Текст книги "Там, где любовь"

Автор книги: Мэри Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

5

Дон оказался с ней рядом почти в тот же самый момент и подхватил на руки. Морин задыхалась от смущения и злости на саму себя.

– Ты не ушиблась?

– Нет!

Вопреки ожиданию, он не выпустил ее из объятий, а поднял и перенес на кушетку, сам опустился перед ней на пол и заглянул в глаза.

– Малыш, послушай-ка меня. Ты не просто устала, ты совершенно измотана. Будь я модным психиатром, я бы сказал, что у тебя сильнейшая депрессия на фоне постоянного бытового стресса.

– Но ты не модный психиатр.

– И слава Богу, но сути дела это не меняет. У тебя стресс…

– Как и у большинства народонаселения этой планеты.

– Да, но почему бы в данном случае не примкнуть к меньшинству?

– К которому принадлежишь, например, ты? Повезло, что тут еще сказать.

– Ты переработала, перезанималась и перенервничала. Ты мало спишь, почти не ешь, никогда не расслабляешься. Как ты полагаешь, чем это может закончиться?

– Это закончится получением сертификата, новой работой, приличной зарплатой и возможностью дать сыну хорошее образование.

– Если доживешь!

Она не ответила, просто стиснула зубы так, что на скулах заходили мужские, твердые желваки. У Морин просто не было сил говорить. Она сидела, неподвижная, словно статуя, и молилась, чтобы слезы не хлынули из глаз.

Дон с нежностью и сочувствием погладил ее холодное запястье.

– Я все понимаю, Мори. Я уважаю твои амбиции, но не кажется ли тебе, что ты немного чересчур серьезно ко всему относишься?

– Правда? Скажите, какой умный! А кто ты такой, чтобы судить меня, а? Что ты вообще знаешь о моей жизни?

– Представь себе, достаточно. Ты загнала себя, Морин, ты себя убиваешь.

– Я совершенно здорова, бодра и полна сил…

– Почему нельзя было перенести эти чертовы курсы на более поздний период?

Она уставилась на Дона почти с ненавистью.

– Потому! Потому, что у меня нет времени! У меня растет сын, уже вырос, и ему нужно учиться сейчас, а не когда-то потом. Мне нужны деньги, чтобы его содержать, и тоже сейчас, ты будешь смеяться! И вообще, я была бы тебе крайне признательна, если бы ты отстал от меня и занялся собственными делами!

Она хотела вскочить, но Дон удержал ее за руки. Он не признался бы в этом никому на свете, но в его душе сейчас поднималась волной злость и досада. Какого дьявола эта маленькая ослица не хочет принять помощь?!

– Почему ты это делаешь, Морин Аттертон? Я просто пытаюсь тебе помочь. Что в этом ужасного? Постыдного? Почему ты видишь во мне врага?

– Отпусти меня.

Она ТАК это сказала, что он отпустил ее. Некоторое время они просто смотрели друг на друга, потом Дон очень тихо и осторожно произнес:

– Мори, я тебе не враг.

Она вздрогнула всем телом и шепнула:

– Я знаю.

– Морин…

– Пожалуйста, не надо. Прошу тебя, оставь меня в покое.

Морин Аттертон встала и пошла к двери. Дон О'Брайен не шелохнулся, чтобы задержать ее.

Он не сделал ничего из того, что хотел на самом деле. Не обнял ее, не покрыл поцелуями бледное личико, не прижал к себе, не спас, не защитил.

Дон застонал.

Однажды он уже не спас одну женщину. Потом были другие. Красивые, умные и не очень. Богатые, амбициозные, равнодушные, легкие на любовь и разлуку. Его это устраивало. После того, что он пережил, только ЭТО его и устраивало.

И вот теперь маленькая женщина с черными волосами и отчаянными глазами перевернула ему душу.

Он этого не хотел.

Он этого не хотел?

Морин повалилась на постель и привычно вцепилась в подушку.

Он ей не нравится. Ее раздражают его смеющиеся глаза, его уверенные манеры, его сила, его всепобеждающая мужественность.

Он взорвал ее тихий мирок, перевернул ее жизнь, и она ненавидела его за это.

Морин содрала через голову футболку, с яростью сбросила сандалии и снова растянулась на постели. Невыплаканные слезы горьким коктейлем клубились в горле.

Лусия скажет, что это любовь. У нее все любовь.

А что это на самом деле? Морин до крови закусила губу.

Она практически не знала мужчин. Не испытывала ничего, похожего на влечение и возбуждение. Да, в Гаэтано она была влюблена, но, если бы они не поженились, она бы просто пережила это чувство.

Лусия пожмет плечами и скажет: он ведь все равно уедет осенью. Так в чем же дело? Получи немного удовольствия и не зацикливайся.

Удовольствие, как же. Дон О'Брайен начнет влиять на нее, указывать, что ей стоит, а что не стоит делать, управлять ее жизнью.

Морин Аттертон поклялась, что больше ни один мужчина не будет этого с ней делать.

Морин Аттертон выполнит клятву.

Чтобы преуспеть в этом, надо завтра с утра написать прямо на стене масляной краской: РУКИ ПРОЧЬ ОТ ДОНА О'БРАЙЕНА!

Выполнить намеченное оказалось очень трудно, особенно после того, как утром следующего дня прямо у входа в магазинчик деда остановился фургон и симпатичный рассыльный торжественно вынес из него огромный букет.

– Морин Аттертои?

– Д-да…я…

– Ничего, если я это здесь поставлю? Распишитесь.

Фургон давно уехал, а Морин вместе с хохотушкой Идой ошеломленно пялились на душистое великолепие. Лилии, розы, гвоздики, колокольчики, орхидеи, фуксии, астры – абсолютно несочетаемые, но оттого лишь более прекрасные. И маленькая белая карточка, приколотая к корзине.

«Я думал о тебе сегодня утром. Пусть этот букет напомнит тебе о том, что в мире много прекрасных и приносящих радость вещей. Дон».

Разумеется, она не работала в этот день. Она просто сидела и смотрела на нежные лепестки всех оттенков радуги, вдыхала нежный и терпкий аромат и думала о том, чего никогда в жизни не видела и не знала, а может, просто подзабыла.

О звездных ночах. О рокоте прибоя. О росе на босых ногах. О песнях цикад. О древних развалинах. О пальмах, увитых лианами и дикими орхидеями.

И еще о Доне. И о себе. О том, как они лежат рядом на горячем песке и волны шепчут им песню, древнюю и вечную, как сам океан.

Смешно? Глупо?

Прекрасно.

Он работал так, что к вечеру все мышцы у него ныли и молили о пощаде. Песок скрипел на зубах, раздражал в волосах, натирал ноги. Дон чувствовал себя грязным, потным и разбитым, но отчего-то счастливым.

Он хорошо поработал сегодня. Дом подрос еще на несколько, сантиметров.

Сейчас душ и кофе. Или чай. Может быть, матэ. Не сказать, что вкусно, недействительно возвращает силы.

Интересно, понравились ей цветы? Разозлилась? Обрадовалась? Смутилась? Выкинула за дверь? С Морин Аттертон станется.

На самом деле уже с утра в голове его крутилась одна безумная идея. Безумная, потому что шансов на провал у нее было процентов девяносто девять, а жизнь Дона в этом случае обесценивалась до минусовой отметки.

Должна она купиться на это! Она женщина, да еще какая. Он же помнит, как она отреагировала на его поцелуи…

Морин вскинула глаза. Дон стоял на пороге кухни, и сердце привычно зашлось в чечетке. Она откашлялась и стала строгой и спокойной, То есть ей хотелось верить, что она такой стала.

– Спасибо за цветы. Они великолепны.

– Я рад, что тебе понравилось. Надеюсь, они действительно напомнили тебе о чем-то хорошем.

– По крайней мере, было приятно смотреть на такую красоту.

– Камень с плеч. Может, вина? День был жарким.

– Нет. Я готовлюсь к экзаменам.

Дон ничего не сказал, просто очень выразительно посмотрел на нее. Морин немедленно ощетинилась.

– Почему ты так за меня переживаешь, Дон? Почему бы тебе просто не оставить меня в покое?

– Потому что мне не нравится видеть тебя такой вымотанной. Со мной было такое… несколько лет назад. Это было ужасно, я помню. Кроме того…

– Что?

– Кроме того, только не обижайся, по мне нравится тебя опекать.

– Ага, надеешься, что если я буду меньше заниматься, то у меня появится время на то, чтобы ты меня соблазнил?

Дол рассмеялся.

– Мне нравится ход ваших мыслей, мэм. В принципе я действительно не против приударить за тобой.

– Тогда заруби себе на носу: я не собираюсь с тобой флиртовать, а уж заводить роман – тем более.

– Может, ты просто не понимаешь, как это было бы здорово?

– Почему это? Ты весьма привлекательный и сексуальный мужчина, наверняка опытен в общении с женщинами, и мы могли бы неплохо провести время, но вот только в МОЮ программу это не входит.

Дон серьезно кивнул.

– Понимаю. У тебя нет на это времени.

– Точно.

– Знаешь, иногда с нами происходят вещи, которые мы, вроде бы, не планировали. В бизнесе это называется красивым словом форс-мажор.

Он стоял слишком близко, он смотрел слишком пристально, он был опасен, потому что у Морин почти не осталось сил на сопротивление. И потому в свои слова она вложила максимум цинизма.

– Я не сомневаюсь и в этом тоже. Я вообще не спорю с тобой, О'Брайен. Я просто опасаюсь, что за все это – ночи со звездами и цикадами, пляж и дикую любовь по уши в росе – придется заплатить слишком высокую цену.

Разбитое сердце, если быть точной, но этого тебе знать необязательно.

Дон слегка нахмурился. Тон его был небрежен, но слова Морин его явно задели за живое.

– Звучит так, словно мы на рынке. Я ведь не сделку тебе предлагаю, Морин. Мы могли бы просто узнать друг друга лучше, проводить время вместе, повеселиться…

– Я понимаю, КАКОЕ веселье ты имеешь в виду!

В следующую секунду он ее поцеловал, и мир вновь потерял четкие очертания и границы.

Руки Дона нежно ласкали ее плечи и шею, губы осторожно искали отклика и ответа, тело мужчины так тесно прижалось к ней, что она почти растворилась в его объятиях. Здравый смысл безнадежно проигрывал в борьбе с разгулявшимися гормонами.

Он отпустил ее резко и неожиданно, а уже через мгновение ехидный голос обольстителя вернул Морин к жизни.

– Между прочим, известен ли тебе тот факт, что поцелуи и невинные… кхм… ласки способствуют укреплению иммунной системы? Считай это оздоровительной процедурой.

Морин выпрямилась и смерила Дона уничтожающим взглядом, насколько это было возможно при разнице в росте.

– А известен ли тебе тот факт, что я совершенно, ну абсолютно не планирую заводить с тобой отношения?

Развернулась и вышла из комнаты, прилагая максимум усилий к тому, чтобы не хвататься за стенки по дороге.

Вслед ей запело танго. Интересно, он что, рассчитывает соблазнить ее при помощи музыки? Вот сейчас все бросит и соблазнится, ждите!!!

Она показала язык своему отражению в зеркале и мрачно изрекла:

– Прелесть, что за жизнь. Целыми днями он будет строить свой дом, а по ночам кувыркаться в твоей постели. И так будет продолжаться целых два месяца. А то и два с половиной. Скорее ад замерзнет! Спать, психопатка!

Морин не будет больше ничьей игрушкой, в особенности игрушкой Дона О'Брайена. Пусть себе ездит по джунглям и пустыням, строит мосты и электростанции, любит временных, как гостиничные номера, женщин и живет, как хочет. Она ему в этом смысле совершенно не пара. Как и во многих других.

Несколько дней подряд ей удавалось держать себя в руках. Работа, учеба, сон. Редкие встречи с Доном на кухне, ничего не значащие разговоры о погоде и успехах за день.

Однажды Морин вернулась гораздо раньше, чем обычно, и была удивлена непривычной тишиной в доме. Дона не было. Только на столе в кухне стоял очередной букет, столь же роскошный, что и предыдущий. Карточка, приколотая к корзине, гласили:

«И помни – магия повсюду. Дон».

Почему-то Морин впала в панику. Она не должна принимать от него цветы, это нехорошо и совершенно ни к чему не приведет. Правда, как выяснилось, это очень приятно, но…

Если быть до конца честной, то цветы ей дарили три раза в жизни. Это были обычные букеты из трех роз, стояли они недолго, а, завянув, пахли кошками. Никакой романтики в этом не было. Цветы от Дона О'Брайена не имели ничего общего с теми жалкими букетами. Они явно преподносились со смыслом.

Господи, да не будь ты такой наивной дурой. Смысл только в одном – затащить тебя в постель, больше ничего. Если поразмыслить, то и это приятно, потому что за прошедшие девять лет никто особенно к подобной цели не стремился. Ладно, как бы там ни было, сегодня у нее свободный – в кои-то веки – вечер, и его надо провести с пользой.

Морин переоделась, посидела на крыльце со стаканом минералки, потом повязала волосы банданой, сунула ноги в разношенные кроссовки и отправилась гулять. Она тысячу лет не выходила из дома просто так, теперь ноги сами несли се вперед, и Морин искренне наслаждалась прогулкой.

Дорога вывела ее к зеленым холмам. Здесь неподалеку проходила граница поместья Фила и Сюзанны, где-то здесь Дон и строит свой… Дом. Она увидела его сразу и застыла на месте. Светлый тес выделялся на фоне зелени. Громадные бревна прилегали друг к другу так, словно так и росли всю жизнь, вместе.

А потом Морин увидела самого Дона, В одних джинсах, загорелый и мускулистый, он переносил сразу несколько длинных и толстых досок. Могучие мышцы на плечах и спине вздулись буграми, кожа блестела от пота. Морин, дрожа, отступила в тень развесистого кустарника, словно испугалась, что Дон может ее заметить. Наверное, было не слишком хорошо стоять и наблюдать за ним, но она просто не в силах была отвести взгляд от этого зрелища.

Мужчина, строящий свой дом. Никаких наемных рабочих или помощников. Только руки, мускулы, инструменты, дерево… и любовь. Это чувствовалось даже на расстоянии. Дон О'Брайен строил свой дом умело и с любовью. Так, как и стоит делать все на свете. Морин сглотнула горький комок в горле.

Умело и с любовью. А не так, как Морин Аттертон. Через силу и с отвращением.

С ума она сходит, вот что. Стоит и пялится на полуголого мужчину за работой, а в голову лезут мысли о смысле жизни. Надо идти домой. Надо заняться чем-нибудь полезным.

Не успела, потому что Дон повернулся и увидел ее. Загорелое лицо осветилось радостной улыбкой.

– Малыш, ты уже дома? Решила прогулятъся? В этом возгласе было столько тепла, столько нежности, что Морин едва не взвыла от отчаяния.

Я не хочу, не хочу, не хочу влюбляться в тебя, чертов ирландец! Я в тебя уже влюбилась.

– У меня отменили занятия.

– Повезло. Заходи. Покажу тебе свой будущий замок.

И они ходили вокруг будущего дома Дона, он показывал ей эскизы, рассказывал, что где будет находиться, а она слушала, с удивлением понимая, что ей приятно и интересно его слушать.

– Ты так много сделал, я даже не представляла.

– Я же работал каждый день. Строить я умею и люблю. Просто никогда не строил для себя.

Оказалось, это еще увлекательнее.

– Я думала, ты спец только по дамбам и мостам.

– Я тоже так думал. А потом решил: я же называюсь инженер-строитель. Дай-ка построю дом.

Такой, какой захочется. Своими руками. Без всякой помощи. Первобытный инстинкт самца, да?

Морин рассмеялась и сама удивилась тому, как легко и звонко прозвучал этот смех.

– Мне нравится, что у тебя есть такой инстинкт. Но, Дон, ты ведь не будешь здесь жить подолгу? Ты говорил, что почти все время уезжаешь, вот и осенью…

– Раньше я об этом не думал, а теперь мне хочется иметь где-то уголок, мой собственный уголок, куда можно вернуться после долгого пути и отдохнуть, никого не обременяя. Можешь мне поверить, я очень недавно стал об этом задумываться.

Странное выражение мелькнуло в его синих глазах, сегодня – синих, как небо. Боль? Тоска? Страх? Память о чем-то, чего она не знает и знать не должна?

Морин неловко кашлянула, и Дон очнулся.

– Ты уже ужинала?

– Нет.

– Тогда поехали. Отвезу тебя в шикарное место.

Даже не спрашивает. Просто сообщает, что они едут, потому что он так решил. Надо немедленно отказаться. Надо поступить так, как хочется ей, а не ему. Беда только в том, что ей совершенно не хочется отказываться.

Какого дьявола! Почему взрослая самостоятельная женщина не может принять приглашение симпатичного мужчины сходить в ресторан? Только потому, что в глазах этого мужчины прыгают маленькие нахальные чертики, а рот так соблазнительно улыбается? Ерунда!

– Поехали в «Эксельсьор». Французская кухня и вино – нектар!

– Я не сказала, что еду.

– Сейчас скажешь. Почему не сказать? Сегодня у тебя есть время, остались силы, нет заданий на дом, а кроме того с тобой буду я, самый обаятельный и неотразимый ирландский инженер-строитель на всей территории Аргентины. Британцы должны поддерживать друг друга.

– Хо-хо! Ты забыл добавить «самый наглый».

– Серьезно? Это рассмотрела только ты. Остальные не успевали. Слезы счастья застилали им глаза…

– А потом они падали к твоим ногам.

– Как ты угадала?

Морин расхохоталась так, что слезы выступили на глазах. Пожалуй, в известном смысле их можно было назвать слезами счастья.

– Ладно, ирландец. Я согласна. Мне нужно не больше часа, идет?

– Вот что я называю истинно британским духом. Между прочим, мне тоже не помешает душ.

6

Тысячу лет она не испытывала такого. Ноги сами несли ее к дому, душа пела, а глаза горели. Морин Аттертон была счастлива и легка, словно птица.

Настроение слегка испортилось, когда, выйдя из душа, она произвела ревизию своих вещей. Одно платье было ей откровенно велико, второе сшили году в пятидесятом, тогда оно было последним писком моды, ну а третье – третье превратило ее в пятнадцатилетнюю девочку.

Что ж, остаются юбки и блузки. Почти все они составляли строгие деловые костюмы, но если взять и смешать кремовую юбку с черной шифоновой блузкой, то будет ничего. Вполне даже пристойно. Сюда бы еще бриллиантов…

Одна драгоценность у нее была. Бабушкино колье из Индии. В сплетении золотых цепочек – эмалевый павлин с рубиновыми глазами и изумрудным хохолком. Вещь антикварная и до невозможности красивая. К нему бы сари и золотые браслеты-цепочки, но уж что есть.

Жаль, что нельзя позаимствовать что-нибудь у Сюзи. Она специалист по экстравагантным тряпкам, но ростом едва ли не вдвое выше Морин.

А, ладно. Выше головы не прыгнешь.

Разумеется, Дон обратил внимание на колье, и Морин пришлось рассказать романтическую и печальную историю любви своей бабушки.

Молодой человек, с которым она была помолвлена, уехал служить в Индию, затем вернулся, чтобы жениться на юной бабушке, и даже привез ей в подарок эмалевого павлина, но его срочно вызвали обратно в полк. Бабушка поехала за ним, однако к тому времени, как она добралась до Джайпура, ее жениха уже похоронили. Он умер от укуса королевской кобры, в те времена спасти его было нельзя. Бабушка поплакала на могиле и вернулась в Англию, где через несколько лет вышла за дедушку. Они искренне любили друг друга и всю жизнь мечтали зажить в достатке, однако единственным их богатством стали двенадцать детей и небольшое поместье в Лох-Лионесс. Именно там сейчас обитала Келли вместе с теткой Мардж, собственной семьей и сыном Морин Джеки, а также еще тридцатью малолетними бандитами.

Дон смеялся и грустил, слушая ее рассказ, а потом ответил своей историей, в которой щедро перемешались бравые стрелки королевской гвардии, зеленоглазые красавицы-ирландки и даже корсары Карибского моря. Слушая его, Морин начисто забыла о собственном скромном наряде, хотя в первый момент «Эксельсьор» несколько выбил ее из колеи своим великолепием.

Теперь она хохотала и пила отменное вино, не забывая при этом зорко следить, какие именно ножи и вилки использует Дон О'Брайен для каждого из блюд. Она не то чтобы выросла в семье, где пользовались одной ложкой на всех, но двенадцать вилок и двенадцать ножей на одну персону – это, согласитесь, перебор!

А потом она рассказывала Дону о Джеки, о том, как он родился, каким был смешным в младенчестве, ну а с этого плавно и совершенно без смущения перешла к истории Гаэтано, своего непутевого мужа, бросившего их с Джеки.

Дон нахмурился, слушая эту часть истории.

– Не могу поверить! Он бросил новорожденного сына?

– Да. Ему не нравилось, что Джеки плачет по ночам.

Морин собой гордилась. Ей удалось рассказать историю своей жизни легким светским тоном, не страдая и не напрашиваясь на жалость. Это хорошо. Однако хватит говорить о себе. Надо вытянуть что-нибудь и из Дона.

– Ну, а ты? Женат? Разведен? Вообще-то хоть раз женился?

– Да. Был. Очень давно. В другой жизни.

Признаться, ответ ее удивил. Он никогда раньше не упоминал о жене. И эта странная тень, мелькнувшая на разом осунувшемся и посерьезневшем лице…

Наверное, он развелся со скандалом и не хочет об этом вспоминать. Что ж, это можно понять.

– Вот и наш десерт! А к нему – настоящее божоле. Ручаюсь, такого ты не пила.

Он опять оказался совершенно прав. Божоле было изумительным, легким и терпким, бесшабашным и светлым, и Морин едва не рассмеялась от удовольствия, перекатывая на языке очередной глоток.

Она поглощала персики со взбитыми сливками и снова слушала рассказы Дона, теперь о его детстве.

– Мы с моим дружком Мигелем целыми днями пропадали в лесу. Строили дома на ветвях и – ты удивишься – мосты и дамбы. Ну, разумеется, и в шпионов играли, а как же!

– Значит, вот как все аукнулось! Мосты. Дамбы. И дом.

– Детские мечты не забываются. Ну а ты? О чем ты мечтала в детстве?

Неожиданно Морин смутилась.

– У меня были довольно глупые мечты. Вернее, очень девчачьи. Я хотела быть медсестрой или воспитательницей в яслях. А еще хотела выйти замуж и родить кучу детей.

– Ясно. А когда стала постарше? В колледже, например?

Морин задумчиво улыбнулась.

– Ждешь от меня амбиций? Их не было. Мне всегда хотелось одного и того же. Семья. Дети.

Счастье.

Да… Вот оно как все вышло. Один ребенок, никакого мужа и полная беспросветность впереди. Не надо было вспоминать.

Что интересно, ей действительно никогда не хотелось работать. В смысле, всегда хотелось заниматься только домом и детьми. Засыпать в объятиях мужа и просыпаться от его поцелуя. Провожать его на работу, а старших детей в школу. Играть с малышами, петь им песенки, чинить белье, собирать игрушки, возиться с собаками, заплетать косички, мазать зеленкой разбитые коленки… Именно так и никак иначе выглядело для Морин Аттертон счастье.

– Ты все еще хочешь иметь много детей?

– Хочу, да только поздновато. Мне скоро тридцать. Кроме того, для этого нужно еще кое-что.

– Ну да. Понимаю. Муж, деньги, дом. А кому нужна такая старая развалина.

– Это не смешно.

– А я и не смеюсь. Хотя ты не права. Это смешно. Вернее, смешная ты, Морин.

Она вдруг с ужасом поняла, что сейчас разрыдается. Дон О'Брайсн смеется над ней.

– Пойду попудрю носик. На минуточку.

В туалете она торопливо умылась холодной водой, несколько раз глубоко вздохнули и мрачно посмотрела на себя в зеркало. Так, теперь помада, плечи распрямить, грудь вперед – и никакого нытья. Леди не плачут. Вернее, не плачут при посторонних.

Дон ждал ее в холле.

– Мы уходим?

– Я думал, ты устала.

– Я в полном порядке.

– Ну и все равно пойдем. Хочешь, попьем кофе еще где-нибудь.

– Что ты, я кофе на ночь не могу. Меня это убьет. Даже думать боюсь о бессоннице.

– Морин?

– Да?

– Прости меня.

– Не за что прощать.

– Есть. Я тебя обидел. Нельзя было так с тобой…

– Я не обиделась, Просто на некоторые вещи мы с тобой смотрим по-разному, только и всего. Спасибо за роскошный ужин, кстати. Еда была сказочная, а еще здорово, что не надо мыть посуду.

Она заставляла себя беззаботно щебетать, а сама с грустью чувствовала, как растет между ней и Доном стена отчуждения, вроде бы рухнувшая во время ужина.

Как жаль…

Дон раздевался в своей комнате, не глядя развешивал одежду, машинально натягивал плавки… Бассейн. Холодный бассейн, несколько сот метров брассом. Забудь ее. Почему ты все время видишь перед собой это бледное личико, эти затравленные зеленые глаза?

Сколько же лет она живет, застегнутая на все пуговицы, вечно напряженная, вечно испуганная? Разве может человек выдержать такое напряжение?

Если бы он мог, если бы он только мог прогнать это настороженное выражение из ее глаз! Утешить, защитить, просто обнять крепко-крепко и пообещать, что больше ничто и никто не сможет обидеть или напугать ее.

План должен сработать. Обязательно.

Господи, зачем он в это лезет! Ведь ясно же, их дороги все равно разойдутся, им не быть вместе, потому что он все для себя решил, и ему больше не нужны прочные и долгие отношения.

Тогда почему?

Потому что он не может просто стоять в стороне и безучастно наблюдать, как Морин Аттертон загоняет себя в западню.

Наутро Морин удрала из дома. Специально встала пораньше, прокралась босиком по коридору, лестнице, через холл, аккуратно прикрыла за собой дверь, обулась на крыльце – и удрала.

В магазинчике было тихо, пыльно и сонно. Морин села за стол, придвинула к себе вазу с цветами и задумалась.

Магия. Магия повсюду. Почему же у Морин Аттертон нет времени на то, чтобы подчиниться этой самой магии?

Из раздумий ее вырвал телефонный звонок. Лусия. Ее хрипловатый, веселый голос как всегда искрился жизнелюбием и бодростью.

– Это ты? Салют! Какой у тебя размер ноги?

– Чего? Тридцать пятый. А что, собственно…

– Отлично!

– Спасибо, но в чем все-таки…

– Ты не поверишь. Помнишь Кончиту Розу? Ну, мою невестку? Вернее, бывшую жену моего сводного брата, Хорхе, он еще тогда приезжал вместе со своей второй женой, Моникой?

– Погоди… Кончита Роза, она же модельер, или модель, я вечно путаю…

– Модель она, модель. Теперь с этим покончено. Карьера достигла апогея. Она выходит замуж за чудненького старичка с шестизначным счетом в банке.

– Лу, у меня с утра плохо соображают мозги. При чем здесь мой размер ноги?

– Мори, не перебивай. Кончита выходит замуж, бросает работу, переезжает – само собой, пришлось пересмотреть свой гардеробчик. Ее гардеробчик не влезет в мою квартиру, даже если я выброшу всю мебель…

– Лу!

– Ну я и говорю же! Короче, она вспомнила, что у нее есть бедная родственница, это я, и вывезла ко мне целый фургон шмотья. Я сейчас сижу в развале коробок и коробочек и понимаю, что я бы не успела это все надеть и за три жизни.

– Поздравляю.

– Не с чем поздравлять. Я же медсестра! Вся моя жизнь проходит в белом халате и шапочке. Короче, тут есть несколько штучек, которые не подходят мне ни по стилю, ни по размеру, а тебе будут в самый раз.

– Погоди, но разве ее одежда не одного размера?

– Ты что, с кровати упала? Да Конча сидела на диетах большую часть своей жизни, а потом периодически срывалась и начинала жрать меренги и эклеры! Здесь можно найти любой размер. Мори, бросай свою рухлядь, приезжай ко мне и выбери себе что-нибудь офигительное. Надо же в чем-то гулять с твоим временным сожителем.

– О, где ты была вчера!

– Ты с ним куда-то ходила? Класс, горжусь тобой! К черту тряпки, сейчас я закурю, и ты расскажешь мне все, даже самые непристойные детали твоей свиданки. Нет! Приезжай. Немедленно!!!

И Морин Аттертон сделала то, чего не делала никогда в жизни. Она написала деду записку о том, что уходит, и покинула рабочее место.

Через полчаса она уже стояла на пороге квартиры Лусии Мендоса, а означенная Лусия (халатик до пупка, грудь стриптизерши, ноги модели, характер ангела) аж приплясывала на месте, предвкушая рассказ подруги.

– Ты это сделала! Мадонна, ты это сделала! Кофе! Немедленно кофе – и рассказывай, рассказывай же!

Они рылись в ярких цветастых тряпках, они пили кофе, они ели пирожные и хохотали так, как можно хохотать только в юности – до боли в животе, до слабости в коленках, а главное – совершенно без причины!

Наконец, вертясь перед зеркалом в чем-то облегающем и блестящем, Лу заметила:

– Ну, Мори, что ты себе подобрала? И вообще, чего ты хочешь?

– Лу, я такое видела только в журналах. Я не могу такое носить, это же все равно, что поменять всю свою жизнь…

– Я сейчас не говорю обо всей твоей жизни. Нам обломились бесплатные шмотки. Расскажи, в чем твоя мечта. Кем ты себя представляешь во сне?

Вот, пожалуйста, и эта туда же. Морин обреченно вздохнула.

– Хочу быть домашней хозяйкой.

– Упс!

– Хочу быть гением на кухне, лучшей матерью на свете, богиней любви в постели, хочу научиться печь хлеб и разводить цветы, хочу играть на рояле для своих семерых детей, штопать им носки, хочу встречать по вечерам своего мужа, а он должен быть самым обычным принцем. Еще он должен любить меня без памяти и тащить в постель при каждом удобном случае…

– Я сейчас умру. Печь хлеб! Штопать носки!

– Да! Я этого хочу. Убей меня за это.

Она вернулась в магазин, все еще улыбаясь своим мыслям. В багажнике лежала громадная сумка, набитая платьями, блузками, брючками и туфлями. Морин провела рукой по лепесткам цветов. Что ж, добро пожаловать в мир магии!

Дед пришел на работу еще позже. Буркнул что-то типа приветствия и скрылся в своем малюсеньком кабинетике. Хорошее настроение увяло, как цветок на жаре. Морин нахмурилась.

Сегодня дед выглядит особенно старым и уставшим. Из кабинетика то и дело доносился надсадный кашель. Будь проклят тот, кто придумал сигары Дон Пакито!

– Дед?

Нет ответа.

– Дед!!!

– Чего тебе?

– Можно, я позвоню доктору Партеньо?

– Мне не нужны доктора. Я и без них знаю, что со мной.

Морин едва не выронила чашку с кофе и вихрем ворвалась в кабинетик.

– Что?! Что с тобой?!

Джон Финли Аттертон поднял глаза на свою двоюродную внучку и грустно усмехнулся в прокуренные пушистые усы.

– Я старый, галчонок. Я очень старый. И от этого не вылечит ни один доктор.

Прошло еще несколько дней. Как-то Морин вернулась домой после курсов, уставшая и замученная до предела.

У ворот стояла красная спортивная машина. Что-то в ней было хищное, так показалось ошеломленной Морин. В прихожей ее ждал еще один удар. Босоножки. Женские босоножки на высоченном каблуке, расшитые золотом и маленькими бриллиантиками, Почему-то она сразу поняла, что это именно бриллиантики, а не стекляшки и не бижутерия.

На столе в кухне стояли два бокала, в одном из них еще оставалось вино. Красное.

Женщина. Дон О'Брайен привел в дом женщину!

А что это мы так волнуемся? Это вообще не твое дело, поняла? Может, это не то, о чем ты подумала! Может, это его бабушка или тетя?

Ага, прабабушка! На таких каблучищах! Нет, скорее всего, это именно то, о чем ты и подумала. Просто ему надоело проводить вечера с занудой, у которой замашки викторианской девицы, взгляд снулой рыбы и вечно спутанные космы, вот он и привел к себе настоящую женщину.

В холле и гостиной никого не было, в кабинете тоже, зато из-под двери спальни Дона пробивался свет. У Морин что-то щелкнуло в затылке, и она мгновенно почувствовала слабость. На негнущихся ногах она прошествовала к себе, аккуратно прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Больше всего хотелось что-нибудь разбить, завизжать дурным голосом, а потом убежать.

Женщина в его спальне. Как он посмел это делать прямо у нес на глазах!

Спокойно. Тебя это совершенно не касается и абсолютно не волнует. Это его личное дело.

Послышался смех, затем голос женщины. Красивый голос, чуть хрипловатый, грудной. Наверное, именно такой голос и считают сексуальным.

Проголодались после упражнений в постели и пошли на кухню? Морин зажала уши ладонями и бегом кинулась в душ.