Текст книги "День гнева (Недобрый день)"
Автор книги: Мэри Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)
Когда Моргауза под гнетом Артурова гнева покинула наконец Дунпельдир, чтобы обосноваться в собственном своем королевстве на Оркнейских островах, случайный отблеск в ее магическом кристалле, должно быть, предупредил ее, что пребывание на севере окажется долгим. Ей удалось увезти с собой многие сокровища из южной столицы Лота. Король, правивший теперь там повелением Артура, Тидваль, обнаружил, что его твердыня лишена всяких удобств. Тидваль был правитель суровый и твердый, так что едва ли его это сильно заботило. Но Моргауза, дама, привычная к роскоши, сочла бы, что с ней обошлись жестоко, если б ее лишили каких-либо необходимых регалий королевского достоинства, и со своей добычей сумела свить себе уютное гнездышко, полное ярких красок, дабы смягчить тяготы изгнания и оттенить свою некогда прославленную красоту. Все каменные стены большого зала были увешаны яркими тканями. Гладкие плиты пола были выстелены не тростником или соломой, как того можно было ожидать, а пестрели островками оленьих шкур, бурых, желтовато-бежевых или пятнистых. Тяжелые скамьи по стенам зала были сработаны из камня, но кресла и табуреты, расставленные на возвышении в дальнем конце зала, были деревянными с тонкой резьбой, богато раскрашенными и устланными яркими подушками, а створки массивных дубовых дверей были красиво украшены и пахли маслом и воском.
Ничего этого сын рыбака не заметил. Его взор был устремлен к женщине, сидевшей на роскошном троне в самом центре возвышения.
Моргауза, королева Лотианская и Оркнейская, все еще была очень хороша собой. Свет, падавший через узкое оконце, играл бликами в ее волосах, потемневших с клубничного золота ее юношеских лет до зрелой насыщенной меди. Ее глаза под удлиненными веками светились зеленым подобно изумрудам, а кожа сохранила сливочную гладкость былых времен. Чудесные волосы королевы были убраны золотом, в ушах и на горле у нее горели изумруды. Моргауза была облачена в платье цвета меди, и на сложенных на коленях изящных ручках переливались самоцветные камни.
Пять женщин позади трона – придворные дамы королевы – при всей изысканности своих одежд казались невзрачными и пожилыми. Те, кто знал Моргаузу, ни на мгновение не усомнился бы, что эта видимость была столь же тщательно спланирована, как и впечатление, которое производила сама королева. У ступеней возвышения и вдоль стен зала стояли около дюжины человек, не больше, и все же мальчику Мордреду казалось, что зал полон людей и любопытных взглядов еще более, чем внутренний двор дворца. Он поискал глазами Гавейна или кого-нибудь из младших принцев, но никого из них не увидел. Когда он вошел, несколько нервно помедлив у самых дверей, королева сидела вполоборота к нему, беседуя с одним из своих советников, низеньким и тучным седобородым человечком, который, склонившись в поклоне, смиренно внимал ее словам.
Затем она увидела Мордреда. Королева выпрямилась в своем высоком кресле, и опустившиеся длинные веки скрыли вспышку интереса, промелькнувшую в ее глазах. Кто-то подтолкнул мальчика в спину и прошептал ему на ухо:
– Иди. Подойди к возвышению и стань на колени.
Мордред повиновался. Он приблизился к королеве, но, когда он собирался опуститься на колени, движеньем руки она приказала ему остаться на ногах. Он ждал, выпрямив спину и расправив плечи, такой очевидно самодостаточный, и не делал попытки скрыть удивленье и восхищенье, которое испытывал при виде первой в своей жизни августейшей особы, восседающей на троне в пиршественном зале. Он просто стоял и смотрел во все глаза. Если наблюдатели ожидали, что он будет смущен или придет в замешательство, их ждало разочарованье. Тишина, повисшая в зале, таила в себе жадное любопытство, к которому примешивалось веселое удивленье. Королева и мальчик из рыбацкой хижины на островке тишины мерили друг друга глазами.
Будь Мордред на полдюжины лет старше, мужчины, возможно, гораздо скорее и лучше поняли бы снисхожденье, даже очевидное удовольствие, с которым королева разглядывала мальчика. Моргауза не делала тайны из своего пристрастия к красивым юношам, склонности, которой со смерти своего супруга позволяла себе предаваться в относительной безопасности и более или менее открыто. И действительно, Мордред был вполне представителен: его изящная стать, тонкая кость и выраженье пытливого, но сдержанного ума в глазах под раскинувшимися как птичьи крылья бровями делали его привлекательным в глазах любой женщины. Королева рассматривала его, напряженного (но вовсе не смущенного) из-за “лучшей праздничной” туники, единственной, что у него была, помимо повседневных обносок. Она помнила материю, посланную много лет назад для этой туники, отрез домотканой ткани, неровно окрашенной, что постыдились бы носить даже дворцовые рабы. Если бы из дворцовых сундуков пропало нечто лучшее, это пробудило бы ненужное любопытство. На шее мальчика красовалось ожерелье из неровно нанизанных раковин с каким-то деревянным талисманом в середине, который мальчик сам, наверное, вырезал из куска доски, выброшенной морем. Его ноги, покрытые пылью с ведшей через пустоши дороги, были хорошей формы.
Королева с удовлетвореньем отмечала все это, но видела она и другое: темные глаза, наследие испанской крови в жилах Амброзия, принадлежали Артуру; тонкую кость, нежный поджатый рот мальчик унаследовал от самой Моргаузы.
Наконец она произнесла:
– Тебя зовут Мордред, мне сказали?
– Да. – Голос мальчика охрип от робости. Он кашлянул, прочищая горло. – Да, госпожа.
– Мордред, – раздумчиво повторила она. Ее выговор, даже после стольких лет, проведенных на севере, оставался говором южных королевств большой земли, но говорила она четко и медленно и очаровательным голосом, так что он вполне понимал ее. Его имя она произнесла на северный островной манер. – Медраут, мальчик из моря. Так ты рыбак, как твой отец?
– Да, госпожа.
– Вот почему тебе дали такое имя?
Он помедлил, не понимая, к чему она клонит.
– Полагаю, да, госпожа.
– Ты полагаешь. – Она говорила легко, все ее внимание как будто было сосредоточено на складке, которую разглаживали ее тонкие изящные пальцы. Лишь главный советник королевы и Габран, ее нынешний любовник, хорошо знавшие ее, догадывались, сколь большое значенье имел ее следующий вопрос:
– Ты никогда не расспрашивал родителей?
– Нет, госпожа. Но я много чего еще умею, не только ловить рыбу. Я умею копать торф, я могу покрыть крышу и сложить стену, могу починить лодку и… и даже подоить' козу… – Он помедлил в нерешительности. По залу прокатилась рябь смешков, сама королева улыбалась.
– И скакать по скалам, словно молодой козлик. За что, – добавила она, – мне следует быть благодарной.
– Это пустяк. – К Мордреду вернулась утерянная было уверенность в себе. Нет нужды чего-либо бояться. Королева – прекрасная и добрая госпожа, как и говорила ему Суда, а вовсе не ведьма, как он воображал ее себе, и с ней на удивленье легко говорить. Он улыбнулся королеве: – Гавейн сильно растянул колено?
Новая волна шепота прокатилась по залу. “Ну надо же, Гавейн!” Сыну рыбаков невместно вести беседу с королевой, стоять тут прямо, словно он один из принцев, и глядеть ей прямо в глаза. Но Моргауза, по всей видимости, не видела в этом ничего необычного. Она оставила без вниманья бормотанье и шепотки, но внимательно наблюдала за мальчиком.
– Не слишком. Теперь, когда колено растерли мазью и наложили повязку, он ходит вполне сносно. Завтра он вновь вернется к своим занятьям с оружием. Он должен благодарить тебя за это, Мордред, и я тоже. Повторяю, мы тебе благодарны.
– Его бы и без меня скоро нашли, и я бы одолжил им веревку.
– Но они его не нашли, а ты дважды спускался по скале. Гавейн сказал мне, что это опасное место. Его бы следовало выпороть за то, что он полез туда, даже если он и принес мне таких великолепных птиц. Но ты… – Чудные зубки прикусили алую нижнюю губу, когда королева задумчиво изучала мальчика. – Ты должен получить зримое свидетельство моей благодарности. Чего бы ты хотел?
Поистине захваченный на сей раз врасплох, он уставился на нее во все глаза, сглотнул и начал бормотать, запинаясь, что-то о своих родителях, их бедности, надвигавшейся зиме и сетях, которые слишком часто латали, но она прервала его:
– Нет, нет. Это для твоих родителей, не для тебя самого. Для них я уже нашла дары. Покажи ему, Габран.
Молодой человек, светловолосый и красивой наружности, стоявший за королевиным троном, наклонился и достал из-за трона ларец. Когда он открыл его, Мордред углядел цветные мотки шерсти, тканое полотно, сетчатый кошель, в котором поблескивало серебро, заткнутую пробкой флягу, вероятно, с вином. Он покраснел как мак, потом побледнел. Происходящее с ним стало вдруг нереальным, словно он видел это во сне. Случайная встреча на утесе, слова Гавейна о награде, вызов в покои королевы – все это тревожило ему душу, разжигало воображенье, обещало внести перемены в однообразие тяжелых будней. Он пришел, ожидая получить самое большее – серебряную монету, доброе слово от королевы, быть может, какое-то лакомство из дворцовой кухни прежде, чем побежит назад домой. Но это – красота и доброта Моргаузы, непривычная роскошь и великолепие зала, богатые дары для его родителей и обещание, по всей видимости, чего-то большего для него самого… За растерянностью и оглушительным стуком сердца он смутно ощущал, что ему предлагают слишком много. Было тут что-то еще. Что-то во взглядах, которыми обменивались придворные, в оценивающем веселье в глазах Габрана. Что-то, чего он не понимал, но от чего ему делалось не по себе.
Габран со стуком захлопнул крышку ларца, но когда Мордред протянул руку, чтобы взять его, Моргауза остановила мальчика.
– Нет, Мордред. Не сейчас. Мы позаботимся о том, чтобы он попал к твоим родителям еще до наступления сумерек. Но нам с тобой ведь надо еще кое о чем поговорить, не так ли? Что пристало молодому человеку, перед которым в долгу будущий король Островов? Пойдем со мной. Мы поговорим об этом наедине.
Королева встала. Габран поспешно подошел, подставляя ей руку, чтобы она могла о нее опереться, но, оставив его без вниманья, Моргауза спустилась со ступенек и подала руку мальчику. Он неловко принял ее, но королева обратила его неловкость в грацию. Ее украшенные перстнями пальцы касались его запястья, словно перед ней был истинный придворный, провожающий ее после окончания аудиенции. Стоя, она была немногим выше него. Пахло от нее жимолостью и роскошно-пряным летом. У Мордреда закружилась голова.
– Пойдем, – мягко повторила она.
Придворные с поклонами расступились, освобождая им путь. Раб королевы отодвинул полог, прятавший резную дверь в стене зала. По обе стороны двери, вытянувшись по струнке, стояли два дюжих стражника с тяжелыми копьями. Мордред более не замечал ни любопытных взглядов, ни перешептывания. Сердце гулко билось у него в груди. Что таит в себе будущее? Чего ему ждать от этой беседы? Он не взялся бы даже гадать, но, разумеется, это снова будет что-то волшебное. Будущее таит для него что-то особое; удача улыбается ему устами королевы, касается его ее рукой.
Сам того не зная, он откинул со лба темные волосы жестом, унаследованным от Артура, и с высоко поднятой головой царственно сопроводил Моргаузу из большого зала ее дворца.
3
Крытый переход, ведший от дворца в королевины палаты, длинный и без единого окна, был освещен факелами, установленными в скобах через равные промежутки вдоль стен. Дверей из него было только две, и обе – в левой стене. За одной, должно быть, находилось помещение стражи; дверь была приоткрыта, и Мордред услышал доносившиеся из-за нее мужские голоса и перестук игральных камней. Другая открывалась во внутренний двор; мальчик вспомнил, что видел там солдат. Теперь она была заперта, но в дальнем конце перехода он заметил третью дверь: она была широко распахнута и ее особо придерживал слуга в ожидании, когда пройдут королева и ее свита.
За дверью ему открылся квадратный покой, служивший, очевидно, передней перед личными покоями королевы. Мебели в нем не было. Справа в узкое окно глядела полоска голубого неба и врывался шум моря и ветра. Напротив, в стороне, дальней от моря, находилась еще одна дверь, на которую Мордред поглядел с любопытством, тут же сменившимся благоговейным страхом.
Этот дверной проем был на удивленье широким и низким, таким же убогим и утопленным в землю, как вход в хижину его родителей. Утоплена эта дверь была и в стену, а над ней нависала тяжелая каменная плита; почти столь же массивными были и каменные косяки, стоявшие по обе стороны входа. Мальчик уже видел такие же врата раньше: они вели в древние подземелья, которые повсюду встречались на островах. Старики говорили, что их, как и высокие блоки, построил Древний народ, селивший в таких подземных жилищах, выложенных камнем, своих мертвецов. Но простой люд считал эти подземелья волшебными, называл их сидхами и полыми холмами. Утверждали, что сидхи охраняют проход в иной мир и что скелеты людей и животных, что нередко находили в этих подземельях, принадлежат тем безрассудным несчастным, которые слишком далеко забрели в темные земли иного мира и не смогли отыскать обратной дороги. Когда туман окутывал острова, что в этих ветреных морях было большой редкостью, говорили, что можно увидеть, как из полых холмов на одетых в золото скакунах выезжают боги и духи, а вокруг них витают печальные призраки умерших. Что бы из этого ни было правдой, жители островов избегали приближаться к курганам, скрывавшим такие подземные усыпальницы. Королевины палаты, очевидно, были построены возле одного из них, быть может, сам курган обнаружили, лишь когда стали закладывать фундамент. Теперь же проход в подземелье был запечатан тяжелой дубовой дверью с огромными железными засовами и висячим замком, призванным удержать взаперти то неизвестное, что притаилось во тьме подземных переходов.
Мордред тут же позабыл о подземельях, поскольку впереди растворилась высокая дверь, по обе стороны которой скучали два вооруженных стражника. За дверью ему открылись потоки солнечного света, тепло и ароматы и краски внутренних покоев королевы.
Комната, в которую они вошли, была точной копией покоя Моргаузы в Дунпельдире; уменьшенная, разумеется, копия, но на взгляд Мордреда – величественная. Солнечный свет лился в огромное квадратное окно, под которым стояла скамейка, яркими подушками превращенная в уютный и отрадный взору уголок. В нескольких шагах от скамьи в озерце солнечного света возвышалось позолоченное кресло. Возле кресла стояли скамеечка для ног и изящный столик. Опустившись в кресло, Моргауза указала Мордреду на скамью. Покорно сев, Мордред с бьющимся сердцем замер в молчании; придворные дамы, по слову королевы, удалились с вышиваньем в дальний угол покоя, к свету от другого окна. Поспешно явился слуга, чтобы с поклоном поднести королеве вино в серебряном кубке. По ее приказу он принес также чашу сладкого медового напитка для Мордреда. Отпив глоток, мальчик поставил чашу на подоконник. Хотя во рту и в горле у него пересохло, он не мог пить.
Выпив свое вино, королева протянула кубок Габрану, которому тоже, должно быть, были отданы некие приказы. Сперва он отошел к двери, где отдал кубок слуге, затем, выпроводив слугу, закрыл за ним дверь и удалился в дальний угол комнаты. Достав из чехла маленькую арфу, он присел с ней возле женщин и начал тихонько перебирать струны.
Только тогда королева заговорила вновь, и говорила она так тихо, что только лишь Мордред, сидевший подле нее, мог ее слышать:
– Ну, Мордред, а теперь давай поговорим. Сколько тебе лет? Нет, не отвечай мне, дай-ка взглянуть… Скоро тебе исполнится одиннадцать. Я верно говорю?
– Да… да, но, – заикаясь, изумленно переспросил мальчик, – но откуда тебе это известно? Ах да, тебе сказал Гавейн.
Королева улыбнулась.
– Я и без докладов моих подданных знаю все. О твоем рождении мне известно больше, чем тебе самому, Мордред. Догадываешься, почему?
– Как, госпожа? О моем рождении, ты сказала? Это ведь было до того, как ты поселилась у нас?
– Да. Я и король, мой супруг, держали тогда Дунпельдир в Лотиане. Разве ты никогда не слышал о том, что случилось в Дунпельдире за год до рожденья принца Гавейна?
Он покачал головой, так как все равно не решился бы заговорить. Он все еще не знал, зачем королева привела его сюда и почему она тайно говорит с ним в уединении личных своих покоев, но природное чутье подсказывало ему держаться настороже. Нет сомнений теперь, сейчас на него надвигается будущее, которого он страшился, но тянулся к нему всем своим существом, тянулся со странным, беспокойным и временами неистовым ощущением бунта против той жизни, для которой он был рожден и к которой он считал себя приговоренным до самой смерти, как вся родня его родителей.
Моргауза, все еще внимательно наблюдавшая за ним, вновь улыбнулась.
– Тогда выслушай меня. Скоро ты поймешь, почему…
Поправив складки роскошного платья, она заговорила легко, будто речь шла о какой-то малозначимой мелочи из далекого прошлого, словно рассказывала сказку ребенку при свете уютной ночной лампы:
– Тебе известно, что Верховный король Артур приходится мне сводным братом по отцу, королю Утеру Пендрагону. Давным-давно король Утер намеревался выдать меня замуж за короля Лота, и хотя он умер, не успев попировать на моей свадьбе, и хотя мой брат Артур никогда не был другом Лоту, свадьба все же состоялась. Мы надеялись, что благодаря союзу наших сердец завяжется если не дружба между королями, то союз двух королевств. Но то ли из зависти к воинской доблести короля Лота, то ли (как не уставали убеждать меня) из-за напраслины, возведенной на него чародеем Мерлином, который ненавидит всех женщин и воображает, что понес от меня обиду, король Артур держал себя с нами так, как пристало врагу, а не брату или просто сюзерену.
Она помолчала. Расширенные глаза мальчика неотрывно глядели на королеву, губы его были полуоткрыты. Она вновь разгладила платье, в голос ее закрались более низкие, печальные скорбные нотки.
– Вскоре после того, как король Артур взошел на трон Британии, злой чародей рассказал ему, что родился в Дунпельдире ребенок, сын местного короля, и что этот ребенок рожден ему на погибель. Верховный король не медлил ни минуты. Он послал своих лазутчиков в Дунпельдир, чтобы они разыскали и умертвили сыновей короля. О нет… – Она улыбнулась самой нежной своей улыбкой. – Не моих. Мои тогда не появились еще на свет. Но чтобы удостовериться в том, что в живых не осталось ни одного незаконнорожденного сына короля Лота, пусть даже этот ребенок родился неведомо для короля, Верховный король повелел своим верным людям умертвить всех младенцев Дунпельдира. – Голос ее пресекся от горя. – И потому, Мордред, в ту ужасную ночь солдаты отняли у матерей несколько дюжин младенцев. Детей погрузили на корабль и столкнули его в море, где он носился по воле ветров и волн, пока не разбился о скалы, а с ним утонули и все дети. Все, кроме одного.
Мальчик сидел неподвижно, словно скованный чарами.
– Меня? – сорвался с его уст едва слышный шепот.
– Да, тебя. Мальчика из моря. Теперь ты понимаешь, почему тебя назвали этим именем? Это была правда.
Королева как будто ждала ответа; от волненья хрипло мальчик сказал:
– Я думал, это потому, что я рыбак, как и мой отец. Многих мальчиков, кто помогает управляться с сетями, зовут Мордред или Медраут. Я думал – это как талисман, который должен уберечь меня от власти морской богини. Она мне раньше пела об этом песню. Я хотел сказать, моя мать пела мне одну песню.
Роскошные зеленые глаза распахнулись.
– Вот как? И что это была за песня?
Встретив взгляд этих зеленых глаз, Мордред вдруг опомнился. Он совсем позабыл предостереженье Сулы, но теперь оно вновь всплыло в его памяти. Но ведь в правде нет вреда?
– Колыбельную. Она пела мне ее, когда я был совсем мал. По правде сказать, я и не помню ее слов, один только напев.
Щелкнув пальцами, Моргауза отмахнулась от песенки.
– Выходит, ты никогда не слышал этой повести? Твои родители никогда не говорили о Дунпельдире?
– Нет, никогда. То есть, – он говорил с очевидным прямодушием, – только то, о чем говорят в округе. Я знаю, что некогда он был частью твоего королевства и что ты правила там со своим королем, что там родились на свет три старших принца. Мой отец… мой отец узнает новости, которые привозят корабли, приплывающие к нам из королевств за морем, изо всех этих удивительных земель. Он столько рассказывал мне, что я… – Он прикусил губу, потом не удержался и порывисто задал терзавший его вопрос: – Госпожа, как мои отец и мать могли спасти меня с корабля и привезти потом сюда?
– Не они спасли тебя с затонувшего корабля. Тебя спас король Лотиана. Когда он узнал, что сталось с похищенными детьми, он послал за ними корабль, но корабль пришел слишком поздно, чтобы спасти кого-либо, кроме тебя. Капитан увидел обломки, еще кружившие в водовороте, остов корабля, среди шпангоутов которого плавало что-то, похожее на тряпичный узел. Это был ты. Конец твоей пеленки зацепился за расщепленный рангоут, это и удержало тебя на плаву. Капитан выудил тебя из воды. По твоей одежде и пеленке, спасшей тебе жизнь, он узнал, кто ты. И потому поплыл с тобой на Оркнейские острова, где тебя могли бы взрастить в тайне и безопасности. – Она снова помедлила. – Ты уже догадался, почему, Мордред?
По глазам мальчика она видела, что это он давно уже угадал. Но, опустив веки, он ответил кротко, словно девчонка:
– Нет, госпожа.
Голос, поджатые губы, напускная девичья скромность – во всем этом было столько от самой Моргаузы, что королева едва не рассмеялась вслух, а Габран, ее любовник вот уже более года, позволил себе поднять взгляд от арфы и улыбнуться вместе со своей повелительницей.
– Тогда я скажу тебе. Два незаконнорожденных сына короля Лотиана в том избиении были умерщвлены. Но люди знали, что бастардов у него было трое. Третий спасся милостью морской богини, что удержала его на плаву среди обломков корабля. Ты – незаконнорожденный сын короля, Мордред, мой мальчик из моря.
Разумеется, он ждал таких слов. Королева всматривалась в его лицо в поисках искры радости или гордости или хотя бы раздумья. Но ничего такого в нем не нашла. Мальчик сидел, кусая губы, обуреваемый горестью, которую желал, но не смел высказать вслух.
– Что с тобой? – спросила наконец королева.
– Госпожа… – И снова молчание.
– Так в чем же дело? – произнесла она уже с ноткой нетерпенья. Вложив в руку мальчишки дар королевской крови, пусть даже и ложный, вельможная госпожа ожидала преклоненья, а не печали, которую не могла понять. Поскольку сама она всегда оставалась глуха к сердечным порывам, ей не могло прийти в голову, что тщеславие и жажда удовольствий могут бороться в ее сыне с привязанностью к приемным его родителям.
– Госпожа, – внезапно вырвалось у него, – . моя мать бывала когда-нибудь в Дунпельдире?
Моргауза, любившая играть людьми, словно они были дикими тварями, посаженными в клетку ей на забаву, улыбнулась мальчику и впервые за время этой беседы сказала ему чистую правду:
– Разумеется. Где же еще? Ты там родился. Разве я этого не сказала?
– Но она говорила, что всю свою жизнь прожила на Оркнеях! – в волнении воскликнул Мордред, так что на мгновенье оживленная болтовня в дальнем конце покоя смолкла, пока взгляд королевы не заставил ее дам опять склонить головы над рукодельем. Понизив вновь голос, мальчик с несчастным видом добавил: – И мой отец. Конечно же, он не знает, что она… что я…
– Глупый неразумный мальчик, ты не понял меня. – В голосе ее было медовое снисхожденье. – Бруд и Суда – приемные твои родители, взявшие тебя по приказу короля и по его же приказу вырастившие тебя в тайне. Сула сама потеряла сына и взялась вскармливать тебя. Не сомневаюсь, она одаривала тебя любовью и заботой, как если б ты был ее собственным сыном. Что до настоящей твоей матери, – поспешно предупредила она вопрос, который оглушенный такими откровеньями мальчик и не собирался задавать, – то о ней я тебе ничего не могу рассказать. Из страха она не сказала ничего, не пыталась вернуть тебя, и из страха перед Верховным королем молчали и все остальные. Возможно, она сама испытывала лишь благодарность, что может забыть обо всем. Я не задавала вопросов, хотя и знала, что один из мальчиков спасся. Потом, когда погиб король Лот, а я приехала сюда, чтобы родить младшего из моих сыновей и в безопасности воспитывать старших трех, я была готова предать все забвенью. Как следует поступить и тебе, Мордред.
Не зная, что сказать, мальчик молчал.
– Насколько мне известно, твоей матери, возможно, уже нет в живых. Мечтать о том, что настанет день и ты разыщешь ее, неразумно – и какая в том польза? Городская девчонка, минутное удовольствие короля? – Она внимательно всматривалась в глаза, поспешно скрывшиеся за опущенными веками, в лишенное всякого выраженья лицо. – Теперь Дунпельдир в руках короля, поставленного там Артуром. В розысках пользы не будет, Мордред, но они таят в себе большую опасность. Ты понимаешь меня? Что предпримешь ты, став взрослым мужем, – твоя забота, но ты поступишь благоразумно, если всегда будешь помнить, что король Артур – враг тебе.
– Так… выходит, я тот самый? Тот… что, что станет его погибелью?
– Кто знает? Такое решают лишь боги. Но король – человек тяжелый, а его советник Мерлин умен и жесток. Как по-твоему, станут они рисковать? Но пока ты остаешься на этих островах – и пока ты молчишь о том, что тебе известно, – тебе ничего не грозит.
Вновь повисло молчанье. Потом мальчик спросил, почти прошептал:
– Но зачем тогда ты рассказала мне это? Обещаю, я буду молчать обо всем, но почему ты хотела, чтобы я это знал?
– Потому что я в долгу пред тобой за спасенье Гавейна. Если б ты не помог ему, он, возможно, сам попытался взобраться бы на утес и разбился бы насмерть. Мне было любопытно поглядеть на тебя, и потому я послала за тобой под этим предлогом. Возможно, лучше бы было оставить тебя в неведении, оставить жить жизнью твоих приемных родителей. Они никогда не посмели б заговорить. Но после того, что случилось вчера… – Милый жест, почти словно себе самой в осужденье пожатье плечами. – Найдется немного женщин, пожелавших воспитывать бастарда своего супруга, но я и моя семья в долгу пред тобой, а я привыкла возвращать свои долги. И теперь, когда я увидела тебя и поговорила с тобой, я решила, как отплатить тебе.
Мальчик промолчал. Он словно перестал дышать. Из дальнего угла покоя доносились струнные переборы и приглушенные голоса придворных дам.
– Тебе десять лет, – изрекла королева Моргауза. – Ты здоровый и рослый мальчик, и я думаю, ты мог бы быть мне полезен. Немного есть на островах людей, в чьих жилах течет подходящая кровь и кто выказывает задатки настоящего вождя. В тебе я, кажется, вижу и то, и другое. Пора тебе оставить дом приемных родителей и занять свое место подле остальных принцев. Ну, что ты на это скажешь?
– Я… я сделаю так, как ты пожелаешь, госпожа, – пробормотал, заикаясь, мальчик.
Это было все, что он мог сказать. В голове его кружились, словно мотив арфы, одни и те же слова: “Остальные принцы. Пора тебе занять свое место подле остальных принцев…” Потом, быть может, он с привязанностью и сожаленьем вспомнит о приемных матери и отце, но сейчас перед его мысленным взором вставали лишь смутные, но ослепительные картины будущего, о котором он не смел даже мечтать. И эта женщина, эта прекрасная вельможная госпожа по милости своей предлагает ему, бастарду своего супруга, место подле своих собственных, законнорожденных принцев. Мордред, повинуясь порыву, которого не знал никогда раньше, соскользнул со скамьи и опустился на колени у ног Моргаузы. Движеньем одновременно грациозным и трогательно безыскусным он приподнял складку медвяного бархата и поцеловал ее. Устремив на нее полный преклонения взор, мальчик прошептал:
– Я готов послужить тебе моей жизнью, госпожа. Только попроси. Она твоя.
Его мать улыбнулась ему сверху вниз, удовлетворенная достигнутой победой. Она коснулась его волос, жест, от которого кровь прилила к его щекам, потом снова откинулась на подушки – красивая хрупкая королева, нуждающаяся в сильной руке и в остром мече, что защитили бы ее.
– Я не обещаю тебе легкой службы, Мордред. Одинокая королева нуждается во всей любви и защите, которые могут подарить ей верные воины. Ты будешь обучаться воинскому искусству вместе со своими братьями и жить ты будешь здесь же, в моем дворце. А теперь ты отправишься в Тюленью бухту, чтобы попрощаться со своими родителями и привезти сюда свои вещи.
– Сегодня? Сейчас?
– Почему бы и нет? Когда принято решенье, наступает пора действовать. С тобой поедут Габран и раб, чтоб нести твое имущество. А теперь отправляйся.
Мордред, слишком растерянный и пораженный случившимся, чтобы упомянуть о том, что все свое мирское имущество он способен унести сам, притом в одной руке, поднялся на ноги, потом склонился поцеловать протянутую ему руку. Следует заметить, что на сей раз этот жест придворного вышел у него почти естественно.
На том королева отвернулась, давая понять, что аудиенция окончена. Подле Мордреда возник Габран, который повлек его за собой из покоя и дальше по коридору, во внутренний двор, где небо, расцвеченное закатом, уже тускнело с приближением сумерек, и ветерок доносил запах костров, на которых варили ужин.
Подбежал слуга, по одежде конюх, и подвел им уже оседланную лошадь. Это был крепкий островной пони сливочного цвета и лохматый словно овца.
– Поспеши, – сказал Габран, – мы и так опоздаем к ужину. Полагаю, ты не умеешь ездить верхом? Нет? Ладно, садись позади меня. Слуга последует за нами пешком.
Но Мордред не спешил садиться в седло.
– В том нет нужды. Мне нечего даже везти. И тебе нет нужды ехать со мной, господин. Если ты останешься и отужинаешь, я могу сбегать домой и…
– Ты скоро узнаешь, что если королева сказала, что я должен отвезти тебя, значит, я должен отвезти тебя. – Габран не потрудился объяснить, что данный ему приказ был намного более подробным и ясным. “Не дай ему поговорить наедине с Сулой, – велела Моргауза. – О чем бы она ни догадывалась, она еще ничего не успела ему рассказать. Но теперь, зная, что вот-вот его потеряет, кто знает, чего она может наговорить? Мужчина роли не играет: он слишком глуп, чтобы угадать истину, но даже он может рассказать мальчишке правду о том, как его по договоренности привезли сюда из Дунпельдира. Так что отвези его, глаз с него не спускай и побыстрей привези его назад. Я позабочусь о том, чтобы он никогда больше туда не вернулся”.
