно блуждать по лесу после первого Призрачного Ветра – потом прийти в себя и обнаружить, что палатка уже поставлена, а внутри аккуратно сложены рюкзаки и приборы. Камилла думала, что это сделал он. Он думал, это сделала она.

«Кто-то наблюдает за нами. Охраняет нас.

Джуди говорила правду».

На мгновение перед мысленным взором его возникло прекрасное спокойное лицо, не мужское и не женское, и зазвучал голос:

«Да. Мы знаем, что вы здесь. Мы не желаем вам вреда, но пути наши различны. Тем не менее, мы будем помогать вам, чем возможно – хотя докричаться через запертые двери вашего восприятия ой как непросто. Лучше будет нам слишком не сближаться: но сегодня спите спокойно и расстанемся с миром…»

Вокруг прекрасного лица, казалось Мак-Арану, светится ореол, а глаза лучатся серебром; но ни сейчас, ни когда-либо после ему так и не довелось узнать, действительно ли видел он светящийся среброглазый лик, или мозг услужливо смонтировал картинку из всплывших детских снов об ангелах, эльфах и святых с нимбами. И Мак-Аран забылся под звуки далекого пения и убаюкивающий шум ветра.

15

– …вот, в общем-то, и все. Мы оставались внутри около полутора суток, пока не прекратился снегопад и не утих ветер, а потом ушли. Мы так ни разу и не видели того, кто там живет; подозреваю, он специально держался подальше, пока мы не ушли. Джуди, а тебя не туда же вызывали?

– Нет, ближе. Гораздо ближе. К тому же это было, скорее, не его жилище, а один из городов лесного народца; он их называл «народом древесных дорог». Но я не смогла бы еще раз найти то место, даже если б и захотела.

– Но они относятся к нам доброжелательно, в этом я уверен, – произнес Мак-Аран. – Полагаю… вряд ли это был тот же самый пришелец, который встречался о тобой?

– Откуда я знаю? Очевидно же, что они – раса телепатов. Подозреваю, известное одному из них, знают и все остальные… по крайней мере, близкие… члены семьи… если у них есть семьи.

– Может, когда-нибудь они поймут, что мы не желаем им зла, – сказал Мак-Аран.

Джуди слабо улыбнулась.

– Уверена, они и так знают, что ты – или я – не желаем им зла; но не всех же из нас они знают так хорошо… и, подозреваю, вопрос времени стоит у них далеко не так остро, как у нас. Что, впрочем, не настолько необычно, как может показаться; на востоке, в отличие от западной Европы, давным-давно было принято мыслить категориями поколений, а не месяцев или лет. Вероятно, он считает, что еще успеет толком узнать нас в ближайшие век-другой.

– По крайней мере, – усмехнулся Мак-Аран, – никуда мы не денемся, это уж точно. Времени хоть отбавляй. Доктор Фрэйзер, кстати, на седьмом небе от счастья; он теперь года три, наверно, будет в свободное от основной работы время разгребать собранный материал. По-моему, он составил опись абсолютно всего, что было в домике; надеюсь, хозяева не слишком обиделись за такую наглость. И, разумеется, Фрэйзер подробнейше изучил тамошние пищевые запасы – если мы действительно настолько биологически близки, все, что едят они, годится и нам… Конечно, – добавил Рафаэль, – к его запасам мы и не притрагивались, только составили опись. Я говорю «он» чисто для удобства; Доменик уверен, что это была женщина. Кстати, единственное, что там было из мебели – из крупной мебели – нечто типа прялки со снаряженным мотовилом. Еще там вымачивалось какое-то растительное волокно – вроде коробочек, что остаются после обмолота нашего молочая; явно из него готовились сучить пряжу. По пути обратно мы наткнулись на это растение и захватили несколько образцов для Мак-Леода; похоже, можно получить очень мягкую ткань.

Мак-Аран поднялся, намереваясь откланяться.

– Вы понимаете, – на прощание сказала Джуди, – большинство в лагере до сих пор не верят, что здесь есть какие-то аборигены.

– Ну и что с того, Джуди? – мягко спросил Мак-Аран, поймав ее безнадежный взгляд. – Мы-то знаем. Может, просто надо немного подождать – и научиться мыслить категориями поколений. Может, наши дети будут знать все.

На планете красного солнца продолжалось лето. С каждым днем солнце поднималось над горизонтом выше и выше; миновало летнее солнцестояние, и день начал понемногу укорачиваться; Камилла, задавшаяся целью составить календарь, обратила внимание, что впервые за последние четыре месяца дни становятся не длиннее, а короче – и, значит, дело идет к зиме, о которой страшно и помыслить. Компьютер, которому скормили всю информацию, какую удалось собрать, предсказал долгую-долгую ночь, среднюю годовую температуру около нуля по Цельсию и практически постоянные снежные бури. «Но, – напомнила себе Камилла, – это всего лишь математический прогноз, а не истина в последней инстанции».

В последние месяцы, были моменты, когда она сама себе удивлялась. Ни разу раньше ей и в голову не приходило усомниться в самодостаточности сурового мира естественнонаучных дисциплин; или помыслить, что ей придется столкнуться с проблемами (ну, не считая проблем личного плана), которые окажутся этим дисциплинам не по зубам. Насколько она понимала, ее товарищи по экипажу подобными сомнениями не терзались. Несмотря на то, что накапливалось все больше и больше свидетельств ее усиливающихся день ото дня способностей читать чужие эмоции и даже мысли, заглядывать в будущее и делать сверхъестественно точные прогнозы, руководствуясь одним, как она это называла «предчувствием», – несмотря на все это, ее товарищи по экипажу только посмеивались и пожимали плечами. И при этом она знала, что подобное происходит нес ней одной.

Благодаря Гарри Лейстеру – про себя она по-прежнему называла его капитаном Лейстером – Камилле удалось внятно сформулировать проблему и даже взглянуть на нее со стороны.

– Камилла, придерживайся фактов. По-другому просто нельзя; это называется научной добросовестностью. Если что-то невозможно, значит, оно невозможно.

– А если невозможное происходит? Например, экстрасенсорное восприятие?

– Значит, – жестко произнес он, – это ошибка эксперимента или интерпретация, основанная не на фактах, а на подсознательном стремлении выдать желаемое за действительное. И нечего из-за этого сходить с ума, Придерживайся фактов.

– А что именно вы сочли бы надежным свидетельством? – тихо спросила Камилла.

– Честно говоря, – качнул он головой, – ничего я не счел бы надежным свидетельством. Случись со мной… я бы сам себя объявил сумасшедшим, а значит; неадекватно оценивающим происходящее.

«А как насчет того, – подумала Камилла, – чтобы выдавать нежелаемое за недействительное? И какая тут научная добросовестность, если так вот брать и объявлять невозможными целый набор фактов даже без экспериментальной проверки?» Но ей не хотелось обижать капитана, да и старая привычка к субординации взяла верх. Раньше или позже, может, придется поговорить начистоту; но, с тихим отчаянием надеялась она, лучше позже, чем раньше.

Каждую ночь исправно лил дождь, и ветер безумия не дул больше с высокогорья; но трагическая статистика, как и предвидел Юэн Росс, брала свое. Из ста четырнадцати женщин в первые пять месяцев должны были забеременеть восемьдесят-девяносто; на самом деле забеременели сорок восемь, и у двадцати двух из них в первые же два месяца произошли выкидыши. Камилла с самого начала чувствовала, что окажется среди тех, кому повезет – и ей действительно повезло; беременность ее проходила настолько спокойно, что временами она совершенно забывала, что ждет ребенка. У Джуди тоже все шло абсолютно спокойно; а вот у Аланны, из новогебридцев, схватки начались на шестом месяце, и она родила недоношенных близнецов, которые умерли через несколько секунд после появления на свет. Камилла, почти не пересекалась с девушками из коммуны – большинство из них работали в Нью-Скае, кроме беременных, которые обследовались в госпитале, но, стоило ей услышать об Аланне – и что-то сродни мучительной боли поразило ее до глубины души, и тем же вечером она отыскала Мак-Арана и долго оставалась с ним, приникнув к нему в бессловесной муке, происхождения которой сама не могла ни объяснить, ни понять.

– Рэйф, – в конце концов поинтересовалась она, – ты знаешь такую Фиону?

– Да, и довольно неплохо; такая рыжая красавица из Нью-Ская. Не надо только ревновать, дорогая; вообще-то, в данный момент она живет с Мак-Леодом. А в чем дело?

– Я смотрю, ты много кого знаешь в Нью-Скае.

– Да, последнее время я там бываю довольно часто; но в чем, все-таки, дело? Мне казалось, ты их держишь за отвратительных дикарей, – произнес Рэйф, словно оправдываясь, – но они очень милые люди, и мне нравится, как они живут. Я же не прошу тебя к ним присоединиться; знаю, ты не захочешь, а одного меня, без своей женщины, все равно не примут. Они стараются поддерживать баланс полов, хотя и не практикуют брака, но меня они уже считают все равно что своим.

– Очень рада за тебя, – с необычной мягкостью проговорила она, – и ничуть не ревную. Просто мне хотелось бы встретиться с Фионой – и сама не могу объяснить, зачем. Ты не мог бы взять меня на какое-нибудь их собрание?

– Ничего не надо объяснять, – сказал он. – Как раз сегодня вечером у них концерт – ничего официального, но тем не менее… в общем, приглашаются все желающие. Если у тебя будет настроение спеть, можно даже выступить; я так иногда и делаю. Наверняка ведь ты знаешь какие-нибудь старые испанские песни, правда? Уже начинает, кстати, разворачиваться своего рода самодеятельный проект сохранить всю музыку, какую сможем вспомнить.

– С удовольствием, но как-нибудь в другой раз; последнее время меня мучает одышка, – сказала Камилла. – Может, после того, как родится ребенок. – Она крепко сжала ладонь Мак-Арана, и тот почувствовал укол самой настоящей, дикой ревности. «Она знает, что Фиона носит ребенка капитана, и хочет встретиться с ней, Вот почему она не ревнует, вот почему ей совершенно все равно… А я ревную. Но разве хотел бы я, чтоб она мне лгала? Она любит меня, она родит мне ребенка – чего мне не хватает?»

Музыка донеслась до них гораздо раньше, чем они подошли к недавно возведенному в Нью-Скае концертному залу, и Камилла, вздрогнув, испуганно посмотрела на Мак-Арана.

– Господи Боже, это что еще за кошмар?

– Дорогая, я совсем забыл, что ты не из Шотландии; разве тебе не нравятся волынки? – рассмеялся Мак-Аран. – Это упражняются Морэй, Доменик и еще несколько умельцев, но явка, как я уже говорил, добровольная; можно подождать, пока они закончат.

– Хуже дикого банши, – твердо заявила Камилла. – Надеюсь, у них не вся музыка такая?

– Нет, еще есть арфы, гитары, лютни и все, что душе угодно; они то и дело выкапывают какие-то новые инструменты. – Волынки умолкли; Мак-Аран крепко сжал ладонь Камиллы, и они вошли в концертный зал. – Здесь стараются следовать традициям. Волынки и все такое прочее. Даже кильты и мечи.

В зале, ярко освещенном свечами и факелами, Камилла неожиданно ощутила острый укол зависти; девушки с яркими клетчатыми пледами, мужчины в кильтах и при мечах, с такими же пледами определенных клановых расцветок, удерживаемыми на плечах специальными застежками… И большинство присутствующих – огненно-рыжие. «Впечатляющая сила традиций. Они передают их из поколения в поколение, а наши традиции… отмирают. Ладно, хватит, какие, к черту, традиции? Ежегодный парад Космической Академии, что ли? Их традиции, по крайней мере, вписываются в этот странный мир».

На сцене двое мужчин, Морэй и высокий рыжеволосый Аластэр, исполняли танец с мечами, проворно прыгая через блестящие клинки под звуки волынки. На мгновение перед внутренним взором Камиллы мелькнуло странное видение, где блестящей стали придавался отнюдь не ритуальный смысл, а совершенно серьезный, смертельно серьезный – но видение тут же пропало, и Камилла принялась вслед за всеми громко аплодировать танцорам.

Потом плясалось еще много танцев и пелось много песен – по большей части, неизвестных Камилле – со странной, меланхоличной, убаюкивающей, словно плеск моря, мелодикой. И пелось в большинстве случаев тоже про море. Даже при свете факелов в зале было темно, и Камилла нигде не видела медноволосой девушки, в поисках которой явилась в Нью-Скай, а через какое-то время и думать об этом забыла, отдавшись атмосфере печальных песен об исчезнувшем мире морей и островов.

 
Мхари, любовь моя, очи твои,
бездонные, синие, как океан,
навеки сковали заклятьем меня,
и канул берег родной в туман.
 

Мак-Аран покрепче обнял ее, и она склонила голову ему на плечо.

– Как странно… – прошептала она. – На планете, где нет морей, петь столько песен про море…

– Ничего, – пробормотал Мак-Аран, – мы еще найдем тут моря, достойные того, чтоб о них петь… – и осекся, потому что песня стихла, и кто-то крикнул:

– Фиона! Фиона! С тебя песня!

Крик был подхвачен, и через некоторое время на сцене, пробившись через толпу, появилась сухощавая рыжеволосая девушка в длинной зелено-голубой юбке, которая только подчеркивала, чуть ли не с вызовом, выступающий живот.

– Но не больше одной, – произнесла она мелодичным голоском, – сейчас у меня быстро начинается одышка. Что вы хотели бы услышать?

Из зала выкрикнули какое-то название на гаэльском; Фиона улыбнулась и мотнула головой, потом взяла у одной из девушек маленькую арфу и присела на деревянную скамью. Секунду-другую пальцы ее скользили вдоль струн, извлекая негромкие арпеджио; потом она запела:

 
Несет ветер с острова грустные песни,
рыдания чаек, стенанья ручьев.
А ночью мне чудятся дивные воды,
бегущие с гор по земле наших снов.
 

Голос ее лился негромко и нежно, и, пока она пела, перед глазами у Камиллы возникала картинка: невысокие зеленые холмы, картины детства, виды земли, которые мало кто из них мог помнить, которые сохранялись только в песнях наподобие этой; память о времени, когда холмы Земли были действительно зелеными, солнце – золотисто-желтым, а небо – бездонным и синим, как океан…

 
Подуй же на запад, молю морской ветер,
и мне принеси шепот ивы во мгле.
Во сне, наяву – все мне чудятся воды,
бегущие с гор по родимой земле.
 

Камилла полузадушенно всхлипнула. Потерянная земля, забытые… впервые она сознательно попыталась распахнуть двери восприятия, воспользоваться даром, обретенным во время первого Ветра. Безудержной волной нахлынула страстная любовь к поющей девушке, и Камилла сосредоточенно, самозабвенно уставилась на Фиону – как глазами, так и внутренним зрением; и пришло видение, и Камилла расслабилась.

«Она не умрет. Ее ребенок будет жить. Я бы этого не вынесла, если б он исчез, словно никогда и не было.

Что со мной такое? Он всего на несколько лет старше Морэя, он вполне может еще пережить большинство из нас…»

Но мучительное предчувствие не отпускало, пока, к величайшему облегчению Камиллы, не прозвучали последние строки песни:

 
В далекой земле поем песни изгнанья!
над арфой и флейтой не властны года.
 

Но музыки дивной дивнее стократно журчанье ручья, что умолк навсегда.

Оказалось, по щекам у Камиллы бегут слезы; и не у нее одной. Повсюду вокруг, в полутемном концертном зале оплакивали навеки утерянную родину; не в силах вынести этого, Камилла вскочила с места и слепо устремилась к Двери. Видя, что она беременная, ей вежлива освобождали дорогу; а по образовавшемуся в толпе проходу следом за ней устремился Мак-Аран. Но она не замечала его, и только когда они оказались на улице, бросилась ему на грудь; ее сотрясли рыдания. Услышав наконец его встревоженный голос, Камилла только помотала головой: ни на один вопрос она была не в силах ответить.

Рэйф попытался утешить ее; но почему-то его тоже охватило безотчетное беспокойство, и он беспомощно замер, пока вдруг его не осенило.

Ночь была ясной, и в темнеющем над головой фиолетовом небе не было видно ни облачка – только две огромных луны, ярко-зеленая и переливчато-синяя, низко висели над горизонтом. И поднимался ветер.

Концерт в Нью-Скае тем временем незаметно перерос в поголовные экстатические пляски; атмосфера всеобщей любви и вечного, незабываемого братства окутала зал. Уже поздно вечером, в какой-то момент, когда факелы не столько светили, сколько дымно чадили, изредка выплевывая языки пламени, ни с того, ни с сего двое мужчин метнулись навстречу друг другу во вспышке беспричинного необузданного гнева, и сталь зазвенела о сталь, вылетев на свободу из красочных клетчатых лабиринтов. Морэй, Аластэр и Мак-Леод сработанно, как пальцы одной руки, налетели на драчунов и разметали их, выбив мечи в противоположные углы сцены, и швырнули их ничком на пол, и удерживали их так – сев на них верхом, совершенно буквально – пока животная ярость не утихла. Потом, заботливо подняв тех с пола, им лили в глотки виски («Даже на задворках Вселенной, – мелькнула мысль у Морэя, – шотландцы умудряются в первую очередь изготовить виски») до тех пор, пока драчуны, пьяно обнявшись, не поклялись друг другу в вечной дружбе; и пир всеобщей любви продолжался до рассвета, покуда в ясном безоблачном небе не поднялось красное солнце.

Джуди проснулась с каким-то странным ощущением – словно холодный ветер продувает ее насквозь, до костей. В первую очередь автоматически она проверила, как там дочка. Да. С дочкой все в порядке, но она тоже чувствует приближающийся ветер безумия.

В комнате было темно, и Джуди прислушалась к доносящимся издалека звукам пения. Это еще только начало, но теперь… поймут ли они теперь, что это такое, встретят ли без страха? Сама же Джуди чувствовала себя совершенно спокойно; казалось, в самый центр ее бытия заронено зернышко абсолютной тишины и начинает прорастать. Теперь она понимала – и ничуть тому не удивлялась – откуда возникает безумие; а также понимала, что, по крайней мере, к ней безумие больше не вернется. Когда повеет ветер, всегда будет возникать странное ощущение невероятной открытости; и под воздействием прилетающего на крыльях ветра мощного галлюциногена будут активизироваться ранее невостребованные способности. Но теперь она поняла, как их использовать, и не будет больше сходить с ума – только совсем чуть-чуть, так, чтобы на душе стало легко-легко, а утомленный мозг расслабился и отдохнул. И она отдалась на волю потоку, воскрешая в памяти эти незабываемые прикосновения, полусон-полуявь. Ей казалось, ее крутит какой-то вихрь и куда-то несет воздушный поток, беспечно жонглируя мыслями, и на мгновение мысли ее выстроились в стройную цепочку и сцепились с мыслями прекрасного пришельца (до сих пор она не знала, как того зовут, и не надо было ей этого знать, и без того они знали друг друга, как мать знает в лицо своего ребенка, или как близнец узнает близнеца; они всегда будут вместе, даже если больше им не суждено увидеться) – на мимолетное, экстатическое мгновение. Пусть мимолетное, но ей было достаточно.

Она извлекла из-за пазухи на цепочке кристаллик, его подарок. Ей казалось, в темноте кристаллик светится, тепло и переливчато мерцает – как мерцал в его руках, когда он отдавал камешек ей, там, в лесу, – отражением серебристо-голубого блеска его глаз. «Попробуй научиться им пользоваться». Глазами и недавно обретенным внутренним зрением она принялась буравить кристалл, пытаясь понять, что имелось в виду.

В комнате было темно; луны уже миновали оконный проем и скрылись за рамой, а звезды едва мерцали. Не выпуская камешка из ладони, она потянулась за смоляной свечкой – о сне уже и речи не было – в темноте промахнулась и сшибла на пол самодельные спички. Раздраженно ругнувшись – теперь придется вылезать из кровати – она свирепо уставилась на свечку; совершенно случайно на линии ее взгляда оказался лежащий в ладони кристаллик.

«Дайте, черт возьми, свет!»

И смоляной цилиндрик в резном подсвечнике неожиданно вспыхнул язычком ослепительного пламени. У Джуди перехватило дыхание; чувствуя, как бешено колотится сердце, она задула свечу, сконцентрировала мысли на кристалле, поднеся тот к самому фитильку, и снова вспыхнул огонь.

«Значит, вот в чем дело…

Это может быть опасно. Спрячу-ка я его до лучших времен».

В этот миг она понимала, что сделала открытие, которое когда-нибудь, возможно, позволит преодолеть разрыв между импортированным знанием с Земли и древней мудростью этого незнакомого мира – но также она понимала, что долго еще никому о своем открытии не расскажет; может, и никогда. «Придет время, и придет лично выстраданная, незаемная мудрость – наверно, тогда можно будет доверить им это знание. Если ж я проговорюсь сейчас… половина мне не поверит, а другая половина тут же примется измышлять, как бы это приспособить в хозяйстве. Нет, еще рано».

С того момента, как кораблю нанесли смертельный удар, и капитан Лейстер вынужден был признать, что никуда им с этой планеты не деться («Никогда? Несколько поколений? Какая разница – для меня это все равно, что никогда»), у него оставалась одна-единственная цель, одна-единственная надежда, единственный лучик света во тьме отчаяния и единственное, что придавало жизни смысл.

Морэй мог сколько угодно организовывать милое его сердцу неоруралистское сообщество, привязываться мириадами связей к почве этого мира и ковыряться в грязи ради пропитания, как свиньи в поисках желудей. Это его дело; может, на какое-то время это действительно необходимо – организовать стабильное общество, дабы обеспечить выживание. Но только оно не стоит ровным счетом ничего, если это выживание ради выживания; а теперь капитан Лейстер понимал, что должна быть еще какая-то цель. Например, открыть их далеким потомкам дорогу к звездам. В его распоряжении был компьютер и профессиональный квалифицированный экипаж – и опыт целой жизни. За последние три месяца он систематично, прибор за прибором, снял с корабля все оборудование и с помощью Камиллы и трех корабельных техников загрузил в компьютер все, что знал. Он перенес в банки данных все до единой книги из корабельной библиотеки, от астрономии до зоологии, от медицины до радиоэлектроники; он приводил в терминал по очереди всех оставшихся в живых членов экипажа и скармливал компьютеру все знания, которыми те располагали. Ни единой крупице информации нельзя было дать пропасть, начиная с того, как собрать или отремонтировать синтезатор пищи, и кончая тем, как изготовить или починить застежку-молнию.

«Вот, – думал он, не скрывая торжества, – теперь в моем компьютере наследие всей нашей технологической цивилизации – в целости и сохранности, потомкам достаточно будет руку протянуть. Мне этого уже не увидеть, да и Морэю, наверно, тоже; не исключено, что и нашим детям будет еще не до того. Но когда-нибудь мы перерастем стадию, каждодневной борьбы за существование – вот тогда-то оно и пригодится, это знание; это наследие. Разумеется, оно пригодится и сейчас; если в госпитале вдруг потребуется узнать, как лечится опухоль мозга, или на кухне – как глазуровать глиняный горшок; и когда Морэй столкнется с проблемами в организации своего общества, – а это неизбежно произойдет – ответы будут здесь. В его распоряжении будет вся мировая история, так что мы сможем миновать все тупиковые пути и напрямик выйти на дорогу, ведущую к развитой технологии и когда-нибудь к звездам – чтобы возвратиться в лоно космической цивилизации; не копошиться на одном жалком шарике, а простираться, как ветви гигантского дерева – от звезды к звезде, от вселенной к вселенной.