Текст книги "И девять ждут тебя карет"
Автор книги: Мэри Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Рауль хотел что-то сказать, но я быстро ответила:
– Я остановилась на самой середине моста. Уже хотела повернуть назад, но остановилась на минуту, чтобы послушать, как журчит вода. Это было очень глупо, потому что поднялся густой туман и мсье Рауль попал в самую гущу. Я забыла, что он должен приехать.
– Забыла?
Я посмотрела на него с немым удивлением и потом вспомнила, что разговор в салоне шел на французском языке. Но я решительно сказала, надеясь, что меня не выдаст краска на щеках:
– Миссис Седдон сегодня вечером сказала мне, что Рауль сюда приедет.
– А, да. – Трудно было прочесть выражение его темных глаз под густыми черными бровями. Он посмотрел на Рауля: – А потом?
– Поэтому мистер Рауль, конечно, не заметил меня – никак не мог заметить, пока не подъехал совсем близко, так что чуть было не наехал, – быстро продолжала я. – Сама виновата; мне очень повезло, что я отделалась только ушибами и порванным платьем. Если машина действительно задела меня, то только самый край платья, честное слово! А ушиблась, когда поскользнулась в грязи и упала.
Леон де Вальми все еще хмурился.
– Это очень опасное место... как известно всем нам... – Тон снова стал очень резким. – Рауль, если едешь по этой дороге в такую ночь...
– Я уже сказал мисс Мартин, что мне ужасно жаль... – мягко ответил Рауль.
Я вспыхнула. Имея полное право допрашивать меня, зачем он выставлял передо мной дураком собственного сына? К тому же сегодня я видела слишком много его выходок и горячо сказала:
– Я объяснила мсье Раулю, что виновата во всем только сама. Пожалуйста, оставим эту тему. Несправедливо его в чем-либо упрекать. Если бы ваш сын не был таким блестящим водителем, я была бы мертва!
Я замолчала, снова заметив легкое насмешливое удивление в глазах Рауля, а в лице его отца что-то весьма напоминающее с трудом сдерживаемый гнев. Леон де Вальми сказал спокойно, тоном педантичного отца, упрекающего сына за небрежность:
– Блестящему водителю не стоило бы так полагаться на свое искусство, проезжая столь опасный поворот.
– Этот поворот был замощен прошлым летом... кстати, на доход, полученный с Бельвиня, помнишь? – очень любезно ответил Рауль, улыбнувшись отцу.– И ты уверен, что можешь судить о том, как я вожу машину? Забываешь, что и дороги, и автомобили значительно изменились с тех пор, как ты был способен водить.
Наступило напряженное молчание, и я увидела, как углубились морщины вокруг губ Леона де Вальми, а его бледные руки судорожно ухватились за поручни кресла. Он ничего не сказал. Рауль лениво улыбался, глядя на него сверху вниз. Да, это не Филипп! Неудивительно, что ему было смешно, когда я, как дикая кошка, бросилась защищать его. Чувствуя что-то вроде злорадного удовлетворения, я подумала: «Это вам за Филиппа, мсье Князь Тьмы!»
Повернувшись ко мне, Рауль самым естественным тоном спросил:
– Вы уверены, что не стоит просить послать что-нибудь крепкое в вашу комнату, мисс Мартин?
– Абсолютно уверена. – Я нерешительно посмотрела на сына, потом на его отца. – Спокойной ночи, мсье де Вальми. Спокойной ночи, мсье Рауль.
И поднялась к себе, оставив их вдвоем.
КАРЕТА ПЯТАЯ
ГЛАВА 8
На следующий день туман полностью рассеялся и деревья, покрытые нежной весенней зеленью, легонько качали ветвями. С тех пор как теплые мартовские ветры превратили почки в маленькие клейкие листики, нашим любимым местом прогулки стала тропинка, ведущая через лес к северу, вниз в долину, и на этот раз мы с Филиппом снова отправились той же дорогой. Мы пошли по тропинке, перерезавшей зигзаг шоссе. Несмотря на крутизну, идти было не очень трудно, потому что поперек нее лежали упавшие стволы – прочная опора для ног, а лесенки, устроенные в самых крутых местах, были недавно починены, и их широкие ступени очищены от скользкого мха. Кое-где тропинка пересекала маленькие ручейки, иногда не больше шага шириной, и перебраться через них можно было по камню, лежащему в весело журчащей воде; но в некоторых местах течение прорезало в камнях глубокое русло с маленькими водопадами и через ручей были проложены прочные деревянные мостки – две сколоченные доски с перилами, сделанными из необструганных сосновых жердей.
На таких мостках любил стоять Филипп, глядя сверху на папоротник и водоросли, колышущиеся в воде, и считая рыбок, которые, как ему казалось, стараются выпрыгнуть из быстрого потока, поднимая тучи брызг. В то утро мы вместе, оба очень довольные, склонились над водой, стоя на одном из таких мостков, проложенных через самый большой ручей, над которым прямые лучи солнца, словно длинные пальцы, касались зеленых папоротников и зажигали радугу в водяных брызгах.
– Три, – сказал Филипп с видом победителя. – Вот, вы его видели? За камнем, там, где самые сильные волны.
Я вгляделась в водоворот, бушевавший под нами.
– Ничего не вижу. И не «его», Филипп.
– Он там был, честное слово, был. Я видел его...
– Да, я уверена, что действительно видел, но рыбка – «она», значит, нужно говорить «ее».
– По-французски форель тоже «она», – твердо сказал Филипп.
Он очень гордился, что говорит по-английски лучше, чем я по-французски.
– Конечно, – согласилась я. – И по-английски. Ой, посмотри, Филипп, еще одна. Я видела! Она действительно выскочила из воды!
– Четыре. – Филипп понимал, когда надо праздновать победу, а когда смолчать. – Четыре с половиной, потому что я не знаю, была это форель или просто тень.
Он крепко ухватился за перила и нагнулся над водой.
– Пошли, – сказала я. – Если увидим ее на обратном пути в том же месте, значит, это просто тень. Пошли вниз, в большой лес.
Он послушно повернулся, и мы пошли по широкой ровной дороге, которая вела вниз по склону туда, где деревья росли гуще.
– Ладно. Пойдем искать волков?
– Волков?
– Мадемуазель, у вас такой испуганный голос. Вы правда думаете, что здесь есть волки? – Филипп, трусивший передо мной, со смехом обернулся.
– Ну, я...
Он расхохотался и подпрыгнул, подняв кучу прошлогодних полусгнивших листьев.
– Думаете, думаете!
– Ну и что, – сказала я. – Раньше я никогда не жила в таких местах. Мне кажется, Вальми прямо кишит волками.
– У нас есть медведи, – сказал Филипп тоном человека, ожидающего поздравлений. Он серьезно посмотрел на меня. – Правда, есть. Я не вру. Такие большие, что трудно даже поверить. – Его руки в красных перчатках очертили в воздухе что-то по размерам напоминающее гризли-переростка. – Я не видел ни разу медведя, vous comprenez,[12]12
Понимаете (фр.).
[Закрыть]но Бернар однажды застрелил одного. Он мне так сказал.
– Надеюсь, сегодня мы не встретимся с медведем.
– Сейчас они спят, – успокоил меня мальчик. – Они не опасны, если только их не потревожить во время спячки в берлоге.
Словно желая подтвердить свои слова и испытать судьбу, мальчик вскочил на большую кучу сухих прошлогодних листьев, так что они взмыли в воздух яркими золотыми пятнами. К счастью, в берлоге не было медведя.
– Они спят очень крепко, – объяснил Филипп, явно решивший оправдать свою неудачу, – с орехами за щекой, как белки или рубундуки.
– Бурундуки.
– Бурундуки. Может быть, вы не хотите искать медведей?
– Мне бы не хотелось, если ты не имеешь ничего против, – сказала я извиняющимся тоном.
– Ну, тогда не будем, – великодушно согласился мальчик. – Но в лесу можно увидеть много других вещей, так я думаю. Папа мне о них рассказывал. Там есть дикие козы, и сурки, и лисицы, о, много всего! Как вы думаете, когда я буду иметь десять лет...
– Когда мне исполнится десять.
– Когда мне исполнится десять, мне позволят взять ружье, ходить на охоту и стрелять, как вы думаете, мадемуазель?
– В десять лет вряд ли, Филипп, но, конечно, позволят, когда ты станешь немного старше.
– В десять лет я буду старше.
– Конечно старше, но все же будешь еще недостаточно большой. Ты не дорастешь еще до такой степени. .. я хотела сказать, не будешь достаточно велик, чтобы носить ружье, подходящее для охоты на медведя.
– Тогда я буду охотиться на белок и бундуруков.
– Бурундуков.
– Рубундуков. Мне позволят взять маленькое ружье, чтобы стрелять в рубундуков, когда мне исполнится десять?
– Может быть, хотя я очень сомневаюсь. Во всяком случае, это то, что называют ложными амбициями.
– Platt-il?[13]13
Что? (фр.).
[Закрыть]– Мальчик подпрыгивал передо мной, со смехом глядя на меня через плечо; его лицо светилось бледным румянцем под красной вязаной шапочкой. Передразнивая меня, он сказал с капризной гримасой: – Пожалуйста, по-английски.
Я засмеялась:
– По-моему, просто стыдно стрелять в белок и бурундуков, этих очаровательных зверушек.
– Очаро-вательные? Ну нет. Они грызут молодые деревья, доставляют много хлопот, и из-за них большие убытки. Это говорят лесники. Их надо стрелять.
– Очень по-французски, – сухо сказала я.
– Я француз, – напевал Филипп, весело прыгая передо мной. – И это мой лес, – щебетал он. – Все деревья вокруг – мои. Когда я вырасту и у меня будет ружье, каждый день буду ходить на охоту и стрелять белок и бундуруков. Посмотрите – вот сидит белка. Сейчас мы ее подстрелим. Ба-бах!
Он наводил палец на воображаемых белок и «убивал» их, сопровождая все это необычайно шумной песней, слова и мелодию которой сочинил только что. Она звучала примерно так:
Бах, бах, бах,
Бах, бах, бах.
Попалась, попалась,
Бах, бах, ба-бах!
– Смотри себе под ноги, дурачок, – сказала я, – а то сам бабахнешься.
И тут почти одновременно произошли три вещи.
Филипп, который, подпрыгивая, бежал впереди, обернув ко мне смеющееся лицо, споткнулся о корень и упал. Раздался резкий звук, словно кого-то хлопнули ладонью по спине; щелчок – и что-то ударилось о дерево совсем рядом с головой мальчика. А через секунду, разорвав торжественную тишину леса, донесся звук выстрела.
Не знаю, сколько времени понадобилось мне для того, чтобы осознать, что произошло. Звук выстрела, который невозможно спутать ни с чем другим, и распластанное тело ребенка на дорожке... На секунду мне показалось, что у меня остановилось сердце; словно судорога боли, пронзил ужас. Потом Филипп пошевелился, и тогда только до меня дошло, что в него стреляли и промахнулись.
Сама того не сознавая, я изо всей силы крикнула, повернувшись в сторону леса, стеной вставшего над нами: «Не стреляй, идиот! Здесь люди!» Подбежав к Филиппу, я наклонилась над ним, чтобы убедиться...
Мальчик, конечно, был невредим, но, когда я подняла глаза и увидела дыру в стволе, чуть выше того места, где он лежал, стало понятно, что пуля прошла совсем рядом. Глупая песенка, из-за которой он оступился и упал, спасла ему жизнь.
Филипп поднял лицо, сразу потерявшее румянец и веселое выражение. Худенькая щечка была в грязи, глаза испуганно блестели.
– Это было ружье. Что-то ударилось о дерево. Пуля.
Он говорил, естественно, по-французски. Теперь не время было поправлять его или притворяться, что я не знаю французский. Все равно он слышал, как я кричала по-французски, обращаясь к тому, кто выстрелил в нас.
– Какой-то дурак охотится на лисиц, – сказала я по-французски и обняла его, а сама подумала: «Разве на лисиц так охотятся?» – Все в порядке, Филипп, все хорошо. Это глупая ошибка, вот и все. Он услышал, как я крикнула, и сам испугался сильнее нас с тобой. – Улыбнувшись мальчику, я поднялась на ноги и помогла ему встать. – По-моему, он принял тебя за волка.
Филипп весь дрожал, но он был больше рассержен, чем испуган.
– Он не имеет права так стрелять. Волки не поют, и, во всяком случае, никто не стреляет по звуку. Чтобы выстрелить, надо подождать, пока не увидишь, куда стреляешь. Он дурак, слабоумный. У него надо отобрать ружье. Я его уволю.
Надо было дать ему излить ярость. Он говорил дрожащим, срывающимся голосом, в котором странно и трогательно смешивались интонации испуганного ребенка и разгневанного графа де Вальми. Вглядываясь в лес, раскинувшийся на склонах, я ждала появления испуганного лесника. Прошло несколько секунд – я поняла, что в лесу, по всей вероятности, никого нет. Тропинка, по которой мы шли, вилась среди деревьев, довольно далеко отстоящих друг от друга. Над нами склон на несколько сот ярдов зарос грубой травой – это было открытое пространство, где царил яркий солнечный свет, стояло несколько молодых березок, куманика и жимолость оплетали корни упавших деревьев. На гребне холма виднелся хаос камней и темная стена ухоженного леса. Все было неподвижно. Тот, кто бродит здесь с ружьем, не имел ни малейшего намерения признаться в только что допущенной им безумной неосторожности.
Дрожащим от волнения голосом я сказала:
– Ты прав. Кто бы это ни был, ему нельзя позволить находиться рядом. Подожди здесь. Раз он сам не выходит, я пойду посмотрю...
– Нет!
Он произнес это почти шепотом, крепко ухватившись за мою руку.
– Ну, Филипп, подожди, с тобой ничего не случится. Сейчас этот человек уже за много миль отсюда и с каждой минутой убегает все дальше. Пусти меня, будь хорошим мальчиком.
– Нет!
Я посмотрела вверх, где среди деревьев никого не было видно, потом вниз, на маленькое худое личико под красной вязаной шапочкой.
– Ладно, – сказала я. – Пошли домой.
Мы быстро возвращались той же дорогой. Я все еще держала за руку Филиппа, крепко уцепившегося за меня.
– Не волнуйся, Филипп, мы скоро все выясним, твой дядя прогонит его, – сказала я. От злости и пережитого волнения дрожали губы. – Это был или неосторожный дурак, который так испугался, что не посмел выйти к нам и признаться, или сумасшедший. Наверное, он считает, что просто пошутил, но твой дядя все выяснит. Увидишь, его уволят.
Мальчик ничего не ответил. Он трусил возле меня, мрачный и молчаливый. Он больше не прыгал и не пел. Я старалась, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно, хотя вся кипела от ярости:
– Как бы то ни было, первым делом мы пойдем прямо к мсье де Вальми.
Его ручонка, зажатая у меня в ладони, дрогнула.
– Нет.
– Но, Филипп, милый... – Я замолчала и посмотрела вниз, на запрокинутую красную шапочку. – Ладно, тебе не надо идти, но я должна. Берта подаст тебе чай и посидит с тобой, пока я не вернусь. Я попрошу твою тетю подняться, чтобы не заставлять тебя спускаться к ней в салон, а потом мы поиграем в фишки до самого вечера. Ну как, идет?
Красная шапочка кивнула в ответ. Некоторое время мы шли молча. Когда подошли к мосту, где Филипп считал форелей, он даже не взглянул на воду, струившуюся далеко внизу.
Ярость вновь вспыхнула во мне:
– Мы добьемся, чтобы этого преступника выгнали, Филипп. Не думай больше о случившемся.
Он снова кивнул, а потом искоса посмотрел на меня со странным выражением.
– Что случилось?
– Вы ведь говорите со мной по-французски, – сказал он. – Я только что заметил.
– Да, – улыбнулась я ему. – Вряд ли можно было ожидать, чтобы ты помнил английский, когда в тебя стреляли, как в бундурука.
На его губах промелькнула слабая улыбка.
– Вы ошиблись. Надо говорить «бурундука»,– сказал мальчик и неожиданно заплакал.
Мадам де Вальми была одна в розарии. Ранние фиалки уже начали распускаться по бокам дорожки, по которой она прогуливалась. На краю террасы расцвели желтые нарциссы. Несколько цветков она держала в руках.
Мадам стояла лицом к нам и увидела нас, как только мы вышли из леса. Она нагнулась, чтобы срезать еще один нарцисс, но замерла, потом медленно выпрямилась – и цветы выскользнули из разжавшихся пальцев. Даже издали – мы были от нее на расстоянии нескольких сотен ярдов – она заметила грязь на пальто Филиппа и его угнетенный вид, сразу бросавшийся в глаза.
Она направилась к нам.
– Филипп! Ради бога, что случилось? Твое пальто! Ты упал? Мисс Мартин. – Ее голос звучал беспокойно и резко. – Мисс Мартин, что, еще один несчастный случай?
Немного запыхавшись от быстрого подъема и от злости, я коротко и почти вызывающе сказала:
– Кто-то стрелял в Филиппа в лесу.
Элоиза стояла, склонившись над мальчиком. Услышав эти безжалостные слова, она вздрогнула, словно ее ударили.
– Да. И не задели только потому, что он споткнулся и упал. Пуля попала в дерево.
Она медленно выпрямилась, не отрывая глаз от моего лица:
– Но... это ведь абсурд! Кто мог... вы видели, кто это был?
– Нет. Он должен был понять, что случилось, потому что я ему крикнула, чтобы не стрелял. Но он не вышел к нам.
– А Филипп? – Она перевела испуганные глаза на мальчика. – Comment cа va, р'tit? On ne t'a fait mal?[14]14
Как дела, малыш? Тебе больно? (фр.).
[Закрыть]
Ответом было лишь легкое движение красной вязаной шапочки и дрожь тонких пальцев. Я крепче сжала его руку.
– Он упал, – сказала я, – но с ним ничего не случилось. Филипп вел себя очень храбро.
Я не хотела говорить об этом в присутствии ребенка, но если бы он не споткнулся, то наверняка был бы уже мертв. Однако мадам де Вальми все поняла. Она так побледнела, что казалось, вот-вот лишится чувств. В ее светлых глазах, устремленных на Филиппа, стоял ужас. «Значит, ей все-таки не безразлично», – подумала я, удивленная и немного растроганная.
– Это... ужасно, – еле слышно произнесла она. – Такая неосторожность... преступная неосторожность... Вы... ничего не видели?
– Ничего, – коротко ответила я. – Но вряд ли так уж трудно узнать, кто это был. Я пошла бы за ним и отыскала, если бы могла оставить Филиппа. Но думаю, мсье де Вальми выяснит, кто был сегодня в лесу. А где мсье де Вальми, вы не знаете, мадам?
– Думаю, в библиотеке. – Одну руку она прижала к сердцу, из другой все еще сыпались нарциссы. Мадам действительно была глубоко потрясена. – Это ужасно... Филипп мог... мог быть...
– Мне кажется, – сказала я, – лучше сейчас не задерживать его здесь. Вы разрешите нам сегодня не спускаться в ваш салон, мадам? Филиппу лучше будет провести этот вечер спокойно и пораньше лечь в постель.
– Конечно, конечно. И вы тоже, мисс Мартин... Вам пришлось пережить...
– Да, к тому же я страшно разозлилась. Иногда это помогает. Я пойду к мсье де Вальми, как только отведу Филиппа в его комнату.
Она машинально кивала головой, словно не понимая.
– Да. Да, конечно! Мсье де Вальми будет ужасно... обеспокоен, ужасно обеспокоен.
– Надеюсь, – мрачно сказала я. – Это слишком мягко сказано. Пошли, Филипп, найдем Берту. Мадам...
Когда мы уходили, я оглянулась и увидела, что она быстро пошла за угол террасы. Несомненно, чтобы самой рассказать Леону де Вальми. «Ну что же, чем раньше, тем лучше», – подумала я и быстро провела Филиппа наверх, в надежную гавань комнаты для занятий.
Берта была в кладовой и что-то чистила. После краткого объяснения, которое оказало на нее такое же действие, как и на Элоизу, я хотела поручить ей Филиппа, но мальчик уцепился за меня с таким видом, что я решила, что он заплачет, если я уйду, и осталась с ним. Мадам де Вальми, конечно, уже известила своего супруга, который должен бы привести в действие необходимый механизм, дабы обнаружить злоумышленника. Меня в первую очередь беспокоил Филипп.
Я оставалась с ним и рассказывала ему разные истории, чтобы хоть немного развеселить и отвлечь от случившегося до тех пор, пока он, чистенький и свежий после горячей ванны, расположился в надежном убежище, на ковре перед камином в детской, которая по моему настоянию называлась теперь комнатой для занятий. Мальчик не возражал, когда пришла Берта со своей штопкой, чтобы посидеть с ним, пока я схожу к мсье де Вальми.
Леон де Вальми был один в библиотеке. Раньше мне никогда не приходилось здесь бывать. Она представляла собой помещение с высоким потолком и двумя большими окнами, но в ней было немного душно и темно от книжных шкафов, закрывавших стены от пола до самого верха. Над камином, на темной панели, выделялся ярким пятном портрет мужчины – сначала я приняла его за Рауля де Вальми, – великолепно выглядевшего в костюме для верховой езды. В одной руке он сжимал хлыст, другой держал за повод серую арабскую лошадь с большими ласковыми глазами.
«Странно, почему портрет Рауля висит в кабинете его отца?» В камине горели толстые поленья, рядом стояло единственное кресло. Книг было несколько десятков тысяч, не меньше. В комнате почти не было мебели – только большой письменный стол у окна. Причина этому стала мне понятна, когда я увидела, как кресло Леона де Вальми заскользило от стола, где он изучал какие-то бумаги, и, плавно повернувшись, остановилось рядом с креслом у камина.
– Подите сюда и сядьте, мисс Мартин!
Я повиновалась. Первый порыв гнева давно прошел, но нервное возбуждение еще не спало, в горле пересохло, и я не знала, с чего начать.
Нет, сегодня в нем не было ничего, что могло внушить подобную робость. Мсье Леон повернулся ко мне; вид у него был приветливый, голос звучал дружелюбно. И тут меня потрясла внезапная догадка: я осознала, что портрет над камином изображал не Рауля, а его отца, самого Леона де Вальми.
Он, должно быть, перехватил мой невольный взгляд, потому что тоже посмотрел на портрет. Минуту он сидел молча, хмуро глядя на картину, потом перевел глаза на меня и улыбнулся:
– Без сомнения, члены рода де Вальми рождаются под несчастливой звездой.
Его улыбка и голос, проникнутые каким-то жалобным сарказмом, напомнили нашу первую встречу. И снова неприятно поразила несколько напыщенная театральность его слов и постоянные назойливые намеки на увечье, которое он в остальных случаях явно пытался игнорировать. Неужели этот человек все в жизни рассматривает только с точки зрения собственного несчастья? Ничего не ответив, я отвела взгляд.
– Слышал, что сегодня вы чудом избежали еще одной трагедии, – произнес он.
Я посмотрела на портрет (еще одна трагедия) и спокойно спросила:
– Мадам де Вальми заходила к вам?
– Она пришла ко мне тотчас же. Она была потрясена и расстроена. Едва не заболела. Боюсь, у нее не очень крепкое сердце. – Он замолчал. Темные глаза внимательно изучали меня. Его лицо выражало теперь лишь беспокойство и сочувствие. – И вы тоже, мисс Мартин... Думаю, вам просто необходимо что-нибудь выпить. Шерри? Ну вот, а теперь послушаем, что вы нам расскажете.
Он потянулся к подставке с графинчиками, стоявшей у его локтя.
– Спасибо. – Я с благодарностью взяла бокал. Я больше не нервничала, но чувствовала себя смертельно усталой и опустошенной. Коротко рассказав ему о происшествии, я спросила: – Вам известно, кто сегодня был в лесу с ружьем?
Он поднял бокал с шерри:
– Откровенно говоря, нет. Арман Лесток сказал мне... но нет, это не то. Сегодня днем он ходил в Субиру на лесопилку. Во всяком случае, Арман никогда не допускает неосторожного обращения с оружием.
– Но ведь вы сможете выяснить, правда? Нельзя допускать...
– Сделаю все, что в моих силах. – Быстрый взгляд на меня. – Активность я проявляю главным образом в разговорах по телефону. А когда выясню, кто это был, немедленно уволю его.
Он вертел в своих длинных тонких пальцах бокал, любуясь его блеском, следя за тем, как вспыхивает янтарный ликер, отражая огонь, полыхающий в камине. За его спиной мягко блестели коричневые с золотом переплеты книг в шкафах. За окном быстро опускались сумерки; стекла казались тусклыми, серыми прямоугольниками. Скоро должен был прийти Седдон, чтобы опустить гардины и зажечь лампы. Сейчас, озаренная светом горящих поленьев, комната выглядела богато обставленной, красивой и даже уютной, особенно окаймленный книжными полками угол, где находился камин.
– Кто-нибудь уже отправился на поиски? – спросила я.
Он посмотрел на меня.
– Конечно. Но, возможно, увидев, что он наделал – или чуть не наделал, – виновник происшествия немедленно скрылся. Вряд ли ему хотелось, чтобы его застали в лесу с ружьем. – На губах Леона де Вальми мелькнула улыбка. – Вы ведь понимаете, конечно, что тот, кто это сделал, приложит все силы, чтобы скрыть свои следы? В наших местах не так-то легко достать хорошую работу.
– Если он и хотел выйти к нам, то уж, наверное, сбежал, когда услышал мой крик. Я хорошо понимаю, почему он испуган. Может даже встать вопрос о полицейском расследовании.
Темные брови поднялись:
– Полиция? Если бы действительно произошел несчастный случай – тогда понятно. Но сейчас...
– Не думаю, что это была случайность.
– Ради бога, на что вы намекаете, мисс Мартин? – Казалось, он сильно удивился. И когда я не ответила ему сразу, сказал: – Что же тогда, мисс Мартин? Что это было? Заранее обдуманное убийство?
В его голосе гнев мешался с недоверием и откровенной насмешкой. Издевка, но сквозь нее прорвалась с трудом сдерживаемая ярость, которая буквально ударила по мне, словно порыв горячего ветра. Слова прозвучали как пули, просвистевшие в разделявшем нас пространстве. Пораженная таким тоном, я молча смотрела на него.
Я отшатнулась, но Леон де Вальми произнес своим обычным холодным бархатным голосом:
– Мне кажется, вы поддались панике. Легкая истерика, не правда ли? Кому вдруг понадобилось убивать ребенка? У Филиппа нет врагов.
«Врагов нет, – подумала я, – но и друзей тоже. Кроме меня». Выпрямившись, я смело встретила тяжелый взгляд Леона:
– Вы слишком поспешно сделали вывод из моих слов, мсье де Вальми. Совсем не имела в виду такой глупости. И я вовсе не истеричка.
Линии его рта немного смягчились:
– Приношу свои извинения. Но ваши слова вызвали у меня шок. Продолжайте, объясните, что вы имели в виду.
Я отпила шерри, глядя ему в глаза:
– Просто не могу себе представить, что происшедшее может быть всего лишь случайностью. Мы шли по открытому месту, и он мог нас прекрасно слышать. Думаю, это какая-то глупая шутка, нас только хотели напугать. Вероятно, шутник подошел к нам ближе, чем планировал, и, когда увидел, что случилось, так испугался, что сразу же удрал.
– Понятно. Он немного помолчал. – Лучше расскажите мне все подробности. Где точно вы находились?
– Мы шли вниз по тропинке, которая пересекает шоссе, к мосту Вальми и были почти на полпути, там, где высокий обрыв и поворот направо в долину.
– Я знаю это место. Там небольшой водопад и ручей, в котором водится форель.
Мое лицо, наверное, выразило невольное удивление, потому что он спокойно сказал:
– Я всю свою жизнь прожил в Вальми, мисс Мартин.
От меня потребовалось почти физическое усилие, чтобы не смотреть на портрет над камином.
– Конечно, – быстро сказала я. – Значит, вы знаете, что тропинка идет вдоль склона горы, вниз в долину. Если пройти примерно полмили, то она становится шире и ровнее, слева склон, который спускается к реке, он густо зарос деревьями, но справа, над тропинкой, деревья стоят далеко друг от друга.
– Знаю. Травянистая поляна, немного березок, а сверху нагромождение камней. Над ними лесные посадки.
Я кивнула:
– Сосны там высотой не меньше двадцати футов и с очень толстыми стволами. Мы шли по тропинке, Филипп пел и бежал передо мной и почти не смотрел себе под ноги.
– Кажется, это пошло ему на пользу, – сухо заметил Леон де Вальми.
– Да. Ну вот, он споткнулся и упал; в тот же момент в дерево, за корень которого он зацепился, попала пуля и я услышала звук выстрела, который раздался откуда-то справа и сверху.
– С гребня холма?
– Мне кажется, да. Там самое лучшее укрытие, а когда это произошло, между нами и кучей камней, за которой он, наверное, скрывался, были кусты и старые пни.
– Вы ничего не видели?
– Ничего. Я крикнула ему, а потом, конечно, побежала к Филиппу. По-моему, тот, кто выстрелил, должен был тут же прибежать, чтобы посмотреть, не ранен ли кто-нибудь из нас. Но он не спустился. Я бы пошла за ним, но прежде всего должна была отвести Филиппа домой.
Он с любопытством оглядел меня:
– Вы бы подвергли себя такой опасности?
– Конечно. Почему бы нет?
– Вы храбрая девушка, не так ли? – медленно произнес он.
– Неужели такая уж храбрая? Мы с вами знаем, что он сделал это не нарочно. Почему я должна бояться какого-нибудь дурака?
Небольшая пауза, потом лицо Леона осветилось его необычной, чарующей улыбкой:
– Молодой девушке есть чего бояться, когда она встречается в лесу с дураком, у которого в руке ружье. Не сердитесь на меня, мадемуазель. Я только хотел сделать вам комплимент.
– Простите. – Я с трудом глотнула и, немного подумав, запоздало сказала: – Благодарю вас.
Он снова улыбнулся:
– Скажите мне, что вы знаете о ружьях.
– Вообще-то ничего.
– Так я и думал. Когда вы говорите о «случайности», мне кажется, вы представляете себе совершенно невероятную случайность. Вы думаете, что этот дурак с ружьем выстрелил более или менее наудачу сквозь деревья по еле различимой цели или даже по звуку?
– Да. И не понимаю, как он мог не знать...
– Именно. Там открытое место, и вы говорите, что Филипп кричал или, как вы выразились, пел.
– Да. Поэтому я подумала, что все это задумано как шутка.
– Какой-нибудь глупый подросток в поисках сильных ощущений? Вряд ли. Нет, объяснение гораздо проще. «Несчастный случай» с ружьем может означать только одно: человек держит ружье не так, как полагается, задевает ногой о корень дерева или о камень – Филипп ведь тоже споткнулся, – и ружье стреляет само собой... Я полагаю, что этот человек видел, как Филипп упал, подумал, что попал в него... и в панике удрал.
– Да, конечно. Так оно и было, не сомневаюсь.
– Хорошо. Можете быть уверены, мы все тщательно выясним. Виновный, возможно, сам признается, когда узнает, что ничего плохого не произошло, но лично я думаю, что он никогда не признается. – Длинные тонкие пальцы вертели бокал. Он добродушно произнес (ведь не мог же сарказм придать голосу такую теплоту и сочувствие?): – Бедная девочка, вам пришлось пережить пару тяжелых дней, верно? Моя жена и я очень благодарны вам за заботу о Филиппе. Мне очень жаль, что сегодня это оказалось для вас столь тяжким бременем.
– Это для меня не бремя. Я очень счастлива здесь.
– Правда? Я очень рад. И больше не думайте об этом деле. В конце концов, найдем мы его или нет, подобное вряд ли повторится. Филипп оправился от испуга?
– Думаю, да.
– Не нужно ли вызвать врача или принять какие-нибудь иные меры?
– О нет. Он прекрасно себя чувствует сейчас. Сомневаюсь, что он понимает, что едва... едва не погиб. Когда я уходила, мальчик немного расстроился, но я обещала, что вернусь и мы с ним поиграем, пока не придет время ложиться спать.
– Тогда я вас не задерживаю. Но сначала допейте ваш шерри.
Я осушила бокал, поставила его на стол, потом осторожно сказала:
– Мсье де Вальми, прежде чем уйти, я хочу признаться вам кое в чем.
Его брови поднялись. Несомненно, в душе он смеялся надо мной. Я его только забавляла.
– Нет, я говорю совершенно серьезно. Я... я обманывала вас и мадам де Вальми, и больше не могу... Должна вам признаться... – сказала я.
– Я слушаю. Как же вы нас обманывали? – произнес он утрированно-торжественным тоном. Глаза его все еще насмешливо блестели.
